Текст книги "Биография smerti"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Убийца

Вся моя жизнь – борьба. И каждый вечер, ложась в постель, я не знаю, будет ли у меня утро. Я одинок, пыль, что поднимают прихлебатели, не в счет. Я никому не доверяю. Женщины, даже самые лучшие, даже проверенные годами, все равно предадут. Друзья – позавидуют. Только мама – ангел, но она сейчас от меня так далеко...

Мир, по Соммерсету Моэму, это театр. А мой мир – это компьютерная игра. Бродилка, в которой под любой кочкой может обнаружиться спасительный ключ. И в то же время из-за любого угла тебе могут выстрелить в спину.

Сегодня мне доложили: интересующий меня объект взялся за книгу. Будет автобиография на двести-триста страниц. Зачем? О чем? Или это лишь маска? Изящный, иезуитский способ меня уничтожить? После всего, что было?

Как я устал из года в год, изо дня в день ждать. Бояться. Вздрагивать от каждого телефонного звонка. И в какой-то момент наступила точка кипения. Я просто перестал бояться. В душе – все больше безразличия. Умру – значит, умру. И все больше злобы. И готовности наконец действовать. Сейчас я уже не сомневаюсь в том, что скоро уничтожу ее. И она даже не догадается, с какой стороны к ней подкрадется смерть. Нужно только выбрать удобный и безопасный момент.

Таня

Матвей Алтухов, бывшая шпана с кладбища, явно распрощался со своим прошлым. Нынче в нем с первого взгляда чувствовался лоск, который обеспечивается только очень большими деньгами. Нежнейший шелк небрежно повязанного галстука, ручной работы ботинки, на левом запястье – номерные часы, подарок президента России. Сразу понимаешь, что у человека – миллионы. Да и девушка его сопровождала роскошная – не чета типовым, крашенным в одинаковых блондинок хохлушкам. Миниатюрная, стройная, с огромными карими глазами и изящным ротиком, который, на удивление, извергал не традиционные глупости, а вполне конкурентоспособные фразы. Таня даже легкую зависть почувствовала. Потому что длина юбок у них с девушкой оказалась одинаковой, только ножки у новой гостьи были явно стройнее. И лицо свежей. И глаза ярче. И волосы гуще.

«Конечно, ей лет двадцать, а мне – страшно подумать сколько...» – расстроилась Татьяна. Обычно-то утешала себя тем, что подобные юные особи глупы, аки пробки, но спутница Алтухова в разговоре небрежно упомянула, что закончила high school в английском Брайдсхеде. И в России нынче лишь на каникулах, потому что обучается в School of Journalism Оксфорда.

Таня с уважением взглянула на Алтухова: даже представить жутко, в какие деньги ему обходится содержание эдакой фифы. Сам-то – с пузиком, волосы редкие, зубы явно вставные. Но ведет себя, будто абсолютный король. На свою ученую красотку почти не смотрит, все внимание на Холмогоровой сосредоточил. Расцеловал смачно, в обе щеки, дружески похлопал по необъятному бедру, и весь вечер рядом. А остальные – проводите время, как знаете.

Секретаршу Нелли и шустрого Антона Шахова на прием не позвали. В гостиной присутствовали лишь сама Холмогорова, высокий гость, его забытая спутница и Татьяна. В начале вечера еще и муж Марины Евгеньевны имелся. Но, неразумный человек, начал прекрасной англичанке комплименты расточать, гладить ее по плечику, преданно заглядывать в очи. Алтухов не возражал – лишь ухмылялся в реденькие усы. Зато Холмогорова так на благоверного цыкнула, что тот мигом ретировался. Не только от прекрасной гостьи, но и вовсе из гостиной.

Вот и остались вчетвером.

Марина Евгеньевна с Матвеем Максимовичем дружески болтали. Часто, будто школьники, переходили на шепот, прикрывали рот ладонью, а потом по-детски дружно прыскали. Им вдвоем было явно хорошо, и Таня в барскую беседу тактично не лезла. Прекрасная англичанка тоже не горела желанием общаться – демонстративно глазела в англоязычный журнал. Садовниковой только и оставалось – отдать наконец должное неплохой кухне. Посмаковать выдержанное, благородного вкуса вино. И потравить себя грустными мыслями, что годы идут, а зарплата пусть и растет, но все равно никогда не позволит ей достигнуть уровня той же Холмогоровой, что ноги, сколько ни качай их в спортклубе, потихоньку расплываются, и совсем скоро уже придется менять смелое мини на длину хотя бы до колена...

Из печальных раздумий Таню выдернул резкий голос Холмогоровой:

– Татьяна! Он согласен!

Садовникова едва не поперхнулась. Смущенно пробормотала:

– Извините...

– Можете писать о моем босоногом детстве всю самую страшную правду! – улыбнулся ей Алтухов.

– А в нем действительно было что-то страшное? – подхватила нить разговора Таня.

– О, да! – немедленно откликнулся Матвей Максимович. Но обратился не к ней, а к подруге детства: – Помнишь, Мариш, про котенка?

Холмогорова фыркнула, опять прикрыла массивной ладошкой рот, а глаза засияли... Ни дать ни взять озорная школьница, только что подкинувшая в портфель учителю живую лягушку.

– Что случилось с котенком? – навострила уши Татьяна.

– О-о, кажется, он погиб, – скорбно поджала губы Холмогорова.

– Его, по-моему, об стенку приложили? – наморщил лоб Алтухов.

– Ну да, со всей дури, – кивнула Марина Евгеньевна.

И снова усмехнулась.

– Жуткая история, – хохотнул Матвей Максимович. – Ты лучше о ней не пиши. А то читатели гневными письмами завалят.

«Богатеи, большие люди – а ведут себя хуже детей, – мелькнуло у Тани. – Никогда б не подумала...»

И терпеливо повторила:

– Так что насчет котенка?

– Как это говорят? Без комментариев! – строго заявила Холмогорова. Но глаза ее улыбались.

А Алтухов метнул в девушку быстрый взгляд и галантно произнес:

– Так и быть, мадемуазель. Рассказываю. Исключительно ради вашей неземной красоты. (А у самого глаза равнодушные, так что врет все про красоту.) Мы ведь с Маришкой в детстве при кладбище жили... Она вам уже говорила? Ну и забавлялись там, как могли. Я того котенка у дороги подобрал, он такой рыжий был, с белым носом...

– Ой, Матвей! Не умеешь рассказывать – и не берись! – весело перебила Холмогорова. И продолжила: – Не в котенке дело. У нас на кладбище был ритуальный зал для прощаний. Все, как положено: для гроба – подиум, из динамиков – «Аве, Мария», для безутешных родственников – валерьянка... И как-то привозят к нам братка. – Она взглянула на Таню и уточнила: – То есть это сейчас говорят – «браток», а тогда, в восьмидесятые, их просто бандитами называли. Пристрелили, кажется, его. Или на машине разбился, уже не помню. В общем, гроб из самых дорогих, цветы сплошь розы, и провожающие все на одно лицо: бугаи с золотыми перстнями. Ну, а мы с Матвейкой пошутить решили. Пока братки на улице курили, влезли в ритуальный зал и подкинули в открытый гроб котенка. Засунули его под покрывало... – Она снова прыснула.

«Милая забава», – хмыкнула про себя Таня.

– Ну а когда провожающих пустили в зал, котенок под покрывалом зашевелился, – весело подхватил Матвей. – Если не приглядываться, похоже, что покойник руками задвигал. И братаны наши, даром, что все мужики здоровенные, в крик... – Сделав паузу, гость философски закончил: – Ну, а когда котенок наконец наружу выскочил, на нем, конечно, зло и сорвали... Погиб, бедняжка.

«Да уж... – подумала Татьяна. – Вот потому я и не миллионерша. Другой менталитет. Мне бы так шутить сроду в голову не пришло...»

Но вслух она вежливо произнесла:

– Интересная история. Но вы, Марина Евгеньевна, правы. В книге ее упоминать, конечно, не нужно...

– Да и самой книги – тоже не нужно! – неожиданно встрял Алтухов.

– Это уж я сама решу, – тут же посуровела Холмогорова.

А Таня вдруг увидела: в прежде беззаботных глазах Алтухова промелькнула откровенная злоба. Впрочем, он немедленно взял себя в руки:

– Да развлекайся, конечно, раз хочется. Еще прославишься! Улицу в твою честь назовут!

– Нет уж, спасибо, хватит с нас Шипилиной, – усмехнулась Холмогорова. И вскинула глаза на друга детства: – Кстати, слышал? Этот мальчик, Беркут, своего добился. Подписал распоряжение мэр.

– Да ты что! – удивился Алтухов. – Значит, прощай, улица Вишневая...

Что-то непонятное. Но спросить Таня не успела – Матвей Максимович небрежно взмахнул рукой:

– Да и бог с ней, с Вишневой. Какая разница, где стоят два кривых домишка? Расскажи лучше про генплан. У тебя, говорят, его копия имеется?

Холмогорова усмехнулась:

– О-о, больших денег стоило...

По лицу Алтухова вновь промелькнула тень. Он с напускной небрежностью спросил:

– И что там?

– Амбициозный проект, ничего не скажешь. Один ледовый дворец на пятьдесят тысяч зрителей чего стоит... А открытый каток? В наших-то широтах! Представляешь, сколько можно на этом подряде наварить?

– Представляю, – кивнул Алтухов. – Только кто ж такой подряд даст? Не мой, увы, уровень... Все москвичи расхватали.

«Богатые тоже плачут», – насмешливо подумала Таня.

А Холмогорова возразила другу:

– Не в уровне дело. Просто суетиться нужно было раньше. Купил бы в Красной Долине землю годика три назад, когда она за бесценок продавалась, и кто бы тебя с нее погнал? Строил бы теперь спокойно. На собственных площадях.

– Да кто ж тогда знал, что Олимпиаду России отдадут! – вздохнул Алтухов.

– Я знала, – усмехнулась Холмогорова.

А Матвей Максимович серьезно произнес:

– Вот если бы твои земли освоить, здесь, в горах... У тебя, забыл, сколько в аренде? – Он остро взглянул на Холмогорову.

– Немного, гектаров пятнадцать, – скромно ответствовала та.

«Сильно!» – поразилась про себя Татьяна.

А Марина Евгеньевна покачала головой:

– Нет, Матвей, ничего не получится. Это природный заповедник. И – мой личный санаторий. Я только тут душой отдыхаю. Так что никакого строительства здесь не будет.

– Ну, что ж тогда поделаешь... – вздохнул Алтухов. – Обойдусь без подряда. Буду скромненько своим цементом перебиваться...

– Сейчас, к Олимпиаде, стройки начнутся – минимум вдвое объем продаж увеличишь, – заверила Холмогорова.

– Да только и остается – других цементом снабжать, – буркнул Алтухов.

А Садовникова еле сдержала зевок. Утомили ее эти богачи – с их жестокими детскими забавами и многомиллионными взрослыми проблемами. Интересно, зачем Холмогорова попросила ее короткую юбку надеть? Вон, Алтухов на собственную-то писаную красавицу почти не глядит, а Тани и вовсе – будто нет... Холмогорова – вот всевидящее око! – вдруг очень в тему спросила:

– Вам надоело с нами, Татьяна?

Садовникова решила не врать, протянула:

– Ну-у, если я вам не нужна...

– Можете идти, – царственно кивнула миллионерша.

И Таня торопливо – хотя спину держать не забывала – покинула гостиную.

Едва вышла из комнаты, немедленно сбросила босоножки на шпильках. Форсить больше не перед кем, до своей спальни она дотопает босиком.

Пришла, скинула неудобный вечерний наряд, взглянула на часы: всего-то половина одиннадцатого. Сидеть в пустой комнате абсолютно не хочется, да и до комендантского часа – времени еще полно. Сходить, что ли, в кухню за яблоком? А может, поплавать в бассейне? Или просто – погулять по участку? Выкурить одинокую сигаретку в бронзовой, увитой дикой розой, беседке...

Таня на всякий случай надела купальник и вышла из спальни. Решила прогуляться по дому и поступить по настроению.

Но в кухне обнаружилась Фаина. На ее постную рожу взглянешь – никакого яблока не захочется. Бассейн тоже оказался занят – в нем дружно плескались Нелли с Антоном. Общаться ни с кем из них не хотелось, и Садовникова отправилась в сад.

...Вечер оказался чудесным. Воздух был теплым, влажным – из долины, с моря, подувал ласково ветер. В черном бархате неба сияли бесконечные звезды. На участке уютно светили фонари, мирно журчал круговой фонтанчик. Таня жадно вдохнула целебный горный воздух. Ух, сплошной озон! И такой чистый, что аж голова кружится! Не зря, наверное, считается, что он жизнь продлевает.

«Хотя, вероятно, продлевает, только если не куришь», – подумала Татьяна.

Дошла до беседки, устроилась на влажной от росы бронзовой лавочке, достала сигареты, прикурила, втянула дым... Гадость, конечно, – но как приятно! Мозги сразу будто встряхиваются!

Таня задумалась. Мысли крутились вокруг Холмогоровой и ее биографии. Садовникова никак не могла взять в толк, зачем Марине Евгеньевне понадобилось издавать собственное жизнеописание. Ведь слишком многим ее затея явно не по душе. Нелли бесится, Антон недоволен. Но те двое ладно, они плотва. Так ведь и акула, олигарх Алтухов, тоже не в восторге. Может, ему и правда плевать, что все узнают про его детство на кладбище. Черт их поймет, этих богатеев, они своим простецким происхождением, похоже, даже гордятся. Но Марина Евгеньевна ведь в своей прямой речи явно дает понять, что лидером в их паре всегда являлась она, а Матвей был кем-то вроде ее адъютанта. Этакий ее Санчо Панса. Исполнительный, но без особых мозгов. Понравится ли миллиардеру, что его выставят в подобной, подчиненной роли?

Таня вздохнула. Затушила сигарету. Участок решила не засорять – похоронила «бычок» в жирной южной земле. Высмолить вторую сразу – или сначала пройтись?

Но принять решение она не успела – у входа в беседку вдруг раздался противный металлический скрип. И чье-то покашливание.

Татьяна вздрогнула, обернулась... и ее будто ударом тока встряхнуло. На нее в упор, не сводя глаз, смотрел молодой человек.

«Красив», – быстро оценила Татьяна. Черные, как смоль, волосы. Голубые глаза. Точеный нос. Упрямый, волевой рот. Длинные пальцы артиста. Приятный рельеф мускулов под футболкой...

Только юноша сидел... в инвалидной коляске, ноги укрыты пледом.

– Здравствуйте... – пробормотала Татьяна.

Темноволосый красавец не ответил. Но взгляд не отвел – продолжал буравить ее своими огромными, голубыми глазищами.

Таня почувствовала себя неуютно.

– Вы, наверное, Станислав? – пробормотала она: – Сын Марины Евгеньевны?

Тот опять промолчал – лишь губы дернулись в еле уловимой усмешке.

«Значит, хотя бы слышит», – решила Татьяна, удивленная манерами незнакомца.

– А меня зовут Таня.

Она приблизилась к инвалидной коляске, протянула молодому человеку руку. Однако тот пожимать ее не стал. Внезапно резким движением развернул свою коляску и покатил прочь.

Таня недоуменно смотрела ему вслед, вертела в руках пачку сигарет. И лишь когда инвалид в коляске окончательно исчез в полумраке, опять закурила.

На душе вдруг стало тревожно.

Таня втянула дым – и с первой затяжкой поняла, что именно ее беспокоит. Она вспомнила: когда быстрым взглядом осматривала молодого человека – всего, от роскошных синих глаз до укрытых пледом ног, – в поле зрения попал кончик его правого ботинка. Тогда ей ничего подозрительным не показалось – ботинок и ботинок, довольно дорогой. А теперь вдруг подумала: раз человек не может ходить и передвигается на коляске, его обувь ведь должна быть чистой, верно?

Однако ботинки Станислава оказались испачканы черной южной землей.

Глава 4

Таня

Не зря Холмогорова – одна из самых успешных в России деловых дам. Она умеет заставлять других жить по своим правилам. Даже свободолюбивую Татьяну своими порядками запугала. Настолько, что сегодня Садовникова, будто бравый солдат, была полностью готова к выходу без четверти семь утра. За пятнадцать минут до официально утвержденного времени завтрака.

«А неплохой из меня получается исполнитель», – сыронизировала над собой Таня. И раз уж все равно собралась, в комнате она решила не сидеть. А то опасно – приляжешь, вроде бы на пару минуточек, и провалишься в сон.

Лучше неспешно, с достоинством, прогуляться по особняку. Понаблюдать, как другие – кто к завтраку проспал – лихорадочно мчатся в столовую. Да и любопытство разбирало. Хотелось одну гипотезу проверить: Таня почти не сомневалась, что Антон Шахов появится к столу вместе с секретаршей Нелли. Причем выйдет сладкая парочка из одной – его или ее – комнаты. Наверняка они любовники. Взглядами-то обмениваются – сладострастными. А чего стоил произведенный Антоном массаж Неллиных стоп? Да и вчера слишком уж дружно они в бассейне плескались.

«А ведь прежде подобные глупости – кто с кем спит – меня сроду не волновали. Но раньше я успешной рекламисткой была, а нынче деградировала до статуса карманной писательницы», – вновь усмехнулась над собой Садовникова.

Но чем еще заниматься в особняке, затерянном в горах, как не наблюдать за другими? Тем более, Таня не сомневалась, и за ней самой смотрят более чем внимательно.

Однако Садовникова продефилировала по коридору целых два раза, а из помещений, отведенных для персонала, никто так и не показался. Таиться же где-нибудь за портьерой, поджидая любовников, девушка сочла неразумным.

Она взглянула на часы: до завтрака по-прежнему есть время, целых восемь минут. Подняться, что ли, пока на третий этаж? Там, помимо спален хозяев и комнаты их сына, еще имелась, по словам горничных, какая-то стеклянная лестница. Вела она вроде бы прямо на крышу, в солярий, и персоналу пользоваться ей категорически не разрешали. Только гостям.

Таня, правда, до сих пор не поняла, кто она в доме Холмогоровой – гость или все-таки прислуга. Но на пресловутую лестницу решила взглянуть.

Садовникова быстро пропрыгала по ступенькам. Вступила на этаж. Воровато оглянулась. Холмогорова-то у нас особа непредсказуемая... Вдруг она все же считает ее за прислугу – и возмутится, что наемный работник осмелился вторгнуться в ее личное пространство?

Но на третьем этаже тоже было абсолютно тихо. Все спят? Или уже спустились к завтраку? Или просто какая-то особая, очень надежная, шумоизоляция на дверях?

Таня легко нашла узкую стеклянную дверь. Обнаружила за ней винтовую, круто уходящую вверх лестницу. Но выбираться на крышу не стала – до завтрака оставалось всего три минуты. Надо торопиться.

Когда она спешным шагом проходила мимо спальни Марины Евгеньевны, дверь неожиданно распахнулась. И из нее абсолютно невозмутимо выплыл вчерашний гость, Матвей Максимович, на ходу застегивая брюки.

Таня от удивления аж рот разинула. Олигарх ее тоже заметил, но абсолютно не смутился, приветствовал небрежным кивком. И крикнул в недра комнаты:

– Мариночка! Я пошел!

– Пока, лап! – прозвучал в ответ хриплый голосище Холмогоровой.

А олигарх совсем уж бесстыдно проворковал:

– Ты сегодня была неподражаема!

Последняя фраза адресовалась, кажется, не столько хозяйке, сколько Тане. Или – хозяйкиному мужу, чья комната располагалась по соседству?

«Совсем обалдели олигархи!» – мелькнуло у Садовниковой.

Она дождалась, пока Матвей Максимович повернется к ней спиной, и пулей ринулась к лестнице. Быстрее прочь, пока Марина Евгеньевна из своей комнаты не выползла.

И во время завтрака она то и дело уважительно взглядывала на Холмогорову. Действительно, молодец тетка! За сорок, и выглядит корова коровой, а молодящийся Матвей Максимович вместо того, чтобы кувыркаться в койке со своей юной, прекрасной, обученной в Оксфорде спутницей, выбрал ее. И ведь не из-за денег старается ублажить – сам миллиардер... И не смущает его ни дряблый живот Холмогоровой, ни ее попа вся в растяжках... Неужели любовь? Или все же ему что-то от Марины Евгеньевны нужно?

«Мне в ее годы точно придется жиголо покупать», – расстроилась Таня. Впрочем, тут же себя утешила. Еще чего – жиголо! Да сроду она себя что в сорок, что в пятьдесят так, как Холмогорова, не распустит. Молодняк будет за честь почитать закрутить роман с прекрасной, пусть и бальзаковского возраста, блондинкой. Но все равно плохо, что о бальзаковском возрасте уже приходится беспокоиться...

Из грустных раздумий ее выдернул, как всегда, резкий голос Холмогоровой:

– Татьяна! Мы выезжаем через десять минут.

– Куда? – Таня поперхнулась от неожиданности.

– Вниз! В город! В люди! – пропела на бодрый мотивчик Марина Евгеньевна. После жаркой ночи с любовником она явно пребывала в самом радужном настроении.

И больше никаких пояснений хозяйка давать не стала. Спасибо, Антон Шахов – он сидел по соседству – сжалился, прошептал:

– В «Юнону» едем. Это Марин-Евгеньевнин санаторий. В Большом Сочи. Там пляж прекрасный. И всякие СПА. Так что бери купальник.

Но хотя он и шептал почти неслышно, а хозяйка все же расслышала. Назидательно произнесла:

– Попрошу без дезинформации. Купаться, милый Антоша, Татьяне будет некогда.

– Вы ее, что ли, с собой на переговоры возьмете? – не растерялся заместитель.

Отвечать Шахову хозяйка не сочла нужным. Обратилась лично к Татьяне:

– Вы в журналистике когда-нибудь работали?

«Никогда не признавайся в собственной некомпетентности», – вспомнила девушка постулат успешности и осторожно произнесла:

– Приходилось...

Не стала, конечно, уточнять, что весь ее опыт исчерпывался парой статей в университетскую многотиражку.

– Вот и соберете материал для главы о моем бизнесе, – тоном главного редактора заявила Холмогорова. – Пройдетесь по санаторию, поговорите с людьми, оцените спектр услуг...

– А чего вам, жаль, что ли, если она и в СПА сходит? – не отставал Антон. – Чтобы, так сказать, на личной шкуре сервис прочувствовала!

«Навязчив. И глуп», – констатировала про себя Татьяна.

Но Холмогорова снова шустрика не оборвала, лишь с досадой поморщилась. Странно. Олигарху Матвею Максимовичу по любому поводу перечит, а какому-то мальчишке позволяет безнаказанно выделываться.

Впрочем, оборвала себя Садовникова, ее наняли не психологию разводить, а писать панегирик заказчице. Вот и нечего голову ломать.

Только устраниться от Холмогоровой с ее мужиками Тане все равно не удалось. Потому что, едва разместились на сиденьях внедорожника, хозяйка приказала:

– Включайте диктофон, работать будем. – И заявила: – Сегодня опять про Матвея буду рассказывать. Про нашу с ним, – она лукаво, беззаботной школьницей, улыбнулась, – развеселую жизнь на кладбище.

* * *

Все было хорошо – если бы только не вечный мамочкин страх. Взрослая вроде женщина. Много раз битая жизнью. И даже самого папашку не боялась осаживать, когда тот совсем уж вразнос шел и начинал за маленькой Маринкой с топором гоняться... Но вот с кладбищем у мамы никак не складывалось. Едва смеркается – двери на засов, и даже в туалет не выходит, все дела только в горшок. И во всякие глупости искренне верила. Например, в синие огоньки, те, что глухими ночами над могилами мерцают. Будто это души покойников.

Матвей сколько раз подбивал запугать мамулю еще хлеще. Обрядиться, скажем, в простыни, спрятать под балахоном свечу да побродить с завываниям и под окнами. Но Марина, хотя и сама подсмеивалась над суеверной родительницей, а Матвею сказала четко: только посмей – урою. Самого в свежую могилу закопаю...

* * *

Таня не выдержала, встряла:

– Так и сказали? Прямо этими словами?

Марина Евгеньевна небрежно взметнула унизанную перстнями руку:

– Ну да. Матвей меня всегда побаивался.

И неожиданно велела:

– Выключи диктофон.

Таня, как безропотный солдат, повиновалась. Щелкнула клавишей, замерла на своем сиденье.

Во внедорожнике их ехало четверо. Спереди – водитель. Рядом с ним – секретарша Нелли. Ну а на заднем сиденье – Марина Евгеньевна и Татьяна.

Холмогорова грубо ткнула секретаршу в плечо. Рявкнула:

– Нелли! Ты чего там кропаешь?

– Я?! Э-э... ничего, – смутилась девица.

А на коленях у той блокнот, и все пальцы в чернилах. Стишата, что ли, пописывает в местную газетку? Как ее там, «Волна», что ли.

Тон Марины Евгеньевны заледенел:

– Я. Задала. Тебе. Вопрос.

Нелли сжалась на своем сиденье, поникла головушкой. Руки ее, Таня заметила, затряслись. А чего, непонятно, впадать в такую панику? Соврала бы: график, мол, для вас составляю – и дело с концом.

Впрочем, плохо Таня знала Холмогорову. Потому что та протянула длань и властно произнесла:

– Дай сюда.

И Нелли, вместо того, чтобы возмутиться, безропотно отдала хозяйке блокнот.

– Ночи на кладбище черны и тоскливы, – с выражением зачитала Холмогорова. – Лишь один сторож бредет молчаливо...

Таня не удержалась, фыркнула. Заулыбался, увидела она в зеркале, и водитель. Нелли сидела, сжавшись в комочек и вся запунцовев. А Холмогорова презрительно произнесла:

– Ты бы хоть размер в своих виршах выдерживала.

И безжалостно метнула блокнот за борт внедорожника. Тот беспомощно шлепнулся на каменистую насыпь. Медленно, вороша за собой песчинки и мелкую гальку, покатился вниз, в расщелину.

Нелли проводила собственность тоскливым взглядом и еще ниже склонила голову. А Холмогорова как ни в чем не бывало велела:

– Продолжим, Таня.

Но прежде чем нажать на «play» и включиться в работу, Садовникова успела перехватить взгляд хозяйской секретарши. На Холмогорову та по-прежнему смотрела с обожанием. А вот Татьяну ее угольки-глаза просто испепеляли.

* * *

Из детей на кладбище были только Матвей да она. Ну и еще отпрыск могильщика Петюни, тоже Петя. Жиртрест, каких свет не видывал, – килограммов сто двадцать и ростом со здоровенного мужика. А самому всего двенадцать лет, в шестой класс ходит. Морда страшенная. Когда сторожу, Матвейкиному отцу, помогает ворота перед катафалками отпирать, народ всегда пугается. Тем более что Петюня-младший вдобавок вечно себе под нос бормочет разную хрень. Стишки. Причем из редких, древнегреческих. Овидий, Вергилий – фиг их разберет. Типа он образованный, хотя по делу и пары слов связать не может. Матвей с Мариной сколько раз пытались его в нормальную жизнь втянуть – на море там вместе, или по набережной пошариться, или цветы с могил потырить на продажу (те, у которых черенки не обрезаны), но Петюня только бычился. Они ему: «Пошли, тусанемся!» А он в ответ: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...» С головой, короче, беда у него. Собственный папаня и тот именовал сыночка то дауном, то олигофреном.

Хотя Марина – особенно, когда Матвей не видел, – рядом с Петюней останавливалась. Не то чтобы ей его старинные стихи нравились, просто необычные люди всегда интересовали ее. А бугая Петьку еще и жаль было. Отец говорил, его в школе смертным боем бьют. Потому что он, хотя и здоровущий, а сдачи сроду не дает. Блаженный...

Но хоть и дурачок, а однажды посоветовал Марине мудро. Можно сказать, судьбу ее определил. Она тогда уже в восьмом классе училась и с нетерпением ждала, когда наконец закончится школа – учиться дальше, в девятом-десятом, не собиралась. Зачем компостировать мозги, если можно сразу после восьмого, допустим, в кулинарный? Или хоть в швейное? Пусть и не престижно – зато сама станет зарабатывать. Надо же с чего-то начинать.

А Петюня, когда она с ним однажды поздоровалась, вместо привычно непонятного бормотания вдруг выдал:

– Марина, ты знаешь, что ты – натуральная дура?

Обычная фраза, а все равно прозвучала в его устах как стихи. Девушка хихикнула:

– Это Вергилий так писал? Или Платон?

А Петюня горячо продолжил:

– У тебя ведь такие мозги! Такая память! It’s just stupid: to bury yourself at this cemetary.

И неожиданно велел:

– Повтори.

– It’s just stupid: to bury yourself at this cemetery, – послушно произнесла Марина. Слово в слово, хотя ни слова не поняла. Знала только, что язык – английский.

А Петя еще больше разгорячился:

– Да ты с такой памятью в любой институт пойти можешь! Хоть на кибернетику, хоть в иняз! Карьеру можешь сделать! Отличного мужа себе найти! А ты свою жизнь с этим дебилом гробишь!

На Маринкин взгляд, жизнь они с Матвеем совсем не гробили – просто весело проводили время. Пошляться, побазарить, побузить ведь куда веселей, чем горбатиться над учебниками. Но спорить с блаженным Марина, конечно, не стала. Хотя впервые задумалась: а вдруг из того, что она любой стих с первого раза запоминает, действительно может выйти какой-нибудь толк?

А Петюня от нее теперь не отставал. На следующий же день подкараулил, забубнил в ухо, опять не стихами, по-человечески:

– И как только у тебя по математике трояк? С твоей головой любую формулу запомнить вообще элементарно!

– Да ну и за каким фигом они мне нужны, те формулы... – пожала плечами Маринка.

А Петюня все о своем:

– Говорю же тебе: чтоб в институт поступить.

– Да не врубаюсь я, на фига мне институт?

– Тебе с точки зрения философии ответить, или лучше на твоем языке? – важно спросил Петюня.

Философию Маринка ненавидела и потому пробормотала:

– Давай на моем...

– Тогда объясняю на пальцах, – прокаркал Петюня. – Житейская мудрость гласит: после любого института люди работают легче, а получают больше, чем после швейного ПТУ.

– Ага... – фыркнула она. – Только сначала туда поступить надо, а потом пять лет на стипендию голодать.

– Будто студенты не подрабатывают, – усмехнулся убогий. – В инязе, например, с первого курса можно переводчиком устроиться. И платят – пять рублей в час.

– В час? – не поверила Марина.

– А за синхрон – семь пятьдесят, – уточнил он.

И снова Маринка задумалась. Их с Матвеем незамысловатая, бесшабашная жизнь показалась вдруг примитивной и пресной. Но ведь здесь, в N, все так живут: сначала нагуляются, потом ПТУ закончат, женятся, детей нарожают, затем, если удастся, можно купить кооператив, завести машину... С одной стороны, стабильно. А с другой – такая скукота!

– М-да, Петюня, – задумчиво произнесла она, – а ты, наверное, не такой уж и дурак...

* * *

Едва они въехали в Сочи, Холмогорова заявила:

– Все, конец работе. Я в городе все равно сосредоточиться не могу.

– Конечно, Марина Евгеньевна, – тут же пискнула Нелли. – Какая работа в этой клоаке!

И Таня – городской житель до мозга костей – сейчас была готова с обеими согласиться.

Сочи был ужасен. В машине, в прохладе кондиционера, жить, конечно, можно. Если лишь наблюдать через окошко, как пышет жаром город. Но только ступи на раскаленный асфальт – и, кажется, расплавишься вместе с ним. Даже знаменитые платаны с магнолиями не спасают – стоят себе уныло, свесили подсохшие ветки. И люди по тротуарам бредут еле-еле с постными, умученными лицами. Будто не отдыхать приехали, а отбывают нелегкую повинность. И на пляжах – некоторые из них расположены прямо вдоль автодороги – ни оживления, ни игр. Народ лежит вповалку или устало, грустным тюленем, плещется во взбаламученной воде.

Холмогорова довольно высокомерно произнесла, поглядывая на отдыхающих:

– И кому нужны такие отпуска?

Нелли возразила:

– Ничего, в сравнении с Якутском в самый раз. Хоть отогреются наконец.

– Между прочим, в Якутске летом еще жарче, чем здесь, – не удержалась от комментария Таня. – До плюс сорока пяти в тени.

– Ах, ну да, я забыла! Здесь же присутствует госпожа всезнайка! – Нелли склонила голову в насмешливом поклоне.

У Садовниковой на языке тут же завертелся ответный язвительный комментарий – по поводу Неллиных поэтических талантов. Но озвучивать его она не стала. Глупо устраивать перепалку на глазах всесильной начальницы.

Но Нелли не унималась. Состроила озабоченное лицо и произнесла:

– Впрочем, это отличительная черта рекламистов. Нахватаются всего обо всем, по верхам, – и демонстрируют якобы образованность. Не понимают, что на самом деле – несут непроходимую глупость.