Текст книги "Путешествие в луну"

Автор книги: Анна Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Анна Петровна Зонтаг
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛУНУ

Истинное происшествие

После двадцатилетняго отсутствия случилось мне проезжать близ села Мишенскаго[1]1
  Слово Мишенскаго в рукописи было зачеркнуто и потом снова написано рукою Жуковскаго, сверх строки. П.Б.


[Закрыть]), где в молодости провел я столько веселых дней. Я велел экипажу моему ехать в город, отстоящий только в трех верстах; там располагал я пробыть несколько времени по делам моим, а сам, свернув с большой дороги, пошел по знакомой мне тропинке к селению. Все переменилось, я ничего не узнал, кроме церкви. Храм Божий, окруженный высокими березами, сиял прежним своим величием; но серсиновая[2]2
  Так в рукописи. П.Б.


[Закрыть]) дорога, насаженная от церкви к барскому дому, не вела ни к чему: старый дом, где мы так весело живали в молодости, завалился; его разобрали и, поодаль, построили несколько комнат для прикащика. На месте стараго дома не заметно даже и следов прежней жизни, а новый домик заглушен разросшимися огромными кустами серсина и Сибирской акации, которые заслонили совершенно вид на город и на обширный луг. Старый лес вырублен, и на месте его вырос уже молодой; липовыя дороги в саду, так чопорно подстриженныя, разрослись густым лесом; на широком барском дворе не видно было никого, кроме двух-трех старух, сидевших, за прялками, у дверей изб своих, стараго конюшаго, гревшагося на солнце и без дела доживающаго век свой, да нескольких собак, охраняющих этих престарелых жителей унылаго, опустевшаго уголка, прежде столь шумнаго, столь веселаго. На месте, где был пруд, посеяны огурцы, разсажена капуста, и ручеек, сорвавший плотину, тихо, спокойно прокрадывается между гряд; деревня переселена совсем на другую сторону, так что с прежней усадьбы ея и не видно. Я сошел под гору; снизу смотрел на Мишенское[3]3
  Было написано на М**, рукою Жуковскаго заменено словом Мишенское. П.Б.


[Закрыть]) и не узнал его; одна только церковь напоминала мне старину. Я не встречал ни одного знакомаго лица, на том месте, где все было мне столь знакомо! Все прежние друзья и товарищи изчезли, не оставя здесь и следов своего пребывания. Я посмотрел на опустевшее место прежняго дома, потом на церковь и подумал: «человек яко трава, дни его, яко цвет сельный; тако оцветет: яко дух пройдет в нем, и не будет, и не познает к тому места своего! Милость же Господня от века и до века на боящихся Его».

Мне хотелось видеть кого-нибудь, чтобы разспросить о теперешних владельцах села Мишенскаго. Я взошел опять на гору и пошел к околице, куда тянулись тяжелые возы со вновь убранным сеном. Я пошел за ними вслед и увидел за околицею барское гумно, вновь выстроенное. Возле этого новаго гумна находилась развалившаяся кирпичная рига, стоявшая прямо против кладбища, от котораго была отделена глубоким оврагом, поросшим кустарником. Почти на этом месте встретил я маленькаго, седого старика, с огромным пузом, густыми бровями нависшими на маленькие серые глаза, с расплющенным носом и красным лицом. По его походке видно было, что он может еще ходить бодро, не спотыкаясь, если не проглотит лишней чарки водки. Посмотрев пристальнее на пешехода, я узнал в нем стариннаго нашего приятеля, портного Максима Григорьева, служившаго камердинером у бывшаго соученика моего В. А. Он постарел, но мало переменился. Болосы его поседели, брюхо пораздулось, сам он потолстел, несколько посморщился, но все таже шутовская харя, все тот же безпокойный, торопливый взгляд, все тот же багровый румянец. Есть люди закаленные противу лет, с которым время едва касается в быстром своем полете; оно не щадит красоты, но гораздо милостивее к безобразию. Оно почти не изменяет его.

Я обрадовался Максиму Григорьеву и бросился к нему навстречу, восклицая: «Ты ли это, дружище Максим Григорьевич! Здорово ли поживаешь?» – «Слава Богу, сударь, вашими святыми молитвами. Покорно благодарю за привет и любовь. Все ли вы в добром здоровье?» отвечал мне Максим Григорьев с величайшею холодностию. Он проговорил эти слова как вытверженный наизусть урок, слегка приподняв картуз. Не дожидаясь моего ответа, он хотел удалиться, но я заслонил ему дорогу. – «Ты не узнаёшь меня, приятель?» спросил я. «Постой немного, поговорим о старине.»

Максим Григорьев остановился, осматривал меня со всех сторон, но никак не мог узнать. Наконец, я принужден был сказать ему свое имя. Тут он изъявил мне радость свою громким смехом, восклицаниями, поклонами и нежными объятиями.

После первых восторгов и приветствий Максим Григорьев спросил: «Да как вы, батюшка сюда заехали?» – «Видишь ли, Григорьевич, я вышел в отставку и еду в деревню, которая отсюда верстах в тридцати. Проезжая близко отсюда, мне захотелось узнать о прежних друзьях молодости; вот я и забрел сюда!» – «Да о ком узнать!» воскликнул Максим Григорьев; «здесь никого не осталось.» – «Где барин твой?» – «Он живет в Петербурге, а меня отпустил на волю, со всем семейством, и мы все живем в городе. У меня пять человек детей. Старик отец мой, о прошлой масленице было три года, как скончался, царство ему небесное! а матушка еще здравствует; дай ей Господи здоровья»! – «А кому досталось Мишенское?» – «Старшей барышне она вышла замуж, почти всех дворовых отпустила на волю, живет где-то на краю света и уже лет пятнадцать как сюда не заглядывала». – «Разскажи-ка мне обо всех них чтò знаешь, Максим Григорьевич. Вот, сядем здесь. подле стены этой старой, развалившейся риги». – «Чтò вы это, барин? В уме ли вы?» воскликнул Максим Григорьев. «Разве не видите, что уже день вечереет? Ну можно ли оставаться возле развалин и против кладбища! Сохрани Господи, если нас здесь застигнет ночь! Лучше пойдемте в город; мы еще успеем туда засветло; а я дорогою разскажу вам, какия беды случились со мною от того, что я после солнечнаго захождения случился возле этой самой развалившейся риги, вот на этом месте, насупротив кладбища».

Я послушался Максима Григорьева. Мы пошли в город, и вот что он разсказывал мне дорогою о достопамятных своих приключениях.

Вот изволишь видеть, батюшка, барин мой уехал в Петербург, а я остался круглым сиротою, с женою и детьми, с стариками отцом и матерью, и переселился жить в город. Но все таки сердце тянет на родину. Как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Я часто хожу в Мишенское: здесь все мне знакомо. Праздник ли, крестины ль, свадьба, или похороны, всякой зовет меня! А я не спесив: не хочу отказом огорчать добрых людей; иду и к последнему из мужиков, если позовет меня. Вот, однажды на праздник вешняго Николы, был я у старосты Ивана Ильина. Случись тут также и кума его, которая, узнав, что я портной, просила меня придти к ней в соседнее село Собакино[4]4
  Эти четыре слова написаны над строкою В.А. Жуковским, равно и ниже названия сел, сначала зачеркнутыя, возстановлены им же. П.Б.


[Закрыть]), скроить кафтанчик сыну. Пошел я к ней, оставя жену и старшую дочь у старосты Ивана Ильина. Ведь ты, барин знаешь, от Мишенскаго до Собакина версты с полторы. Пошел-то я не совсем трезвый, однако скроил кафтанчик порядочно. Хозяйка за труд поднесла мне добрую чарку водки; правда, еще прежде я выпил стакана с два браги; кажется, не было от чего опьянеть! День был Суботний. Вот, услышал я, что в Мишенском благовестят ко всенощной; мешкат было нечего, я простился с хозяевами и спешил возвратиться в Мишенское к жене и дочери. Хозяйка, на прощанье, принудила меня выпить еще стаканчик водки; хозяин заставил выпить другой за его здоровье, и я убежал, чтобы не принудили выпить и третьяго. Надобно было идти мимо барскаго гумна и этой самой развалившейся риги; кирпичи валялись по дороге; я споткнулся на один из них, и бултых прямо в воду, хотя тут никогда ни бывало ни реки, ни озера, ни пруда,

Пустился я ходить по острову; шел куда глаза глядят, но все было дико и пусто. Наконец, пришел к необозримому болоту. Месяц светил ясно, ночь была светла как день; я глядел направо, налево; перед собою, за собою…. нигде не видно было ничего кроме непроходимаго болота. – «Ну пришлось мне здесь околеть как собаке!» подумал я. Присел на камень, который, на счастье мое, валялся среди болота, почесывал голову и думал думушку. Глядь я на месяц….. показалось мне на нем какое-то черное пятно. Я стал присматриваться… вижу пятно движется, спускается ниже, ниже – вдруг, бряк передо мною на землю, и смотрит мне прямо в глаза. Чтож бы вы думали это было?… Превеличайший орел! Никогда я такого и во сне не видывал. Посмотрев на меня, он сказал: «Здорово, Максим Григорьевич! Как ты, братец поживаешь? – «Все слава Богу, батюшка, вашими святыми молитвами! Покорно вас благодарю за привет и любовь, отвечал я, удивляясь, что орел говорит человеческим голосом. «Все ли вы в добром здоровье, сударь?» – «Как зашел ты сюда, Максимушка?» спросил орел. – «И сам не ведаю, батюшка!» отвечал я, «знаю только, что мне очень бы хотелось поскорее отсюда убраться!» – Тут разсказал я ему, как праздновал в Мишенском у старосты Ивана Ильина, как ходил в село Собакино кроить мальчику кафтанчик, как выпил там лишнюю чарку водки, как, споткнувшись на кирпич, упал на сухом месте в воду, поплыл и очутился на необитаемом острове и, наконец, как зашел в болото, из котораго не могу выбраться. – «Максим Григорьев», сказал орел, подумав немного; «ты человек умный и трезвый; знаешь, что нехорошо напиваться до пьяна! Зачем же было ходить в Собакино за лишнею чаркою? Разве тебя мало потчевал староста?.. Не хорошо, братец! Однако, за то, что ты человек добрый; за то, что ни ты, ни дети никогда не швыряли камушками ни в меня и ни в кого из моих, я помогу твоему горю. Садись ко мне на спину и держись крепче за мою шею; я вынесу тебя из болота.» – «Ваше благородие изволите шутить надо мною», сказал я; «слыханное ли это дело: ездить верхом на орле!»—«Уверяю тебя моею честью», отвечал он, положа правую лапу на грудь свою, «что я нисколько не шучу. Если ты не послушаешь меня, то придется тебе утонуть в грязи. Разве ты не замечаешь, что камень, на котором сидишь, от тяжести твоего тела, час от часу более вязнет?»

И в самом деле, бывший подо мною камень опускался все ниже и ниже! Я послушался орла. «Покорнейше благодарю ваше высокоблагородие за ласку. С благодарностию принимаю ваше милостивое предложение», сказал я, вспрыгнул к нему на спину и обеими руками уцепился за его шею. Орел взвился под облака с неимоверною быстротою. Не знал я чтò он затевал, окаянный, над бедной моей головушкою. Мы все поднимались выше и выше. Думая, что орел не знает дорòги до моего дома, я сказал ему со всею возможною учтивостью (ведь мне надобно же было противу него быть учтивым: я был совершенно в его власти!); и так я сказал ему: «Хотя ваше высокородие лучше меня изволите знать, что надлежит делать, однако осмелюсь заметить, что если бы вашему превосходительству угодно было лететь пониже, то мы спустились бы в городе Белеве, за Выркою, в приходе Петра и Павла, близехонько от моего домишка; тогда, сошед с превосходительной спины вашей, я мог бы принести вам всенижайшую мою благодарность».

«Нет, Максимушка!» отвечал орел; «я не так глуп как ты думаешь. Разве не видишь ты, там в низу, двух человек с ружьями? Неужели ты воображаешь, что я соглашусь быть подстреленным в угодность такого безмозглаго пьяницы каков ты?» – «Кòлом бы тебе в землю!» подумал я, но не сказал ни слова. Он все продолжал лететь выше и выше, а я поминутно спрашивал: скоро ль мы опустимся? Но орел молчал. «Ваше высокопревосходительство, милостивый государь!» сказал я напоследок; «да куда же вы летите?» – «Молчи!» закричал орел, «это не твое дело!» – «Помилуйте, ваше высокопревосходительство! Как не мое дело? Да кто же сидит на спине вашей? Как же мне не спрашивать?» сказал я. – «Сиди смирно и ни пикни!» крикнул орел.

«И куда бы вы думали мы залетели? Прямо на луну! Отсюда этого нельзя было видеть; но, в то время, в нее воткнут был серп, вот таким образом», говорил Максим Григорьев, рисуя своею палкою на пыли, покрывавшей дорогу, фигуру луны с серпом.

«Я далеко залетел и очень устал!» сказал орел. «А кто вас просил лететь так далеко; уж, конечно, не я», сказал я; «разве я не умолял вас, с полчаса тому назад, чтобы вы спустились на землю?» – «Полно тебе врать!» сказал орел. «Слезай ка лучше со спины моей; я очень устал! Слышишь ли, Максим? Я тебе говорю: слезай проворней! Посиди здесь, пока я отдохну!» – «Чтò ты это, отец мой, помилуй! Сесть на этот кругленькой шарик! Да я с него скачусь и разобьюсь вдребезги! – «А разве ты не можешь держаться за серп?» сказал орел. – Не хочу я сидеть на луне, не хочу держаться за серп!» закричал я, осердившись. «Ах ты негодный обманщик! Не ты ли обещал спасти меня и отнести меня на спине своей?» – «Нет, Максим!» отвечал орел с величайшим хладнокровием; «я только обещал вынести тебя из болота и сдержал слово. Если ты добровольно не сойдешь со спины моей, то мне стоит только тряхнуть крылом, и ты полетишь книзу; но прежде нежели долетишь до земли, разсыплешься весь в прах». Боясь, чтобы он на деле не исполнил угроз своих, я сошел со спины орлиной и, кое-как, угнездился на луне, придерживаясь за серп. Сидеть на ней было холодно, как на льдине.

«Теперь ты в безопасности!» сказал орел, облетев вокруг меня. «Прощай, Максимушка, друг мой сердечный! Я отплатил тебе за проказы. Помнишь ли, прошлаго года, ты разорил гнездо мое на Васьковой горе!» (это была сущая правда); за то я посадил тебя на луну. Не разоряй орлиных гнезд и не ходи кроить кафтанчиков детям с тем, чтобы пьянствовать».

«Итак, ты покидаешь меня здесь, мошенник!» вскричал я. Ах ты негодная скотина! Безжалостный злодей! Чтобы тебе провалиться сквозь землю! Отсохни твой крючковатый нос! Разорви тебя на маковыя зерна! Раздуй тебя горой!» Я бранил, проклинал его, все напрасно. Он расширил огромныя свои крылья и, с громким смехом, полетел от меня прочь. Я кричал ему вслед; то ругал его, то умолял возвратиться: но он летел прочь, не слушая ни ругательств, ни просьб моих. С тех пор я уже нигде не встречал его.

Вы можете себе представит жалкое мое положение, пока я сидел на луне. С горя, принялся я голосить: «Родимый мой батюшка, родимая моя матушка, не видать вам больше вашего детища!», говорил я, обливаясь слезами. «Друг мой сердечной, жена моя возлюбленная, Аксинья Козминишна, оставаться тебе горькою вдовушкой! Детушки мои милыя, осиротели вы бедныя! Головушка моя горькая, погибать тебе в одиночестве! Кто накормит, кто напоит тебя? Кто приласкает, кто пожурит тебя? Кто утешит живого, кто помянет мертваго? Кто закроет мои глазушки, кто схоронит мои косточки?»… Вдруг, на самой средине луны отворилась дверь, с таким ужасным скрипом, как будто век свой не была подмазана; и кто же вышел из этой двери? Тот самый человек, который живет пустынником на луне и содержит в ней свет. Я тотчас узнал его по фонарю.

«Здравствуй Максим Григорьевич!» сказал он: «Как ты, братец, поживаешь?» – «Все слава Богу, отец мой, вашими святыми молитвами», отвечал я. «Покорно вас благодарю за привет и любовь. Все ли вы в добром здоровье?» – «Как зашел ты сюда, Максим Григорьев?» спросил у меня лунный житель, который был тут один-одинехонек, как пустынник, и потому я счел приличным титуловать его как монаха. Я разсказал ему, как праздновал в Мишенском у старосты Ивана Ильина, как ходил в Собакино кроить кафтанчик, как выпил там лишнюю чарку водки; как, споткнувшись на кирпич, упал на сухом месте в воду, поплыл и очутился на необитаемом острову; как забрел в болото и как мошенник-орел, обещаясь спасти меня, посадил на луну.

«Максим!» сказал лунный житель. «Тебе здесь не место. Ступай, брат, домой!» – «Я очень бы этого желал, ваше преподобие, отвечал я, «да не знаю как отсюда выдраться!» – «До этого мне нет нужды!» сказал он; «ступай как знаешь! Мое дело объявить тебе, что пьяниц здесь не держут; изволь же скорее убираться! – «Но, ваше высокопреподобие», отвечал, я «ведь я вам не мешаю. Сижу себе смирнехонько и держусь за серп. чтобы не упасть.» – «Не трогай моего серпа!» закричал лунный житель. – «Ваше преосвященство!» не во гневе милости вашей», сказал я; «не угодно ли вам будет впустить беднаго странника в вашу келью, только переночевать? Я чаю вас, здесь. не часто навещают гости?» – Мне гости не нужны!» отвечал он; «не тронь моего серпа, Максим!» – «Говори себе чтò хочешь, а я серпа не выпущу из рук», сказал я с досадою. – «Говорю тебе, не тронь моего серпа!» вскричал сердито лунный житель. «Таки вот, не слушаю тебя!» отвечал я, посмотрев на него с презрением; «ты хоть тресни с досады, а я серпа не выпущу из рук.» – «Добро, увидим!» сказал лунный житель, поворотился ко мне спиною и, ушед в свою келью, так сильно захлопнул за собою дверь, что вся луна задрожала и чуть не свалилась вместе со мною на землю.

Я готовился подраться с лунным жителем, когда увидел, что он идет ко мне с топором в руках, и, не сказав двух слов, стук по серпу топором; ручка отскочила, и я полетезъ вниз. «Прощай, Максим Григорьевич!» закричал он мне в след. «Добрый путь, благодарю за посещение.» Я не имел времени отвечать ему; с неописанною быстротою катился я по воздуху. «Господи, помоги мне!» подумал я; «пропал я теперь!» Едва успел я это помыслить, как что-то подлетело ко мне; глядь я… вижу стая диких гусей; поднялись, видно, с Вырки или Оки; иначе как бы им узнать меня. Старый гусак, летевший впереди, вскричал: «Ты ли это, Максим Григорьевич?» – «Я, сударь. к услугам вашим», отвечал я. «Здорово, братец! Как поживаешь?» сказал гусак. «Все слава Богу, сударь, вашими святыми молитвами», отвечал я; «покорно вас благодарю за привет и любовь! Все ли вы в добром здоровье?» – «Уж не упал ли ты, Максимушка?» спросил гусак. «Да, сударь, как видите», отвечал я; «свалился прямо с луны». Тут разсказал я ему, как праздновал в Мишенском у старосты Ивана Ильина, как ходил в Собакино кроит кафтанчик; как выпил там лишнюю чарку водки; как, споткнувшись на кирпич, упал на сухом месте в воду, поплыл и очутился на необитаемом острову; как забрел в болото, как мошенник-орел, обещавши спасти меня, посадил на луну, и как оттуда столкнул меня лунный житель. «Максимушка», сказал гусь, «я спасу тебя. Протяни руку и постарайся поймать меня за лапу, я принесу тебя на землю.» Ох, ты ненаглядное мое сокровище! Отец ты мой родной! Кормилец мой! воскликнул я; хотя и думал, что на стараго гусака не должно полагаться, но не было другого средства к спасению. Я протянул руку, поймал гусака за лапу и полетел вместе со стаею гусей, чинно и плавно.

Мы летели, летели, летели и прилетели к пространному морю-океану. «Ваше сиятельство, милостивый государь!» сказал я гусаку (вед я знаю, что порода гусиная спесива, и что с ними должно обходиться со всею возможною учтивостию, когда не хочешь раздразнить их). «Ваше сиятельство! Прошу вас сделать милость отнести меня на землю.» – «Теперь это невозможно, любезный друг,» отвечал гусак, держа меня крепко в лапах своих. «Но ты увидишь землю как скоро мы перелетим через море. Мы опустимся в Аравии». – «В Аравии!» воскликнул я. «О, сиятельнейший гусь: Да что ж я буду там делать? Ведь я там пропаду!» – «Пустое!» отвечал гусь: «Аравия земля прекрасная, не хуже Тульской губернии; только там немножко потеплее, да песку побольше, чем в Козельской зàсеке».

Во время нашего разговора, увидел я корабль, плывший на всех парусах прямо под нами. «Ах, сиятельнейший гусь!» вскричал я; «спустите меня на этот корабль. Сделайте такую милость!» – «Мы летим еще не прямо над ним», отвечал гусак; «если я выпущу тебя из лап, то ты попадешь не на корабль, а в море, и утонешь!» – «Нет, ваша светлость, право не утону!» отвечал я. «Но в этом деле я опытнее тебя; смотри, берегись!» сказал гусак. – «Мы только попробуем!» возразил я; «вот, посмотрите. Корабль прямехонько под нами!»

«Ступай же куда хочешь, упрямая голова!» сказал гусак, разжал свои лапы и выпустил меня. Он был совершенно прав: я попал не на корабль. а прямо на дно морское. «Теперь-то уж смерть моя неминучая!» подумал я; не видеть уж мне света белаго» как вдруг преужасное чудовище, кит-рыба подплыла ко мне, остановилась против меня и смотрит мне прямо в лицо страшными своими глазами, потом, не сказав ни одного слова, хлоп огромным своим хвостом по волнам, да так и залила меня водою с ног до головы, так что не осталось на мне ни одной сухой ниточки. В это самое время послышался мне знакомый, ласковый голосочек, который говорил мне: «Ну же вставай, негодный пьяница! Иди домой!» Я очнулся и увидел над головою светлое небо со всеми яркими звездочками и знакомою мне луною; возле меня развалившуюся ригу, по правую сторону березовую рощу, по левую овраг, а за ним кладбище; передо мною была околица, а надо мною стояла любезная супруга моя, Аксинья Козминишна с большим кувшином воды, из котораго поливала меня с ног до головы, как прекрасную розу».

«Ну же, вставай скорее!» говорила она; «пора нам домой! Выбрал местечко где проспать хмель свой! Возле господской развалившейся риги и против самаго кладбища! Есть ли бы караульщик с барскаго гумна не пришел сказать старосте, что мы здесь пьяный валяешься, я и не знала бы где искать тебя. Ну слыханное ли дело? Ночной порою, возле развалин и против кладбища!» И в самом деле, я упал в воду, зашел на необитаем остров, увяз было в болоте, попал к орлу на спину, сел верхом на луну, очутился в гусиных лапах, летал по воздуху, попал на дно морское и был облит водою страшным китом, от того только, что споткнулся возле развалившейся риги, против кладбища. С тех пор, сколько раз ни случилось мне быть пьяну, всегда старался я идти подальше от стараго, развалившагося строения и от кладбища, а особливо от этой риги».

Так говорил Максим Григорьевич. Во время его разсказа мы пришли в город. У моста ожидал меня мой человек, чтобы указать квартиру, которую для меня заняли. Я пригласил к себе Максима Григорьева и старался разведать от него что нибудь о прежних друзьях моих, жителях села Мишенскаго; но все чтò он мог сказать мне, состояло только в том, что многие из них померли, другие разсеяны по всем сторонам света. Чтò бы ни делал, чтò бы ни говорил Максим Григорьев, но речь его невольно склонялась к орлу и луне, к гусям и киту. Сказка его была хорошо вытвержена и совершенно наполняла всю его голову. Боясь подвергнуть его новым опасностям, я не поднес старому приятелю моему ни вина, ни водки, но, дав ему целковый, велел проводить домой. Ночь была темна: он мог бы сбиться с дороги и вместо своего дома попасть в кабак, откуда, на полученный от меня целковый, легко залетел бы опять не только на луну, но на Юпитер, Сатурн и даже Галееву Комету.

Принужден будучи, по делам моим, прожить несколько дней в Белеве, я разобрал мои бумаги и книги взятыя на дорогу. Между этими последними мне попалась одна Английская, под заглавием: Fairy Legends and Traditions of the South of Ireland, где нашел я повесть Daniel O'Rourke. Пробежав ее, я увидел в ней все похождения Максима Григорьева с некоторым, только, местными переменами. Откуда Ирландская сказка могла зайти в голову Русскаго портного пьяницы? Вот чему я не мог надивиться. Но когда умные люди идут по следам умных, то почему пьяным не идти в след за пьяницами? Путешественники всех наций, по суше и морю, давно, один за другим, пробегают по земному шару во всех возможных направлениях; описания их все, более или менее. сходны одно с другим: теже земли, теже острова, теже горы, реки и проч… Если вслед за Английскими мореходцами, оплывали вокруг света Русские мореплаватели; то почему вслед за Ирландским пьяницею не полетит на луну Русский пьяница, и почему не встретить ему того же орла, тех же гусей и того же кита? Но если все то выдумано Максимом Григорьевым, то и тогда дивиться нечему: великие умы часто встречаются. Сверх того Максим Григорьев провел счастливые годы жизни своей в служении известнаго писателя, к которому часто собирались его приятели, в этих литературных обществах читали и говорили о всякой всячине. Может статься, Максим Григорьев подслушал сказку о Данииле О'Рурке, присвоил себе его приключения и разсказывает о них встрешнему и поперешнему. Его слушают охотно, и всякой платит ему по возможности: иной деньгами, другой рюмкою водки: и то, и другое равно приятно Максиму Григорьеву, ибо и то и другое доставляет ему возможность быть пьяну.

Я сообщаю здесь это замечательное повествование в той надежде, что оно попадется на глаза котораго нибудь из Мишенских друзей моих, которые все помнят Максима Григорьева и, конечно, порадуются вместе со мною тому, что он жив еще и безвредно совершил столь далекое и любопытное путешествие.

Одесса. 1.7.[5]5
  Т.е. А.З. (Анна Зонтаг) по церковным буквам-цифрам. П.Б.


[Закрыть]