Текст книги "Психология женского насилия. Преступление против тела"
Автор книги: Анна Моц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Данные о перверсии материнства отражают подавляющее чувство бессилия, низкую самооценку и создают описанные выше трудности, с которыми сталкивается женщина во время беременности и материнства. Материнство может стать способом получения компенсации и площадкой для реализации возмездия, сферой влияния, власти и контроля. «Женское сексуальное насилие, особенно материнский инцест, представляет собой наиболее трагически гротескное неправильное использование подобной власти и злоупотребление ею» (Kirsta, 1994, p. 295).
В этих преступлениях происходит повторное отыгрывание матерями своих ранних травм, в ходе которого они идентифицируют себя как с ребенком, жертвой, так и с агрессором. Используемые при этом защиты, такие как отрицание, обесценивание и эмоциональная отстраненность от ребенка, позволяют таким матерям освободиться на время от душевной боли, возникающей, когда они вспоминают свои личные истории насилия.
Они отыгрывают вовне, через тела своих детей те личные переживания, которые слишком тяжело осмыслить. То, что не укладывается в голове, проявляется через сексуальное насилие.
Помимо того что клиницисты становятся более восприимчивыми к возможности сексуального насилия со стороны матери в случаях защиты детей, они обязаны выявлять и классифицировать совершенные типы сексуального насилия и повышать осведомленность о факторах риска, присущих женщинам, которые могут оказаться предрасположенными к сексуальному насилию над детьми. Кроме того, необходимо разработать методы проведения оценки состояния женщин-преступниц и программы терапии для них. Это направление в настоящее время привлекает определенное внимание. Так, Беккетт с коллегами провели исследование по изменению оценочных критериев для женщин-преступниц и установлению соответствующих норм для этой части популяции. Они получили интересные результаты, которые указывают на то, что схожие виды понятийных искажений в отношении к детям могут быть выявлены среди преступников как мужского, так и женского пола (Beckett, 2007). Это развивающаяся область исследований, результаты которых будут чрезвычайно важны с точки зрения предоставления данных для опирающейся на доказательную базу практики – как применительно к адекватным системам оценки защиты детей, так и к не закрытой еще потребности в терапии женщин, совершивших сексуальные преступления.
Опубликован важный новый раздел исследований, посвященных женскому сексуальному насилию, связанный с результатами проведенных в США трех исследований, касающихся женщин, совершивших правонарушения сексуального характера (Davin et al., 1999). Приведенные литературные источники представляют собой серьезную попытку начать выявлять, исследовать и «исцелять» эту проблему. Критически важно, что данная проблема определена, и уже предпринимаются попытки разработать терапевтические программы, эффективность которых можно будет оценить.
Хотя и утверждается, что существуют как присущие личностям самих женщин, так и культурно обусловленные факторы, которые могут отвратить женщин от совершения сексуального насилия в отношении детей, – такие, как тенденция не сексуализировать отношения в той степени, в которой это делают мужчины, предпочтение более сильных сексуальных партнеров, создание более прочной привязанности с детьми и нежелание инициировать сексуальные контакты, все же вполне очевидно, что все эти факторы могут не действовать в случае с женщинами, имеющими серьезный личный опыт насилия в их собственных семьях в детстве, а также под влиянием текущих стрессовых факторов (Finkelhor, 1984). Чтобы справиться с травмой, нанесенной насилием, женщины формируют определенные патологические защиты, которые делают возможным, и даже вероятным, совершение ими сексуального насилия в отношении детей. Более того, их собственный опыт столкновения с обращенным в их адрес сексуализированным поведением членов их семей, вероятно, сделал этих женщин нечувствительными к потенциально травмирующим последствиям сексуального насилия над другими, что искажает их понимание поведения детей, а также важность наличия четких границ между детьми и взрослыми. Опыт воспитания безразличной или злоупотребляющей своим ребенком матери создает первертный механизм насильственного поведения, который эти женщины впоследствии воплощают в жизнь в отношении как своих собственных, так и чужих детей.
Дальнейшие исследования женского сексуального насилия в отношении детей должны основываться на комплексной модели анализа и тонком понимании сложной природы проблемы. Для хорошей клинической практики крайне важно, чтобы клиницистам, работающим в этой сложнейшей области, предоставлялась возможность обратиться к корректному и деликатному супервизору, поскольку они, вероятно, испытывают сильнейшие негативные чувства, обусловленные контрпереносом по отношению к женщинам, совершившим преступления сексуального характера. Для понимания таких преступниц требуются способность отбросить стереотипы о «материнских инстинктах» и умение услышать ту историю, которую преступница рассказывает о свой собственной матери; это позволит клиницистам получить четкую картину развития психопатологии, почувствовать себя менее шокированными поведением первертных матерей и быть менее карающими по отношению к ним, что позволит более эффективно решать важную задачу защиты детей.
Глава 3. Материнское физическое насилие
Некая молодая одинокая мать держит на руках своего ребенка. Он кричит. Чувствуя свое отчаянное положение, она понимает, что нет никого, кто поддержал бы ее, чтобы она почувствовала себя хоть немного лучше. Ребенок невольно стал источником ее старой боли, которая вновь проснулась. Ей нужно прекратить эту боль. Эта боль воплощена в ее кричащем младенце, но она больше не чувствует, что это ее ребенок – это сама мать очутилась вновь в кошмаре своего собственного детства. Ребенок стал ее мучителем, тем, кто причиняет боль, чьи потребности, выражаемые криком, заставляют молодую женщину чувствовать себя никчемной и плохой. Она больше неспособна видеть своего ребенка, поскольку он стал «чудовищем», которым она сама когда-то была и которое нужно контролировать, бить, чтобы все пришло в норму. Она становится своей собственной матерью, своим собственным пугающим родителем, с которым она идентифицируется, как и очень многие другие жертвы. В этой душераздирающей боли женщина наносит ряд сильнейших ударов, разбивая ребенку голову, пока плач не прекращается. В возникшей вслед за этим тишине мать однажды может обнаружить, что стала убийцей собственного ребенка… Ребенок, которого она хотела любить, кажется мертвым. В этот момент разум приходит ей на помощь. Она «забывает». Она «вытесняет» из памяти свое прошлое, а также воспоминания о том, что она только что сделала со своей маленькой девочкой, ребенком, которого она, вероятно, хотела любить и защищать. Может быть, в этот раз и, возможно, в следующий ребенок именно этой женщины сумеет пережить ее разрушительную атаку.
(De Zulueta, 1993, p. 4–5)
Отрицать женское насилие – значит отрицать субъектность женщины. В приведенном выше отрывке Де Зулуета описывает, как реактивация травматических воспоминаний может привести к насилию в отношении младенца, а диссоциация как психологическая защита от боли может защитить мать, совершившую этот акт насилия, от полного признания ее действий. Этот отрывок иллюстрирует природу реактивированной боли и демонстрирует, как матери, которыми пренебрегали или в отношении которых совершали насилие, могут воссоздавать деструктивные модели поведения со своими детьми.
Контекст, в котором это происходит, – это случай, когда мать молода и одинока. Де Зулуета имеет в виду социальную ситуацию изолированности и возможные экономические трудности. Хотя я целенаправленно не изучаю социальные факторы, влияющие на возникновение материнской депрессии и проявлений физического насилия в отношении детей, в данной главе их влияние я все же учитываю. Социальная среда явно играет значительную роль в формировании чувства отчаяния и «покинутости» у матерей, что ведет к появлению физического насилия и пренебрежения по отношению к детям с их стороны.
Существует огромное количество серьезной литературы и эмпирических исследований, посвященных изучению социальных факторов развития депрессии (например: Brown, Harris, 1978; Brown et al., 1996; Harris, Brown, 1996). Также подробно изучалась передача модели пренебрежения между поколениями, которая усиливает взаимосвязь между ранним опытом нарушенной привязанности и дальнейшей склонностью к депрессии (например: Harris, Bifulco, 1991; Bifulco, Moran, 1998). Несмотря на то что я обращаю внимание на социальный контекст материнской депрессии и физического насилия в отношении детей, мой основной интерес в этой главе обращен на внутренний мир матери, совершающей насилие, я изучаю динамику материнского физического насилия. Разумеется, эмоциональное насилие и пренебрежение детьми могут быть переплетены с насилием физическим. В настоящей главе я сосредоточиваю свое внимание на реальных фактах насилия, исходя из предположения о том, что такое насилие часто отражает эмоционально нарушенное и жестокое отношение к ребенку, который становится сосудом для непереносимых чувств своего родителя.
Я привожу пример случая материнского насилия над младенцем, совершенного находящейся в депрессии и изоляции молодой матерью, дополняя приведенное Де Зулуета описание материнского насилия. Также я рассматриваю еще два примера крайних проявлений физического насилия, один из которых представляет собой случай из клинической практики, а второй – известный случай восьмилетней Виктории Климби, чья смерть от рук ее собственной двоюродной бабушки и ее сожителя послужила причиной пересмотра всей системы защиты детей и соответствующего законодательства в Великобритании. Обсуждение этого случая раскрывает некоторые аспекты проблемы, связанные с отрицанием насилия, совершаемого женщинами.
В главе 2 мною был рассмотрен характер сексуального насилия, совершаемого матерями. В настоящей главе я фокусируюсь на насилии посредством прямой физической жестокости, проявляющейся в виде встряхиваний, толчков, ударов кулаком или ногой, выкручиванием рук, избиения средствами самозащиты либо иными предметами, нанесения ожогов. Физическое насилие, которое совершают матери в отношении своих детей, может оказаться публично известным, в частности, в тех случаях, когда социальные службы инициируют формальные судебные разбирательства. Физическое насилие часто скрыто от взглядов окружающих, поскольку происходит за закрытыми дверями. Как и в случае сексуального насилия, жертвы могут быть слишком напуганы или же испытывать слишком сильное чувство стыда, чтобы позволить кому-либо узнать о произошедшем с ними физическом насилии. Также они могут воспринимать физическое насилие и жестокость как нечто нормальное или даже считать, что они заслужили подобное грубое обращение с ними. То, что детей подвергают насилию, часто создает у них состояние неопределенности и конфликта в отношении своего родителя или фигуры, его замещающей, которым ребенок обычно остается верен.
Характер физического насилия в значительной степени варьируется от женщины к женщине: от вошедшего в привычку, часто преднамеренного и садистского насилия до «разового мероприятия», однократного события, происходящего в тех ситуациях, когда мать по тем или иным причинам теряет контроль. Насилие может принимать форму систематического физического наказания за неправильное поведение или же представлять собой нехарактерный взрыв чувств гнева и разочарования, которые возникли в результате депрессии, социальной изоляции и переживания полной беспомощности.
Материнское физическое насилие иногда отражает тайный сговор зависимой женщины со своим партнером, склонным к жестокости, который настаивает на своем родительском праве, и даже обязанности, применять тяжкие физическое наказание в отношении ребенка. Она может передавать право наказывать ребенка своему жестокому партнеру, чтобы успокоить его, даже если она сама не согласна с применением суровых наказаний. Подобная мотивация также может сочетаться с неспособностью защитить своих детей от физического насилия со стороны партнера из-за страха женщины бросить ему вызов или же из-за того, что ей, может быть, сложно признать эмоциональные и физические последствия подобного насилия над ребенком. Такая пассивность со стороны матери может привести к тому, что дети будут подвергаться серьезному пренебрежению и жестокости, что может отражать беспомощность и запуганность самой матери в контексте бытового насилия в отношениях. В тех случаях, когда партнер-мужчина жестоко относится к своей партнерше, риск проявлений физического, сексуального и эмоционального насилия по отношению к детям с его стороны также значительно возрастает (Farmer, Owen, 1995; Hiller, Goddard, 1990; Ross, 1996).
В некоторых случаях мать сама подвергалась серьезному физическому и/или эмоциональному насилию в детстве и в настоящем затрудняется утешить своего ребенка или обеспечить ему «контейнирование» его требований и ярости. Данная трудность может происходить из воспоминаний и опыта самой матери, к которым у нее нет доступа на сознательном уровне. В отрывке, приведенном в начале данной главы, описано, как идентификация матери с безутешно плачущим младенцем реактивирует ее собственный невыносимый детский опыт, приводя к применению ею насилия в попытке уничтожить источник возникшей вновь боли. После того как мать в бешенстве набрасывается на своего ребенка, ее «разум приходит на помощь» в том смысле, что диссоциация, психическая защита, оберегает ее от «воспоминаний о ее прошлом и памяти о том, что она только что сделала со своей маленькой девочкой, ребенком, которого она, возможно, хотела любить и защищать», как это красноречиво описывает Де Зулуета.
Сильная идентификация матери со своим ребенком, а также неудачное протекание процесса психической дифференциации между ними, играют важную роль в возникновении ее насилия, равно как и ее идентификация с ее собственным «ужасным родителем», которым она впоследствии становится. То есть она видит себя в плачущем, беспомощном ребенке, не может вынести напоминания о пережитой ранее боли и вследствие этого ищет убежища в альтернативной идентификации, на этот раз со своим собственным агрессивным/ жестоким родителем. В этом вызывающим сильные чувства отрывке Де Зулуета изображает некоторые из наиболее важных движущих сил и условий материнского физического насилия, в том числе сознательное желание женщины защитить своего ребенка (которое вступает в конфликт с ее бессознательным желанием причинить ему боль) и таким образом самой избежать идентификации с объектом, подвергшимся насилию, т. е. ребенком, делая выбор в пользу идентификации с агрессором.
В недавнем исследовании, проведенном в Германии, описывается роль этих проективных факторов в отношении нарушений эмпатического понимания и привязанности. Авторы описывают случай с одной матерью:
Классификации материнского насилияВосприятие ею своего младенца было искажено до такой степени, что в лице своего кричащего ребенка мать вновь переживала неожиданные столкновения со своей собственной навязчивой и травмирующей матерью. Она также воспринимала импульсивные движения младенца как физические атаки в свой адрес и выражала сильную тревогу относительно возможной будущей агрессивности своей дочери. Мать рассматривала младенца как необычайно, до опасной степени, жадного. Даже нейтральные инфантильные вокализации воспринимались ею как манипулятивные и садистичные. Она пыталась отогнать это беспокойство, применяя жесткую схему правил и одержимо контролируя взаимодействие отца и бабушки с ребенком. Мать боялась, что ее захлестнет волной потребностей ее дочери, если она применит гибкий подход, удовлетворяя их.
(Möhler et al., 2001, p. 257)
Кеннеди проводит различие между тремя основными и частично перекрывающими друг друга категориями женщин-насильников:
…«активная» женщина-насильник, которая является главной зачинщицей и непосредственно совершает это насилие; или насильник-«соучастница», «подстрекательница», которая принимает участие в нападении на жертву, но не инициирует его напрямую, а вместо этого побуждает партнера совершить насилие; или же «отрицающая», которая не хочет верить, что ее партнер совершает насилие в отношении ее ребенка или детей. «Отрицающая», как и другие, также может быть запугана партнером. Хотя зачастую в действительно трудных случаях запугивание между партнерами является взаимным… Но в конце концов, вполне вероятно, что эти различия не имеют такой уж существенной объяснительной значимости, кроме того, они могут также создать ложное впечатление, что проявлять жестокость лично намного хуже, чем, скажем, отдать своего ребенка кому-то другому для совершения над ним насильственных действий. С позиции ужаса происходящего, выбора здесь практически нет, поскольку речь идет лишь о различных способах мучить ребенка.
(Kennedy, 1997, p. 109–110)
Проведенные в США изучение и анализ личностей преступников, совершивших насилие в отношении детей, выявили, что матери, либо лица, их замещающие, оказались виновными в 47,6 % случаев физического насилия, в то время как только 39,2 % случаев касались отцов или лиц, их заменяющих (Gil, 1970). Эта картина согласуется с более поздними исследованиями, по данным которых женщины с большей вероятностью совершают физическое насилие в отношении детей, чем мужчины (Gelles, 1980). Результаты других исследований указывают на соотношение примерно 50/50 между матерями и отцами, виновными в совершении физического насилия в отношении детей (например: Anderson et al., 1983). 90 % случаев насилия по отношению к детям совершается в доме, где ребенок проживает (Garbarino, 1976).
Наиболее интересный вывод этих исследований заключается не в том, что они указывают, что женщины нападают на детей в той же или даже большей степени, чем мужчины, а в том, что если женщины склонны проявлять насилие, то целями этого насилия гораздо чаще становятся члены их семей, включая детей. То есть женщины гораздо менее склонны к совершению насильственных действий в отношении посторонних для них людей, но когда они проявляют жестокость, целью становятся собственные тела и тела их детей. Данная шокирующая статистика свидетельствует о том, как много насилия направлено на детей со стороны людей, чьей заботе по совести и доброй воле они поручены. Факты, выявленные в ходе приведенных выше исследований материнского насилия, должны бросить вызов мифу о питающей и защищающей матери.
Садистичные материВажно учитывать те крайние случаи, когда матерям или лицам, их замещающим, судя по всему, нравится причинять страдания ребенку. В подобных ситуациях насилие – это не просто проявление неконтролируемого высвобождения накопленного напряжения и дистресса. Мать рассматривает своего ребенка как частичный объект, как вещь, которой можно манипулировать и которую можно использовать для своего собственного удовлетворения. Матери или лица, их замещающие, могут использовать свою сильную позицию наделенного властью над детьми взрослого, чтобы удовлетворять свои собственные потребности в контроле, достижении комфорта и возможности проявить жестокость.
Клинический случай
Мэриан, 41-летняя женщина, направленная для оценки психического статуса, более четырех лет принуждала своих двух дочерей придерживаться сурового, жестко регламентированного распорядка дня, заставляя их убирать дом и выполнять всю домашнюю работу по высшему разряду, а также переложила все свои родительские обязанности по воспитанию своего младшего ребенка, мальчика, на плечи старшей дочери. Мэриан хорошо выглядела, была умной и красноречивой женщиной, и ее дом был безупречным. Незадолго до нашей встречи она устроилась на работу на неполный рабочий день в агентство недвижимости. При этом она вела себя отстраненно по отношению к членам своей семьи и была хорошо известна местным службам, куда часто направлялась с целым рядом физических и психологических проблем, легко соглашаясь на каждое физическое вмешательство в свое состояние, но уклоняясь от любой предлагаемой ей психотерапии.
Согласно информации, предоставленной старшей дочерью накануне, в течение многих лет, незаметно для школьного персонала или кого-либо из соседей, Мэриан наказывала с применением суровых физических мер свою младшую дочь Агнес в тех случаях, когда девочка не соответствовала высоким стандартам своей матери в ведении домашнего хозяйства или же если мать находила ее поведение раздражающим. Мэриан также наказывала ее ремнем за недержание мочи, что происходило довольно часто. Агнес, которой на момент написания этой книги исполнилось восемь лет, была средней из троих детей Мэриан, рожденных от разных отцов. Мать поддерживала некоторую связь с отцом своей старшей дочери, но с отцом младшего ребенка не виделась после того, как тот оставил ее ради другой женщины. Отец Агнес был наркоманом, который покинул Мэриан вскоре после того, как она родила, и редко давал о себе знать. Мэриан было трудно почувствовать привязанность к Агнес и сблизиться с ней с самого ее рождения, вероятно, потому, что она идентифицировала дочь с ненадежной и разочаровывающей фигурой ее отца.
Казалось, Мэриан выбрала мишенью для своей ярости Агнес, а впоследствии и свою старшую дочь, которая часто пыталась защитить сестру, вставая между ней и матерью и рассказывая о происходившем в их доме своей подруге, бывавшей у них в гостях. Подруга рассказала об этих подробностях в школе, работники которой в срочном порядке поставили в известность социальные службы. Подробное описание имевшей место жестокости было трудно вынести. Постепенно разворачивалась история о том, как Мэриан часто не пускала дочь в школу в течение нескольких дней, пока не проходили ее синяки, как она пинала, избивала, ежедневно ругала Агнес и совершала в ее отношении эмоциональное насилие. Агнес сорвалась, когда рассказывала социальным работникам об отношении к ней матери. Она была в должном порядке изъята у Мэриан вместе со своими братом и сестрой, и все трое были помещены под временную опеку по предварительному ордеру. Самый младший ребенок, мальчик, казалось, был любимым ребенком, однако им мать также пренебрегла, хотя он реже подвергался физическому наказанию с ее стороны. Старшая дочь сообщила о нескольких случаях физического насилия по отношению к себе, однако у нее была возможность убегать из семейного дома и проводить время со своим отцом, который, как она считала, защищал ее.
Отвержение и насилие ввергли Агнес в тяжелое диссоциированное и подавленное состояние, от которого она постепенно приходила в себя в приемной семье, рядом со своей защищающей и чрезмерно ответственной старшей сестрой. Но при этом она все еще жаждала от своей матери любви, заботы и признания своего «неправильного» поведения.
Можно понять психологию такого эмоционального и физического насилия с точки зрения попытки матери избавиться от глубоко неприемлемых чувств путем плохого обращения с другим человеком. Подобное насилие может быть рассмотрено как воссоздание происходившего с самой Мэриан в ее собственном детстве, которое она описала как «полное пренебрежения» и эмоционально бедное, поскольку ее младшему брату отдавалось значительное предпочтение, в то время как сама она чувствовала себя неуклюжей и глупой, «несчастным случаем» в семье, в противоположность долгожданному и заветному ребенку, ее брату.
Частые эпизоды словесного и физического насилия над Агнес казались Мэриан в какой-то степени захватывающими и опьяняющими, поскольку они позволили ей выразить свое разочарование и ярость, почувствовать силу и контроль над беспомощным и уязвимым ребенком. Агнес была выбрана на бессознательном уровне не только потому, что она была менее уверенной, напористой и привлекательной в глазах матери, чем двое других ее детей, но также и потому, что из-за этих уязвимых качеств дочери она видела себя в ней. Мэриан столкнулась с образом своего инфантильного Я и обнаружила, что эта идентификация невыносима. Свою дочь она видела «бесполезной», такой же, какой считали Мэриан ее родители, – в отличие от ее в высшей степени успешного брата. Чтобы избавиться от ужасного чувства своей никчемности, она переместила его вовне, в свою дочь, которую затем возненавидела и начала атаковать физически и вербально, практически не чувствуя угрызений совести. Когда она видела в глазах Агнес ужас и полное дурных предчувствий ожидание, это злило и возбуждало ее еще больше, отчего Мэриан подвергала свою дочь еще большему физическому и эмоциональному насилию. Агнес явно служила «контейнером с ядом» (deMause, 1990) для своей матери, что ярко иллюстрирует силу проективных механизмов, как основной движущей силы, лежащей в основе жестокого насилия в отношении детей.
В своем садистичном и жестоком насилии по отношению к Агнес Мэриан продолжала считать себя жертвой, а дочь – преследовательницей. Согласно предложенному Де Зулуета объяснению причин насилия, Мэриан чувствовала, что ее дочь каким-то образом заставляла ее саму войти в контакт с собственной невыносимой болью. И единственным доступным для нее способом облегчить свое психическое напряжение было насилие.
Насилие в отношении детей, как и другие акты насилия и извращенного поведения, представляет собой порочный круг. Сильный удар или эмоциональная тирада в адрес ребенка избавляет взрослого от подспудного ощущения беспомощности, подавленности и пустоты, обеспечивая временный выход из этих невыносимых душевных состояний. Вскоре, однако, чувство вины и дистресс возвращаются, теперь усиливаясь осознанием того, какой вред насильник причинил другому человеку. Это чувство вины быстро забывается, поскольку выносить его слишком сложно, а сам акт насилия теперь уже оправдывается как вполне «понятный» ответ на невозможное поведение «плохого ребенка». Когда ребенок единожды подвергается жестокому обращению, «телесные границы» нарушаются, и повторять подобное насильнику становится все легче, а искушение поступать таким образом становится все сильнее. Ребенок превращается для матери в олицетворение ее собственных токсичных чувств и рассматривается скорее как преследователь, а не как жертва. Подобный вид объективации позволяет людям на протяжении длительного времени осуществлять нападения в разных ситуациях, включая военные действия, он также характерен и для жестокого насилия в отношении детей. Агнес воспринималась ее матерью как «ядовитое существо», на котором она могла срывать свой гнев.
Реакция Агнес на происходящее была полна все возрастающего чувства страха и отчаяния, и, поскольку ее мать сталкивалась с проективной идентификацией, согласно которой она воспринимала Агнес как существо ненавистное и презренное, девочка ожидала насилия в ответ на свои действия и никак не могла угодить своей матери. При существующей долгосрочной возможности возникновения отклонений в развитии ребенка, подвергающегося насилию, как и во многих случаях небезопасной привязанности, ребенок, с которым обращались сурово, даже безжалостно, все более отчаянно нуждается в любви и одобрении и принимает как должное ту жестокость, с которой с ним обходятся.
С течением времени Мэриан становилась все более безразличной к выражаемым Агнес отчаянию и боли; она эмоционально отстранилась от нее, не видя в ней страдающую личность, а лишь используя дочь как объект, на который можно проецировать свои собственные разочарование и гнев. Тем не менее Мэриан нуждалась в этом ребенке как в проективном контейнере для своих токсичных чувств. Переживание своей собственной силы и власти обеспечивало Мэриан временное избавление от ее внутреннего ощущения пустоты, предлагая захватывающее, хотя и недолгое облегчение. Она сама признавала, что чувствовала облегчение и радость, после того как наказывала Агнес, видя, как дочь тянется за ее любовью, несмотря на то что мать устроила ей «взбучку». Поскольку уровень осознанности Мэриан был очень низким и боль от признания правды, заключавшейся в обвинениях ее детей против нее, очень велика, она предпочла отделиться от них, рассматривая их всех как предателей и лжецов. Она снова разместила свои неприемлемые чувства в них, а не в себе самой, освобождая себя от виновности и вновь преображаясь в жертву, покинутую теми, кому она доверяла.
