Текст книги "Зоя. Том второй (СИ)"

Автор книги: Анна Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ну слава Богу, – прошептала Оксана. – Я так вымоталась с четырьмя! Они-то мне как родные, и я их не брошу, если ты передумаешь.

– Я не передумаю.

– Пару дней поживи у меня. Пусть привыкнут к тебе. Я с Катей поговорю, а дальше посмотрим, куда тебе сначала податься.

Янек свернул письмо. Сунул себе в карман.

И начал думать о том, как передать матери и Зое весточку о себе.

«Золо́то моё, здравствуй», – Янек начал писать письмо жене.

Задумался: «Что написать? С чего начать? Как можно ворваться вот так в жизнь после четырёх с половиной лет неизвестности?»

Чем больше Янек думал об этом, тем тревожнее становилось у него на сердце, продолжил:

«Если б можно было обнять через письмо, я бы сделал это немедленно. Ни за что больше не отпущу тебя, моя родная. Я не знаю, сколько времени мне нужно, чтобы приехать домой, но ты меня жди, любимая. Сообщи маме. Целую тебя и детей. Твой Я…»

Поначалу Янек хотел изложить в письме всё, что произошло за эти годы, но не стал. Он решил, что при встрече определится, может и рассказывать не придётся. Мысли о том, что Зоя замужем, Янек гнал от себя, но они липли, точили его изнутри, нагоняли страх.

Матери тоже написал: «Дорогая мама, вашими молитвами я скоро буду дома. Прошу вас, сообщите Зое. Ваш сын Я…»

Эти письма на следующий день Оксана отнесла на почту.

Катя сторонилась Янека. Вечером второго дня он услышал, как Катя плачет и что-то шепчет Оксане.

Слышал, что отвечала Оксана:

– Он хороший, ну посмотри, Катя, мама ни за что не отдала бы тебя плохому человеку. Так нужно. Я не смогу вас поднять. Мне тяжело со своими. Серафим вернётся с войны, и что будет? Он Карину не любил, а тут ещё вы. Оно-то и понятно, не выгонит, но как относиться будет к вам, я не знаю.

Янек слушал, и ему было не по себе.

Стало казаться, что он вторгся в чью-то жизнь и нагло подслушивает. Но было ощущение, что Оксана намеренно говорит громче, чтобы и до него доносилось.

То, что говорила Катя, он не понимал. Только слышал, как она всхлипывала. Знал, что будет нелегко. Но и сдаваться не собирался. Расстроился только из-за того, что не получилось выдвинуться в путь, как планировалось. Прожил у Оксаны больше недели. Погода была такая, что и со двора не выйти. Метель мела и мела.

Сын быстро привык к Янеку. Оксана поначалу собрала все вещи Карининых детей, но их оказалось так много, что Янек выбрал только самое необходимое. Всё лёгкое и летнее отложил. Впереди было ещё много зимних дней и холодов, и тащить на себе всё это было бессмысленно.

– Вам бабушка Анна сошьёт всё необходимое, – сказал он Кате, когда та начала свои платья складывать в заплечный мешок.

– Мне это мама сшила, я всё заберу, – ответила девочка.

Янек не стал противиться. Ему пока не удавалось найти общий язык с дочкой Карины. А лишать её возможности забрать с собой памятные вещи он не стал.

В последний вечер перед отъездом Оксана отдала Янеку документы и пачку денег. Он дрожащими руками провёл по знакомым буквам: «Янек Левандовски».

Оксана протянула и маленькую шкатулочку с золотыми кольцами. Янек хотел отдать одно колечко Оксане, та наотрез отказалась.

– Мне своего хватит, Каринка знала, что делает. Как деньги закончатся, продашь кольца. Деньги она копила на ваш побег. Там целое состояние. Я ни копейки не взяла. Тяжело было, но не взяла.

Ты сообщи, как доберётесь. А то ж я места себе не найду.

– Сообщу, – пообещал Янек.

Всю ночь Оксана рассказывала о Карине, её детстве и юности, об отце-портном, который перед своей смертью устроил дочь в тюремный швейный цех, где сам трудился несколько лет.

– Она долго упрашивала отца, он противился, но сдался. Карина добилась своего. Она рассказывала мне о том, как ей интересно наблюдать за разными людьми. Угадывать их характер. А потом увидела тебя и словно умом тронулась. Я знаю обо всём, что между вами было, – говорила Оксана.

Янек покраснел.

– Я не осуждала её, – продолжила Оксана. – Мне такой жизни, как была у неё, не нужно. Но благодаря ей я узнала, что все люди разные, и мир не ограничивается соседями. Она открыла для меня разные судьбы. Спасибо, что ты оправдал её надежды. Бог с тобой, Янек. Я буду молиться за тебя и детей.

Рано утром Оксана разбудила детей, одела потеплее маленького Янчика. Помогла старшему Янеку примотать младшего к телу, а сверху Янек надел тулуп Оксаниного мужа. В этот тулуп поместились бы два Янека, но зато было удобно. Ребёнок под тулупом отца не замёрз бы.

Катю тоже замотали платками с головы до ног.

На улице ждал извозчик, он должен был довезти Янека и детей до станции.

Прощались недолго. Катя не сказала ни слова Оксане. Просто посмотрела на неё грустно, махнула рукой.

Когда стали отдаляться от дома Оксаны, Янека охватила паника. Сердце бешено стучало. Осмотрелся. Начал успокаиваться, под тулупом продолжал спать его сын. Рядом сидела девочка, с которой предстояло теперь найти общий язык. Янек рассказывал ей о Зое, Злате, о том, что не знает, кто у него родился, о бабушке Анне, которая шьёт, как и мама Кати.

Но девочка продолжала молчать. Даже когда сели в поезд, она не проронила ни слова. Просто смотрела в окно, изредка обращала внимание на брата. И всё молчала, молчала…

 
                                        ***
 

В декабре 1917 года начались проблемы с продовольствием. Работники мельницы отказывались работать больше восьми часов. А хлеба не хватало. Его конфисковывали из лавок в пользу армии. Начались погромы. Ходить по улицам становилось опасно. В опустевших после ноябрьских стычек домах орудовали мародёры. В середине декабря Парамонов сказал Лорану посреди рабочего дня, чтобы тот немедленно пошёл к его дому и взял несколько ящиков продовольствия.

– Можешь и три ходки сделать, и четыре. Забирай. Корми детей, береги Зою. Поделишься с Николаем. Может и не свидимся больше. На работу пока не приходи, – сказал Парамонов.

Он вытащил из стола свёрток, сунул его Лорану в рукав.

– Это всё, что могу. Никогда не думал, что буду помогать следователю, который попил кровь дорогих мне людей. Идите, Лоран Модестович. Прощайте, Лоран Модестович.

Лоран поблагодарил, вышел из конторы. Поспешил к особняку Парамонова. Вместе с Николаем он сделал несколько ходок до дома.

Забрали в итоге всё, чем с ними поделились. Спрятали в погребе под сараем во дворе дома, где жили Зоя и Лоран.

Николай впервые за долгое время увидел Зою. Удивился, что она взяла на воспитание грудного ребёнка.

Когда рассказал об этом Евгении, та недовольно поморщила нос и ответила:

– Зоя хочет казаться святой, вертит собой перед Лораном и его детьми. Тьфу, смотреть противно. И не ходи туда больше. Нечего тебе там делать. Дети, небось, опять на тебя набросились?

– Нет, – ответил Николай, – не набросились. Там есть человек, который заменяет им отца.

– И зачем ты его притащил вообще? Думаешь, Зое с ним сладко? Она же недотрога, – язвительно сказала Евгения.

– А ты? Как ты поступила бы, Женя? Не ждала бы меня? Не была бы недотрогой, если бы рядом с тобой случайно оказался другой мужчина? Что ты так взъелась не неё? Ведь плохого ничего она не сделала? Не виновата она, что её дети называли меня отцом, – сказал жене Николай.

– А я, наверное, зря тебя ждала. Всё равно Прохор тебя чурается. Ты только для других отец, – Евгения разошлась не на шутку.

– Так Прохор у тебя учится, вот и относится так ко мне. Ты знаешь, что у меня кроме вас никого нет, и пользуешься этим. Знаешь, что я прощу тебе любое слово. А как же твоя любовь, Женя? Куда она подевалась? Или ты меня любила только тогда, когда я был на войне, а как вернулся, то всё? Разлюбила?

Евгения задумалась, а потом выпалила быстро:

– А может быть, это твои дети? Оба твои? Чего же они Лорана отцом не называют, а только тебя? Зоя же твоя несостоявшаяся жена, почему бы не воспользоваться таким положением?

– Успокойся, Женя, ты можешь винить меня в чём угодно. Но тебе неплохо было бы поучиться у Зои спокойствию и здравомыслию, – Николай не повышал голос, а Евгения, наоборот, возмущалась всё громче.

– Учиться у бабы, которая живёт с чужим мужиком под одной крышей? Чему? Святости? Я никогда не стану такой, как она, даже не мечтай, – крикнула Евгения.

– А зря, – ответил Николай. – Тебе было бы спокойнее, и ты не выдумывала бы все эти сказки. Но я же всё равно тебя люблю. Давай закончим разговор.

Николай подошёл к жене, её глаза сверкали ненавистью.

Он провёл рукой по её волосам. По губам. Евгения вздрогнула.

– Я люблю тебя, Женя, – прошептал Николай. – Даже такую.

Евгения сделала шаг назад и прошипела:

– Ты даже поругаться не можешь достойно. Меня раздражает твоё спокойствие.

Николай усмехнулся, опять подошёл к жене, произнёс:

– А меня ничего не раздражает. Я много чего повидал на войне, и когда вижу тебя такой, ощущаю себя на поле боя. Только война теперь идёт в моей семье. В этой войне я не потеряю руку или ногу. Боюсь потерять в ней сердце.

Я ничего не требую от тебя, мы вполне можем жить как знакомые. Но я выжил ради тебя и сына. Не хочу осуждать других, мы не были в их шкуре. Нам лучше подумать о нас с тобой.

Если захочешь помириться с Зоей, ты поймёшь, что вы и не ругались. Она примет тебя, как и прежде, с теплотой. А ещё спасибо тебе, Женя, за то, что ты позволила ей занять дом деда и не пытаешься её оттуда выгнать. Это говорит о том, что ты добрая, просто запуталась.

Евгения вдруг заплакала. Николай прижал к себе жену, потом вытер своей ладонью её слёзы и поцеловал. Почувствовал, как сын Прохор обнимает его сзади за ноги. Обернулся.

Сын смотрел отцу в глаза впервые с момента его возвращения.

– Пап, – прошептал Прохор, – я больше не боюсь тебя. Покатай меня на шее так, как ты катал Злату.

Николай присел на корточки, прижал к себе ребёнка. А потом скомандовал шутливо:

– Свистать всех наверх!

Прохор, смеясь, забрался к отцу на шею.

Дети росли. Зоя перебирала вещи. С началом революции с покупкой одежды были проблемы, поэтому Зоя перешивала детям из своих вещей и вещей Янека. Лоран принёс большой мешок одежды Таисии. Из них Зоя покроила детям рубашки. Когда искала в мешке подходящие вещи, наткнулась на свадебное платье матери. Лоран заметил его, попросил ничего из него не шить, оставить ему на память.

– В этом платье моя мама выходила замуж за папу, – сказала Зоя.

– И Тая за меня, – грустно произнёс Лоран, а потом как-то резко изменился в лице. – Так матушка твоя умерла, и Тая тоже.

Лоран резко вырвал это платье из рук Зои и запихал его в печку.

– Ничего не нужно из него шить, несчастливое оно. Что было бы, если бы Тая не в нём со мной венчалась? Жива была бы сейчас! – воскликнул Лоран.

Зоя смотрела на него удивлённо.

– А то, что я сшила рубашки из платьев Таисии, тебя не смущает? Лоран, ты сходишь с ума. Детям нечего носить, а ты сжёг платье, из которого можно было бы покроить одежду для Златы и Маши.

Лоран виновато опустил голову, присел рядом.

– Прости, – прошептал он.

Зоя промолчала. Перебрала вещи Таисии, принялась за свои.

Вытащила платья, которые покупал для неё Янек. В сердце защемило. Память перенесла её на несколько лет назад.

Зоя хорошо помнила каждое это платье. Помнила, какими глазами Янек смотрел на неё, как танцевала перед ним, как он дрожащими руками развязывал всевозможные ленточки, расстёгивал пуговицы, как прижимал к себе.

Последнее время слова Матильды о том, что Янек близко, звучали у неё в голове, и Зоя прислушивалась к каждому шороху и шагу, всё надеялась, что откроет дверь, а на пороге стоит Янек.

«Только как же он узнает, что я живу теперь здесь? Пани Анна ведь может и не сказать или обмануть, ещё и наговорит то, чего не было», – думала Зоя.

За думами расправила платье на столе. Взяла ножницы.

– Это твоё? – спросил Лоран, отвлекая её от дум. – Я такие платья видел только в театре на танцовщицах.

Зоя покраснела.

– Моё, – ответила она.

– Не жалко резать? – Лоран посмотрел Зое в глаза. – Может быть, наденешь его? Просто примерь, пожалуйста.

Но Зоя словно не слышала его. Ножницами отрезала лиф от юбки. А у самой сердце кровью обливалось. Ей стало казаться, что она режет своё прошлое, кромсает его, чтобы забыть всё, что было там. Платья превращались в отрезы ткани. Кружева Зоя отпорола, ленточки развязала и смотала в клубок. Кружева пришила на домашние платья Злате.

А одно, самое первое, которое Янек попросил надеть после свадьбы, прижала к себе, отвернулась от Лорана. Слёзы капали из её глаз.

Вдруг почувствовала рядом тяжёлое дыхание Лорана. Быстро вытерла слёзы и отошла вглубь комнаты, положила платье в комод.

Лоран повернулся к отрезам. Медленно проводил по ним рукой.

Ему казалось, что ткань до сих пор хранит тепло Зои. Лоран закрыл глаза, представил Зою в этих платьях. Она кружилась перед ним, улыбалась, смотрела только на него.

«Да, Янек, – Лоран мысленно обратился к мужу Зои, – что же такое в тебе есть, что Зоя любит так сильно? Чем я так плох для неё? Ведь я всё делаю для неё и для твоих детей. Никаких вестей о тебе. Отпусти её, умоляю. Я не дам её в обиду. Буду любить ещё сильнее. Как мне разорвать вашу связь? Неужели она так и будет хранить тебя для себя? Зачем ей такая жизнь? Жить в мечтах, помнить о том, что было, прижимать к себе платье? Тебе не жалко её?»

Лоран не заметил, как с мыслей перешёл на шёпот.

Зоя не прислушивалась к тому, что бормочет Лоран, а он, когда понял, что разговаривает сам с собой, оглянулся. Ему стало не по себе, подумал, что Зоя услышала его.

Но она не обращала на него никакого внимания, шила и благодарила пани Анну за то, что та научила её этому.

Лоран любовался Зоей, наблюдал за её руками. Она разреза́ла ткань, быстро сшивала, расправляла, кроила.

И Лоран представил, что Зоя режет не ткань, а его сердце. Отщипывает по кусочку, втыкает иголку, а потом всё повторяет заново.

Дети выбежали из комнаты, отвлекли Лорана от дум, потянули его за собой.

А Зоя, кажется, впервые за всё время задумалась о том, что будет, если вернувшийся Янек увидит Лорана. Тревога начала заполнять её сердце, и она решила навестить пани Анну. Поговорить с ней, объяснить, что они с Лораном просто помогают друг другу выжить.

Глава 7

В вагоне было много людей, шум, крики, плач детей. Маленький Янек почти всё время спал, Катя молчаливо теребила в руках тряпичную куколку. Янек который раз пытался с ней заговорить, но она словно воды в рот набрала.

Ближе к вечеру вышли на станции, чтобы сделать первую пересадку. Но там объявили, что поезд временно отменён. Толпа пассажиров ринулась в здание вокзала. Янек не полез в этот поток. Катя смотрела по сторонам, крепко держала его за руку. Янек видел в её глазах страх. Девочка настолько сильно впилась своей маленькой ручкой в большую ладонь Янека, что тот даже чувствовал боль, но терпел.

Рядом с ними навзрыд плакала девчушка примерно Катиного возраста и звала свою маму. Никто не обращал на неё внимания.

Видя, что к девочке никто не подходит, Янек направился к ней.

Она рыдая сказала, что мама куда-то подевалась, она искала её, но не нашла.

Янек взял её за руку и сказал:

– А давай поищем вместе?

Девочка, всхлипывая, последовала за ним. Янек обошёл вокзал, заметил дверь с обратной стороны здания.

Постучался. Дверь открылась, и оттуда вышел небольшого роста мужчина.

– Что, потеряшку привёл? – сказал тот неожиданно. – Она всё время мать теряет, та щёлкает семки, ей-богу, как кукушка. Глазом моргнула и летит к нам, слезами заливается. Никак они не уедут, всё трутся тут с матерью. Иди внутрь, – обратился он к девочке, – мать тебя там ждёт. Девочка побежала.

– А ты куда сам-то путь держишь? – поинтересовался мужчина, представившись Григорием Михайловичем.

– В Ростов.

– Эх, сынок, ищи ночлег, долго тебе придётся здесь торчать. Ваше направление закрыто до особого распоряжения.

– А где искать-то? – спросил Янек.

– А вон за лесочком городок, там поищи на улице, ближайшей к вокзалу, – Григорий Михайлович изучающим взглядом смотрел на Янека и детей.

А потом предложил:

– А если хочешь, можешь и у меня заночевать. Моя Матрёна только рада будет. Дети у тебя славные, да и ты, видно, хороший парень. Подождите здесь, сейчас дежурство передам и пойдём.

Для Янека это предложение стало неожиданным.

«Как так? – думал он. – Первого попавшегося незнакомый человек приглашает к себе домой в такое тяжёлое военное время… Не боится?»

После ссылки Янек теперь всегда был начеку. Не было в тяжёлых для него ссыльных годах доброты. Только расчётливость и выживание. Проще стало лишь в швейном цехе, когда условия труда значительно улучшились, но и там всё время чувствовалось напряжение, тяготило хмурое выражение лиц и сам факт несвободы.

«А разве я сам не так поступал? – подумал Янек. – С первого спасённого Макара началась любовь к Зое. Если бы я тогда прошёл мимо? Где бы я был сейчас? Встретил бы её?»

И Янек решил, что не будет принимать в штыки помощь извне. Понадеялся, что Бог поможет ему через других людей, а надежда лишь на собственные силы может только затянуть возвращение домой.

На улице было холодно. Мороз крепчал. Несмотря на темноту, возле вокзала продолжали толпиться люди, которым не удалось попасть внутрь.

Ругань, плач, возмущения – всё это отдалялось от Янека. Они в полной темноте шли по городку.

– Неспокойное время сейчас, – причитал Григорий Михайлович. – Забыл спросить, у тебя документы имеются?

– Имеются, – кивнул Янек.

И ему стало так хорошо на душе от одной мысли, что он теперь не Шагит Умаров, а самый настоящий Янек, такой, каким назвали его родители.

Под тулупом копошился маленький сын. Не отставая от взрослых, не бросая руку Янека, шла Катя.

И Янеку вдруг пришла в голову мысль, что эти дети стали его спасением. Их мать дала вторую жизнь ему, Янеку Левандовски. А теперь ему ради своей жизни нужно заботиться о сыне и Кате.

Станционный смотритель жил в небольшом домике. Его жена Матрёна встретила гостей так, словно они ей родные. Пригласила к столу. Катя по привычке сначала начала кормить брата. Янек забрал у неё ложку, сказал:

– Кушай, я сам покормлю.

Для ночлега Янеку и детям выделили место на полу возле тёплой печной стены.

– Какие дети у тебя хорошие, спокойные, – сказала Матрёна. – Устали ангелочки.

Янеку не спалось, он укрыл детей, присел за стол. Матрёна села рядом. Григорий Михайлович сразу после ужина лёг спать, он иногда похрапывал и что-то бормотал.

– Устаёт он, – горестно пожаловалась Матрёна, – выматывается весь, работает за двоих. Вот сегодня на удивление домой пришёл, спасибо тебе, сынок, за то, что встретился на его пути.

Я на него посмотрела хотя бы. Да и поспит немного. А то и живёт там на своей станции. То одно, то другое. Я даже иногда не знаю, жив он или нет.

Мне ходить туда тяжело, да и страшно оставлять дом. Как поезда отменяют, так тут воруют безбожно. У меня-то и брать нечего. Врывались несколько раз, да я их ружьём распугала. Люди бедные мечутся, места своего не могут найти. А как так получается, сынок?

Земля-то у нас ого какая! А они всё едут куда-то, едут… И зачем эти поезда? Одни проблемы от них. Вот и потерялись люди. Оторвались от своих мест, и несёт их судьба по рельсам этим треклятым. А сам-то ты куда направляешься? Зима-то нынешняя суровая, кровавая. Чего тебе дома не сиделось?

– Домой еду, – ответил Янек. – Вот как вы говорите, оторвался от своего места, а теперь хочу обратно, навсегда.

Утром Янек засобирался было на станцию, но в дом влетел запыхавшийся Григорий Михайлович и сказал, что поезда и сегодня не будет.

Янек расстроился.

– Да чего лица на тебе нет? – спросила Матрёна. – Придёт твой поезд, успеешь ещё уехать. Ты вон лучше детей покорми, пока горячее всё.

Матрёна вышла из дома, вернулась со стеклянной бутылью причудливой формы.

Налила из неё в кружку, подала Янеку:

– На, остынь.

Янек понюхал содержимое и сказал:

– Спасибо, не пью я такое.

Матрёна обидчиво поджала губы.

– Где ж ты такое найдёшь сейчас? Ну хоть попробуй, оценишь.

Янек покачал головой.

– Не буду, спасибо, я не смогу оценить.

Матрёна аккуратно с кружки слила обратно в бутыль. Поставила в углу.

– Ну и ладно, может ещё и передумаешь.

Она поставила на стол кастрюлю с кашей. Открыла крышку. Ароматная пшёнка разнесла аппетитные струйки пара по всей комнате. К Янеку тотчас подполз сын, забрался на руки.

Матрёна положила кашу в тарелку.

– А дочка-то чего не идёт? – спросила она.

Катя сидела на лежанке, прислонившись к тёплой печной стене, теребила свою куклу.

Янек посадил сына на стул. Подсел к Кате. Прижал к себе. Девочка не сопротивлялась.

Янек слышал, как бьётся её сердечко, как дрожит она в его объятиях.

– Ничего не бойся, – шепнул ей Янек. – Я всегда буду рядом.

Подхватил её на руки, усадил за стол.

Дети поели и отправились на лежанку. Янек вызвался помочь Матрёне с дровами. Расколол крупные пеньки для растопки. Затащил в дом несколько вязанок.

– А девочка у тебя немая что ли? Ни слова от неё не услышала.

Янек не стал ничего объяснять. А Матрёна уже сама дальше додумала:

– Ох, тяжело с немым ребёнком. Услышит – и ничего не расскажет. А может, оно и к лучшему. Дети спокойные, смотреть за ними не надо, вот и подсоби мне в хозяйстве. А то не могу я на руки смотреть, которые бесполезно болтаются. Лишний раз любого прошу помочь.

Янеку было не привыкать. Натруженные руки ещё помнили строительство железной дороги. Перетаскивание бочек с места на место и примёрзших друг к другу брёвен для курятника не смогли вызвать в теле Янека усталость.

Матрёна вроде и была всё время рядом, командовала, показывала куда и что поставить. Причитала, что помощника нет у неё, что сын на войну ушёл и весточки никакой, но успела приготовить ужин.

Вот так за помощью Матрёне быстро прошёл короткий зимний день.

Когда Янек вошёл в дом, она опять налила из причудливой бутылки в кружку.

– Ну теперь-то попробуешь? Кости, небось, ломит? Сколько всего ты перетаскал, мой бы и за всю жизнь не сделал этого.

– Спасибо, не буду я. Кости у меня в порядке. Работы не боятся.

Матрёна как-то встревожилась.

– Что же ты бабку не уважишь никак? – произнесла она.

Янек опять понюхал содержимое. В нос ударил острый запах чего-то резкого. Показалось, что в носу даже жигануло острым перцем. Отставил.

– Ну не могу я, не привык к такому, – ответил Янек.

– Эх, – посетовала Матрёна, – Гриня не пьёт, ты не пьёшь, может самой попробовать?

Матрёна поднесла кружку в своему рту.

Янек заметил, как она сморщилась, но пить не стала. Опять обратно слила в бутыль.

– Сколько тут до тебя было, всем понравилось, – протараторила она и вышла вместе с бутылью.

«Сколько тут до тебя было…» – прозвучало у Янека в голове каким-то странным голосом. Вспомнил, как Матрёна говорила, что никого не приводил раньше Григорий.

«Да мало ли кто мог пить? – думал Янек. – Соседи опять же».

Но тревога в сердце осталась. Показалось, что его пытаются специально чем-то напоить. Он ощупал себя. Во внутреннем кармане потрогал паспорт, в другом проверил на месте ли деньги.

Вздохнул спокойно.

Вернулась Матрёна. Быстро помыла посуду.

Что-то говорила, напевала. Потом поохала о том, что Григорий Михайлович опять не пришёл домой ночевать, и улеглась на свою кровать.

Поначалу Янеку не спалось. Дети уснули быстро. Он лежал между ними. Сын спал у него на груди. Катя прижалась, спряталась под мышку. Обхватила рукой живот Янека. Держалась так сильно, словно боялась, что он убежит.

Янек чувствовал её страх. Мысленно жалел Катю. Понимал, как тяжело ей сейчас. Сначала поезд, потом вокзал с толпой обезумевших пассажиров, ночлег у чужих людей. В том, что Катя так сильно к нему прижимается сейчас, и держала его руку до боли на вокзале, он видел только хорошее.

«Значит, меня она не боится, боится только мир вокруг, цепляется за меня, как за ниточку. А я и есть теперь для неё эта ниточка. Всё будет хорошо, – думал Янек. – И Золо́то моё меня простит. Зоечка, любимая, как мне тебя не хватает. Как же я хочу к тебе, родная».

В эту ночь сон быстро сморил Янека. Сказалась всё-таки и дневная работа, и первая бессонная ночёвка.

Пани Анна находилась в каком-то постоянном волнении. Ей было тоскливо. Тревожно. Уже не радовало общение на родном языке с польскими студентами. Софья была отстранена от матери. Девушка ходила на свидания с Влодеком, продолжала шить и отправлять на фронт бельё для солдат.

А пани ничего уже не шила. Как-то пропала у неё тяга к любимому делу. Она теперь зачитывалась письмами от своей подруги Берты.

В этих письмах была теперь вся жизнь Анны. Подруги продолжали планировать свадьбу детей, расписывали их жизнь по минутам. Берта гордилась Анной. Восхищалась, что та приютила девочку и сделала её счастливой.

Пани Анна писала подруге обо всём: и о Густаве и его уходе, и о сыне, и о невестке Зое, и о Германе и его личной трагедии. А Берта писала, как ей сложно жилось с мужем стариком. Как она рада, что породнится с Анной.

Последнее время пани часто думала о Зое. Её материнское сердце наполнялось обидой за сына. Последняя встреча с Зоей озлобила Анну ещё сильнее. Когда она увидела ребёнка, висящего у Зои на груди, внутри всё перевернулось.

Она вспоминала всё: и как Янек смотрел на Зою, и как она на него, и как они вдвоём сходили с ума от любви друг к другу. Но не могла теперь понять, как это всё смогла забыть Зоя. Как она могла родить от следователя, растоптав всю любовь к Янеку?

Несмотря на то, что маленький Джан был полной копией Янека, пани Анна отметала все мысли о родстве с этими детьми. Решила, что неверная невестка не смогла родить детей, достойных её фамилии.

Всё бушевало внутри пани. Она давно уже пожалела о том, что устроила встречу Янека и Зои. Придумала себе, что Зоя колдунья, которая усыпила материнскую бдительность и охомутала её сына. Гнев и злость охватывали Анну с новой силой. Это всё наполняло пани изнутри, но не вырывалось наружу, а копилось, копилось.

Не было рядом человека, на которого Анна могла всё это обрушить. Перед Софьей держала себя в руках, боялась, что дочь подумает о ней плохо и вообще уйдёт.

Несколько раз пани порывалась пойти к Зое, высказать всё, что думает о ней. Но её останавливала гордость: «Как она, пани Анна, может опуститься до базарной бабы, выясняющей отношения с нерадивой невесткой?»

И Анна ждала либо подходящего момента, либо чего-то другого, что могло бы помочь ей справиться с гневом.

И это момент настал.

Неожиданно вернулся Герман.

Стук в дверь немного напугал Анну. Софья имела свои ключи. Заказчиц у пани теперь не было. Влодеку тоже сделали ключи.

Анна открыла. На пороге стоял Герман. Не обросший седыми волосами высокий старик, а прежний Герман Боровски. Её любимый Герман с подстриженными волосами, в хорошей одежде.

Он улыбался. Анна бросилась ему на шею. Сначала ей показалось, что она спит. И в своих мыслях вскользь заметила, что это могут быть происки Зои, которая колдует, продолжая усыплять бдительность Анны. Но Герман не исчезал. Пани щипала себя, обнимала его, гладила по волосам, целовала. А он кружил её по комнате.

– Я скучал по тебе, Анна, – напевал Герман. – Ради тебя я вернул себе прежнюю фамилию и имя. Это долгая история, очень долгая. Если бы не революция, я бы так и остался седым стариком-дворником. Всё, что произошло – к лучшему для нас. Анна, выходи за меня замуж.

Пани от неожиданности замерла. Схватилась за голову руками. Побледнела. Герман успел подхватить её, посадил на стул. Побрызгал на неё водой.

– Какая же ты у меня чудна́я, – сказал Герман. – От предложения выйти замуж в обморок падаешь. Что тут думать? Мы с тобой два одиноких сердца. Будем внуков вместе нянчить. Они же мне как родные.

– Нет у нас внуков, – строго сказала пани Анна. – Не нашего рода эти дети, нагулянные они.

Герман вытаращил глаза на Анну.

– Что ты такое говоришь, Аня? Они же на сына твоего похожи, – ответил Герман.

– Похожи, непохожи, сказано тебе, не мои это внуки и точка.

Герман слегка отшатнулся от Анны.

– Ну и ладно, – произнёс он весело. – Значит, будем ждать внуков от Софьи.

Герман задумался. Зная, что противиться словам Анны сейчас бесполезно, решил согласиться с ней насчёт внуков, а себе пообещал непременно разобраться со всем, что произошло.

«Не могла Зоя родить не от Янека, ох, не могла. Что-то у Аннушки опять заскоки какие-то. Вот угораздило меня влюбиться в безумную. Но лучше теперь быть рядом с ней, а то, не дай Бог, натворит чего», – размышлял Герман.

– Ну что, пойдёшь за меня замуж?

Герман встал на колено, поцеловал руку Анны.

Она отвлеклась от своих дум и улыбаясь произнесла:

– Пойду…

 
                                        ***
 

Янек повернулся на бок, Катя резко проснулась. Прижалась к Янеку сильнее.

– Тише тебе, – услышала она чей-то грозный шёпот. – Разбудишь.

– Да это девчонка повернулась, она язык проглотила, молчит как рыба.

Катя вжалась в Янека ещё сильнее.

– Послезавтра он прибудет. Дети с ним поедут, я своё дело сделал. Завтра загрузи работой. Сходи за продуктами для себя. Когда вечером вернёшься, водички предложи тогда, раз не пьёт он медовуху твою.

Слёзы потекли из глаз Кати, она сжала губы, боялась всхлипывать.

– Григорию скажи, чтобы пока повременил. Фроська, соседка ваша, заметила вчера паренька. Мне кажется, она догадывается о чём-то. Муж её проговорился спьяну. Поэтому после этих паузу нужно сделать. У него только документы или деньги тоже есть?

– Откуда мне знать? В тулупе только сухари да семечки. А костюм у него ладный, как по заказу сшитый.

– А ты всё на костюмы глядишь. Сколько их уже у тебя скопилось?

– Так мой Пашенька вернётся, в чём ходить будет?

– Да он за всю жизнь не износит всё это, Пашенька твой.

– Износит, будет каждый день новый надевать. Он на войне, небось, в тряпье ходит. А тут хоть на человека станет похож. Я бы мальчонку себе оставила. Уж больно маленького захотелось.

– Не дури, Матрёна, уже за всё заплачено. Раз договорились, обратной дороги нет.

Катя не спала до самого утра. Слышала, как ушёл человек, с которым ночью Матрёна разговаривала.

Утром хозяйка как ни в чём не бывало пригласила гостей к столу.

Катя наотрез отказалась есть. Она ждала, когда Матрёна уйдёт. Янек вышел вслед за Матрёной.

Катя смотрела в окно. Когда Матрёна вышла со двора, девочка начала судорожно одевать брата. Кое-как намотала на себя платки. Обулась, взяла брата на руки. Вышла на улицу, поспешила к Янеку, он посмотрел на Катю с удивлением.

– Вы зачем из дому вышли? – поинтересовался Янек. – Идите обратно.

Катя помотала головой. Протянула брата Янеку.

Тот взял сына на руки.

Присел на корточки рядом с Катей.

Её трясло.

– Дядя-я-я-я… – сказала она еле слышно. – Пойдём отсюда…

– Катюша, девочка моя золотая, куда же мы пойдём? Поезд отменили. Нам пока тут надо побыть.