Текст книги "Дело Ливенворта (сборник)"
Автор книги: Анна Кэтрин Грин
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Допрос свидетелей
Когда была вызвана кухарка, эта полная, краснолицая особа вышла вперед с готовностью и с таким выражением рвения и одновременно волнения, что многим из присутствовавших было трудно сдержать улыбку. Заметив это и восприняв как комплимент, ибо была она не только кухаркой, но и женщиной, она тут же сделала книксен, и ее рот уже открылся, чтобы заговорить, но коронер, нетерпеливо привстав со стула, строгим тоном произнес:
– Ваше имя?
– Кэтрин Мэлоун, сэр.
– Как давно вы служите у мистера Ливенворта, Кэтрин?
– Да уж добрых двенадцать месяцев, сэр, минуло с того денечка, когда я по рекомендации миссис Уилсон переступила порог этого дома и…
– Нас не интересует порог. Расскажите, почему вы ушли от миссис Уилсон.
– Так это не я, это она, можно сказать, от меня ушла, когда поплыла в Старый свет в тот самый день, когда я переступила порог…
– Хорошо, хорошо, это неважно. Значит, вы провели в семье мистера Ливенворта год?
– Да, сэр.
– И он вам нравился? Хорошим хозяином был?
– Ах, сэр, лучшего хозяина у меня никогда не было, чтоб ему пропасть, тому злодею, что убил ему. Он был такой добрый, такой щедрый, сэр, что я много раз говорила Ханне…
Она резко замолчала и, комично выпучив глаза, в страхе посмотрела на остальных слуг, как человек, который случайно проговорился. Коронер, заметив это, тут же спросил:
– Ханне? Кто такая Ханна?
Кухарка, пытаясь сделать вид, что ничего особенного не произошло, ткнула руки в полные бока и воскликнула:
– Ханна? О, всего лишь горничная леди, сэр.
– Но я не вижу здесь никакой горничной. – Коронер повернулся к Томасу. – Вы не говорили, что в доме есть кто-то по имени Ханна.
– Не говорил, сэр, – ответил дворецкий с поклоном, покосившись на стоявшую рядом с ним краснощекую девицу. – Вы спрашивали, кто находился в доме во время убийства, и я ответил на ваш вопрос.
– А-а, – насмешливо произнес коронер, – я вижу, вы знаете, как отвечать на допросах. – Потом, повернувшись к кухарке, которая все это время в страхе вращала глазами, он спросил: – И где сейчас эта Ханна?
– Ушла, сэр.
– Когда?
Кухарка судорожно глотнула воздух.
– Вчера вечером.
– В какое время вчера вечером?
– Правда, сэр, не знаю. Не знаю я о ней ничего.
– Ее уволили?
– Нет, наверное. Ее одежда еще здесь.
– Ах, ее одежда еще здесь. В какое время вы заметили, что она исчезла?
– Ничего я не замечала, сэр. Вчера вечером она была здесь, а сегодня утром ее нет, потому я и говорю, что она ушла.
– Гм… – протянул коронер и медленно обвел взглядом комнату.
У всех остальных на лицах было такое выражение, будто в сплошной стене неожиданно открылась дверь.
– Где она спала?
Кухарка, беспокойно теребившая передник, подняла глаза на потолок.
– Мы все спим наверху, сэр.
– В одной комнате?
Медленно:
– Да, сэр.
– Вчера вечером она поднималась в эту комнату?
– Да, сэр.
– В котором часу?
– Когда мы все поднялись, было десять. Я слышала, как бьют часы.
– Вы не заметили ничего необычного в ее внешнем виде?
– Она зубами маялась, сэр.
– Зубами? Что потом? Расскажите подробно, чем она занималась.
Но тут кухарка неожиданно расплакалась и заголосила:
– Она ничего не делала, сэр. Это не она, сэр, поверьте! Ханна хорошая девочка и честная, сэр, каких мало. Я на Библии поклянусь, она не прикасалась к этой двери. Зачем ей это? Она всего лишь спустилась к мисс Элеоноре за зубными каплями, потому что у нее зуб страсть как разболелся, и, сэр…
– Будет, будет… – прервал ее коронер. – Я ни в чем Ханну не обвиняю. Я всего лишь спросил, чем она занималась, когда вернулась в комнату. Вы говорите, она спустилась вниз. Как долго она пробыла в комнате?
– Правда, не знаю, сэр, но Молли говорит…
– Неважно, что говорит Молли. Вы не видели, как она спускалась?
– Нет, сэр.
– И не видели, как она вернулась?
– Нет, сэр.
– И сегодня утром ее не видели?
– Нет, сэр. Как же я могла ее видеть, если она ушла?
– Но вчера вечером вы видели, что у нее болит зуб?
– Да, сэр.
– Очень хорошо. Теперь расскажите, как и когда вы узнали о смерти мистера Ливенворта.
Ответы Кэтрин Мэлоун, хотя и были многословными, содержали очень мало фактических сведений, и, видя это, коронер уже хотел отпустить ее, но тут маленький присяжный, вспомнив слова кухарки, что она видела мисс Элеонору Ливенворт выходящей из библиотеки через несколько минут после того, как тело мистера Ливенворта перенесли в соседнюю комнату, спросил, не было ли чего-нибудь в руках ее хозяйки.
– Не знаю, сэр! Честное слово! – неожиданно громко вскричала она. – Кажется, у нее был листок бумажный. Да, сейчас я вспоминаю, как она сунула его в карман.
Следующим свидетелем вызвали горничную Молли.
Молли О’Фланаген, как она представилась, розовощекая, черноволосая бойкая девица лет восемнадцати, в иных обстоятельствах на любой вопрос могла бы ответить достаточно внятно. Но страх порой сжимает даже самое отважное сердце, и Молли, оказавшись перед коронером в столь ответственную минуту, являла собою вид какой угодно, только не беспечный: румяные щеки побледнели после первого же адресованного ей слова, голова склонилась на грудь в смущении слишком искреннем, чтобы его можно было скрыть, и слишком явном, чтобы его можно было принять за какое-либо другое чувство.
Поскольку показания ее главным образом касались Ханны, того, что она знала о ней и ее исчезновении, я кратко перескажу их своими словами.
Насколько ей, Молли, было известно, Ханна являлась тем, кем ее все считали, – необразованной девицей ирландского происхождения, приехавшей из деревни служить горничной и швеей при обеих леди Ливенворт. В дом Ханна попала раньше самой Молли и, несмотря на врожденную скрытность и упрямое нежелание рассказывать что-либо о себе или о своей прошлой жизни, стала всеобщей любимицей. Однако человеком она была невеселым, часто впадала в уныние, бывало, просыпалась по ночам и садилась думать в темноте. «Как леди», – пояснила Молли.
Поскольку для девицы ее положения это довольно странная привычка, была сделана попытка узнать от свидетеля подробности. Но Молли, вскинув голову, повторила предыдущее заявление. Ханна по ночам садилась к окну, и это все, что ей известно.
После того как было покончено с темой, во время обсуждения которой проявилась некоторая резкость характера Молли, она в связи с событиями прошлого вечера заявила, что Ханна мучилась зубной болью два дня или даже больше. Вечером они поднялись в свою комнату, но ночью боль стала настолько невыносимой, что она встала, оделась (здесь последовал уточняющий вопрос, но Молли настаивала на том, что Ханна оделась полностью, включая воротничок и ленту), зажгла свечу и сказала, что собирается идти к мисс Элеоноре за помощью.
– Почему к мисс Элеоноре? – спросил присяжный.
– О, она всегда выдает слугам лекарства и тому подобное.
Когда ее попросили продолжать, Молли ответила, что уже рассказала все, что знала. Ханна не вернулась, и перед завтраком ее нигде не могли найти.
– Вы говорите, она взяла с собой свечу, – сказал коронер. – Свеча была в подсвечнике?
– Нет, сэр, только свечку.
– Зачем ей понадобилась свеча? Разве у мистера Ливенворта в комнатах нет газовых ламп?
– Есть, сэр, но мы их тушим, когда идем наверх, а Ханна боится темноты.
– Если она брала свечку, та должна была остаться где-то в доме. Кто-нибудь видел свечу не на своем месте?
– Насколько я знаю, нет, сэр.
– Это не она? – произнес голос у меня за спиной.
Это был мистер Грайс, и он держал в поднятой руке наполовину сгоревшую парафиновую свечу.
– Да, сэр. Боже, где вы нашли ее?
– В траве на дворе. На полдороге между дверью кухни и улицей, – пояснил он.
Сенсация! Наконец-то улика! Обнаружилось что-то, соединяющее это загадочное убийство с внешним миром. Мгновенно всеобщий интерес переключился на черный ход. Обнаруженная во дворе свеча доказывала не только то, что Ханна покинула дом вскоре после того, как спустилась из своей комнаты вниз, но и что она вышла через черный ход, который, как мы теперь вспомнили, находился всего в нескольких футах от железной калитки на улицу. Однако Томас, которого снова вызвали на допрос, повторил свое прежнее утверждение, что не только черный ход, но и все окна первого этажа утром в шесть часов были закрыты и надежно заперты. Неизбежный вывод: кто-то закрыл и запер их за девицей. Кто? Увы, это стало очень серьезным и важным вопросом.
Глава 5Показания экспертизы
Наступившее подавленное молчание нарушил резкий звонок дверного колокольчика. В ту же секунду все взгляды устремились на дверь. Она медленно отворилась, и полицейский, которого час назад столь таинственно куда-то отослал коронер, вошел в гостиную в сопровождении молодого мужчины, которого холеная внешность, смышленые глаза и общий вид человека, заслуживающего доверия, делали похожим на ответственного служащего какого-нибудь солидного торгового дома, кем он, собственно, и являлся.
Пройдя в комнату без всякого смущения (а на него были нацелены полные живейшего любопытства взгляды всех присутствующих), он коротко поклонился коронеру.
– Вы посылали за человеком из «Бонн энд Ко.», – сказал он.
Мгновенное и сильное возбуждение. «Бонн энд Ко.» был хорошо известным оружейным магазином на Бродвее.
– Да, сэр, – ответил коронер. – У нас есть пуля, которую придется попросить вас осмотреть. Вы разбираетесь во всех тонкостях этого дела?
Молодой человек в ответ лишь приподнял бровь и не особенно осторожно взял пулю.
– Вы можете определить, из пистолета какой марки она была выпущена?
Молодой человек медленно покатал пулю между указательным и большим пальцем, после чего положил ее.
– Это тридцать второй калибр. Обычно продается с маленьким пистолетом марки «Смит-Вессон».
– Маленький пистолет! – воскликнул дворецкий, вскакивая со стула. – Хозяин хранил маленький пистолет в ящике своего комода. Я часто видел его. Мы все о нем знали.
Безудержное волнение, особенно среди слуг.
– Верно! – услышал я низкий голос. – Я и сама его как-то видела. Хозяин его чистил. – Это заговорила кухарка.
– В ящике комода в спальне? – уточнил коронер.
– Да, у изголовья кровати.
Полицейский был отправлен осмотреть комод. Через пару минут он вернулся с небольшим пистолетом, который положил на стол перед коронером со словами:
– Вот он.
Тут все вскочили на ноги, но коронер передал пистолет специалисту по оружию, спросив, та ли это модель, о которой он говорил.
– Да, «Смит-Вессон», можете сами убедиться.
И молодой человек принялся осматривать пистолет.
– Где вы его нашли? – спросил коронер у полицейского.
– В верхнем ящике комода, который стоит рядом с кроватью мистера Ливенворта. Он лежал в бархатной коробке вместе с коробкой патронов. Один я принес для образца.
И он положил патрон рядом с пулей.
– Ящик был заперт?
– Да, сэр, но ключ торчал в замке.
Волнение к этому времени достигло вершины. По комнате пронеслось:
– Он заряжен?
Коронер, нахмурившись, взглянул на собрание и с подчеркнутым достоинством произнес:
– Я и сам собирался задать этот вопрос, но сперва должен призвать соблюдать порядок.
Тут же воцарилась напряженная тишина. Всем было слишком интересно, чтобы каким-то образом помешать удовлетворению любопытства.
– Итак, сэр… – сказал коронер.
Человек из «Бонна» вынул барабан и показал коронеру.
– Он рассчитан на семь патронов, и они все на месте.
Вздох разочарования последовал за этим утверждением.
– Однако, – негромко добавил он, быстро осмотрев торец барабана, – из одного гнезда недавно была выпущена пуля, и его зарядили позже остальных.
– Как вы узнали? – вскричал один из присяжных.
– Как я узнал, сэр? – повторил молодой человек, поворачиваясь к коронеру. – Не могли бы вы проверить состояние пистолета? – И он передал ему оружие. – Сначала взгляните на ствол. Он чистый и яркий, нет никаких свидетельств того, что недавно через него проходила пуля, – это потому, что его почистили. А теперь посмотрите на торец барабана. Что вы видите?
– У одного из гнезд тоненькая линия копоти.
– Именно. Покажите это джентльмену.
Пистолет тут же был передан.
– Эта тонкая линия копоти на краю одного из гнезд многое может рассказать, господа. Пуля, вылетая, всегда оставляет такой след. Тот, кто стрелял, знал это, и после выстрела почистил ствол, а вот о барабане забыл.
И, отступив в сторону, молодой человек сложил руки на груди.
– Святые небеса! – произнес грубый голос. – Ну и чудеса!
Восклицание издал человек, который вошел с улицы и теперь стоял, разинув рот, в дверях.
Это было довольно бесцеремонное, но не совсем нежеланное вторжение. Улыбка прошла по комнате, присутствующие вздохнули спокойнее. Когда порядок был наконец восстановлен, полицейского попросили описать расположение комода и его удаленность от стола.
– Письменный стол стоит в одной комнате, а комод в другой. Чтобы добраться от последнего до первого, нужно пересечь спальню мистера Ливенворта по диагонали, пройти через дверь, разделяющую два помещения, и…
– Погодите. Какой стороной стоит этот стол к двери из спальни в зал?
– Нужно пройти через эту дверь, обойти изножье кровати к комоду, достать пистолет и дойти до прохода, чтобы никто в библиотеке тебя не заметил.
– Пресвятая Богородица! – в ужасе воскликнула кухарка, закрывая лицо передником как будто для того, чтобы спрятаться от какого-то жуткого зрелища. – Ханна никогда бы не решилась на такое, никогда!
Мистер Грайс положил руку ей на плечо и с удивительной сноровкой усадил на место, укоряя и одновременно успокаивая.
– Извините меня, – с виноватым видом обратилась кухарка к окружающим, – но это не Ханна! Не Ханна!
Специалиста по оружию отпустили, и присутствующие воспользовались возможностью немного передохнуть. Потом снова вызвали мистера Харвелла. Названный господин с явной неохотой поднялся. Очевидно, последние показания либо расстроили какую-то его версию, либо слишком усилили какие-то подозрения.
– Мистер Харвелл, – начал коронер, – нам сообщили о существовании пистолета, принадлежащего мистеру Ливенворту, и он был найден в его комнате. Вы знали, что у него имелось оружие?
– Да.
– Об этом знали все в доме?
– Похоже, да.
– Но почему? Он что, имел привычку оставлять пистолет там, где его мог видеть кто угодно?
– Не знаю. Я могу только рассказать, как сам о нем узнал.
– Хорошо, расскажите.
– Как-то раз мы заговорили об оружии. Я увлекаюсь этой темой, и мне всегда хотелось иметь карманный пистолет. Когда я об этом сказал, мистер Ливенворт показал мне его.
– Как давно это было?
– Несколько месяцев назад.
– Значит, пистолет у него был уже какое-то время?
– Да, сэр.
– Это был единственный раз, когда вы его видели?
– Нет, сэр… – Секретарь неожиданно покраснел. – После этого я видел его еще раз.
– Когда?
– Около трех недель назад.
– При каких обстоятельствах?
Секретарь опустил голову. Неожиданно на его лице проступило выражение усталости.
– Позвольте мне не отвечать, господа.
– Это невозможно, – заявил коронер.
Лицо мистера Харвелла побледнело, выражение его сделалось виноватым.
– Мне придется назвать имя леди, – неуверенно произнес он.
– Нам очень жаль… – заметил коронер.
Молодой человек решительно развернулся к нему, и я невольно удивился, что он мог показаться мне заурядным.
– Мисс Элеонора Ливенворт! – выкрикнул он.
При звуках имени, произнесенного таким образом, вздрогнули все, кроме мистера Грайса: он в это время вел доверительную беседу с кончиками своих пальцев и как будто ничего не заметил.
– Упоминание ее имени нарушает все правила приличия и уважение, которое мы все питаем к самой леди, – продолжил мистер Харвелл.
Но коронер продолжал настаивать на ответе, поэтому секретарь снова сложил руки на груди – жест, указывавший на то, что он настроился решительно, – и глухим, напористым голосом сказал:
– Тут нет ничего такого, джентльмены. Однажды, недели три назад, я случайно зашел в библиотеку в необычное время. Подойдя к каминной полке, чтобы взять перочинный нож, который по неосторожности оставил там утром, я услышал шум в соседней комнате. Зная, что мистера Ливенворта нет дома, и предположив, что обе леди тоже вышли, я позволил себе вольность и пошел проверить, кто там. К своему величайшему изумлению я увидел мисс Элеонору, стоявшую у кровати с пистолетом в руках. Смутившись от собственной бестактности, я хотел незаметно уйти, но не преуспел в этом. Едва я шагнул к двери, она обернулась и, окликнув меня по имени, попросила показать, как работает пистолет. Джентльмены, для этого мне пришлось взять его в руки, и это последний раз, когда я видел или держал пистолет мистера Ливенворта.
Уронив голову, он в неописуемом волнении ждал следующего вопроса.
– Что именно она попросила объяснить в работе пистолета?
– Она попросила показать, – слабым голосом продолжил секретарь, сглатывая в тщетной попытке казаться спокойным, – как заряжать, целиться и стрелять.
Лица присутствующих вновь оживились. Даже коронер неожиданно выказал признаки волнения. Он посмотрел на сгорбленную фигуру и бледное лицо стоявшего перед ним человека с особенным, исполненным удивления состраданием, которое не могло остаться незамеченным как самим молодым человеком, так и всеми, кто видел его в эту минуту.
– Мистер Харвелл, – наконец сказал он, – вы можете что-то добавить к последнему заявлению?
Секретарь грустно покачал головой.
– Мистер Грайс, – прошептал я, беря сыщика за руку и притягивая к себе, – прошу вас, скажите, что…
Но он не дал мне договорить, сказав:
– Коронер сейчас вызовет племянниц. Если хотите исполнить свой долг перед ними, будьте готовы, вот и все.
Исполнить долг! Эти простые слова отрезвили меня. О чем я думаю? Я сошел с ума? Не в состоянии вообразить ничего более ужасного, чем душещипательная картина милых сестер, склонившихся в горести над останками того, кто был им дорог как отец, я медленно поднялся и, назвавшись другом семьи (надеюсь, мне простится эта маленькая ложь), попросил разрешения сходить за леди.
Мгновенно на меня устремился десяток глаз, и я ощутил смятение человека, неожиданным словом или делом привлекшего к себе всеобщее напряженное внимание.
Но разрешение было получено почти сразу, я смог выйти из этого довольно неловкого положения и не помня себя выскочил из комнаты. Лицо мое пылало, сердце колотилось от сильнейшего волнения, в ушах звучали слова мистера Грайса: «Третий этаж, дальняя комната, первая дверь у лестницы. Леди ждут вас».
Глава 6Огни
О, своею красотой пленит Она любого властелина, и позабытый им венец Игрушкой станет для рабов.
Томас Отвей. История и падение Каюса Мариуса
Третий этаж, дальняя комната, первая дверь у лестницы. Что ждет меня там? Поднявшись на нижний пролет и содрогнувшись у стены библиотеки, которая моему взбудораженному воображению виделась испещренной самыми жуткими пророчествами, я медленно пошел наверх, обдумывая одновременно множество вещей, среди которых главное место занимало предостережение, произнесенное когда-то давно моей матерью: «Сын мой, помни: женщина, имеющая тайну, может быть захватывающим предметом для изучения, но никогда она не будет надежным и даже приятным спутником».
Мудрый совет, несомненно, но совершенно неприменимый к данному положению. Однако он преследовал меня, пока вид двери, к которой меня направили, не вытеснил все мысли, кроме одной: сейчас я встречусь с раздавленными горем племянницами жестоко убитого человека.
Задержавшись у порога, чтобы собраться с духом, я поднял руку, желая постучать, когда из комнаты донесся богатый, чистый голос, и я совершенно отчетливо расслышал удивительные слова: «Я не обвиняю тебя, хотя не знаю никого другого, кто хотел бы или мог бы совершить этот поступок; я обвиняю твое сердце и твою волю, во всяком случае, в душе; и ты должна это знать!»
В ужасе я отшатнулся, закрыв уши руками, но тут к моему плечу кто-то прикоснулся. Я повернулся и увидел мистера Грайса. С его спокойного, сочувствующего лица соскользнула последняя трепещущая тень мимолетного волнения. Он приложил указательный палец к губам.
– Тише, – шепнул он. – Похоже, вы не ведаете, в каком мире живете. Соберитесь. Помните, вас ждут внизу.
– Но кто… Кто это говорил?
– Это мы скоро узнаем.
Так и не взглянув на меня, хотя я взирал на него с недоумением, мистер Грайс ударом руки распахнул дверь.
В тот же миг нас озарил поток голубого света. Голубые занавеси, голубые ковры, голубые стены… Как будто открылся кусочек небесной синевы в месте, где мы не ожидали увидеть ничего, кроме темноты и мрака. Очарованный увиденным, я шагнул вперед, но тут же снова замер, захваченный и глубоко впечатленный открывшейся картиной.
Я увидел женщину удивительной красоты в обтянутом расшитым атласом кресле, которая как раз приподнялась из него, как человек, страстно произносящий обличительные слова. Светлая, хрупкая, гордая, утонченная, похожая на лилию, в плотном кремовом капоте, который местами облегал, а местами отставал от изящно вылепленной фигуры; высокое, озаренное сиянием внутренней силы чело, увенчанное локонами светлейшего из светлых оттенка; одна дрожащая рука сжимает подлокотник кресла, вторая вытянута и указывает на какой-то предмет в отдалении – весь вид ее был столь поразительным, столь исключительным, что от изумления я затаил дыхание, на миг усомнившись, живую ли женщину из плоти и крови узрел или же знаменитую пифию, вызванную к жизни из древнего предания, чтобы одним величественным жестом выразить высшую степень женского негодования.
– Мисс Мэри Ливенворт, – шепнул у меня за плечом вездесущий голос.
Ах! Мэри Ливенворт! Какое облегчение принесло это имя. Значит, это прекрасное создание не было Элеонорой, которая могла зарядить пистолет, прицелиться и выстрелить из него. Повернув голову, я посмотрел в направлении, куда показывала ее поднятая рука, застывшая оттого, что ее остановили прямо во время произнесения важного, грозного откровения, и увидел… Нет, здесь мой дар описания бессилен. Портрет Элеоноры Ливенворт должен быть начертан иной рукой, не моей. Я мог бы часами живописать утонченное изящество, великолепие бледных черт, идеальность фигуры и сложения Мэри Ливенворт, которые кажутся чудом каждому, кто имеет счастье ее лицезреть, но Элеонора… С таким же успехом я мог бы писать портрет биения собственного сердца.
Притягательное, грозное, величественное, трогательное лицо ослепило меня, и лунная прелесть ее двоюродной сестры тотчас стерлась из моей памяти, я видел только Элеонору… Только Элеонору – с этого мгновения и навсегда.
Когда мой взгляд впервые упал на нее, она стояла лицом к сестре, одна рука ее покоилась на груди, вторая воинственно упиралась в небольшой стол. Однако еще до того, как внезапная острая боль, пронзившая меня при виде такой красоты, успокоилась, она повернула голову, и ее взгляд встретился с моим; лик ее преобразился, весь ужас положения выплеснулся на него, и вместо величественной женщины, готовой выслушать и разбить любые ложные обвинения, я увидел – увы! – дрожащее, тяжело дышащее человеческое существо, осознающее, что над нею уже занесен карающий меч, и не знающее, что сказать в свое оправдание.
То было преображение, достойное жалости. Тягостное откровение! Я отвернулся от нее, словно она уже созналась во всем. Но тут ее сестра, которую вид происшедшей с нею перемены, похоже, привел в себя, шагнула к нам и протянула руку со словами:
– Мистер Рэймонд? Очень любезно с вашей стороны, сэр, что вы зашли к нам. А вы? – Она повернулась к мистеру Грайсу. – Вы пришли сказать, что нас ждут внизу, не так ли?
Это был тот самый голос, который я слышал через дверь, только теперь ему был придан милый, душевный, даже почти ласковый тон.
Я бросил быстрый взгляд на мистера Грайса, чтобы проверить, какое впечатление это на него произвело. Явно сильное, ибо поклон, которым он приветствовал ее слова, был ниже обычного, а улыбка, которой он ответил на ее искренний вид, – одновременно уничижительной и обнадеживающей. Взгляд этот не коснулся ее сестры, хотя она всматривалась в его лицо с немым вопросом в глазах, более мучительным, чем любой крик. Зная мистера Грайса, я почувствовал, что не могло быть знамения более страшного и значительного, чем откровенное пренебрежение той, которая, казалось, наполнила комнату своим страхом. И, проникнувшись жалостью, я забыл, что Мэри Ливенворт что-то сказала, даже забыл о самом ее присутствии. Я отвернулся и сделал шаг в сторону ее сестры, когда меня остановила рука мистера Грайса, опустившаяся мне на плечо.
– Мисс Ливенворт говорит, – сказал он.
Одернутый таким образом, я повернулся спиной к тому, что так сильно меня интересовало, выдавив из себя некое подобие ответа, протянул стоявшему передо мною прекрасному созданию руку и повел ее к двери.
Мгновенно бледное, горделивое лицо Мэри Ливенворт смягчилось почти до улыбки – и здесь позвольте мне заметить, что в мире не было и нет другой такой женщины, которая могла бы улыбаться и не улыбаться так, как Мэри Ливенворт. Заглядывая мне в лицо с открытой, милой приязнью в глазах, она негромко промолвила:
– Вы очень добры. Я чувствую, что мне нужна поддержка, но повод такой ужасный, и моя сестра… – Тут в ее глазах промелькнула тревога. – Какая-то странная сегодня.
«Гм… – подумал я. – И где же величественная, негодующая пифия с грозным и неописуемо яростным взглядом, которую я увидел, когда вошел в комнату? Возможно ли, что она так быстро переменила настроение, чтобы отвлечь нас от наших предположений? Возможно ли, что она обманывается настолько, чтобы полагать, будто мы не придали значения тяжким обвинениям, услышанным в минуту столь важную?»
Но Элеонора Ливенворт, державшая под руку сыщика, вскоре привлекла все мое внимание. К этому времени к ней уже вернулось самообладание, однако в меньшей степени, чем к сестре. Шла она неровной походкой, и пальцы, лежавшие на руке мистера Грайса, дрожали как осиновый лист. «Господи Боже, лучше бы я никогда не переступал порог этого дома», – шепнул я себе под нос. И все же за миг до того, как это замечание было произнесено, я почувствовал некий тайный бунт против этой мысли; чувство, скажем так, радости оттого, что мне, а не кому-то другому выпало вторгнуться в их уединение, услышать то важное замечание и, признáюсь, проследовать за мистером Грайсом и дрожащей, покачивающейся фигурой Элеоноры Ливенворт вниз. Не то чтобы в душе я как-то мягче стал относиться к вине. Мир не знал еще преступления более злодейского: месть, себялюбие, ненависть, алчность еще никогда не выглядели более омерзительно, и все же… Но к чему принимать во внимание чувства, которые я испытывал тогда? Они не представляют интереса, к тому же кому под силу познать глубины собственной души или же распутать для других узел, в который переплетены тайные нити отвращения и влечения, которые всегда были и являются загадкой для себя самого? Довольно. Поддерживая женщину, близкую к обмороку, но думая только о другой, я спустился по лестнице дома Ливенворта и вновь явился пред страшным судилищем инквизиторов, дожидавшихся нас столь нетерпеливо.
Я переступил порог и увидел напряженные лица тех, кого покинул совсем недавно. И мне показалось, что за это время сменились эпохи, – так много может прочувствовать человеческая душа за несколько роковых мгновений.
