Текст книги "Сказатели (СИ)"

Автор книги: Анна Семироль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анна Семироль

СКАЗАТЕЛИ

Моему Дракону

   – Иза! Где ты, Иза? Иза!

   Эхо металось по коридору, рикошетило от бетонных стен. Мигала под потолком красная лампа аварийного освещения. По ту сторону одной из запертых дверей жалобно мяукала кошка. Да, гуманно – бежать, схватив вещи, а живое существо бросить умирать. Хотя... все здесь знали, что не убежишь. Всё равно накроет. И накроет всех, никого не щадя.

   Олег остановился, перевёл дыхание, прислушался. Где-то вне прогрохотала по стихшей улице грузовая машина – и вновь стало тихо.

   – Иза! Это я! Ну где ты?

   Тишина. Может, нет её здесь? Может, показалось, что мелькнула в дверном проёме маленькая фигурка с пышными чёрными косами? Нет. Чутьё не подводило ни разу. Просто прячется в пустом здании испуганная до полусмерти девчонка.

   Вопила брошенная кошка. Надрывно, прося выпустить. Олег вернулся, подёргал дверную ручку. Заперто. Не судьба.

   За спиной всхлипнули. Он обернулся – и наткнулся на взгляд полных страха глаз.

   – Иза, малыш...

   Девочка отшатнулась, прижалась к противоположной стене. Не доверяет, с сожалением подумал Олег. Осторожно двинулся ей навстречу. Протянул руку к обтянутому серой тканью острому плечику.

   – Ты что такая дикая? Это же я...

   Потом понял: одежда. Он никогда не появлялся перед ней в гражданском, а форму она привыкла видеть лишь на тех, кто олицетворял для неё страх и унижение. Она помнит его в белом халате. Олег улыбнулся – старался, чтобы вышло ободряюще и по-доброму.

   – Иза, я – Олег. Это действительно я. Просто на мне другая одежда.

   Она немного успокоилась. Исчезло из глаз выражение тоскливого ужаса. Ещё секунда – и он взял её за руку. Всё. Всё, маленькая. Теперь мы отсюда уйдём... и попробуем уйти как можно дальше. Теперь нас никто не остановит. Сколько бы не было до взрыва – это только наше время.

   Он медленно повёл её к выходу, уговаривая, успокаивая, как совсем маленькую. И лишь на лестничной клетке заметил, что в руках у неё кошка – серая, полосатая, испуганно озирающаяся по сторонам. Иза едва заметно улыбалась уголками губ.

   Повезло – удалось остановить машину. Вдвойне повезло, что согласились взять попутчиков. Впрочем, взяли бы так или иначе – Олег вполне мог воспользоваться удостоверением, дающим право высадить всех и уехать в конфискованной машине. Обошлось миром.

   Устроились кое-как на заднем сидении, среди сумок и коробок. Олег усадил Изу на колени, обнял. Она прижалась к его щеке лбом. Кошка мурлыкала у девочки на руках. Женщина на переднем сидении – видимо, жена водителя – хмуро поглядывала на них в зеркальце заднего вида. То ли военная форма ей не внушала доверия, то ли не нравилась молчаливая бледная девушка-подросток в похожем на робу сером платье.

   – Скажи...

   От неожиданности Олег вздрогнул. Настолько отвык от её голоса за последние дни, что начал забывать. Ответить. Ей надо ответить. Что сказать? Что жить осталось час-полтора? Она ж понятия не имеет, что значит "смерть". И объяснять не хочется...

   – Я тебя люблю, – сказал он и поцеловал её в пушистую макушку. – Ты знаешь, что это такое?

   Она кивнула.

   – Да. Когда хочется тебя придумать. Чтобы ты не уходил больше никуда.

   От её слов перехватило дыхание. Подумалось в который раз, что она всё же удивительная. Уникальная. Кто бы что не говорил. И теперь они вместе. Наконец-то ему не надо будет никуда уходить. Никто не запретит.

   – Я с тобой. Я никуда больше не уйду, маленькая.

   Пролетали за окном дома. Брошенные, молчаливые. Кто мог, уехали ещё вчера или сегодня утром. Город напоминал декорацию, царство съёмочной площадки блокбастера про анхэппи энд. Сумерки разливали по асфальту длинные кляксы теней.

   – Когда рванёт? – мрачно обратился к Олегу водитель.

   Странная психология окружающих: думать, что в чрезвычайной ситуации каждый человек в военной форме знает абсолютно всё.

   – Не знаю. Смотря, насколько интенсивно там горит. И сколько выдержит защита. Думаю, час-полтора.

   Женщина на переднем сидении тоненько завыла, закрыв лицо ладонями.

   – Что орёшь, дура! – рявкнул на неё водитель. – Всё равно всем тут крышка! Такое ощущение, что всё кроме тебя знали, что живут на бомбе!

   Иза пошевелилась, испуганно моргнула.

   – Что будет? – спросила она негромко.

   Олег попытался улыбнуться. Не пугать её, не надо. Достаточно уже.

   – Ничего не будет, всё нормально. Мы просто отсюда уедем.

   Водитель так резко вывернул руль, что они едва не влетели в павильон на углу.

   – Да, уедем... – хмыкнул водитель; чувствовалось, что его всего трясет. – Даже улетим. Ноги в одну сторону, руки в другую... Успокаивай, успокаивай. Скоро все успокоимся.

   Иза его уже не слушала.

   – Олег, будет больно? Всем?

   – Не бойся. Нам с тобой больно не будет.

   В боковом кармане куртки пистолет. Он просто не даст ей мучиться, когда всё это произойдёт. Только бы она не боялась. Как сделать, чтобы она не боялась?.. Осталось всего-то ничего – времени, когда можно никого не бояться.

   Обнял её. Закрыл одно маленькое бледное ушко ладонью, в другое принялся шептать:

   – Жили-были в одном царстве...

   В тот странный год Олег успел защитить кандидатскую, купить машину, окончательно разойтись с Ясей и получить четыре перспективных предложения по работе. Последнее было неудивительным: военно-медицинская академия сделала одному из лучших своих выпускников великолепную рекламу.

   Гость, пришедший с пятым предложением, был лаконичен, уверен в себе и очень убедителен. Сказал, что Олега рекомендовали ему, как нейрофизиолога с большим будущим (о да, он видел его институтские работы, весьма и весьма впечатлён). Показал Олегу несколько интересных фотографий и спросил, хочет ли он помочь в работе над чрезвычайно увлекательным проектом. Когда Олег заинтересовался подробностями, гость оставил ему карточку с адресом и несколько поспешно ретировался.

   Проект оказался правительственным. Дети из пробирки с искусственно смоделированными способностями к материализации объектов с заданными свойствами. Первые исследования дали ошеломляющие результаты, проект взяли под крыло военные... а потом всё пошло кувырком. Дети болели и чахли один за другим, несмотря на качественный уход. Бригада местных эскулапов ничего не понимала, проект грозили закрыть, финансирование урезали, медперсонал попал под горячую руку руководства, часть переувольняли, остальные разбежались сами.... Туповатый педиатр и пожилой кардиолог разводили руками. Вот тогда кто-то и замолвил за Олега словечко – как за психолога и нейрофизиолога.

   Его поразили эти дети. Семеро десятилеток – молчаливых, безразличных к окружающим и происходящему вокруг них. Бледные, амимичные личики, одинаковая серая одежда, поведение, больше присущее роботам, а не живым детям.

   Антон. Галя. Дима. Иза. Костя. Максим. Юра. Имена придумывали по алфавиту – по порядковым номерам. Изначально их было двадцать три. Двадцать дожили до года. К семи годам их осталось пятнадцать. К десяти – семеро.

   Олега поселили в том же здании, где размещался исследовательский центр и находились дети, дали всё необходимое для исследования здоровья подопытных и велели разобраться в ситуации как можно скорее. За те три дня, которые Олег потратил на изучение документации и забор необходимых анализов, один из семёрки – Дима – впал в подобие каталепсии. Похожего на куклу малыша увезли в психиатрическую клинику где-то в столице.

   Результаты обследования детей Олега смутили. Абсолютная норма во всём. Разве что снижение мозговой активности – и то незначительное. На всякий случай назначил всем ноотропы. Принялся наблюдать. Присутствовал во время завтраков-обедов-ужинов, сопровождал детей во время прогулок по маленькому скверу, отгороженному от мира высокой стеной, посещал вместе с ними занятия. Постепенно ситуация начала проясняться.

   Картина вырисовывалась жутковатая. Дети не умели ни читать, ни писать, ни рисовать. Абсолютно. Речь их была крайне скудной, лишённой каких-либо эмоций. Простейшие тесты на логику, с которым справился бы и двухлетний карапуз, ставили их в тупик. Во время так называемых занятий их тренировали лишь в материализации разных предметов – реальных или изображённых на картинках. Демонстрация сопровождалась перечислением свойств предмета: тяжёлый-лёгкий, металлический-деревянный, холодный-горячий... одни качественные характеристики. Дети послушно исполняли, не задавая ни единого вопроса. Получалось не у всех и далеко не всегда. Успехи поощрялись кусочком шоколада. Параллель с дрессировкой животных вызвала у Олега оторопь.

   Коллеги-медики занимали чёткую позицию невмешательства. Проанализировав беседы с ними, Олег понял, что детей они боятся, а рапорт об увольнении не подают из-за хорошей зарплаты.

   – Вы хоть что-то пытаетесь для детей сделать? Или просто тупо наблюдаете? – возмущался он.

   – А что тут сделать-то? – пожимали плечами оба светоча медицины. – Ты сам-то у них нашёл хоть что-то? Они неживые – в этом и болезнь.

   Олег обратился к своим непосредственным руководителям за разъяснениями:

   – Вся проблема именно в том, что дети не развиваются, как личности. У них нет не просто детства, а стимула к жизни. Даже у животных детёныши развиваются, познавая мир в играх. Остановка умственного развития тянет за собой угасание нервной деятельности – это же очевидно! Дети – не роботы, они не могут просто тупо выполнять команды. Посмотрите, что происходит: шестеро из двадцати. И чудом живы до сих пор. Почему вы не позволяете им развиваться нормально?

   Его спокойно выслушали и так же спокойно объяснили, что живое существо с функциями Творца – это страшнее любого оружия.

   – Позвольте им фантазировать – и они наводнят мир чудовищами. Вы хотите оживших детских каракулей? Ночных кошмаров, воплотившихся для всего мира? Если не обуздать фантазию, дети станут полностью неконтролируемыми! Стоит лишь появиться цели, стоит им просто захотеть – и вы не сможете остановить их. Нет стимула к появлению желаний – нет и противостояния. Они должны быть полностью контролируемыми. Подавление воли и желаний – единственный путь управления ими.

   – Это же дети... – беспомощно сказал Олег.

   – Это не дети. Это экспериментальные образцы, – сурово оборвали его. – Ваша задача – найти способ поддержания их высшей нервной деятельности на должном уровне. Если решения задачи нет – Вы отстраняетесь от участия, эксперимент признаётся неудачным, образцы уничтожаются, проект закрывается.

   Олег вышел от руководства с чётким ощущением надвигающейся катастрофы. Ничего не предпринимать – это значит, позволить детям стать расходным материалом. А предпринимать ему по сути ничего не разрешили.

   Пробовал давать им препараты, стимулирующие нервную деятельность, антидепрессанты – эффект был практически нулевой. Юрка на занятиях вместо металлического бруска материализовал овощное рагу, которым детей кормили накануне – за что воспитатель жестоко отхлестал его ремнём на глазах других детей. Мальчишка жалобно плакал, остальные дети молча смотрели в пол. Девочки жались к стене. Олег пытался вмешаться, но его мягко попросили не влезать в воспитательный процесс. Хорошо, хоть позволили забрать мальчика в медблок после наказания.

   Юрку пришлось нести на руках. Когда Олег со своей ношей выходил из учебной комнаты, одна из девочек сделала было несколько робких шагов за ним.

   – Иза, куда? – остановил её воспитатель.

   Олег посмотрел на девочку. Стоп. Это как-никак волеизъявление. Или попытка...

   – Я беру её с собой, – сказал он поспешно. – Сниму энцефалограмму и приведу обратно. Иза, идём со мной.

   В блоке уложил Юрку на кушетку, указал Изе на стул – та послушно села. Прибежавший педиатр принялся набирать в шприц обезболивающее,. Мальчик плакал, девочка робко смотрела в его сторону. Сострадание?

   – Что ты чувствуешь, Иза? О чём думаешь?

   – Ему больно, – тихо ответила она.

   – А тебе?

   – Мне страшно.

   Педиатр сделал Юрке укол и ретировался. Олег подошёл, положил под голову ребёнку подушку и укрыл простынёй.

   – Отдохни, малыш.

   Перехватил внимательный взгляд девочки. Растерялся. Что сказать? Вопрос "что ты хочешь" она вряд ли поймёт. Или ответит, что ничего. Волеизъявление для них запрет. Подумал. Улыбнулся ей и сказал:

   – Можно.

   Она подошла, приподняла край простыни и погладила Юркину руку. Олег удивлённо приподнял брови: ого. А ведь не всё так плохо...

   – Иза, ты и сейчас боишься?

   Она долго молчала, глядя себе под ноги. Олег смотрел на неё и думал о причине: нехватка слов или настолько запугана?

   – Да, – наконец выдала она.

   – Я тебя не обижаю. Не наказываю. Не повышаю голос. Чего же ты боишься?

   На этот раз молчание тянулось ещё дольше. Мысль явно давалась с трудом.

   – Ты не такой.

   – Хорошо. Тогда договоримся так: раз я не такой, меня не надо бояться. И здесь вообще не надо бояться.

   Она послушно кивнула. Метнулись тоненькие чёрные косички. Олег погладил девочку по голове и ощутил, как Иза замирает, ловит эту незамысловатую ласку. Боится, да... Но теперь он точно знал, что ей нужно. Да и не только ей...

   Он пользовался любым предлогом, лишь бы забрать детей из-под контроля воспитателей. Чаще водил их на осмотры, подменял сослуживиц, в обязанности которых входило гулять с ними в сквере (как уж те были рады избежать скучного времяпрепровождения...), делал обходы тесных неуютных детских спален перед сном. Просто коснуться. Улыбнуться. Вызвать любую положительную реакцию. Или хотя бы исключить понятие "страх" – хоть ненадолго. День за днём. Неделя за неделей. Витамины и ноотропные препараты были лишь для прикрытия. Коллеги-врачи обрадовались появлению в коллективе фанатичного трудоголика и совершенно отошли от дел. Олег молчал. Не вмешиваются – тем только лучше делают.

   Результаты были странными. Девочки откликались на ласку обе. С мальчишками было сложнее. Костю присутствие Олега успокаивало. Антон говорил с ним больше и охотнее остальных. Максим оставался полностью безразличен. Юрка же боялся Олега едва ли не больше офицера, который обычно вёл у них занятия и который чуть что – бил. Пятеро из шести. Пусть хоть как-то, но их ещё можно было спасти.

   Олег пристально следил за результатами своих действий. Вёл записи, в которых фиксировал малейшие изменения в состоянии, поведении и достижениях каждого из шестерых. Докладывал руководству еженедельно. Молчал лишь о том, что предпринимает на самом деле. Его сдержанно хвалили. Даже пошли навстречу его пожеланиям и отстранили от работы тупую и ленивую медсестру Свету, присутствие которой Олега только раздражало.

   В ноябре стало совсем холодно, и детские прогулки запретили. Настроение в маленькой компании сразу упало. Малыши стали невнимательными, на них кричали, у Гали совершенно пропал аппетит, Антон перестал улыбаться. Олег обратился к руководству с просьбой возобновить прогулки.

   – Это их радость. Одна из немногих, и притом – самая большая. А вы запретили...

   Странно, но к нему прислушались. Через несколько дней одетых по-зимнему детей выпустили в сквер. С ними отправили Олега, поэтому четверым малышам никто не мешал улыбаться.

   Новый Год Олег планировал встретить с семьёй, но так как никто из родни даже не позвонил ему с приглашением, решил остаться на работе.

   Купил продуктов, настрогал себе пару нехитрых салатов, запёк в микроволновке куриный окорочок. Яблоки, мандарины, бутылка шампанского. Вывел на монитор компа старую фотку Яси – не пить же в одиночестве... С сослуживцами праздновать не тянуло.

   Отговорил по радио президент, пробили куранты. Олег отпил шампанского, задумался... и понял, что желание так и не загадал. Стало неуютно, захотелось просто выйти. Отвлечь себя движением. Встал, выключил радио, вышел в коридор.

   Откуда-то доносились возбуждённые весёлые голоса, смех, звон бокалов. Сослуживцы вовсю праздновали – те, кто остался сегодня дежурить. Новый Год – это именно тот праздник, который прокладывает чёткую границу между тем, кто кому-то нужен и теми, кто не нужен никому. Олег усмехнулся. Да ерунда это... нужен. Просто родители считают, что он настолько взрослый, что ему лучше в компании друзей, а друзьями он тут не обзавёлся. Не успел. Слишком ушёл в работу, быть может... А может, ровно настолько, насколько было нужно.

   А детям даже по лишней шоколадке не дали. Что уж там о подарках... И ему запретили. Праздник, чёрт подери. Праздник... Неотъемлемый атрибут детства.

   Постоял у окна, выходящего во двор НИИ. Снежная пелена делала небо мутно-серым, похожим на подсвеченную со стороны грязную воду. Снежинки подлетали к окну, заглядывали Олегу в лицо – и испуганно шарахались прочь. Он подумал, что снег хранит память о губительности тёплого дыхания – вот инстинктивно и отлетает от стекла. А фонари привлекают снежных бабочек точно так же, как и обычных...

   Ощущение, будто толкнули в плечо. Обернулся – никого, конечно. Призрак Деда Мороза, не иначе. Прошёлся по этажу – тихому, тёмному. Лишь из окон, образующих практически полностью одну из сторон коридора, лился сероватый свет с улицы. Проходя мимо детских комнат, Олег замедлил шаг. Двери в маленькие боксы были прозрачными с внешней стороны – удобно для наблюдения за их обитателями.

   Иза не спала. Стояла у двери, прижавшись к ней лбом и ладонями. Словно долго-долго пыталась открыть и устала. Олег провёл по замку удостоверением-пропуском – дверь открылась. Иза отступила на шаг назад.

   – Иза, это Олег. Не пугайся. Почему ты не спишь?

   Она молча пожала узкими плечиками. Олег снял с неразобранной кровати одеяло, укутал девочку и вынес её в коридор. Встал с ней у окна. Иза вдруг осмелела и прижалась к щеке Олега затылком.

   – Что ж ты косички на ночь не расплела? – спросил он шёпотом.

   – Никто не пришёл, – ответил она.

   – Ты же сама умеешь, – улыбнулся он.

   Иза высвободила руку из складок одеяла, коснулась стекла, пытаясь поймать пролетавшую за окном снежинку. Посмотрела на Олега просящим взглядом. Обычно за этим взглядом таилось желание сказать – а это желание давилось в детях безжалостно. Их приучили говорить только тогда, когда спросят.

   – Можно, Иза. Я тебе всё разрешаю.

   – Ты мог прийти, – ответила она, тщательно подбирая слова.

   Ещё одно табу – слово "хочу".

   – Ты хотела, чтобы я пришёл?

   В больших тёмных глазах метнулся страх. Олег перехватил её поудобнее, поправил одеяло.

   – Хотеть нельзя. Дети для того, чтобы слушаться... – прошептала девочка.

   – Это на занятиях. Не здесь.

   Олег задумался, как бы объяснить девочке, что с ним рядом боятся не надо. И не надо бояться вообще.

   – Послушай, Иза... Из тарелки есть можно?

   – Да.

   – А с пола?

   – С пола нельзя. За это наказывают.

   – Правильно. Вот и со мной – можно. Как есть из тарелки. Я не наказываю, ты же видишь.

   – У тебя нет ремня. И другая одежда.

   – Ага, – усмехнулся Олег.

   Иза скользнула по его лицу взглядом, посмотрела в окно. Снег летел, бился об стекло, бессильно падал вниз...

   – Отнести тебя спать?

   – Нет.

   – Побыть с тобой?

   Она кивнула. В коридоре было прохладно, Олег боялся, что девочка замёрзнет. Подумал о том, что до утра всё равно никто не хватится её, и забрал в свою миниквартиру (всего лишь маленькую комнату с ванной и туалетом). Устроил на диване, сел в ногах.

   – Кушать хочешь?

   – Нет.

   Взял со стола конфету, протянул Изе – хоть чем-то ребёнка угостить, праздник всё же... Девочка уставилась на него с непониманием. Болван ты, Олег! Им же ни разу не давали таких вещей. Шоколад – и тот без обёрток...

   – Это вкусное. Разверни фантик и ешь.

   – Фантик... – она указала на конфету. Потом умоляюще уставилась на Олега: – Скажи...

   – Фантик. В него заворачивают вкусные конфеты.

   Пошелестел бумажкой, извлёк лакомство, отдал девочке. Она зачарованно смотрела на мятую обёртку, как будто в конфете именно это было главным. Олег протянул ей фантик. На фантике аляповатые человечки водили хоровод. Иза приняла мятую бумажку в ладони так, будто ей доверили самое величайшее из сокровищ мира. Замерла, рассматривая рисунок. Потрогала пальцем. Попробовала на язык. Перевернула. Положила обратно на ладонь. Подняла на Олега огромные глаза, в глубине которых плескалось искреннее изумление.

   – Сказать? – предугадал он её просьбу.

   – Да...

   – Хорошо. Только помни про то, что есть можно только из тарелки, ладно?..

   Память почему-то не сохранила, как именно он объяснил Изе, что такое рисунок и для чего он нужен. Но Олег на всю жизнь запомнил, с каким торжественным выражением лица она слушала его: так, будто узнала самую большую на свете тайну, которую не выдала бы ни при каких обстоятельствах.

   Через неделю он тайком принёс ей маленькую детскую книжку с картинками. Десяток растрёпанных страничек со стишками для самых маленьких. И на каждую страничку пришлось с десяток изумлённо-просящих "скажи...". И он говорил, говорил...

   Это стало ритуалом: каждый вечер Олег укладывал детей спать сам. Руководство разрешило, убедившись в том, что четверо из шести детей реагируют на присутствие врача улучшением результатов занятий и медицинских тестов. Олег тихо гнул свою линию, в докладах делая упор на результаты человеческого отношения к детям. Именно тепла и общения. Про конфеты и книжку с картинками он молчал.

   И, к сожалению, из всей шестёрки лишь Изу в конфетах интересовали фантики. Антон, Галя и Костя видели только сладкое и ласку, Юрка смотрел на Олега волчонком, а Максим так и оставался безучастным и замкнутым. Иногда Олегу казалось, что у маленького Макса в голове нет ничего, кроме кнопки, сигнал от которой включал в ребёнке способность к копированию предмета с картинки или муляжа.

   В середине лета Олег впервые рассказал Изе перед сном сказку. Самую простую – про курочку рябу. Впечатлений и просьб, заключённых в волшебном слове "скажи", хватило на неделю.

   ...– Не уходи.

   – Иза, пора спать. Я вернусь завтра. Ты же знаешь.

   – Не уходи. Скажи ещё.

   Присел на край жёсткой кровати, поправил одеяло. Улыбнулся звёздам, сияющим в больших карих глазах.

   – Я скажу завтра. Сейчас нельзя. Если я задержусь дольше, меня могут больше не пустить к тебе.

   – Есть только из тарелки...

   – Да, моя хорошая.

   – Олег... Ты – это хорошо. Ты гладишь по голове, улыбаешься и рассказываешь сказки. Будь всегда.

   Усмехнулся грустно. Аккуратно расплёл тоненькие чёрные косички.

   – Увы, это не всё, что нужно для счастья, Иза. Всё. Баиньки, моя девочка. Спи.

   К пятнадцати годам их осталось четверо. Юрку забрали психиатры: мальчик вёл себя, как забитый зверёк, пытался спрятаться при любом удобном случае и впадал в истерику при обращении к нему. Максим тихо угас от пневмонии ранней весной. Оставшиеся держались тихой стайкой.

   Поздними вечерами, когда все расходились из "детинца", Олег учил Изу читать. Давалось сложно: трудно было объяснить, что такое буквы и почему слова не нарисованы картинками – ведь картинки гораздо интереснее. Некоторые буквы ей откровенно не нравились: "ш", "щ" и "ц" она называла не иначе, как "вилки" и друг от друга не отличала весьма долгое время, буква "ж" её чем-то необъяснимо пугала. Смысл твёрдого и мягкого знаков Олег так и не смог объяснить. Вобщем, процесс обучения давался с трудом.

   – Иза – вот, – показывала она на себя пальчиком. – А эти буковы – не Иза! Можно сказать словами, зачем буковами, Олег?

   – А как ты будешь сказки читать?

   – Я буду их сказывать. Как ты. Ты же сказатель...

   С великим и могучим русским языком тоже были проблемы. Иза оказалась невероятно изобретательной на слова. Сказатель – потому что сказал, рассказывал сказки. Буковы, а не буквы – потому что буковы вкуснее говорить. С кровати утром она сногивалась – вставала на ноги, следы на снегу звала темножками, подоконник – локотником. Олег пытался "выправлять" слова, но Иза со своими неологизмами была настолько изобретательна и упорна, что он махнул на это дело рукой.

   Дети росли. Олег с любопытством и тревогой наблюдал за тем, как они менялись. Даже сквозь беспрекословное послушание отчётливо проступали черты характера. Не было ничего проще, чем рассмешить пухленькую светловолосую Галю и труднее, чем оторвать Антона от созерцания неба на прогулках – разве что суровым резким окриком воспитателя. Никакие наказания не выбивали слёз из спокойного, ясноглазого Кости, дававшего на занятиях самые хорошие результаты. Тихая Иза всегда стремилась пожалеть наказанных и больше других была подвержена перепадам настроения. Странно, но во всём НИИ никто не воспринимал их, как детей. Никто, кроме Олега.

   – Как ты вообще можешь проводить с ними столько времени? – удивлялся Виталий – один из офицеров, проводивший с детьми занятия-тренировки. – Они же тупее овец. И опаснее психов. С ними невозможно общаться. Я не удивлюсь, если по итогам эксперимента этой осенью проект закроют. И так денег выделяют всё меньше и меньше. С нас требуют настоящих результатов, а они настолько тупы, что не могут ничего, кроме копирования предметов. На нужное расстояние переместить их не могут – хорошо, хоть в нужном направлении перемещают. И то частенько хрень всякую материализуют. Лупи – не лупи... Бестолковщина.

   – Кормить надо досыта – тогда они будут думать о том, что вам от них надо, а не о том, чего им в данный момент больше всего хочется, – мрачно ответил тогда Олег.

   – Может, ещё усыновишь их, а? Или женишься на одной из овечек годика через два?..

   Он не обращал внимания на гогот, плоские шуточки и сплетни. Для человека, живущего только своей работой, не существовало никаких других радостей. Да. Это были его дети.

   Смотр осенью они практически провалили. Мальчики с заданиями справились успешно, а девочки...

   Иза разбудила Олега в четыре часа утра. Он проснулся и понял – зовёт. Просто почувствовал неладное. Натянул брюки, набросил сверху белый халат и босой, выбежал в полутёмный коридор спящего НИИ.

   Девочка сидела в углу комнатушки – сжавшаяся в комок, растрёпанная, плачущая почти беззвучно.

   – Иза, малыш, ты что? Что случилось?

   Олег щёлкнул выключателем, тусклый свет ночника сменился искусственным днём. Тёмные пятна на полу, подол застиранной до потери цвета ночной рубашки, судорожно зажатый между коленями также в подсохших бурых и свежих алых... и перепачканные красным маленькие руки.

   – О господи, Иза... Не плачь, всё в порядке.

   Присел рядом с ней, накрыл сорванным с кровати одеялом. Иза вздрагивала, глотая слёзы, и испуганно повторяла:

   – Я не сделала ничего... Я была послушной, я хорошая... За что меня наказывают? За что?

   – Тихо-тихо, никто не наказывает тебя. Я понимаю, что ты испугана, но давай-ка успокаивайся. Пойдём, тебе ополоснуться надо.

   Отнёс её в душ, вымыл, вытер, одел в свою старую рубашку. До утра рассказывал, как девочка превращается в девушку. Говорил, что это таинство, сказка, это хорошо, это правильно. Иза успокоилась, притихла. Задумалась о чём-то. А днём на смотре не смогла выполнить ни одного задания, пребывая в состоянии непонятной Олегу отрешённости. Потом будто очнулась, поняла, что наказание неминуемо – и забилась в тихой истерике перед комиссией. Её испуг передался Гале – и та с трудом выполнила несколько заданий. Выглядела она при этом до того затравленно, что со стороны казалось, что девчонка исполняет приказы под дулом пистолета.

   Принятое комиссией решение повергло Олега в глубочайшее уныние. Результатами эксперимента высокие чины остались недовольны, и проект решено было закрыть – как малорезультативный. А когда после отъезда гостей Олег обратился к руководству с вопросом, что будет с детьми – нарвался на ледяное:

   – С какими детьми? Не значится в документах никаких детей.

   В приоткрывшуюся дверь заглянул красный, встрёпанный Виталий.

   – Господин полковник, разрешите доложить...

   Руководство устало приподняло седую бровь.

   – Ну что там, Виталий? И давай без чинов.

   – Дети отказываются повиноваться приказам.

   Олег оттолкнул стоящего в дверях офицера и помчался по полупустому коридору в противоположное крыло. В голове металась одна мысль: только бы ничего не натворили... только бы не прорвало на полную реализацию их способностей.

   Вся четвёрка обнаружилась в коридоре. Сбившись в тесный живой комок, мальчишки и Галя закрывали собой съёжившуюся на полу плачущую Изу. На окрики и побои дети практически не реагировали – лишь вздрагивали и жались друг к другу плотнее. Олег плохо помнил, куда и кого он бил, ему плевать было на приказы и последствия их нарушения. Это были его дети. Его. И кроме него некому было их защитить.

   Оттащили, заломили руки за спину, по-доброму успокоили коленом в живот. Прежде чем его уволокли, успел крикнуть:

   – Иза! Ты – сказатель! Надо поверить! Открой дверь, беги! Можно!..

   – Зря ты это сделал, Олег.

   Болело всё. Или только скованные за спиной руки? Боль пульсировала в вывернутых запястьях, змеилась по телу, впивалась кривыми острыми зубами. Больно было даже от солнечного света, льющегося из окна. Олег поёрзал на стуле, отворачиваясь от раздражающего сияния. Пахло осенними кострами, горьковатой листвой.

   – Ты прекрасно знал, к чему это приведёт. Ну, дал ты им ласку, расслабил – и что? Ради чего ты научил их огрызаться, идиот? Они всё равно не смогли бы оказать должного сопротивления. Ты обрёк проект на провал, а образцы – на уничтожение. Эти существа без чувства страха способны угробить мир. Ты понимаешь?

   Руководство не то, чтобы гневалось и топало ногами – скорее, пребывало в отчаянии. Иначе Олега расстреляли бы ещё вчера, а не притащили бы на этот моноспектакль. Он просто молчал и старался не слушать. Слова усиливали головную боль.

   – Зачем ты это сделал, отвечай!

   А что ему было ответить? Что он любит этих детей? Что Иза ему дороже всего НИИ, всех секретов государства с его миллиардами? Что у детей должно быть детство и право на сказку? Что не всё можно держать в кулаке, не всего добьёшься угрозами и подавлением? Не поймёт всё равно. Олег молчал, глядя в пол.

   – Иза всё рассказала, можешь не отпираться.

   Ерунда и ложь. Она послушная, знает правила. Про тарелку – любимая присказка. Он улыбнулся и покачал головой. Мели, Емеля...

   – Зря не веришь. У нас есть способы заставить говорить даже немого.

   Полковник взял со стола диск, вставил его в привод компьютера, запустил. Олега развернули лицом к экрану. От увиденного перехватило дыхание.