Текст книги "Билли"

Автор книги: Анна Гавальда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

* * *

Она умерла. Прощай, Пердикан!

Франк замолчал, и: Та-да-да-да… – типа объявил рекламную паузу… мол, продолжение следует!

С каким нетерпением я ждала продолжения.

Ломала голову, как именно эти двое снова выйдут сухими из воды, ведь смерть простолюдинки в таком великосветском антураже – явно сущая безделица, а хорошая история, особенно о любви, всегда заканчивается свадьбой с песнями, плясками и прочими прибабахами.

Но нет.

Это конец.

Он был взволнован, я рассердилась.

Он говорил, что это круто, я говорила «отстой».

Он видел в этом прекрасный урок, я – полный бред.

Он отстаивал Камиллу, твердил о ее честности, чистоте, о ее стремлении к абсолюту, тогда как с моей точки зрения, она была зажатой и унылой мазохисткой, легко поддающейся влиянию.

Он презирал Пердикана, а я… Я его понимала…

Он был убежден, что Камилла немедленно вернулась в монастырь. Печальная и разочарованная, она и так была о мужчинах не лучшего мнения, а тут лишь нашла подтверждение своей правоте. Я же была уверена, что в конечном счете она отдалась Пердикану прямо в кустах, предварительно обменявшись парой-тройкой примирительных писем.

Короче, сцепились мы с ним не на шутку, и сдаваться никто из нас не хотел.

Такой вот у нас с ним вышел словесный поединок.

Прости?

Ты что-то сказала, звездочка моя?

Ты совсем запуталась?

Ты подзабыла пьесу?

Сейчас, подожди. Не двигайся. Я расскажу тебе в двух словах, в чем там дело, сначала свою версию, потом – версию Франка, версию Мюссе ищи где-то посередине…

А) (моя версия) Камилла выходит из монастыря, где все свое отрочество выслушивала стенания монашек, которые кисли там от досады, горечи и отчаяния. Все они – либо обманутые жены, либо уродины, либо и то и другое сразу, или же у их семей не хватало средств им на приданое. Ладно, о’кей, среди них наверняка попадались и более просветленные, и более мотивированные, но такие не забивают головы юных дев всякой дрянью. Такие молятся.

Камилла по-прежнему по уши влюблена в своего кузена Пердикана, столько лет просидев взаперти в этой консервной банке, она только о нем и грезит. Да, она вздыхает, сохнет по нему, страдает и все такое прочее, но поскольку она отъявленная гордячка и догадывается, что за это время в Париже он уже кучу девок сменил, и у нее от этой мысли аж зубы сводит, то она преследует его, всеми возможными способами пытаясь добиться, чтоб он типа встал на колени и, цепляясь за ее монашеское одеяние, изрек что-то вроде: «О да… это правда… я трахался с другими… но только гигиены ради, ты же знаешь… Мне всегда было на них глубоко плевать… Да и они все были шлюхи… Ты же знаешь, любовь моя, что я никогда не любил никого, кроме тебя… Да я больше никогда в жизни ни на одну другую женщину даже не взгляну… Клянусь тебе на твоем же кресте с распятием… Ну ладно, прости меня, чего уж там… Прости, что проваливался в коварные потайные дыры, но было так темно, что я не видел ничего дальше кончика собственного члена…»

А так как ее план не срабатывает (увы, но нет…) (хотя он тоже ее любит…) (увы, но да…) (правда, не бряцая цепями, запирающимися на ключ) (увы, нет…) (в противном случае, это уже не любовь, а страховой полис) (увы, да…) (и все это – в сцене, которая нам досталась), то она решает вернуться обратно в свой бункер и пишет письмо подружке по дортуару, в котором, вместо того чтоб сказать: «Увы, он и я, мы не сошлись взглядами на жизнь, так что готовь мою плошку и волосяной матрац, я скоро припрусь назад», она сочиняет с три короба, типа: «О, сестра моя… О-ля-ля… Я ему отказала… Ох, бедный… Ох, как же он настрадался… Ох, помолитесь за него, потому что… кхе-кхе-кхе… не знаю, оправится ли он и все такое».

Ладно, в конце концов, почему бы и нет? Ей же надо было подготовить себе достойный прием по возвращении, с радостным щебетаньем и кудахтаньем, вот только ей не повезло: Пердикан перехватил письмо, прочел его (да, согласна, это низко), обнаружил, что она заливает без всякого удержу, и решил ее наказать, загуляв с бедняжкой Розеттой, что в замке пасла гусей и просто не вовремя проходила мимо.

Камилла видит их вместе, это задевает ее за живое, она осознает, что по-настоящему любит его, понимает, что должна взять себя в руки и прекратить идиотничать, но опять идиотничает, и Пердикан, сытый по горло этими ее блужданиями между ним и Иисусом, делает вид/принимает решение (по этому пункту мы с Франком спорим по сей день) и впрямь жениться на Розетте.

На этот раз Камилла не выдерживает и отбрасывает наконец свои четки, а вместе с ними и свое самолюбие.

О! Супер! Наконец-то они поцелуются после всех этих сцен, которые они закатывали друг другу на протяжении трех актов, вот только снова не повезло: Розетта, оказавшаяся неподалеку, все слышит и в отчаянии кончает с собой.

Остальное вы знаете.

Что ж…

Хлоп, хлоп, ага?

Уж лучше бы они шутили с любовью, эти придурки…

У них было все. Деньги, красота, здоровье, молодость, добрый папа, чувства друг к другу, все… И они все это порушили, да еще и по ходу человека убили… просто так, забавы ради… из эгоизма… чтобы порадовать себя пустой болтовней, покрасоваться у фонтана, поглаживая себя веером по кончику носа.

Отвратительно.

Б) (версия Франка) Камилла любит Пердикана. Она любит его чистой любовью. Она любит его сильнее, чем когда-либо любил или будет любить ее он.

И она это знает, потому что, пусть даже она и выпендрежница, в любви ей известны такие области, какие ему с его «сорванцом» даже и не снились. А все почему? Потому что в монастыре ей открылась Истинная любовь, Большая и Чистая. Та, что никогда не разочарует, ибо не имеет ничего общего со всеми этими нашими сексуальными игрищами на поживу адвокатам и purepeople.com [27]27
  Информационно-новостной сайт о жизни разного рода знаменитостей. (Прим. переводчика)


[Закрыть].

Да, ее коснулась милость Божья, и она готова пожертвовать своим счастьем на этой земле ради служения своему Божественному Возлюбленному.

А сюда она приехала, просто чтобы попрощаться с дядей и забрать уж и не знаю что. (Деньги, оставшиеся ей от матери? Не помню…) Но тут она, увы, обнаруживает, что кузен Диди, какой бы он ни был ветреный, глупый и красивый, по-прежнему производит на нее впечатление…

Проклятие. Она разволновалась.

Да, это правда, она сглупила со своим письмом блаженной недотроги, строящей из себя роковую женщину, но, во-первых, он не должен был его читать, во-вторых, он мог бы прямо с ней объясниться, вместо того чтобы доставать ее, используя бедняжку Розетту. (Розетта, кстати, тоже живой человек, причем самый что ни на есть настоящий, и у нее есть сердце, душа, слезы… ну и… и утки с индюшками.)

Какая мелкая месть… И что ж? Камилла любит его. А в любви она честна. Будь то любовь к Богу или любовь к подонку. Когда она любит, она не считается: она отдает все. А когда она донимала его тут давеча, в нашей сцене, своими мрачными размышлениями о любви, смерти, тлене и верности, то делала это вовсе не с тем, чтобы его подгрузить, а чтобы он ее успокоил.

Не вышло.

А поскольку она куда более зрелая, чем он, к тому же за него в значительной мере думает его член (как, интересно, его называли в то время? копье с бубенцами?), то он ни хрена не понимает из того, что она выливает на его голову, и принимает ее за бедную экзальтированную Мисс Ледышку, которой матушки-настоятельницы напрочь заморочили голову.

Короче, юному баронету явно многого не доставало…

Но ведь это Камилла Несравненная, и ради любви она готова проглотить любую обиду.

Да, из любви к Пердикану она уже даже согласна быть любимой без всяких гарантий, в свободном режиме. Высший класс, разве нет? Услышать такое, да еще и из ее уст… В этом она вся: честна до безумия. Она выглядит фригидной, но на самом деле все наоборот. Эта девочка как лава… Как извержение вулкана…

Она безумно любит саму любовь, поэтому-то она так уязвима. И вместе с тем так прекрасна…

Такие девчонки, как она, появляются раз в столетие, и, как правило, они плохо кончают.

Слишком большое напряжение, как говорится…

Они как лампочки, слишком мощные для имеющихся в продаже патронов, как бы они ни выкручивались, стараясь приспособиться, стоит зажечь – пф! – сразу вышибает пробки.

Да, потом, конечно, напряжение стабилизируется, все с облегчением переводят дух и возвращаются к повседневным делам, но для таких, как она, это конец: перегорают. Их слегка встряхивают – внутри у них что-то побряцывает: дзинг-дзинг – и выкидывают на помойку.

Так что же Камилла? Была ли она в действительности такой, как казалась, или и впрямь переела облаток?

Досталось ли ей от рождения слишком большое сердце, чтобы довольствоваться ширпотребным счастьем, или же кипящая лава застыла бы, наткнувшись на грязные носки старика Пердикана, забытые под стульчаком?

Все это было бы возможно узнать, лишь взглянув на выражение ее лица в день двадцатилетия их свадьбы, но игра окончена: этот кретин, этот папенькин сыночек до того доигрался, что бедняжке Розетте надоело ощущать себя главной проблемой в жизни двух богатеньких лоботрясов, которые день напролет пичкают тебя сладкими сказочками и тут же в грязных своих сапожищах и в душу залезут, и по головам пройдут, так что она за кулисой кончает с собой.

О, черт… Это уже не просто моветон, это портит весь праздник… Эй! Отменяйте банкет, тут гробовщик снимает мерки!

Прощай, любимый, клятвы, свадьбы, флейты, барабаны, пьеса окончена, публика расходится с неприятным осадком в душе.

Итог состязаний, по версии Франка: искания Камиллы и поступок Розетты – это одно и то же. В любви либо все, либо ничего.

Поскольку с любовью НЕ ШУТЯТ.

И точка.

Конец.

* * *

Я сейчас все это рассказываю в режиме супербыстрой перемотки, а тогда у нас с ним не один час ушел на то, чтобы разобраться в этой мешанине.

Ко всему прочему, Франк мне в конце концов признался, что эту пьесу автор написал после собственного неудачного романа, типа чтобы показать той, что его бросила, масштаб потери, и это еще больше укрепило меня в том неприятном чувстве, которое вызывало у меня такое разбазаривание жизни.

Во всем этом меня тяготило скрытое желание отыграться, преподнести урок. Я не отстаивала свою точку зрения – слишком сложно для моей маленькой головы, но про себя я сделала вывод: этот Мюссе, он был не особенно откровенен. Он использовал Камиллу в собственных интересах, а его интересы не имели ничего общего с любовью к Богу…

Я не настаивала, заметив, что еще немного, и Франк начнет меня презирать, потому что нельзя же все путать: искусство – не сплетни про то, кто с кем спит, но я… Ладно, у меня по французскому в среднем четыре балла из двадцати, так что уж лучше я помолчу, однако женщину, что кинула этого самого автора, я понимаю на все сто.

Да, да, да… Не шибко честный, этот поэт…

Так что вот… мы с ним спорили, и это бог знает сколько бы еще продолжалось, если бы Франк не взглянул на часы.

– Проклятье! – сказал он и резко встал: ему надо было спешить, чтобы поспеть домой к ужину. (У меня дома распорядок дня был… уф… более свободный…)

(Мальчик, который говорит «Проклятье!» и беспокоится о том, чтобы не дай бог не нарушить мамочкино расписание, – все это было очень непривычно… Все мне казалось странным, абсолютно все… На самом деле я там не столько роль учила, сколько открывала… новую для себя цивилизацию…) (Не так, как это делали первооткрыватели, а наоборот.) (В роли дикарки с костью в носу и в набедренной повязке из банановых шкурок, втихаря подсматривающей за белыми людьми.)

Сразу после того, как Франк посмотрел на часы, и начинается тот важный момент, о котором я хотела тебе рассказать. Это наш с ним разговор по дороге от Клодин (она же – бабушка Франка) (но мне она сама разрешила называть ее Клодин) до его дома.

И так как разговор этот очень важен и мне надоело использовать косвенную речь со всеми этими бесконечными «что», через которые не продраться, то я и перескажу его диалогом.

В духе Альфреда…

Тук! Тук! Тук! (Три удара гонга.)

Вжи-и-и-ик (Подымается занавес.)

Кхе-кхе-кхе… Хр-р-рынь… Фр-р-рынь… (Это старичье в зале откашливается и сморкается.)

Ля-ля, та-ти… та-та… (Музычка.)

Дорога

Болтовня Франка и Билли

Билли. На самом деле, это тебе надо было бы играть Камиллу…

Франк (аж споткнулся, будто подвернул лодыжку). Почему ты мне это говоришь?

Билли (которой плевать на его лодыжку). Ну, потому что… Потому что ты такого высокого о ней мнения! Раз так, то и защищай ее до конца! Я, может быть, и хотела бы вжиться в ее образ, но я не чувствую эту девицу… Я считаю, она слишком заморачивается… Эй, выучить всю ее болтовню для меня не проблема, слышишь? Просто мне больше нравится Пердикан…

Молчание.

Франк (голосом мадам Гийе). Тебе не надо становитьсяКамиллой, тебе надо просто ее сыграть…

Билли (собственным голосом). Отлично, надо сыграть? Так давайте поиграем! Мне вот больше нравится играть Пердикана. Мне было бы забавно сказать тебе о том, что если однажды мы разлюбим друг друга, то каждый будет волен заводить себе любовников до тех пор, пока твои волосы не поседеют, а мои не побелеют.

Молчание.

Франк. Нет…

Билли. Чего нет?

Франк. Нет, это плохая идея…

Билли. Почему?

Франк. Училка не просто так распределила роли, и мы должны делать, как она сказала.

Билли. Но… Но ей ведь наплевать, разве нет? Главное – какую сцену учить, а уж кто кого играет – неважно…

Молчание.

Франк. Нет…

Билли. Почему?

Франк. Потому что я мальчик и буду играть роль мальчика, а ты девочка, поэтому тебе – роль девочки. Вот так, все очень логично и просто.

Билли (которая плохо учится в школе, зато немножко разбирается во взрослой жизни, мгновенно чувствует, что задела его больное место, и, чтобы разрядить обстановку, меняет тон на игривый).Уважаемый, вам же не надо становитьсяКамиллой, вам надо просто ее сыграть!

Франк (ничего не говорит… улыбается… вот ведь забавная эта девица из Сморчков… замечает, что в кои-то веки у нее чистые волосы и на ней не эти жуткие тренировочные штаны, в которых она ходит круглый год).

Молчание.

Билли. Ладно… Ты не хочешь?

Франк. Нет. Я не хочу.

Билли. Ты не хочешь сказать от всего сердца что-нибудь типа: «Да что ты знаешь о любви, ты, свои колени поистерший о ковры, выслуживаясь перед своими любовницами?»

Франк (улыбаясь). Нет…

Билли. Тебе не хочется воскликнуть перед всеми: «Любить хочу, но не хочу страдать! Хочу любить любовью вечной!»

Франк (смеясь). Нет.

Билли (искренне взволнованная). Но вот уже два часа, как ты мне доказываешь прямо противоположное… Два часа ты убеждаешь меня в том, что она права… Что он ничтожество рядом с ней… Что любовь, это и впрямь так прекрасно, что с ней нельзя шутить, и все такое…

Франк (искренне взволнованный от вида искренне взволнованной Билли, ускоряет шаг и поднимает руки к небу). Но… Но это всего лишь пьеса! Это игра! Мы ведь не перед судьей выступаем и не перед комиссией по профориентации! Это театр, Билли! Это… это развлечение!

Билли (отвечает не сразу, тщательно подбирает слова, словно понимает, что ее истинная роль, единственная настоящая, которую она должна сыграть, это именно сейчас, а все остальное: Камилла, Розетта, Пердикан, Господь Бог, Мюссе, мадам Гийе, романтизм, романтическая жизнь, романтический театр, все олухи ее класса, вонючие граффити, до смерти обидные перешептывания за спиной, девочки, которые расходятся, стоит ей подойти, оскорбления, сплетни, плевки, разлетающиеся по ветру, мальчишки, не дающие ему прохода, истории о прошлогоднем учителе пластических искусств, все те грязные слова, которые навсегда останутся в памяти, сертификат об окончании колледжа, конец учебы, прямая дорога на завод, закрытые магазины, выставленные на продажу дома, будущее без перспектив и надежды, формуляр RSA [28]28
  RSA (Revenu de solidarité active, франц.) – социальное пособие малоимущим. (Прим. переводчика)


[Закрыть] уже в кармане, телевизор на полную катушку, ну и все прочее, так вот, все это чепуха по сравнению с тем, что она сейчас чувствует, поэтому она некоторое время молчит, перебирая в голове все то, чему ее дерьмовая жизнь уже успела научить, все, что ей довелось увидеть, услышать и пережить в Сморчках и окрестностях, все свои познания о человеческой природе, все, чему научили ее эти люди, живущие без веры и закона, без гордости и морали, без ничего; жестокие, глупые, пьяные и злые, без устали строгающие детей, на которых им глубоко наплевать, которых они учат пи́сать в пивные банки, едва успевая их опустошать, стрелять из карабина по новорожденным котятам и, не задумываясь, подтираться письмами из мэрии; они обкуривают их с самого детства табачным дымом, роняют пепел на их школьные тетрадки, бьют их по поводу и без и оставляют на ночь одних в холодном трейлере, когда хотят спокойно отдохнуть и потрахаться всем вместе, чтобы наделать новых детей, на которых им глубоко наплевать и т.д., и что…)

Франк (обеспокоенно). Молчишь… Ты на меня злишься?

Билли (еще не до конца разобравшаяся в своей голове, но – была не была – как обычно, решившая импровизировать). Нет, просто я… Я тебя не понимаю… И это на самом деле относится не только к тебе… Я говорю о тебе, но имею в виду не тебя, а… нечто большее… Это относится ко всем… Нечасто в жизни выдается случай высказать, что думаешь, да еще и хорошо все это сказать… Заранее подготовленными словами… Воспользоваться персонажем, которого кто-то выдумал, чтобы с его помощью втихаря передать что-то такое, что тебе кажется очень важным… Сказать, кто ты есть… Или кем бы ты хотел быть… Причем сказать это так, как тебе никогда бы не удалось самому, не будь у тебя под рукой уже готовых и таких красивых фраз…

Франк (?!?!).…

Билли. Но… уф… не делай такое лицо! Ты прекрасно видишь, что я с трудом подбираю слова! Не строй из себя такого же идиота, как я! Все, что я пытаюсь тебе сказать, это то, что если есть в тебе что-то, что может помочь… помочь жить… полной жизнью… что-то, что заставляло бы тебя дышать, вдохновляло бы до самой смерти… что-то, что было здесь до тебя и останется после… Да, что-то, что будет говорить о тебе после того, как ты откинешь копыта, что-то, что никогда тебя не предаст, так если это есть… уф… то какая тебе на фиг разница, какие там у тебя половые признаки?

Франк. Что, прости?

Билли. Да, да, ты прекрасно меня понял… Что я должна сказать? Член? Киска? Сиськи?

Франк (???). ???

Билли. Эй, ты меня подкалываешь или что? Ты не понимаешь, что я хочу сказать, или ты не хочешь понять? Девочка ты или мальчик – это имеет значение разве только для цвета спальни ребенка, для его одежды, игрушек, для парикмахерской – в смысле цены за прическу, при выборе фильмов, которые ты смотришь, или вида спорта, которым хотел бы заняться, или… ну я не знаю что! Есть вещи, в которых еще имеет значение мальчик ты или девочка… Но здесь… когда речь идет о чувствах… о том, что ты чувствуешь, что накрывает тебя изнутри прежде, чем ты успеваешь это осознать… то, от чего впоследствии будет зависеть вся твоя жизнь, типа того, как ты видишь свои отношения с людьми, кого ты любишь, до какой степени ты готов терпеть, прощать, биться, страдать и все такое, и что ж… нет, ну правда, ну какое отношение ко всему этому имеет твоя анатомия, спрашиваю я саму себя… Но и тебя, кстати, тоже… Если ты за Камиллу, ты на ее стороне, то почему тебе не наплевать, что ты мальчик, чтобы ее сыграть? К тому же ведь выступать нам не во Французской академии, а всего-навсего в гнилом классе гнилого колледжа одного маленького гнилого городка… Ну, что скажешь? Тебе не наплевать? Произнося вслух слова Камиллы, ты ничем не рискуешь, наоборот! Она крепкая девка! Она клевая! Она готова сломать свою жизнь ради своих принципов. Ты таких много знаешь? Я – ни одной… Так что с любовью не шутят, о’кей, но взамен успокой меня, со всем остальным-то нам можно шутить, или как? Или же всем – прямиком в монастырь, и нет проблем! Нет, ну правда, как же меня это бесит! Меня бесит весь этот бред, постоянно! Бесит! Твои отговорки про мальчиков и девочек… Говорю тебе сразу: это дерьмо. Не выдерживает никакой критики. Придумай что-нибудь другое.

Молчание.

Продолжительное молчание.

Франк. Театр – это не в Академии, это в «Комеди Франсэз»…

Билли (все еще взбешенная тем, что ей пришлось так глубоко забраться и так низко опуститься, чтобы в итоге так плохо выразить такие важные вещи). Плевать.

Молчание.

Франк. Послушай, Билли, знаешь, почему именно ты должна сыграть Камиллу?

Билли. Нет.

Франк (в восхищении оборачивается к ней). Потому что там есть момент, когда Пердикан в восхищении оборачивается к ней и говорит: «Как ты прекрасна, Камилла, когда глаза твои горят!»

На этом наш разговор был закончен. Во-первых, потому что мы подошли к его калитке, а во-вторых, потому что если Камилла после этих слов резко ставит его на место, напомнив, что ей больше нет никакого дела до его комплиментов, то я, поскольку мне впервые в жизни делали комплимент, я… я не знала, как реагировать. Правда. Просто не знала. Поэтому прикинулась напрочь глухой, чтобы ничего не испортить.

Потом он кивнул в сторону своего дома и сказал:

– Я бы, конечно, мог пригласить тебя зайти…

Я уже забормотала было: «О, нет, нет», но он меня перебил:

– …но я тебя не приглашаю, потому что они тебя недостойны.

И это уже, конечно, было совсем другое дело, куда важнее, чем вся эта болтовня Пердикана…

Это было как кровь, которой индейцы, вскрывая вены, скрепляют дружбу.

Это означало: «Ты знаешь, малышка Билли, несмотря на всю твою грубость и необразованность, я прекрасно тебя услышал – все, что ты тут сейчас объясняла, и, знаешь, я на твоей стороне».

Вот.

Ля-ля, та-ти… та-та…

Стоило Франку переступить через порог, как его обступили с расспросами – не скрывая любопытства и перемигиваясь с понимающим видом – о той девушке, с которой он шел по улице.

Ни уклончивый ответ Франка, ни его явное раздражение не испортили настроения его отцу, который в тот исключительный вечер за все время выпуска вечерних новостей ругался куда меньше, чем обычно.

Так хрупкий силуэт какой-то робкой замухрышки, которая питалась кое-как тем, на что хватало пособия, и которой предстояло сейчас протопать пешком три километра в сгущавшейся темноте, в то время как он брал себе добавку картошки, запеченной в сливках и посыпанной сыром, по крайней мере, на один вечер заслонил собою Великий Заговор, организацией которого с самого конца холодной войны – уж кто-кто, а Жан-Бернар Мюллер прекрасно это знал, будучи в курсе всех последних событий, – занимались франк-масоны, евреи и гомосексуалисты всего мира.

Явись Билли, и Запад был бы спасен. ( Прим. автора).