Текст книги "Удольфские тайны"
Автор книги: Анна Радклиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Нет, – возразил месье Сен-Обер, – отбрось нерешительность и посвяти в свое откровение. Давай услышим, какие причуды создала твоя фантазия. Если она поделилась с тобой магией, то незачем завидовать феям.
– Если стихотворение достаточно сильное, чтобы очаровать вас, то я не стану им завидовать, – ответила Эмили и принялась декламировать:
Светлячок
Как приятно в свежем лесу
Ранним вечером после дождя,
Когда ласточки кружат вовсю
И лучи сквозь листву глядят.
Но приятней еще, поверь,
Когда солнце уходит спать.
Феи нежные в сумерки дверь
Любят легкой рукой открывать.
Под музыку леса кружатся толпой,
Встречая приход луны.
Луга и долины дарят покой,
Серебряным светом полны.
Песнь соловьиная грустно звучит
В полночи час одинокий.
Голос певца по округе летит,
Феи внимают зароку.
Когда в небесной вышине
Холодная звезда мерцает,
А ненадежная луна
Бездонный свод свой покидает,
Я освещаю все вокруг
Сияньем бледным, но живым.
Веселых фей игривый друг,
Готов помочь гостям ночным.
Но озорницы мне мешают
И путников с пути сбивают.
Кричат отчаянно, пугают,
Уйти с тропинки заставляют!
Потом встают в просторный круг.
Под песню скрипки, лютни шелест
И тамбурина ровный стук
Встречают танцем утра свежесть.
Вот несколько влюбленных пар
Скрываются от королевы фей.
Я им помог найти нектар,
Что власти царственной сильней.
Теперь, желая наказать,
Она таит оркестра звуки.
Волшебный жезл спешит поднять,
Чтоб власть над музыкой взять в руки.
Ах, если б у меня был тот цветок,
Нектар которого от рабства избавляет,
Давно бы я покинул сей чертог,
И путникам помог, что в темноте блуждают.
Но скоро звездный луч и бледный луч луны
Покинут лес, и тьма восторжествует.
Тогда взгрустнется феям до поры.
Пусть позовут меня, и свет верну я.
Что бы ни подумал месье Сен-Обер о стансах, он не лишил дочь радости поверить, что всецело их одобряет, а похвалив, погрузился в раздумья. Путь продолжился в молчании.
Сен-Обер не произнес ни единого слова до самого дома. Мадам Сен-Обер уже удалилась в свою комнату. Слабость и уныние, угнетавшие ее в последнее время, после отъезда гостей вернулись с новой силой. На следующий день появились симптомы лихорадки. Сен-Обер послал за доктором, и тот постановил, что это та же болезнь, которую недавно перенес супруг. Мадам заразилась, ухаживая за мужем, а организм оказался не способен немедленно подавить инфекцию. Беспокоясь за жену, Сен-Обер оставил доктора в доме. Вспомнилась недавняя прогулка с семьей в рыбацкую хижину и мимолетное, но тяжелое предчувствие фатальности болезни. Однако он скрыл печальные мысли и от жены, и от дочери, которую поддержал заверениями, что ее рвение в уходе за матушкой принесет пользу. Доктор на все расспросы отвечал, что исход болезни зависит от многих обстоятельств, ему неведомых. Сама же мадам Сен-Обер уже поняла приближение конца, что читалось по ее глазам. Она часто устремляла нежный печальный взгляд на встревоженного мужа и испуганную дочь, словно предчувствуя ожидавшее их горе и желая сказать, что, расставаясь с жизнью, жалеет только о причиненных им страданиях. На седьмой день наступил кризис. Доктор заметно помрачнел, и это не укрылось от больной. Когда семья ненадолго покинула комнату, мадам воспользовалась моментом и призналась, что ощущает приближение конца.
– Не пытайтесь меня обмануть. Я знаю, что долго не протяну, и готова спокойно встретить смерть. Я давно готова. Поскольку жить мне осталось недолго, не поддавайтесь ложному сочувствию и не тешьте близких фальшивыми надеждами. От этого грядущее страдание станет еще тяжелее. Я постараюсь собственным примером научить их покорности.
Доктор последовал ее завету и довольно резко заявил супругу, что надежды нет. Услышав правду, Сен-Обер не нашел сил стоически принять известие, однако, заботясь о покое жены, старался владеть собой в ее присутствии. Эмили поначалу поддалась горю, но потом в душе появилась надежда на выздоровление матушки, и эта надежда упрямо поддерживала ее до последнего часа.
Во время болезни мадам Сен-Обер терпеливо переносила все страдания. Мысли о постоянном присутствии Бога и вера в высший мир придавали ей сил, однако не могли целиком подавить горечь от расставания с любимыми. В последние часы жизни мадам много беседовала с мужем и дочерью о потусторонней жизни, затрагивая и другие философские темы. Безусловное смирение жены, твердая надежда на встречу в будущей жизни с теми, кого покидала в жизни этой, постоянные усилия скрыть печаль от предстоящей разлуки часто заставляли Сен-Обера выходить из комнаты, чтобы справиться с чувствами. Дав волю слезам, он осушал глаза и возвращался с наигранным спокойствием, лишь углублявшим горе.
Никогда еще Эмили с такой ясностью не ощущала важность умения владеть собой, как в эти печальные моменты. Однако, когда настал конец, она сломалась под тяжестью горестных переживаний, понимая, что все это время держалась только за счет надежды и стойкости духа. А Сен-Обер слишком страдал сам, чтобы поддерживать дочь.
Глава 2
История моя легчайшим словом
Волнует трепетную душу.
Шекспир У. Гамлет
Мадам Сен-Обер обрела вечный покой на кладбище возле сельской церкви. Муж и дочь проводили ее в последний путь во главе длинной процессии крестьян, искренне оплакивавших добрую госпожу.
Вернувшись с похорон, Сен-Обер надолго уединился в своей комнате, а затем вышел со спокойным, хотя и бледным лицом и попросил, чтобы все домочадцы присоединились к его молитве. Отсутствовала только Эмили: запершись у себя в спальне, заливалась слезами. Отец потребовал его впустить и, взяв плачущую дочь за руку, несколько минут молчал, стараясь овладеть собой.
– Милая Эмили, – наконец произнес он дрожащим голосом, – я собираюсь помолиться вместе со всеми домочадцами. Раздели с нами обращение к Господу. Мы попросим поддержки свыше. Где еще искать помощи? Где еще можно найти сострадание?
Эмили осушила слезы и вслед за отцом спустилась в гостиную, где уже собрались слуги. Негромким торжественным голосом Сен-Обер прочитал вечернюю службу и добавил молитву за упокой души усопшей. Его голос заметно дрожал, слезы капали на страницы книги, и вот, наконец, он умолк, однако высокое чувство любви и преданности постепенно подняло его над миром и подарило сердцу покой.
Когда служба закончилась и слуги разошлись, отец нежно поцеловал Эмили и проговорил:
– С детства я пытался научить тебя самообладанию и показывал, как важно не терять его по жизни, поскольку самообладание не только хранит нас от опасных искушений, сбивающих с пути истины и добродетели, но и сдерживает потакание чувствам, которые считаются правильными, но, перейдя границу меры, становятся порочными, ибо несут зло. Всякая чрезмерность превращается в порок. Даже благородная в своей природе печаль обретает черты эгоистичной и неправедной страсти, если препятствует исполнению обязанностей. Под обязанностями я понимаю все, что мы должны как самим себе, так и другим. Излишнее потакание горю иссушает ум, почти лишая его способности вернуться к тем невинным радостям, которые Господь создал для освещения нашей жизни. Дорогая Эмили, постарайся вспомнить и применить те заповеди, которые я так часто тебе внушал, тем более что на собственном опыте ты познала их справедливость. Твоя печаль тщетна. Не принимай эти слова как банальное замечание, но позволь разуму одолеть печаль. Я не призываю тебя отказаться от чувств, дитя мое, но лишь учу ими владеть. Какой бы вред ни порождало слишком впечатлительное сердце, бесчувственное сердце отнимает надежду. Ты знаешь, как я страдаю, а потому понимаешь, с каким трудом мне даются эти слова. Я готов показать своей Эмили, что способен следовать собственным советам, а сказал это все потому, что не могу видеть, как ты поддаешься тщетному горю, не находя поддержки в разуме. Я молчал до сих пор, понимая, что есть периоды, когда все рассуждения должны уступить природе. Это время миновало и сейчас приходит другое, когда чрезмерные страдания превращаются в привычку и подавляют силу духа, делая победу над собой почти невозможной. Тебе, моя Эмили, предстоит доказать, что ты сможешь совладать с чувствами.
Эмили улыбнулась сквозь слезы и дрожащим голосом ответила:
– Дорогой отец, я постараюсь доказать, что достойна быть вашей дочерью.
Благодарность, любовь и острое горе нахлынули на нее и заставили замолчать.
Сен-Обер позволил дочери вдоволь поплакать, а потом заговорил на посторонние темы.
Первым с соболезнованиями в Ла-Валле приехал месье Барро, суровый и внешне бесчувственный человек. С Сен-Обером его сблизило увлечение ботаникой, поскольку они часто встречались во время скитаний по горам. Месье Барро отошел от дел и почти удалился от мира, поселившись в элегантном особняке на краю леса, неподалеку от Ла-Валле. Он также испытывал глубокое разочарование человеческим родом, однако, в отличие от Сен-Обера, не жалел и не оплакивал людей, испытывая больше негодования относительно их пороков, чем сострадания к слабостям.
Появление месье Барро удивило Сен-Обера, поскольку прежде тот никогда не принимал приглашений, а сейчас явился без церемоний и вошел в гостиную на правах давнего друга. Судя по всему, несчастье соседа смягчило его суровую, неласковую душу. Казалось, что мысли месье Барро заняты исключительно утратой Сен-Обера, однако сочувствие он выражал не столько словами, сколько поведением. О причине своего визита он говорил мало, но проявленным вниманием, мягким голосом и добрым взглядом от сердца к сердцу передал и сочувствие, и поддержку.
В это печальное для Сен-Обера время его навестила мадам Шерон – единственная оставшаяся в живых сестра, несколько лет назад овдовевшая и поселившаяся в своем поместье возле Тулузы. Общались родственники нечасто. Соболезнования мадам Шерон изливались обильным потоком слов. Она не понимала магии говорящих взглядов и мягкого, словно бальзам на душу, голоса, а потому подробно объяснила Сен-Оберу степень своего сочувствия, изложила достоинства покойной супруги, а затем утешила как могла. Пока тетушка говорила, Эмили без конца плакала, а Сен-Обер, стойко выслушав монолог сестры, перевел разговор на другую тему.
Прощаясь, мадам Шерон настойчиво приглашала брата и племянницу в гости, убеждая:
– Смена обстановки пойдет вам на пользу. Неправильно поддаваться горю.
Конечно, Сен-Обер признавал справедливость этих слов, но в то же время больше обычного не хотел покидать место, освященное былым счастьем. Все вокруг напоминало ему о жене, а каждый следующий день, притупляя остроту горя, все крепче привязывал к родному дому.
Однако существуют обязательства, которые приходится исполнять: таким стал визит к шурину месье Кеснелю, откладывать который было уже невозможно. Желая отвлечь дочь от грустных помыслов, Сен-Обер взял Эмили с собой в Эпурвиль.
Как только экипаж въехал в прилегавший к отцовским владеньям лес, сквозь пышные кроны каштанов взгляд сразу выхватил угловые башни замка. Вздохнув, Сен-Обер вспомнил, как много времени прошло с тех пор, как он был здесь в последний раз. Теперь поместье принадлежало человеку, не способному оценить его по достоинству. Вскоре экипаж покатил по аллее, под высокими сводами старинных деревьев, так восхищавших в детстве. Сейчас их меланхолические тени вполне соответствовали его мрачному настроению. Меж ветвей то и дело мелькали грандиозные фрагменты замка: широкая орудийная башня, арка главных ворот, подъемный мост и окружающий территорию сухой ров.
Услышав стук колес, у парадного входа собралось целое войско слуг. Сен-Обер вышел из экипажа и ввел дочь в готический холл, теперь уже лишенный фамильного герба и древних знамен. Старинные панели на стенах, как и потолочные балки, были выкрашены в белый цвет. Некогда украшавший дальний конец зала длинный стол, где хозяин замка любил демонстрировать гостеприимство и откуда доносились взрывы смеха и жизнерадостные песни, тоже исчез. Мрачные стены теперь оживляли фривольные картины – свидетельство дурного вкуса и испорченного нрава нынешнего хозяина.
Вслед за развязным парижским слугой Сен-Обер и Эмили вошли в гостиную, где сидели месье и мадам Кеснель. Те приветствовали гостей с церемонной вежливостью и после нескольких формальных слов соболезнования, казалось, забыли о том, что когда-то у них была сестра.
Эмили почувствовала, как к глазам подступают слезы, но негодование быстро их осушило. Спокойный и сдержанный Сен-Обер сохранял достоинство, не подчеркивая важности собственной персоны, однако присутствие его почему-то особенно раздражало Кеснеля.
После недолгой беседы Сен-Обер попросил разрешения поговорить с хозяином дома наедине. Эмили осталась с мадам Кеснель, которая сообщила, что к обеду ожидается много гостей, и пояснила, что никакие непоправимые события прошлого не должны препятствовать нынешнему веселью.
Услышав о предстоящем празднестве, Сен-Обер возмутился бесчувствием шурина и хотел немедленно уехать домой, однако передумал, услышав, что для встречи с ним была приглашена мадам Шерон. К тому же, взглянув на дочь, он предположил, что враждебность дяди способна когда-нибудь ей навредить, и решил не раздражать неугодным поведением тех, кто сам вовсе не заботился о сохранении приличий.
Среди собравшихся за обедом были два итальянских джентльмена. Один из них, по имени Монтони, доводился мадам Кеснель дальним родственником. Это был мужчина лет сорока, необыкновенной красоты и мужественности, однако в целом его внешность производила впечатление скорее высокомерия и острой проницательности, чем благожелательности и дружелюбия.
Его друг синьор Кавиньи – господин лет тридцати – выглядел не столь величественно, но не уступал в благородстве внешности и даже превосходил в утонченности манер.
Приветствие мадам Шерон, обращенное к отцу, неприятно поразило Эмили.
– Дорогой брат! – воскликнула она. – Ты выглядишь совсем больным! Умоляю, обратись к докторам!
С грустной улыбкой Сен-Обер ответил, что чувствует себя ничуть не хуже обычного, однако испуганной Эмили показалось, что отец действительно нездоров.
Если бы не эта тревога, она непременно заинтересовалась бы новыми людьми и их разговорами во время пышного застолья. Синьор Монтони, только недавно приехавший из Италии, рассказывал о захлестнувших страну беспорядках, с жаром рассуждал о партийных противоречиях и жаловался на возможные последствия событий. С равной горячностью его друг говорил о политике своей страны, хвалил правительство и процветание Венеции, а также хвастался несомненным превосходством города над остальными итальянскими государствами. Затем, повернувшись к дамам, он переключился на парижскую моду, французскую оперу и французские манеры, причем в последней теме постарался особенно польстить местным вкусам. Тонкая лесть прошла не замеченной слушателями, однако ее благоприятное воздействие не ускользнуло от внимания рассказчика. Когда удавалось отвлечься от настойчивых ухаживаний других дам, синьор Кавиньи обращался к Эмили, но она ничего не знала ни о парижской опере, ни о парижских фасонах, а ее скромность, простота и естественность манер резко контрастировали с поведением остальных приглашенных особ.
После обеда Сен-Обер вышел на улицу, чтобы навестить тот самый старинный каштан, который Кеснель собрался спилить. Стоя под деревом, он смотрел на все еще роскошные, полные жизни ветви, сквозь которые просвечивало голубое небо, а в памяти всплывали события детства и мелькали лица давно ушедших друзей. В эту минуту он особенно остро ощущал свое одиночество, ведь у него осталась только Эмили.
Он рано велел подать экипаж, и на обратном пути Эмили заметила особую подавленность и молчаливость отца, однако решила, что причина кроется в посещении места, где прошло его детство, не подозревая о существовании другой причины, которую он тщательно скрывал.
Вернувшись в замок, Эмили расстроилась еще больше: она привыкла, что матушка всегда встречала ее теплыми объятиями и ласковыми словами. А теперь родной дом казался пустым и холодным!
И все же время совершает то, что не подвластно усилиям рассудка и сердца: одна неделя сменяла другую, унося с собой остроту утраты, до тех пор, пока боль не превратилась в ту нежность, которую чувствительная душа хранит как священную. Сен-Обер, напротив, заметно ослаб, хотя неотлучно находившаяся рядом Эмили заметила это едва ли не последней. После тяжелой лихорадки здоровье его так полностью и не восстановилось, а смерть жены нанесла сокрушительный удар. Доктор посоветовал ему совершить путешествие: считалось, что горе разрушительно подействовало на ослабленные болезнью нервы, а перемена мест, возможно, развеет ум и восстановит здоровье.
В течение нескольких дней Эмили занималась подготовкой к поездке, а сам Сен-Обер пытался максимально сократить на это время домашние расходы, в конце концов решив уволить слуг.
Эмили редко возражала против желаний и намерений отца, иначе непременно спросила бы, почему он не берет с собой лакея, присутствие которого необходимо, учитывая слабое здоровье Сен-Обера, но, узнав накануне отъезда, что Жак, Фрэнсис и Мари уволены, а осталась только старая экономка Тереза, удивилась и осмелилась спросить, что заставило его так поступить.
– Нужно экономить, дорогая, – ответил отец. – Нам предстоит дорогое путешествие.
Доктор прописал воздух Лангедока и Прованса, поэтому Сен-Обер решил неспешно отправиться по берегу Средиземного моря в сторону Прованса.
Вечером накануне отъезда отец и дочь рано разошлись по своим комнатам, однако Эмили еще предстояло собрать книги и кое-какие мелочи. Когда часы пробили полночь, она вспомнила, что оставила в гостиной необходимые рисовальные принадлежности, и отправилась за ними. Проходя мимо спальни отца, она заметила, что дверь приоткрыта, и, тихонько постучав, вошла, чтобы убедиться, там ли он. В комнате было темно, однако сквозь стекло в верхней части двери, что вела в маленькую смежную комнату, пробивался свет. Эмили удивилась, что отец до сих пор не спит, и предположила, что ему нездоровится. Но, испугавшись, что ее внезапное появление в столь поздний час его встревожит, оставила свечу в коридоре и только потом подошла к двери.
Осторожно посмотрев сквозь стекло, она увидела отца сидящим за маленьким столом над разложенными бумагами, которые он читал с глубоким интересом и вниманием, время от времени всхлипывая и даже громко рыдая.
Эмили застыла, поддавшись любопытству и тревоге. Она не могла наблюдать за его горем, не попытавшись понять причину, а потому продолжала молча смотреть, решив, что на столе лежат письма матушки.
Через некоторое время Сен-Обер опустился на колени и со странным, диким и даже полным ужаса взглядом принялся молиться.
Когда он встал, лицо его покрывала отвратительная, призрачная бледность. Эмили хотела быстро уйти, однако увидела, что отец снова вернулся к бумагам, и остановилась. Он взял со стола небольшой футляр и вынул из него миниатюрный портрет. При свете яркой свечи Эмили увидела изображение молодой дамы, но не матушки.
Сен-Обер долго, нежно смотрел на портрет, потом поднес его к губам и к сердцу и громко, порывисто вздохнул.
Эмили не поверила глазам. До этой минуты она не знала, что отец хранит портрет какой-то другой особы, кроме жены, а тем более так им дорожит.
Наконец, Сен-Обер убрал миниатюру в футляр, а Эмили, осознав, что тайно подсматривает за отцом, бесшумно вышла из спальни.
Глава 3
Как можешь отвергать роскошный пир,
Дарованный поклонникам природы?
Богатство рек, бескрайний моря мир,
Полей простор, лесов тенистых своды?
Все, что окрасил ясный солнца луч
И что вечерний свет укрыл туманом?
Поток дождя, что вырвался из туч
И землю напоил, пусть и обманом?
Как можешь отвергать и ждать прощенья?
Лишь в чудесах природы жизнь души
Находит счастье, отвергая мщенье.
Песнь менестреля
Вместо того чтобы поехать в Лангедок по короткой дороге вдоль подножия Пиренеев, Сен-Обер выбрал путь через перевал, открывавший широкие просторы и романтические пейзажи. Он немного отклонился от маршрута, чтобы заехать к месье Барро, которого обнаружил в лесу неподалеку от дома, в ботанических изысканиях. Узнав о цели визита, тот выразил искреннее сожаление, какого Сен-Обер от него не ожидал.
– Если бы что-то и смогло вытащить меня из родного угла, – заявил месье Барро, – то только удовольствие сопровождать вас в этом небольшом путешествии. Я нечасто расточаю комплименты, а потому можете поверить, что с нетерпением буду ждать вашего возвращения.
Путники отправились дальше.
Поднявшись на перевал, Сен-Обер то и дело оглядывался на оставшееся в долине поместье Ла-Валле; нежные образы переполняли ум, а меланхолическое воображение подсказывало, что он сюда не вернется.
Несколько миль миновали в молчании. Эмили первая очнулась от задумчивости: юношеская фантазия отозвалась на величие природы и красоту окружающих пейзажей. Дорога то спускалась в долину, окруженную огромными серыми валунами за исключением тех редких мест, где выживали кусты или клочки бедной растительности, дававшие корм диким козам, то вела к величественным скалам, откуда открывались бескрайние просторы.
Эмили не сдерживала восторга, глядя поверх сосновых лесов на обширную равнину, оживленную рощами, деревнями, виноградниками, плантациями миндаля и оливковых деревьев, которая уходила вдаль, пока ее яркие цвета не сливались в единый гармоничный оттенок, словно объединявший небо и землю. По этой великолепной земле, спускаясь с высот Пиренеев и впадая в Бискайский залив, несла свои голубые воды прекрасная Гаронна.
Из-за неровностей пустынной дороги путники часто были вынуждены покидать экипаж и идти пешком, однако это неудобство с лихвой восполнялось величием открывавшихся взору пейзажей. Пока погонщик медленно переводил мулов по неудобным участкам, отец и дочь с восторгом осматривали окрестности и предавались возвышенным размышлениям, наполнявшим сердце уверенностью в присутствии Бога. И все же радость Сен-Обера несла оттенок той задумчивой меланхолии, которая придает каждому предмету налет грусти и распространяет вокруг священное очарование.
Предвидя отсутствие удобных гостиниц, путешественники захватили запас провизии. Ничто не мешало им подкрепиться на открытом воздухе, в любом понравившемся месте, и переночевать в приятной хижине. Позаботились они и о пище для ума, взяв написанный месье Барро ботанический справочник, а также несколько книг латинских и итальянских поэтов. Эмили не давала отдыха карандашу, то и дело зарисовывая красоты природы.
Пустынность дороги, на которой лишь время от времени можно было встретить крестьянина в повозке или игравших среди камней детей, усиливало впечатление от пейзажа. Сен-Обер до такой степени восхитился окружающим величием, что решил продолжить путь по диким местам, углубиться на юг, в Руссильон, чтобы оттуда по берегу Средиземного моря проехать в Лангедок.
Вскоре после полудня показалась вершина одной из тех гор, которые своей пышной растительностью, подобно драгоценностям, украшают массивные склоны, обращенные к Гаскони и Лангедоку. Здесь, в тени деревьев, протекала холодная речка, а потом, пробравшись по камням, терялась в пропасти, осыпая белой пеной вершины растущих внизу сосен.
Место идеально подходило для отдыха. Путешественники расположились на обед, в то время как мулы мирно паслись среди тучной травы.
Сен-Обер и Эмили не сразу смогли отвлечься от созерцания и обратиться к скромной трапезе. Сидя в тени деревьев, отец объяснял дочери направление рек, расположение больших городов и границы провинций, опираясь не столько на зримое пространство, сколько на свои знания. Во время беседы он не раз замолкал в задумчивости, с трудом сдерживая слезы. Эмили замечала печаль отца, а чуткое сердце подсказывало причину: открывшаяся их взору картина напоминала, хотя и в увеличенном масштабе, любимый пейзаж мадам Сен-Обер возле рыбацкой хижины – невозможно было не заметить сходства. Отец и дочь подумали, как обрадовалась бы матушка дивной красоте, хотя оба знали, что ее добрые глаза закрылись навсегда. Сен-Обер вспомнил, как в последний раз побывал в любимом месте вместе с женой и ощутил печальное предчувствие – увы, так скоро оправдавшееся! Эти воспоминания глубоко ранили его душу. Он порывисто встал и отошел, чтобы скрыть горе от дочери.
Вскоре Сен-Обер вернулся, нежно сжал руку Эмили и окликнул сидевшего в отдалении погонщика. Мишель сказал, что в сторону Руссильона пролегает несколько дорог, но он не знает, как далеко они ведут и можно ли вообще по ним проехать. Не желая путешествовать в темноте, Сен-Обер спросил, есть ли неподалеку деревни. Погонщик ответил, что на их пути лежит деревня Мато, но если свернуть по склону на юг, в направлении Руссильона, то до наступления темноты можно успеть в другую деревню.
После недолгих колебаний Сен-Обер выбрал второй маршрут. Мишель завершил трапезу, запряг мулов, и путешественники снова тронулись в путь. Впрочем, скоро погонщик остановился возле массивного каменного креста и принялся молиться, а завершив обряд, погнал мулов галопом, не обращая внимания на неровности дороги и усталость животных (на которую сам недавно жаловался), по самому краю глубокой пропасти, от одного взгляда на которую кружилась голова. Эмили испугалась почти до обморока, а Сен-Обер, опасаясь остановить возницу, сидел неподвижно, доверившись силе и благоразумию мулов. Выяснилось, что благоразумием животные значительно превосходили хозяина и вскоре благополучно доставили путников в долину, остановившись на берегу небольшой речки.
Лиственницы и кедры охраняли покой этой пустынной местности, окруженной утесами. Вокруг не было заметно ни одного живого существа, кроме пробиравшихся среди камней пиренейских серн, порой принимавших такие опасные позы, что воображение заставляло наблюдателя отвернуться или зажмуриться. Такой пейзаж выбрал бы для своей картины Сальватор[3]3
Сальватор Роза (1615–1673) – итальянский живописец.
[Закрыть], живи он в то время. Вдохновленный суровым романтическим пейзажем, Сен-Обер вообразил, что сейчас появятся разбойники, а потому оружие, без которого никогда не путешествовал, держал наготове.
По мере продвижения вперед долина расширялась, а дикий нрав природы постепенно смягчался, и ближе к вечеру дорога уже вилась среди поросших вереском гор, где то и дело слышались колокольчики овец и голос пастуха, собирающего стадо на ночлег. Его хижина, почти скрытая пробковым дубом, оказалась здесь единственным жильем. Долину покрывала буйная растительность, а в низинах, в тени дубов и каштанов, паслись небольшие стада коров. Некоторые животные отдыхали на берегу речки или, зайдя в воду, утоляли жажду.
Солнце уже садилось. Последние его лучи блестели в воде, подчеркивая желтый цвет кустов ракитника, покрывавших склоны, и лиловый оттенок вересковых полян. Сен-Обер спросил погонщика, сколько еще ехать до деревни, о которой тот говорил. Мишель не смог точно ответить, и Эмили начала опасаться, что он сбился с дороги. Людей вокруг не было: пастух со своим стадом и хижиной остался далеко позади. Сумерки сгустились настолько, что глаз уже не различал очертаний отдаленных предметов, будь то хижины или деревья. Единственный свет исходил от линии горизонта на западе, и путники смотрели на него с надеждой. Погонщик поддерживал дух песней, однако исполнение его, скорее напоминавшее монотонную молитву, не могло развеять меланхолию. Вскоре Сен-Обер выяснил, что парень действительно молился любимому святому.
Путь продолжался в грустной задумчивости, какую всегда навевают сумерки и безмолвие. Внезапно послышался выстрел. Сен-Обер приказал погонщику остановиться и прислушался. Звук не повторился, однако из кустов донесся шорох. Сен-Обер достал пистолет и распорядился гнать как можно быстрее. Вскоре округу огласил пронзительный звук рога. Сен-Обер взглянул в окно и увидел, как из кустов на дорогу выскочил молодой человек, а за ним две собаки. Незнакомец был одет как охотник, за плечами висело ружье, а на поясе болтался охотничий рог. В руке он держал небольшое копье, придававшее его фигуре мужественную красоту.
После недолгого сомнения Сен-Обер снова остановил экипаж и дождался, пока незнакомец приблизится, чтобы спросить, далеко ли до деревни. Охотник ответил, что осталось проехать всего полмили, сам он идет туда же и с радостью покажет дорогу. Сен-Обер поблагодарил его за любезность и, привлеченный благородным видом и открытым выражением лица юноши, предложил место в экипаже. Охотник с благодарностью отказался, сказав, что пойдет рядом с мулами, и добавил:
– Боюсь только, что удобного ночлега вы не получите. В этих горах живут простые люди, лишенные не только роскоши, но и самых необходимых условий.
– Полагаю, вы, месье, к ним не относитесь, – заметил Сен-Обер.
– Нет. Я здесь чужак.
Экипаж катился по неровной дороге. Тьма сгущалась, и путешественники радовались присутствию проводника. Вокруг то и дело стали появляться узкие лощины. Заглянув в одну из них и заметив вдалеке нечто вроде яркого облака, Эмили с недоумением спросила:
– Что там за свет?
Сен-Обер посмотрел в том же направлении и увидел горы – такие высокие, что их вершины до сих пор освещали последние лучи солнца, в то время как внизу уже царила темнота.
Наконец сквозь сумрак мелькнули огни, а вскоре показались и хижины, – точнее, их отражение в освещенной закатными лучами реке, на берегу которой они стояли.
Незнакомец сообщил путешественникам, что в этой местности нет не только гостиницы, но и приличного дома, предназначенного для ночлега путешественников, но предложил пройтись до деревни и выяснить, не удастся ли устроиться в одной из хижин. Сен-Обер поблагодарил его за любезность, добавив, что, поскольку деревня уже совсем близко, он пойдет вместе с ним, а Эмили медленно поедет следом.
По пути Сен-Обер поинтересовался, успешно ли прошла охота.
– Добыча невелика, – ответил незнакомец. – Да я и не особенно старался. Я люблю эти места и обычно провожу здесь пару недель, а собак беру с собой скорее ради компании. Костюм и снаряжение позволяют местным жителям с первого взгляда определить, чем я занимаюсь, – это обеспечивает мне уважение, недоступное одинокому путнику без определенной цели.
– Я восхищен вашим вкусом, – ответил Сен-Обер. – Будь я помоложе, с удовольствием провел бы несколько недель в скитаниях. Я тоже путешествую, но с иной целью – в поисках здоровья и душевного равновесия. – Он вздохнул и после короткой паузы продолжил: – Если найдется терпимая дорога, где можно найти ночлег, то я хочу доехать до Руссильона, а оттуда по берегу Средиземного моря попасть в Лангедок. Вы, месье, наверняка знакомы с округой. Может быть, поделитесь опытом?
