Текст книги "SPA-чистилище"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ходасевич поменял направление разговора:

– Скажите, а вот Ванечка, внук Аллы Михайловны, он-то на своего пропавшего деда чем-то похож? Может, фигурой? Или походкой?

Любочка прищурилась.

– Намекаете, что она за Иван Иваныча своего собственного внучка могла принять?

– Все бывает, – развел руками полковник.

– Странно, но мне это до сих пор не приходило в голову... – Художница задумалась и добавила не вполне уверенно: – Но, по-моему, нет – тот тип на улице был совсем не Ванечка... Да и не очень похож Иван на своего деда...

– А у Аллы Михайловны было хорошее зрение? – неожиданно спросил Валерий Петрович.

– Зрение?.. Да нет, не вполне... Работа-то у нее была глазная, скрупулезная... Так что зрение она к старости посадила, и очки носила – плюс три, плюс четыре...

– А в тот момент, когда незнакомца, похожего на Ивана, увидела – она в очках была?

– По-моему, да... Или, по крайней мере, в линзах... Она старушкой была, – усмехнулась Любочка, – весьма прогрессивной, поэтому частенько, особенно на выход, линзы носила...

– А у вас, Люба, как обстоит со зрением?

– Хотите выяснить, кому из нас двоих Иван мог скорее привидеться?.. Но я-то на зрение не жалуюсь. Имеется только (как наверняка и у вас) возрастная дальнозоркость. Очками я пользуюсь только для чтения.

Они вдвоем по-прежнему стояли на крыльце дома Аллы Михайловны. Оделись теплее, чем в прошлый выход – Люба накинула свое пальто. К вечеру подморозило, и изо рта вырывался парок. Дом Любочки слегка освещал далекий фонарь.

В доме топилась печь, и из-за штакетника виднелся дымок, столбом поднимающийся из трубы на нелепой крыше. На противоположном участке, у Василия, вдруг раздался горячий спор на таджикском языке. Гортанные вскрики продолжались минуту, а потом все стихло.

– А ведь я вам еще не все рассказала, – таинственно проговорила художница, ласково отряхивая пепел с лацкана куртки Валерия Петровича. – Самое интересное случилось потом...

– Потом – в смысле когда?

– А в тот же самый день. После того, как Алла у меня чаю напилась и к себе домой с покупками потащилась... Вам интересно?

– Более чем.

– Так вот, вскоре после того, как мы с ней расстались, она опять ко мне прибегает. И трясется вся, и глаза на мокром месте. «Что случилось?» – спрашиваю. А Аллочка кричит: «Люба, у меня в доме кто-то был!..»

– Вот как! – не удержался от восклицания Ходасевич.

– Да, представьте себе!.. Опять я ее насилу успокоила. Потом спрашиваю, с чего она это взяла. Она говорит: «Не знаю, но чувствую, что кто-то у меня был». Ну, что мне оставалось делать! Отправились мы с Аллой Михайловной сюда, к ней в дом... Я, конечно, не профессиональный домушник (и не сыщик), но, насколько могла судить, входной замок был не взломан... Не хотите, кстати, – Любочка кивнула на дверь, – его осмотреть?..

– Завтра, – кивнул Ходасевич. – При дневном освещении... А Алла Михайловна тогда, во время вашего похода на станцию, не оставила, по своему обыкновению, ключа под половичком?

– О, вы и об этой ее привычке знаете!.. Точно утверждать не берусь, но, думаю, что нет. Во всяком случае, когда мы с ней куда-нибудь ходили вместе и никого на наших участках не оставалось, она всегда ключи с собой брала.

– А мог к ней кто-то забраться через окно?

– Да нет, время-то не летнее. Она окна в доме закрывала. Тем более, когда куда-то уходила... Да ведь я, когда она меня призвала, все окна осмотрела. Стекла оказались целы, шпингалеты закрыты изнутри.

– А с чего Алла Михайловна взяла, что у нее в доме кто-то был?

– Не знаю! Я не поняла!.. И она мне ничего определенного не смогла сказать. Все как обычно, все на своих местах, ничего не пропало, хотя у нее в доме и деньжата имелись, и драгоценности кое-какие... Она только все твердила: «Я чувствую, что здесь кто-то был...»

– Ну, интуиция – дело существенное, – совершенно серьезно заметил Валерий Петрович.

– Однако для того чтобы делать выводы, надо чтобы интуиция фактами и аргументами подкреплялась, так ведь? А тут она ничего мне конкретного не смогла продемонстрировать. Никаких свидетельств, что в доме кто-то побывал. Да я и сама ничего подозрительного у нее не увидела...

– Скажите... – потер лоб Ходасевич, – а еще что-нибудь странное вы тогда на улице не заметили? Может, увидели какого-то человека, вам незнакомого? Или машину подозрительную, которую вы раньше в здешних краях, на Чапаева и на Советской, никогда не замечали?

Художница задумалась, пожала плечами.

– Н-нет. Кажется, нет... Если б я тогда знала, что надо на нечто подобное обращать внимание, я бы, конечно, задумалась... Но вас же, такого умного, рядом не было...

– Скажите, – изменил направление разговора собеседник, – а сколько Алле Михайловне лет?

– Намекаете, что у нее видения? Альцгеймер начался? – со смехом переспросила художница. – Нет, для Альцгеймера что-то рановато. Она – тридцать восьмого года рождения. Стало быть, ей шестьдесят восемь. Даже климакс давно миновал.

В этот миг, из темноты участка, из кустов (кажется, сирени), окружавших вековые сосны и ели, раздался шорох. Ходасевич закаменел. Сделал стойку, наподобие сторожевой собаки. Или, скорее, медведя, почуявшего неподалеку мелкую, но опасную дичь. И тут же нажал установленный на крыльце выключатель. Прожектор озарил участок мертвенным светом. Полковник одним движением – трудно было предположить подобную стремительность в столь большом и неуклюжем теле – бросился в том направлении, откуда раздавался шум, – к кустам. Какая-то тень мелькнула впереди него, на границе света и тьмы. Кто-то с шумом продрался сквозь сирень и исчез в полной темноте на краю участка – там, куда не добирался луч прожектора. Скрипнул забор – кто-то перемахнул его. С улицы раздался глухой удар приземляющегося тела.

Дальнейшая погоня представлялась Валерию Петровичу бессмысленной.

Пыхтя и отдуваясь, он вернулся на крыльцо к Любочке.

– Кто это был? – испуганно спросила она.

– Кошка, – легкомысленно ответствовал Ходасевич. – Или ежик.

– Ничего себе ежик!.. Судя по шуму, скорее похоже на кабана.

– А кабаны, что, имеют обыкновение к вам на участки захаживать?

– Да нет, как-то раньше не замечала... Но все равно, спасибо, верный рыцарь, мой Ланселот, – насмешливо проговорила Люба, – вы спасли прекрасную даму. Правда, не знаю, от кого. Может, от когтей саблезубого тигра, или от ятагана янычара, или от лесных разбойников...

Валерий Петрович никак не отреагировал на саркастически-кокетливый выпад ехидной соседки, лишь распахнул перед ней дверь веранды.

– Прошу в дом! Вы, по-моему, вся дрожите.

И тут раздался телефонный звонок. Гремел ходасевичский мобильник. Полковник глянул на определитель, и на его лице отразилась досада.

– Слушаю тебя, Юля, – со вздохом проговорил он в трубку.

Супруга всю жизнь – и в период брака с Ходасевичем, и после того, как стала «экс» – имела дурное обыкновение звонить ему в самый неподходящий момент. Валерий Петрович порой удивлялся самому себе, почему он всегда отвечал на ее звонки – хотя имел полную и техническую, и моральную возможность их сбросить. Очевидно, самому нравилось, когда жена ему мешает жить, работать или встречаться с другими женщинами? Впрочем, эту почти фрейдистскую идею он сможет развить потом, на досуге... А пока отставная супружница с елеем в голосе спросила:

– Ну, как ты, Валера, там, в Листвянке, устроился?

– Неплохо, – скупо ответствовал полковник.

Он сделал жест художнице: подождите, мол, я скоро закончу. Та ответила ему пантомимой: дескать, понимаю и подожду.

– Тебе создали все необходимые удобства?

– Не жалуюсь.

– У тебя уже появились подозреваемые? – пропела в трубке бывшая.

– Юля, – предельно сухо сказал Ходасевич, – зачем ты звонишь? Что тебе еще от меня надо?

Почему-то всякий их разговор – даже если каждый из них начинал его с самыми добрыми намерениями – неизбежно, рано или поздно превращался в пикировку, а то и в перепалку.

– Я же волнуюсь о тебе! – чуть не со слезой в голосе воскликнула Юлия Николаевна. – Думаю!.. Беспокоюсь!

– Это совершенно не обязательно, – отрезал Валерий Петрович.

– Ладно. Хорошо. – Ее голос зазвенел. – Тогда можешь считать, что я звоню тебе по делу.

– Слушаю тебя, Юля.

– Ты уже познакомился со всеми обитателями улицы Чапаева?

– А что?

– Не перебивай меня, пожалуйста! Ты обратил внимание на тот участок, что расположен через улицу, прямо напротив дома Аллы Михайловны? Ну, самый роскошный в том переулке? Тот, что больше похож на средневековую крепость, с железными пиками по верху стены? Там на заборе еще видеокамера висит?

– Да, есть такой.

То был дом под номером три – единственный, чей хозяин не появился на дне рождения Любочки и о ком Ходасевич покамест ничего не узнал.

– Я, кажется, виновата... – продолжала телефонные излияния бывшая жена. – Но... послушай... Ты обратил внимание, что этот чудовищный забор выступает далеко за линию домов? Обратил?

Ходасевич вынужден был согласиться:

– Да. Обратил.

– Этот тип, что там живет, пол-улицы самовольно себе отхватил. Мы обе – когда я отдыхала у Аллочки в этом году – очень возмущались. Не пройти, не проехать!.. Из-за этого забора ни пожарная машина не проедет, ни грузовик... И мы с Аллой решили: нам надо пойти поговорить с хозяином и, как ближайшим соседям, выразить свое недовольство данным фактом и его поведением... Ты слушаешь меня?

– Да, – вздохнул Валерий Петрович. – Инициатором боевых действий явилась, конечно, именно ты?

– Валера, что за тон!..

Ходасевич хотел было сказать, что он удивлен, почему его бывшая до сих пор жива-здорова – с такой-то тягой к правдолюбию. Однако быстро понял, что замечание сделает дальнейший разговор невозможным – а ведь жена явно хотела чем-то поделиться. Может, в самом деле, важным? И Валерий Петрович проявил кротость:

– Извини. Рассказывай дальше.

– Извинения принимаются... – царственно заметила Юлия Николаевна. – Так вот... Это было где-то в середине августа... Мы с Аллочкой отправились туда, в этот ужасный дом напротив. Открывает нам такой стриженый, весь в татуировках – на вид настоящий бандюган. Потом мы выяснили его фамилию – его зовут Роман Георгиевич Жучков... Мы интеллигентно осведомились, ему ли принадлежит дом и участок. Он в ответ огрызается: «Ну, мне! А дальше что?..» Мы с Аллочкой очень вежливо ему сказали что...

Заскучавшая Любочка встала с места. Прошептала, внятно артикулируя: «Ну, я пошла...» – и потянулась к дверям. Валерий Петрович прикрыл трубку ладонью: «Подождите, может, еще чайку?» Художница отрицательно мотнула головой: «Нет, я устала, до завтра». Ходасевич не стал ее удерживать. Он предчувствовал, что по делу сегодня ничего интересного соседка больше не расскажет, а вести пустопорожний треп ему не хотелось. Он и без того устал с непривычки: от огромного числа людей и вылившегося на него потока информации.

Соседка у порога обернулась, сделала полковнику ручкой – и была такова.

Несмотря на то что Валерию Петровичу пришлось отвлекаться, он внимательно слушал все, что говорила ему бывшая супруга:

– ...Мы сказали этому Жучкову, что его забор портит нам весь вид, а, главное, перегораживает пол-улицы, и из-за него теперь по Чапаева не могут проехать аварийные службы... А этот бандит вдруг как попер!.. Прямо, не смущаясь даже нас, женщин – настоящим матом! Сказал – если переводить злобные инвективы на общечеловеческий язык, – чтобы мы не лезли не в свое дело и убирались туда, откуда пришли. И еще добавил, что если мы еще раз к нему сунемся, то у него есть автомат Калашникова и он откроет огонь на поражение. Настоящий мерзавец!..

Здесь от полковника ожидалось выражение солидарности, однако он промолчал, и Юлия Николаевна с беспокойством спросила:

– Ты слушаешь меня, Валера?..

– Да-да, – поддакнул Ходасевич.

– Хорошо – потому что история имела продолжение. Значит, вернулись мы тогда с Аллой Михайловной домой. Аллочка, конечно, по своему обыкновению, ударилась в слезы. А я ей сказала, что нам не надо крылышки опускать и сдаваться не следует. И нельзя допустить, чтобы подобное хамство кому бы то ни было сошло с рук. На следующий день мы пошли в правление и разузнали, что этот хам действительно владелец дома номер три по улице Чапаева и прилегающего участка. И тогда мы решили написать на этого Жучкова жалобу. Я ее составила, и мы обе под ней подписались – сейчас ведь время такое, что анонимки никто рассматривать не будет. Я хотела у всех соседей по Чапаева подписи под ним собрать, но Аллочка настояла, чтобы я времени не тратила и никого посторонних не впутывала – а, наверное, зря. Словом, когда я от Аллочки уезжала, забрала эту депешу и из Москвы отправила в три адреса: в Минприроды, в экологическую милицию Московской области, а также в газету, где Долинина работала и где ее еще помнят, – в «Московские новости»...

Юлия Николаевна выдохнула с облегчением от того, что призналась в очередном проступке – а бывший супруг не накричал и даже не выразил своего неудовольствия.

– Ну, вот и все, – сказала она.

– Что – «все»? – намеренно туповато спросил Ходасевич.

– Конец истории. Ниоткуда ей пока не ответили... А теперь вот Алла, – Юлия Николаевна прерывисто вздохнула в трубке, – исчезла...

– Ты хочешь сказать, что, возможно, – тоном, исполненным исключительного скепсиса, промолвил Валерий Петрович, – о ваших письмах стало известно соседу Жучкову и он по-своему на них ответил? Похитив Аллу Михайловну?

– Ну да! – страстно воскликнула экс-жена. – И теперь, может быть, наступит и моя очередь?

«А что, версия как версия, – подумал полковник. – Не хуже прочих других... Надо бы мне завтра посетить гражданина Жучкова в его крепости...»

Однако вслух, адресуясь к встревоженной Юлии Николаевне, он сказал совсем другое:

– Да не может быть, чтобы этот гражданин Жучков Алле Михайловне мстил. Я эту породу, мелкопоместных бандитов, хорошо знаю. Вы обе для этой братии никакой реальной угрозы не представляете. А значит, словно и не существуете вовсе. А с Минприроды и экологической милицией он уже обо всем договорился – либо договорится, если те на него наедут. И дело спустят на тормозах.

Голос Ходасевича звучал столь весомо, что бывшая супруга только спросила с надеждой:

– Ты думаешь?

– Я уверен, Юля. Поэтому не терзай себя. И спи спокойно. Не такой гражданин Жучков идиот, чтобы мстить пенсионерке.

– А мне показалось, как раз такой.

– Хорошо, Юля, – мягко закруглил разговор полковник, – я обязательно по своим каналам проверю и эту версию.

Он ведь и впрямь собирался проверить – правда, пока не представлял в точности, как именно.

– Как ты говоришь, – переспросил он, – имя-отчество этого Жучкова?

– Роман Георгиевич. Я на всю жизнь его запомню!

Ходасевич подтянул к себе блокнот и к списку возможных фигурантов приписал: Жучков Роман Георгиевич. И этой же фамилией пополнил свою схему, вписал ее в прямоугольник дома номер три по улице Чапаева.

Он довольно радушно попрощался с бывшей супругой.

«Странно, – подумал Валерий Петрович, – на сей раз мы с Юлей даже не поругались».

***

Шел одиннадцатый час вечера. После ухода щебетуньи Любочки, после разговора с тарахтящей экс-женой в доме стало тихо, как в гробу. Только с Советской слышалось, как шумят своими кронами тополя, высаженные вдоль центральной улицы. А когда случался сильный порыв ветра, гул тополей подхватывала гигантская береза на участке. Если ветер продолжал упорствовать, прочим деревьям начинали вторить сосны. И глухо ударяли о землю падающие яблоки.

Валерий Петрович подумал, что он очень давно не слышал шума деревьев. В столичных дворах они, как правило, не вымахивают вышиной с дом: или гибнут от жуткой экологии, или их сбривают жильцы, которым деревья застят свет...

Ходасевич вспомнил, как шумели деревья в Провансе... И как – на Лазурном Берегу... И еще – в Галисии... И в Крыму, куда они ездили с Юлечкой в свадебное путешествие...

Полковник мотнул головой, отгоняя совершенно никчемные воспоминания.

Он открыл свой блокнот и позвонил полковнику Ибрагимову. Спросил, появились ли данные по сотовому телефону пропавшей.

– Ну, ты и торопыга! – засмеялся Ибрагимов. – Скажи спасибо, что мы вчера успели твой запрос в сотовую компанию перекинуть. У одного моего сотрудника как раз к ней имелись вопросики – вот мы тот номер, что тебе нужен, в его список и включили.

– С меня виски, – пробормотал Ходасевич.

– И не просто виски, а «Блю Лейбл»!

– Хорошо. Только ты тогда пробей по своим каналам нескольких фигурантов. Может, на них у нас в базах что имеется.

Ибрагимов пребывал в благодушном настроении. Возможно, сытно поужинал. Или опрокинул пару бокалов пресловутого виски. Или обыграл в преферанс компанию сослуживцев... В точности неизвестно, однако – хотя и проворчал, что одни только непоседливые идиоты вроде Ходасевича занимаются делами субботним вечером – фамилии жильцов с листвянской улицы Чапаева записал. И художницу Любовь Перевозчикову, и соседа Василия Елистратова, и пианиста Ковригина, и Марушкина с женой Ольгой, и бандитоподобного Жучкова. И еще, на всякий случай, все семейство гостеприимных хозяев: Елену Ивановну, Станислава Петровича и Ивана Станиславовича Бартеневых.

– Одной бутылкой ты не отделаешься, – пробормотал на прощание Ибрагимов.

– Олег, побойся бога – обирать пенсионера!

– Знаем-знаем, сколько вы, частные детективы, зарабатываете...

На этой полушутливой ноте полковник закончил разговор. Покурив на крыльце, отправился в спальню.

Заканчивался его первый день на чужой даче. Первый день следствия.

Сквозь сон он слышал, как среди ночи возвратился домой с гулянки Ванечка Бартенев, как он укладывается на веранде и роняет стулья, но вскоре опять уснул.

На даче, на свежем воздухе, под шум деревьев, ему спалось необыкновенно сладко.

Глава 5

Одна из привилегий старости – скрупулезно соблюдать созданные самим собой ритуалы.

Первую утреннюю чашку кофе Валерий Петрович всегда пил под бубуканье новостей из телеприемника.

В загородном домике Аллы Михайловны телевизоров имелось два – но почему-то на обоих ужасно ловились главные российские каналы. Картинки и «Первого», и «России», и НТВ оказались покрыты рыже-красной рябью. Зато неплохо принимались второстепеннейшие «Звезда» и «Спорт». И, главное, вполне приемлемо показывал «Евроньюс».

Проснувшись, Ходасевич сделал себе на кухне добрую чашку растворимого и уселся на тахту супругов Бартеневых смотреть новости европейского значения. Первый же заголовок восьмичасового выпуска имел непосредственное отношение к России. Диктор провещал по-западному отстраненным тоном: «Вчера в Москве в подъезде собственного дома была застрелена обозреватель еженедельника «Новости» Анна Вержбицкая. Анна Вержбицкая, журналистка и правозащитница, стала известной благодаря своим откровенным и нелицеприятным для российской власти репортажам с Северного Кавказа. Представители правоохранительных органов заявили, что убийство журналистки носит, скорее всего, заказной характер. Руководители Евросоюза, а также президент США уже выступили с заявлениями, в которых говорится об их озабоченности случившимся. Они призвали российские власти тщательно и беспристрастно расследовать совершенное преступление». Закадровый текст сопровождал политкорректный, однако жесткий видеоряд: лужа крови возле лифта, милицейское оцепление вокруг подъезда убитой, плачущие женщины, самодельный плакат с фотографией Анны, горы гвоздик, возложенные на тротуар перед ним, и зажженные свечи...

Полковник не был лично знаком с погибшей. И статей ее прочел лишь пару и посчитал их тенденциозными, ангажированными – причем ангажированными противной, кавказской, стороной. Однако убитую молодую женщину – с фотографии, украшенной траурной лентой, смотрело открытое, вдохновенное лицо – ему было искренне жаль.

Валерий Петрович подумал, что преступление вряд ли будет раскрыто. Ведь не нашли убийц Александра Меня, Димы Холодова, Влада Листьева, Пола Хлебникова... И еще сотен россиян, павших то ли в информационных, то ли в финансовых войнах... Да, времена... На десять громких убийств приходится лишь одно раскрытое, доведенное до суда и до приговора... Следователи списывают в архив даже резонансные убийства... Оперативники ловят мелкую сошку... А судьи осуждают в лучшем случае исполнителей, но никак не заказчиков...

Что, спрашивается, при подобном информационном фоне, остается делать тем, кто пострадал от простых преступлений? Только хвататься за соломинку – вроде как родные пропавшей Аллы Михайловны бросились за помощью к Валерию Петровичу... А ведь, по сути, он совсем не сыщик-профессионал. Да он сроду в своей жизни никого не искал – если не считать, конечно, того предателя в парижской резидентуре двадцать лет назад... Или, например, однажды им вместе с Маратом пришлось участвовать в обратной операции. Тогда человек бесследно исчез в Бельгии – а потом вдруг объявился в СССР, с другим паспортом, именем и даже лицом... На сём, собственно, и исчерпывался весь опыт полковника по части исчезновений и находок...

Выпив первый утренний кофе (без сахара и сливок), Ходасевич изобразил подобие зарядки. Несмотря на лишний вес и съеденную курением дыхалку, ему удалось сделать несколько отжиманий, наклонов, приседаний. Теперь пора в душ, а потом позавтракать по-настоящему...

В этот момент раздался громкий звонок. Звонили в калитку. Полковник чертыхнулся и натянул безразмерные спортивные шаровары. Вышел из комнаты.

На прохладной террасе, укрывшись с головой, спал сын хозяев Ванечка. На полу у постели валялись брошенные в беспорядке кроссовки, одежда и плеер с наушниками.

Валерий Петрович вышел с террасы в солнечную осень и потопал по бетонной дорожке к калитке – вдоль кустов крыжовника, малины и сирени, мимо пары перекопанных грядок и стриженого газона, в котором запутались рыжие пятаки березовых листьев. Парок поднимался от его дыхания и от разгоряченного зарядкой тела. Несмотря ни на что, за городом было хорошо.

За калиткой Ходасевича ждали двое. Первый человек был ему знаком – бизнесмен Василий, сосед справа. Его сопровождал незнакомец – мужчина явно восточной наружности и даже в халате, шароварах и тюбетейке. Лицо азиата было красивым, благородным, с тонкими чертами и очень спокойным.

Василий, без всяких приветствий и предисловий, представил спутника:

– Это мой бригадир. Зовут его Имомали. У него к вам имеется разговор.

– Здравствуйте, – без всякого акцента сказал восточный человек и с достоинством поклонился.

– Прошу, – Валерий Петрович сделал приглашающий жест.

Гости вошли. Ходасевич запер за ними калитку.

– Идемте к дому.

Они отправились гуськом по бетонной тропинке: Василий впереди, Имомали следом, а полковник замыкал процессию. Краем глаза он видел, как со своего участка, отделенного лишь штакетником, за ними исподволь наблюдает Любочка (делая вид, что набирает ведро из колодца). Насколько Валерий Петрович мог различить, художница смотрела на гостей полковника настороженно, лицо ее выглядело напряженным. «Это дачный поселок, – напомнил самому себе Ходасевич, – здесь все любопытны и все надзирают за всеми. Странно только, что при подобном образе жизни ни Люба, ни кто другой не заметили, как исчезла Алла Михайловна».

– Извините, товарищи, – сказал полковник, – я не приглашаю вас в дом, потому что на террасе спит Ваня. Не будем ему мешать. Давайте присядем здесь, на лавочку, если вам удобно.

Василий небрежно бросил:

– Как скажете.

– Чем обязан?

– У моего Имомали есть до вас дело.

– Слушаю вас, – повернулся к азиату Ходасевич.

Таджик в халате начал рассказывать. Голос его был тихим, русский язык – литературно безупречным, а акцента почти не слышалось. Полковник подумал, что Имомали – наверняка человек, отягощенный высшим образованием. Видимо, успешный национальный кадр, когда-то имевший у себя дома чистую и культурную работу. Распад Союза и бедность бывших окраин лишили этого человека денег, перспектив и даже родины. И теперь тяжким трудом на чужбине он добывает свой несладкий хлеб...

Имомали поведал, что его бригада работает на Василия (и проживает у него на участке, в старом доме). Вместе со всей бригадой трудился также одиннадцатилетний сын Имомали – его зовут Бури. Позавчера, в пятницу, рано утром, Бури отправился в дальний лес за грибами. И с тех пор – прошло уже более двух суток – от мальчика нет ни слуху ни духу.

– Вот как? – поднял бровь Валерий Петрович. – Вы обращались в милицию?

Имомали растерянно оглянулся на Василия.

Тот воскликнул:

– Какая милиция!.. У этих чурок нет регистрации. Вы что, не понимаете? Они ведь живут здесь нелегально! Да если они явятся в ментуру – их повяжут и депортируют к богу в рай! Или выкуп мне за них платить придется.

– Что вы хотите от меня?

Имомали вздохнул:

– Мне сказали, что вы полковник. Что вы женщину, которая здесь жила, ищете. Может быть, пропажа Бури с её исчезновением связана? Может, вы сумеете и моего сына отыскать?

Василий жестко пояснил, обращаясь к таджику:

– Я тебе говорил, Имомали, любая работа денег стоит.

– Я все отдам! Все, что есть, ничего не пожалею, если товарищ полковник Бури найдет.

Василий усмехнулся, ледяным взглядом посмотрев на таджика.

– «Все отдам» – это не разговор. Что «все»-то? Чего у тебя есть-то, кроме этого твоего халата? Ты с товарищем Валерием Петровичем конкретно о цене договаривайся!.. А мне, – обратился он к Ходасевичу вроде бы шутливым тоном, – пятнадцать процентов комиссионных от вас полагается. Или, как сейчас принято говорить, отката. За то, что я вам клиента привел.

Полковник без долгих раздумий сделал отрицательный жест.

– Нет. Я с двух заказчиков одновременно денег не беру. И над двумя делами параллельно не работаю.

Сказанное было не совсем правдой – точнее, вовсе неправдой, потому что до сего дня ходасевичевская карьера частного детектива состояла всего из одного распутанного дела (если не считать, конечно, тех случаев, когда он бескорыстно помогал своей падчерице-авантюристке Татьяне). Однако Валерий Петрович чувствовал, что брать от таджика деньги за поиски мальчика будет совсем неправильно.

– Однако, – продолжал Ходасевич, – если в ходе расследования исчезновения Аллы Михайловны выяснится что-то о судьбе вашего сына... Если эти две пропажи связаны между собой...

– Ясное дело, связаны! – буркнул Василий.

Валерий Петрович проигнорировал его реплику и закончил, по-прежнему обращаясь к таджику:

– Словом, если я что-то выясню, то непременно сообщу вам. Вы должны описать мне приметы Бури. И еще я бы посоветовал вам в любом случае обратиться в милицию и в МЧС. Вы не допускаете простейшей ситуации: здешних мест, да и леса вообще, парнишка не знает. А что, если он просто заблудился? Если там, где-нибудь в овраге, ногу сломал? Или его по пути машина сбила?.. По-моему, не заявляя о нем властям, вы, как отец, проявляете поразительную беспечность... Подождите, я сейчас вернусь. Возьму блокнот и запишу приметы мальчика.

Ходасевич потопал к дому.

Василий – судя по всему, человек без комплексов – вскинулся вслед за ним.

– Стойте, Валерий Петрович, я с вами. Я тихонько, юнца не разбужу.

Едва они оказались в доме, Василий, кинув взгляд на спящего Ивана, зашипел Ходасевичу на ухо:

– Что вы творите?! Кто ж от денег отказывается, когда они сами в руки плывут? Этот чурка, если вы пацана его найдете, в натуре, вам все отдаст! Во всяком случае, все, что у меня заработает! Уж это я проконтролирую. Да вы, если сами не хотите маленького чурбана искать, можете в данном деле выступить как подрядчик. Возьмете у Имомали заказ, а потом передадите его – как бы по субподряду, за свой процент – местной милиции. Скажете ментам, что это, допустим, ваш племянник пропал. Или не знаю кто... Да этот чурек Имомали, если вы его щенка найдете, весь дом мне за бесплатно построит!..

Ходасевич не ответил. Он взял блокнот с авторучкой и пошел с веранды вон. Василий устремился за ним. Не дождавшись от Валерия Петровича никакого отзыва, Василий пренебрежительно махнул рукой и презрительно бросил:

– Эх, вы!.. Шестидесятник!..

«Шестидесятник» прозвучало в его устах предельно негативно, словно самое бранное на свете слово.

***

Валерий Петрович записал в свой чудо-блокнот приметы малыша Бури: рост около ста тридцати, щуплого телосложения, черные глаза, черные волосы, одет в темные трикотажные брюки и светлую рубашку (под нею теплая военная фуфайка голубого цвета). При себе имел несколько полиэтиленовых пакетов, предположительно с маркировкой «Рамстор»...

– У меня, в свою очередь, – сказал он, – тоже имеются к вам вопросы, дорогой Имомали.

Таджик подобострастно поклонился.

– Слушаю вас, уважаемый господин начальник.

– Вы давно здесь, в Листвянке, работаете?

– Две недели сегодня закончились.

– С Аллой Михайловной знакомы?

– С хозяйкой? Да, знакомы. Алла очень хороший человек.

– Когда в последний раз ты ее видел?

– Не могу точно вспомнить.

Все вопросы Ходасевич задавал в быстром ритме. Он неотступно следил за зрачками допрашиваемого. Лицо Имомали казалось непроницаемым, черные оливы глаз не дергались, и отвечал таджик не задумываясь. Ходасевич был готов поставить доллар против рваного советского рубля, что азиат не врал и допроса не боялся.

– В среду ты ее видел?

– Не видел. Точно не видел.

– Почему говоришь, что «точно»?

– Я здесь не был.

– А где ты был в среду?

– На бетон-завод ездил, машины заказывал, сюда отправлял.

Из-за быстрого темпа разговора азиат стал хуже говорить по-русски. А может, оттого, что рядом стоял Василий и, не отрываясь – почище, чем Ходасевич, – с некоторой даже угрозой, вглядывался в его лицо.

– А здесь кто бетон принимал?

– Брат мой, Фарид. И еще хозяин, Василий.

Валерий Петрович заметил, как лицо соседа полыхнуло раздражением и злобой.

– Значит, Василий здесь был в среду? – спокойно уточнил он, словно речь шла об отсутствующем.

– Что ты врешь, чурбан проклятый! – прорычал сосед. – Я сюда только на полтора часа заехал, уже поздно вечером, чтобы вас, безмозглых ишаков, проверить. После своей работы приехал!..

Таджик отшатнулся, побледнел, облизал губы и добавил:

– Правду говорит господин Василий, он совсем поздно приехал, уже темно было. Я глупый, не очень хорошо вопрос понял.

– Неважно, – отмахнулся Ходасевич, – это не имеет значения, вашего хозяина никто ни в чем не подозревает... А когда ты все-таки соседку Аллу видел? Во вторник?

– Не помню. Может, видел, может, нет. А может, это в понедельник было... Я на велосипеде проезжал, она у своей калитки электрической косой траву косила. Я ей «здравствуйте» сказал. Всё, больше никогда я её не видел. И с ней не разговаривал.

– Заборы-то ваши рядом – может, ты через забор на ее участке кого-то заметил?