Текст книги "Нерассказанные истории"

Автор книги: Анна Грэйс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

ЛОКИ СНОУ

«Выявление Донны»

– У тебя ни одного серьёзного выявления за неделю. Дотянешь до субботы?

Я откусил протянутый другом бутерброд. Нет выявления, нет зарплаты.

И ведь я не лентяй, совсем нет! Но переклинило. Когда впервые наткнулся на сообщение некой Донны в социальном чате, я аж вспотел от предвкушения – тянуло на крупное преступление! Прощай, капсульный корпус, привет, новая квартира!

Хрен два. У девчонки был иммунитет. Третья степень ущербности.

Донна стала моим личным кошмаром.

"Привет, черножопые педрилы!" – если бы такое написал я сам, меня лишили бы доступа к сети, оштрафовали на две месячных зарплаты, а может и отправили бы на исправление. За рецидив точно отправили бы, с конфискацией. Ей же всё сходило с рук. Ей не надо было выбирать слова.

"Привет, афроамериканцы нетрадиционной ориентации!"

Увы, и так теперь нельзя было высказаться. Ведь негры есть не только в Америке, они есть везде, куда не плюнь, попадёшь в негра. А нетрадиционная ориентация – звучит оскорбительно, нельзя намекать, что какая-то ориентация является более традиционной.

Инвалидов вообще лучше никак не называть, рискуешь страшно. "Люди с ограниченными способностями"? Ха-ха! Совсем недавно я нашёл такое вопиющее оскорбление и получил премиальные. Купил обнову для поисковика с дружеской скидкой у Рика. Рик шарит в этом деле, он в сети давно и прочно, не то что я. Я сюда попал всего полгода назад.

– Забирай бутеры, я сегодня ужинаю в кафе.

– Спасибо, – неловкость я перестал испытывать давно, дают – бери!

Рик прищурился.

– Дружище. Я, конечно, тебя люблю и всё такое. Потому и советую – завязывай. Займись привычной рутиной. Брось это дело. Чего ты упёрся? Тратишь на эту девку всё рабочее время. Квартира и интернет сами себя не оплатят.

– Рик… Пойми, я знаю что делаю. Она чувствует безнаказанность. Она потеряла страх. Она обязательно ошибётся. Это элементарная психология… Я могу рассказать тебе как это происходит, хочешь?

Ну, отлично, разговариваю с воздухом. Рик уже заткнул уши наушниками.

Я потерял страх полгода назад. У меня первая степень ущербности. А тогда была третья – быть топовым рок-музыкантом это ого-го какой плюс —15 баллов по шкале! За гомосексуализм и то меньше начисляют, 8. Больше только за цвет кожи, но с цветом мне не повезло.

В общем, сейчас я, со своей восьмёркой, мало чего могу себе позволить, а тогда мог. И занесло меня. Как раз с цветом этим. Вот почему я переехал в капсульный дом и работаю на Толоке.

Бутерброды Рика кончились, я пил кофе и мучительно моргал, пролистывая сотни экранов, тысячи слов, миллионы букв. Она обязательно ошибётся. Пошутит не на своей территории. Случайно попадёт кому-нибудь в больную точку. Ущемит права тех, кто выше её по шкале ущербности, или просто не из её категории. Зверюшек, например. Или стариков. Страшное слово, «старики», из категории особо тяжких.  Эх, почти не осталось слов для этой категории граждан. «Дряхлый», «старый» – серьезное преступление. Ещё в прошлом десятилетии можно было говорить «возрастной», сейчас нельзя. Не посадят, конечно, всего лишь оштрафуют, но лучше не нарываться. Я люблю слово «опытные». Как в компьютерных играх – со временем герои повышают экспириенс, опытность.

Вот что интересно. Я не злой человек. Но я ненавижу Донну. Ненавижу за то, что она может писать эти слова, не задумываясь, ругаться и шутить на скользкие темы, и её не мучает то, что мучает всех нас. Рано или поздно любой начинает страстно этого хотеть: не зависать над каждой фразой, смело писать то, что думаешь, не выбирая слов и не пряча эмоций. Говорят, что раньше люди просто были культурнее, и сами давили в себе это желание, а теперь культура утрачена, и приходится её насаждать извне, методом кнута. И тотальной слежки. Доносы стали работой, тяжёлой как труд золотоискателя.

Внутри меня сидит страшный жук, он шевелит жвалами, и тыкает меня острыми лапками – давай, Рома, давай! Оторвись, брат! Пусть у них отвалятся пачки, а глаза выкатятся бильярдными шарами, пусть они задрожат от негодования, запыхтят как старые чайники!

Самое противное то, что и в личной переписке теперь надо быть готовым к подвоху.

Меня слил наш же бас-гитарист. Теперь он жуёт рябчиков с ананасами в сотне квадратов, а я – бутеры Рика в своей капсуле. Но это ненадолго. Донна, Донна, черножопая дрянь, мне плевать, что с тобой станет, чем сильнее ты промахнёшься, тем ниже упадёшь. Чем ниже упадёшь, тем выше я поднимусь.

Я не опоздал, хотя спал всего четыре часа. Рик бросил на меня быстрый взгляд и через пять минут передо мною возник стаканчик кофе.

Я забормотал признательно, но Рик только хрюкнул:

– Не благодари. Но я тебе последний раз говорю – завязывай.

– Ты не понимаешь, друг. Она – мой счастливый билет.

– А в чём счастье? Ты вернёшься в центр? Допустим. Допустим даже, что каким-то чудом ты вернёшься на сцену, хотя, судя по всему, твой соперник лихо завоёвывает сердца… Такой душка. Но разве ты станешь счастлив? Ты голоден, Рома, и я сейчас не про жратву. Ты хочешь, ты жаждешь го-во-рить, тебя изнутри съедает желание высказываться. Ты по сути хочешь сам стать Донной. И не обманывай себя, что делаешь всё это ради выгоды. Это пустая глупая бессмысленная агрессия, из тупой бесцельной зависти. Ты ничего не получишь, только дыру в своей душе.

Я хлопнул крышку монитора:

– Как? Как ты справляешься с этим, друг? Где ты берёшь это спокойствие, эту чёртову уравновешенность? Ты платишь психологу? Ходишь на йогу или групповую терапию? Как тебе удаётся держать все в себе, постоянно оставаться в рамках?

Рик улыбнулся:

– А меня это не напрягает. Я лёгкий человек, дружище.

А вот задел. Совершенно неподсудные невинные слова Рика заставили меня почувствовать себя по настоящему ущербным, по жизни, а не по шкале ущербности.

Но я ничего не мог с собой сделать, ничего. Я упрямый осёл, всегда таким был, и всегда мне это помогало.

Помогло и сейчас.

Это случилось ночью. Глаза уже слипались, и я ужасно хотел в сортир. Он один на этаже, слышимость прекрасная, и там сейчас кто-то мучился с несварением желудка.

Рабочие файлы я уже закрыл и поэтому сунул нос в чат, посвящённый моей бывшей группе. Я не искал там Донну.

Но она там была.

«… так это Роме! Потеряв его, вы свалились в выгребную яму, сосунки. Что это за жалкие потуги насиловать микрофон? Этот финт проходил с бас-гитарой, но только на заднем плане, пока Рома одним движением руки вызывал у половины зала  эрекцию, а у другой – бешенство матки. Твои же экстатические судороги, щенок, смахивают на эпилепсию, и способны вызвать только одно желание – набрать номер скорой, или прибить, чтоб не мучался. Я уже молчу о голосе…»

Боже. Донна! Откуда тебе знать, глупая черножопая лесбиянка, что паршивец в детстве страдал эпилепсией?

Я быстро заполнил форму выявления. Я ликовал. Я чуть было не обмочился, потому что забыл про свою нужду!

Застегивая ширинку, и подвязывая шнуром болтающиеся на моих исхудавших ляжках штаны, я мысленно представлял лицо Рика. Он обалдеет!

Утром я не шёл, а летел на работу. Не стал писать Рику в Ватсапп, хотел увидеть его глаза! Как удивление перерастёт в радость, как улыбка сделает его лицо похожим на солнечный день.  Он меня любит, он единственный, кто не перестал меня любить после моего падения, и я не забуду этого, когда переселюсь в центр. Он кормил меня бутербродами, а я буду водить его в рестораны! Я куплю ему квартиру рядом. Но сначала я хочу просто увидеть его лицо.

Его не было. Впервые за всё это время, Рик не пришёл на работу. Рика забрали ночью.

"Как ты справляешься, Рик?"

"Да я просто искренне люблю людей".

Зачем ты соврал мне, друг? Зачем?

НАТАЛЬЯ ЛИТВЯКОВА

«Неизбежность»

⠀– Кирпич ни с того ни с сего,

– внушительно перебил неизвестный,

– никому и никогда на голову не свалится©.

⠀– Выходит, судьба – это не тот путь,

который предопределён,

а тот, что мы выбираем для себя сами©.

1.

Я никогда не хотел путешествовать. Никогда. Мне нравилось место, где я родился, нравилась наша Ялзем. Но, если в родную страну приходит война, рано или поздно, хочешь того или нет, – меняешь свои взгляды на жизнь. Те, кто развязывают боевые действия и те, кто молчаливо соглашаются с этим, называют нас беженцами. Я же предпочитаю другое слово. Путешественники. Что-то же должно остаться с нами из мирного времени, чтобы не сойти с ума, чтобы надеяться и верить.

Настоящие мужчины берут оружие в руки и защищают родину, а не бегут трусливо за границу, не живут на подаяния чужих государств, таков принцип народа. Что ж. Именно так я и собирался сделать, но сначала… Сначала я выведу свою семью за территорию конфликта. Таков мой принцип. И будь я проклят, если мне скажут, что это легко и просто сделать!

2.

Ялзем прекрасна. Лиловые, розовые, серые оранжевые скалы. Тёмные, бирюзовые озёра в кайме сосновых лесов. Быстрые, прозрачные реки. Лакомый кусочек, наполненный, как кошель какого-нибудь купца, полезными ископаемыми, от чёрного золота до кристаллов жизни, но, главное – пресная вода и чистый воздух. Внешний круг дельцов долго держался и не лез к нам, поглощая смежные страны, одну за одной, выжимая все их ресурсы подчистую. Подбирался всё ближе. Что ж, настал черёд нашего мира. И он готов. Дать отпор.

Мы ушли налегке. Ушли на закате. Я, моя прекрасная Лири, и дети – близняшки, семи лет от роду. Наш путь лежал в Аренев. В последнее государство, до которого не добрались вездесущие руки этих пожирателей. И то, только потому, что на пути стояла Ялзем, да ещё болтали газеты, что откупились ареневцы ни одним мешком кристаллов. Без разницы, в конце концов, ведь там нет войны. Для опытного проводника и охотника дорога не составила бы труда, однако ребята… – сомнения одолевали меня – выдержат ли они переход через ущелье Поющих водопадов? Тёмные залы Последней пещеры, той, которая видит всё? Но Лири сказала, пусть лучше сыновья утонут в реке или навсегда заснут под скалами, нежели получат пулю в грудь или станут дышать отравленным воздухом, или  умрут в погоне за деньгами.

3.

Мы шагали всю ночь напролёт. Душистые холмы и маленькие деревца сменились каменными столбами, предвестниками гор и кудрявыми соснами. С высоты птичьего полёта они выглядели, словно гигантские головки брокколи. Под ногами пружинили иголки, воздух колол лёгкие свежестью хвойного аромата. Пройдёт несколько часов и на восходе мы вступим под сень Лиловых гор. Устроим привал ненадолго, чтобы с новыми силами тронуться в дорогу.

– Почему они никак не успокоятся? Не насытятся никак? – Лири сидела у огня, наблюдала за танцем пламени. Вопрос риторический, конечно. К чему сотрясать воздух ответами. Чем больше владеет, тем больше хочется. Жажда власти страшнее голода и жажды воды. Зависимость от маленьких круглых монет и шуршащих бумажек намного хуже, чем потребность в вине, что даёт забыться, или в кристаллах жизни, что даруют нам здоровье и долголетие.

4.

Напрасно я переживал за детей. Тропу в скалах они преодолевали легко, словно горные козочки, скакали с камня на камень. Мы договорились, что они не будут ссориться, визжать, кричать от восторга или громко смеяться, чтобы не привлекать внимания диких зверей. Или диких людей. Я хмыкнул мысленно: да, диких, иначе не назовёшь.

– Нам предстоит ещё две ночёвки, – объяснил я семье, – одна перед ущельем, одна перед пещерой. А там до пограничного пункта с Ареневом рукой подать, полчаса ходу.

– Ладно, – ответила Лири. Отвернулась.

Я думал, обрадую, но огорчил приближением разлуки. И только детвора оживилась: на привале они вдоволь наговорятся.

⠀Мы вышли к ущелью, как я и планировал. Ночь прошла спокойно, отдохнули и телом, и душой, и это было славно: я очень хотел, чтобы семья оценила красоту Ялземы, несмотря на обстоятельства. Я бывал здесь часто, Лири с детьми никогда, и поэтому они ахнули от вида панорамы, что открылась перед нами.

Три природных каменных террасы. Семь водопадов. Бушующие потоки ниспадали с гор, словно волосы моей красавицы-жены на плечи. Природа собрала воедино здесь, что могла: и широкие, мощные, с тоннами воды, и тихие, скромные, будто шёпот, и узкие, леденящие струи, все они стекали в чашу нижней террасы, образуя озеро. Яркие и разные оттенки зелёного цвета растений повсюду. Холодная, прозрачная вода и её частицы в воздухе, настолько незаметные, практически пыль; и её брызги на солнце, сверкающие как чешуя сотни серебристых рыб, как радужные капли росы поутру; и синее небо с парящей птицей – только добавляли великолепия!

– Мы пройдём по средней террасе, – пояснил я семье. – Хорошо, что сейчас лето, реки не такие полноводные, и некоторые потоки пересохли. По сторонам не глазеть. Держаться за верёвку.

– Хорошо, папа!

Я посмотрел на Лири.

– Хорошо, папа, – повторила она и улыбнулась. Наконец-то!

5.

Мне снилось, что плиты Последней пещеры вдруг начали двигаться под ногами, а стены сужаться. Она решила взять нас себе, потому что… потому что тяжёлые думы и картины о будущем не оставляли меня. Я представлял, как кучи мусора и ядовитый туман фабрик заполонили нашу Ялзем, как сотни жителей превратились в таких же дельцов или в равнодушных к своей судьбе нищих, и слёзы выступили во сне.

Я проснулся. Мокрые ресницы наяву. Нет, нельзя. Отставить всё плохое снаружи! В царство сталактитов и сталагмитов, в царство Той, которая всё видит надо входить лёгким и чистым, с верой и надеждой, говорил мой дед, тот, который открыл когда-то мне этот тайный путь. Я обнял семью. В ней моя сила. Наша.

Что ж, переход остался позади. Воспоминания о путешествии я не забуду никогда. О том, как Лири чуть не угодила в подземную реку. О том, как один из сорванцов застрял в трещине, а другой сломал минеральный нарост и едва не скатился в пропасть. И я испугался, накричал на них в сердцах, а сон мой начал сбываться: пещера не терпит гнева, даже случайного. Она стала сужаться, она стала шевелиться, словно недовольный великан повела лопатками, когда его разбудили. Я думал, мы не успеем выскочить из неё, хоть и бежали так быстро, как ни бегали никогда. Всё позади. Пограничный пункт. Всё понимающий офицер Ареневы. Прощальный взгляд Лири, цепкие пальчики детей и обещание вернуться за ними, забрать домой.

6.

И вот я ждал решения командира. Найти повстанцев не так уж трудно, каждый второй. За неделю, что я отсутствовал, жители собрались в отряды Сопротивления. Я доложил, что готов стать под ружьё.

Через десять минут я узнал свою судьбу. Воинам легче сражаться, зная, что их семьи в безопасности. Я вывел свою. Теперь моя задача вывести всех мирных жителей. Я прошёл путь, я знаю его на практике, а не только в теории, со слов деда, великого охотника и проводника. Моя задача сберечь наш народ, и это тоже бой. Незримый. Так сказал командир.

7.

Я никогда не хотел путешествовать. Никогда. Мне нравилось место, где я родился, нравилась наша Ялзем. Но, если в родную страну приходит война, рано или поздно, хочешь того или нет, – меняешь свои взгляды на жизнь. Те, кто развязывают боевые действия и те, кто молчаливо соглашаются с этим, называют нас беженцами. Я же предпочитаю другое слово. То, что должно остаться с нами из мирного времени, чтобы не сойти с ума, чтобы надеяться и верить.

Я стал путешественником.

Неизбежность. Или нет? Не имеет значения.

@galaobukh

Тел: 8-916-370-8162

E-mail: [email protected]

ГАЛИНА ШЕВЧЕНКО

«Вижу только дорогу»

Терпеть не могу искать виноватых. Наверное, поэтому не спился, не скурился и не подсел на цифровой доуп. Полстраны не у дел, пьют и гонят, гонят и пьют. Нам втирали, что цифровая трансформация государства должна стать рывком в будущее. Мы и рванули. Но в пункт назначения прибыли не все. А им всех не надо. Цифрополисы не резиновые. И кто виноват? Тот, кто всё это придумал, или тот, кто не смог приспособиться? Хотя, кого я спрашиваю? Я же сам с собой разговариваю. На самом деле, все сами с собой разговаривают. Пьют и гонят. Только вслух и в компании, а я про себя.

Тогда я тоже ехал и сам с собой разговаривал. Люблю погонять мысли за рулём, чтобы не уснуть, а может, чтоб не просыпаться. А Ментавра привязалась:

⠀

– Мишка, останови где-нибудь. Приспичило.

– Ща, – отвечаю, – Ц-зону проедем. Здесь никак, у меня транзит.

Честно, как по мне, жить в цифрополисах – сомнительное удовольствие. Взять хотя бы пропуска на каждый пук. Хех, в случае с Ментаврой тогда – это было в прямом смысле. И потом, не больше десяти квадратов на человека. Конура, а не жилплощадь. Есть такие, у которых по сорок на нос, но это социальный статус 7, фиг ты его получишь. Не больше одного ребёнка на семью – без базара. Да, тут бы одного родить. После геномодулирующей прививки попробуй сделай. Зря я её вспомнил. Я спокоен. Я смотрю на дорогу. Вот где-то в этом месте Ментавра опять заладила:

– Миш, останови, не могу. Выйти мне надо.

Вообще-то она ничего баба. В конной полиции служила, поэтому и Ментавра, мент на лошади. Так-то её Алёна зовут. Из-за лошадей в цифрополис не вписалась. Ей предлагали пересесть на электрокар, она, вроде, согласилась, но когда узнала, что служебных коней забили, уволилась нахрен. С понижением социального статуса, понятно. Там у них ни зверей, ни птиц. Чистая зона. Хочешь посмотреть – оформляй экскурсию в резервацию или на ферму, значит, к нам. Но никто не отваживается, у нас же кони-коровы-свиньи и лес – рассадник вирусов и бактерий. После нас они в карантине сидят и анализы сдают на всё, что можно. Так что мы проводим показательные прямые трансляции из мира животных, им норм.

Старикам вообще не завидую: если робот-медик оценит износ организма на 65+, то тебя отправят в Дожитие. Понятно, что на самом деле тебе может быть все 165, потому что по страховке любого цифрополиса ты поменяешь печень, почки, сердце, вставишь зубы, пересадишь кожу. Но если бы всё было так просто, в Дожитие поступало бы человек десять в год, а их там сотни тысяч, и все уроды. Откуда я знаю? Привозил им как-то партию колбасы, не прошедшую Ц-контроль. Знал, что не пройдёт, но, думаю, проверю, вдруг не засекут отсутствие антибиотиков в составе. Засекли. Не преступление, конечно, но рейтинг скинули.

Многие стремятся в цифрополисы как раз из-за страховки – чтобы жить долго. Понимание счастья тоже у каждого своё. Я знаю отчаянных, которые на все тесты готовы, лишь бы повысить статус до Ц-приемлемого. Ну, повысят, а толку? Ещё профпригодность доказать и желание приносить пользу городу. Мне нравится по-старинке. Чтоб никто не лез в одно место с микроскопом. Не люблю тюнинг. Во всех вариантах. Кстати, поэтому купил именно ПАЗик. Олдскул. Разбил черепушку, в которую ныкал деньги себе на похороны. Не хотел сына лишними тратами напрягать. А потом сын умер. Мне сказали, организм не выдержал ГМ-прививки. Я спокоен, я совершенно спокоен. Я смотрю на дорогу, я вижу только дорогу. С первой волной пошёл, дурак. Я отговаривал. Спокоен. Только дорогу.

Тогда я тоже сына вспоминал. Случается. Ментавра ещё сказала: «Миш, может, притормозишь? Ты подышишь, а я в туалет сбегаю». Я рявкнул на неё, чтоб отвязалась. Переборщил, конечно. Но бабы знают, что припадки со мной случаются по одному-единственному поводу, понимают меня уже, как родные. Пару раз в месяц вожу их до города и обратно. Дед мне рассказывал, что ему его дед рассказывал, раньше так в столицу за колбасой ездили, а теперь мы в цифрополисы колбасу отвозим, а закупаемся техникой. Бабы детям девайсы всякие берут, обучалки, софт. Вот оно, это место.

– Михаил! – крикнула здесь Ментавра. – А ну, останови прямо здесь, я сказала! Иначе нассу тебе под дверью! – может быть убедительной, в общем. Я тогда посмотрел на неё и прям реально кентавриху представил. Короче, остановил.

– На, – говорю. – Иди обоссысь. Только быстро.

«Вроде, пролесок густой. Вряд ли камеры есть. До границы чистой зоны рукой подать, а там наша территория кончается. Те, кто не прошёл Ц-трансформацию, создали другой мир. Да, у нас старый асфальт, дорога в заплатках, частые дожди, потому что в цифрополисах постоянно разгоняют тучи. Отсутствие медицинского страхования, отсутствие контроля рождаемости, смертности, преступности, отсутствие цифрового образования, отсутствие социальных выплат и много всяких других отсутствий. Мы предоставлены сами себе, здесь каждый выживает, как может. Похер. Зато мы свободны, ну, относительно. Они думают, что мы долго не протянем, потому что большинство пьёт и гонит, на то и рассчит…» – так я думал, пока мы ждали Алёну и так прервались мои мысли, потому что с улицы донёсся её вопль. Бабы встрепенулись, проснулись.

– Мишка! Это ж Ментавра орёт, – как будто я глухой.

Двери открыл. Только наружу сунулся, вижу – бежит. В руках что-то тащит. Или кого-то… Етишкин кот, ребёнка!

– Ментавра, твою ж мать, где ты его?.. – вот тут я увидел синюю шею, след от верёвки и опухший язык. Мальчишка. Лет пять, не больше. Руки спереди связаны. Лицо в грязных разводах, расцарапано всё, канавки от слёз.

– Нож у меня, хорошо, с собой был, – Ментавра задыхалась от бега и глухих рыданий, больше похожих на рык, – срезала я его там, с липы. Живой он ещё.

Подготовки ей, конечно, не занимать. Не даром в полиции служила. Другая бы, может, не сориентировалась.

– Давай внутрь, – говорю. – Бабы, воды. Долго стоять нельзя.

Я спокоен. Я вижу только дорогу. Думал тогда, какая сволочь сотворила такое с ребёнком. Только дорогу. А если бы Алёна ссать не захотела, а если бы я не остановил или остановил раньше…

Выяснилось, что мальчишку зовут Сашкой. Я-то ведь тоже Сашку похоронил, сына. Только дорогу. Этот крепким малым оказался. Бабы его на коленки положили, водой отпаивать стали. Он пил и молчал. Училка наша бывшая – они все сейчас из цифрополисов списаны за ненадобностью – сказки стала рассказывать, как отец какой-то детей в лес повёз, мол, всё в порядке вещей. А Сашка вдруг заговорил. Голос хрипловатый был. От удушья.

– Мне мама сказала, что мы, как в сказке, поиграем. В лес пойдём. Она меня верёвкой обвяжет.

И рассказывал так, будто это тоже в порядке вещей. Ни капли обиды на мать. Бабы как услышали, запричитали на весь автобус: «Какая гадина, родного сына…» Ментавра шикнула на них, мол, не при ребёнке. Уже, гляжу в зеркало, бутерброд с колбасой суёт ему. Он откусил, закашлялся. Но стал жевать. Молоток! И, главное, продолжал: