Текст книги "Душечка-Завитушечка (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Эрде Анна

Душечка-Завитушечка

Душечка-Завитушечка появилась на свет в особой области, простирающейся между редковатым смешанным Лесом и Пшеничным Полем. Местность эта, именуемая Опушкой, была отделена от Поля плотно утрамбованной дорогой, а от Леса непреодолимыми противоречиями. Между Опушкой и Лесом не сложилось тёплых родственных отношений. Лес издавна не желал признавать Опушку частью себя, а та в ответ на отторжение провозгласила свою независимость от Леса.

Первый росток Душечки-Завитушечки, нежный и робкий, показался в тени единственного на Опушке дерева. С точки зрения хвойно-лиственного Леса, здесь всё было не так, как надо, и дерево, выбившееся из общего лесного массива, тоже выросло не по правилам. На Опушке непонятным образом оказалась Ива, место которой было возле пруда, на худой конец у речки, но никак не тут, где и ручья-то приличного отродясь не пробегало.

Нововзошедшую Душечку-Завитушечку не волновали сложные геополитические проблемы Опушки, она простодушно тянулась к солнцу и радовалась каждой минуте бытия. Тянуться ей пришлось, двигаясь не вверх, а в сторону, уходя от Ивовой тени, и поэтому её сначала называли Болявкой лежачей, а позже Живучкой ползучей. Она изо всех своих силёнок стремилась к свету, цепляясь крошечными усиками за комочки земли, камешки, выступы корней. Когда верхушка её стебля, которую по причине горизонтального положения стоило бы называть передним концом, добралась, наконец, до освещённого солнышком места, Душечка-Завитушечка необыкновенно похорошела, и тут же засобиралась расцвести. Хорошенькие розовые бутончики стали появляться на её лежачем стебле, кривоватом и слабом.

Душечка-Завитушечка не знала, к какому семейству она принадлежит, и ей не у кого было расспросить про своё генеалогическое древо, но она не сомневалась в том, что, когда вырастет, станет благородным кустом. Лёжа на земле, находясь на самой нижней ступеньке иерархической растительной лестницы, она любила помечтать о своих будущих высоких и сильных стеблях, унизанными шикарными соцветиями. Душечка-Завитушечка немного освоилась на свету, и попыталась потянуться к небу, как это делали все опушечные травы и цветы. Попробовала раз, попробовала другой, третий, но ничего не вышло – она не сумела оторваться от земли. «Должно быть, я совсем ослабла, пока жила в тени. – Вздыхала Душечка-Завитушечка. – Вот если бы на первых порах мне оказали межвидовую поддержку! Я только приподнялась бы чуть-чуть, а уж дальше всё пошло бы естественным образом». Но никто не отзывался на её просьбы о помощи, все были заняты делами, какие обычно наваливаются в самом начале лета. Травы спешили расти и наливаться земными соками, цветы деловито распускались и готовились к главному событию своей жизни – перекрёстному опылению.

Население Опушки бестолково ликовало, возбуждённо шумело на ветру, тихими ночами, утомившись от событий, безмятежно засыпало. Только оставшаяся позади Душечки-Завитушечки одинокая Ива не разделяла всеобщего растительного энтузиазма, вздыхала и грустно шелестела листвой, да папоротники, обосновавшиеся по самой кромке Леса, сохраняли невозмутимость. Здесь одним только папоротникам была ведома тайна, откуда и куда они растут. Этим представителям одного из древнейших родов было доподлинно известно, что всё проходит, пройдёт и лето, и они не видели смысла в повседневной суете сует на Опушке.

Душечка-Завитушечка не слушала рассуждений мудрых папоротников, у неё и так с некоторых пор не получалось ликовать, безо всякой там философии – разрастающиеся травы с каждым днём всё беспощадней загораживали её от солнца. Бутончики Душечки-Завитушечки, уже набравшие цвет, не могли распуститься при таком положении вещей. Она имела все основания считать, что не живёт насыщенной жизнью, а влачит жалкое существование, причём влачит в буквальном смысле – по земле.

Тем не менее, Душечка-Завитушечка росла, и, стало быть, двигалась. Однажды она выбралась на тропинку, где её могла раздавить любая неосторожная или злонамеренная нога, но где было много солнца, так необходимого Душечке-Завитушечке. Жадно впитывая свет, она скоро смогла поднять поникшую, было, головку, и увидела невдалеке от себя Пшеничный Колос, которого шальным ветром занесло на их Опушку. Как он был прекрасен! Благородная красота Колоса поразила всё существо Душечки-Завитушечки. «Пусть меня заклюют птицы, – подумала она, – но я должна пойти и преклониться перед этим совершенным созданием природы». И без долгих рассуждений она повернула верхушку стебля в сторону одинокого красавца.

Душечка-Завитушечка, оказавшись рядом с сияющим на солнце Колосом, не стала сдерживать нахлынувших эмоций, а принялась без устали восхвалять его неисчислимые достоинства. Колос смущался, но в глубине стебля считал, что всё, что говорит ползающее возле него странное создание природы, в общем и целом соответствует действительности. «А она неглупа, – думал Колос, – а уж как мила! Душечка просто». Собственно, пшеничный Колос и начал называть её Душечкой. После того, как она выбралась из затенённого Ивой места, обидным именем «Болявка лежачая» её уже не звали, а вот грубоватое «Живучка ползучая» приклеилось надолго. Теперь она стала Душечкой, у неё появился друг, и не какой-то местный лопух, а залётный принц.

Колос давно присматривал близкое по духу существо, которому можно было поведать о своей великой миссии. Поразмышляв, Колос решил, что Душечка как нельзя лучше подходит на роль наперсницы. Так они сошлись. Колос открывал ей заветное – рассказывал, что в скором будущем он станет родоначальником Второго Пшеничного Поля, которое, вытеснив все местные сорняковые травы, раскинется на Опушке. Душечка обвивалась вокруг Колоса, распускала и распускала мелкие розовые бутончики, радостно ощущая себя подругой жизни выдающегося растения. Она млела от величия задумок Колоса, набиралась возле него ума, расширяла свой словарный запас, и неустанно окутывала его собой, вкладывая в это занятие всю преданность, на какую была способна. Всё больше проникаясь планами супруга, Душечка не замечала в нём перемен, не обращала внимания на то, что он ниже и ниже наклонялся к земле, не чувствовала, что его всё сильней шатает на ветру. А самому Колосу некогда было обращать внимания на столь приземлённые вещи – он был всецело поглощён подготовкой к великому служению. Но однажды, когда Колос в своих рассуждениях дошёл до пузырей земли, о которых не мог говорить без волнения, он вдруг остановился на полуслове, прохрипел «…воздуху …», сломался и упал на землю.

Душечка была безутешна. Она слабела и увядала, день и ночь оплакивая супруга. Росший неподалёку Крапивный Куст, хулиган и задира, которого все называли просто Крапивкой, был до глубины корней потрясён силой её скорби. Непривычно тихий и смущённый Крапивка пытался поддержать Душечку, но, конечно, у него это выходило неуклюже – ведь он был сорняком, а не высококультурным растением, вроде пшеничного Колоса. «Почему мир устроен так несправедливо? – Скорбно думала Душечка. – Вот этот, примитивно-крапивный, живёт себе и радуется. А он, прошедший через тысячелетнее культивирование, он, который мог осчастливить Опушку, не выдержал естественного отбора».

Крапивка, не оставлявший попыток утешить вдову, как-то раз случайно дотронулся до её тонкого стебелька своим листом – и Душечку обожгло! В этом дикорастущем чудовище ей внезапно открылась бездна брутального обаяния. А Крапивка замер в нерешительности – не мог понять, показалось ли ему, что эта элегантная, образованная, глубоко чувствующая дама ответила на его случайное прикосновение, или он всё же принял желаемое за действительное. Крапивка как можно непринуждённей, как бы дружески, погладил своим грубым листом один из розовых Душечкиных цветков, и – о, чудо! – сомнений больше не оставалось – она ответила ему едва заметным движением лепестков. События развивались стремительно: Душечка, не помня себя, обвивала Крапивкины стебли, постанывая от сладкой боли его жгучих ласк. Нежные усики цепко охватывали всё больше и больше крапивных веток, проникали в самые потаённые уголки куста – Душечка смело и страстно познавала своего возлюбленного. « Хочу, чтобы ты весь был мой, весь, весь!», – потеряв стыд, шептала она крапивным листам. А он жарко целовал её вьющиеся усики и говорил, задыхаясь от наслаждения: «Ух, какая ты клёвая! Завитушечка моя … Душечка-Завитушечка … ». Так она обрела своё полное имя, сохранившееся до конца её дней.

Первая безумная страсть без заметного переходного периода сменилась в их семействе громкими скандалами.

– Ты все соки из меня вытянула, паразитка! Ты меня душишь, душишь! – Орал на всю Опушку Крапивка. – Убью! Сожгу! Удавки кусок!

– Да как ты смеешь, сорняк несчастный?! Ты день и ночь Мать-Сыру-Землю благодарить должен за одно то, что я снизошла до тебя. Как же это я, вдова великого Колоса, могла попасться на твои уловки, неуч, тупица, грубиян?! Как я позволила себе заблудиться в твоих сладострастных зарослях?! Ах, как ты ловко опутал меня своими коварными утешениями! Я поверила, понимаешь, поверила, что смогу на тебя опереться, смогу притулиться к сильному мужскому кусту. – На повышенных тонах, со слезами, но не теряя достоинства окончательно, парировала она.

Бурные сцены сменялись столь же бурными примирениями, и Душечка-Завитушечка скоро начала находить особую прелесть в рваном ритме своей семейной жизни, считала, что у зашкаливающих эмоциональных перепадов есть свои плюсы – ими поддерживается острота любовных отношений. Но однажды утром, проснувшись как всегда поздно, Душечка-Завитушечка обнаружила своего Крапивку за необычным занятием. Он, присвистывая и тихо поругиваясь, озабоченно оглядывал свои побеги, стебли и листья.

– Капец, приехали. – Душечка-Завитушечка не любила, когда он использовал жаргонизмы, но ему на это сейчас было глубоко плевать. – Уделала ты Крапивку, зараза. Три стебля – всё, сожмурились, ещё четыре на ладан дышат, а про мою вялость в последнее время ты сама знаешь. Слазь. – Так лаконично закончив свою речь, Крапивный Куст начал методично отдирать от себя Душечку-Завитушечку.

Она ползала у него в корнях, обжигая лепестки, целовала основания стеблей, поливала землю росой, умоляла, заклинала – всё было бесполезно, Крапивка равнодушно взирал на страдания бывшей супруги.

– Мой милый, что тебе я сделала?! – В голос рыдала Душечка-Завитушечка, не стесняясь соседей. – Май дарлинг, май дарлинг! Прости, если я провинилась перед тобой! Всё будет так, как ты захочешь, я даже кислород без твоего позволения выделять не посмею. Дай мне ещё один шанс!

– Не дам. Отвали. – Холодно ответствовал Крапивный Куст. – Я жить хочу. А ты, змея, меня в землю вгоняла.

И на глазах несчастной Душечки-Завитушечки он принялся внаглую флиртовать с Пижмой, прямой, как палка, сильной и независимой.

– Надо иметь хоть какое-то уважение к себе. – Неодобрительно говорили Душечке-Завитушечке окружающие травы. – Пойми же, наконец: не нужна ты ему стала. Что тут поделаешь? Не ты первая, не ты последняя.

– Я не могу без него жить! Люблю его! Умираю без него! – Стонала Душечка-Завитушечка, не находя в себе сил отползти от Крапивного Куста.

Тем не менее, жизнь шла своим растительным чередом: продолжали удлиняться, а, стало быть, двигаться, многочисленные стебельки Душечки-Завитушечки. Она сильно разрослась, разветвилась на крапивном этапе своей биографии, и теперь всю эту роскошь, густо покрытую розовыми цветочками, хочешь не хочешь, а необходимо было куда-то пристраивать. «Не хочу больше разочарований, я их просто не смогу перенести. Нет уж, сыта по горло романтическими бреднями. – Печально размышляла Душечка-Завитушечка. – Да мне и не нужен никто, я вполне самодостаточная особь».

Только она так подумала, как заметила нечто совершенно необычное – светящийся на солнце очаровательный розово-сиреневый шарик. Оглядевшись, Душечка-Завитушечка увидела множество таких же пушистых шариков, живописно разбросанных по непривлекательной и жёсткой на поверхностный взгляд зелени. Перед ней предстал Репейник, опушкинский изгой и мизантроп. «Это вам не Крапивка, инфантильный и легковесный апаш лесного предместья. Репейник по-настоящему крут. Вот таких я и называю коротким и ёмким словом «мачо». Он ни на кого здесь не похож, он иной. Как и я». – Всё сильней воодушевляясь, думала Душечка-Завитушечка, а вслух произнесла:

– Чудесный денёк сегодня, не правда ли?

– Ползи мимо, Живучка. – Процедил Репейник, знавший только её девичье имя.

Когда-то, будучи совсем юным и открытым миру, он позволил себе потерять покой из-за крошечных розовых буточиков Живучки ползучей, в ночной тиши сочинял неумелые, но искренние стихи с одними только точками после буквы «л». Но она не ответила на чувства влюблённого по самые корни Репейника, мало того, посмеялась над ним и обозвала лопухом. Теперь, когда он стал тем, кем стал – лишённым сентиментальности мощным и суровым кустом, заигрывания Душечки-Завитушечки не сработали.

– Ах, если бы молодость знала! – Всхлипывала Душечка-Завитушечка. – Я была слишком неуверенной в себе, слишком зависела от общественного мнения, и не посмела признаться в своей любви даже самой себе. Боялась, что выпаду из социума, если свяжу свою жизнь с Репейником – ведь тебя не признавало опушкинское общество. Поверь, я стала другой, теперь мне хватает мудрости, чтобы оценить тебя по достоинству.

Душечка-Завитушечка не лукавила, она теперь искренне верила, что настоящая любовь встречается лишь один раз за лето. А она не разглядела в Репейнике свою половинку, проползла мимо! Она уже не сомневалась в том, что именно из-за этой ошибки молодости на её долю выпало так много жизненных испытаний.

– О, как ты красив, проклятый! – Задыхалась Душечка-Завитушечка, и робко тянулась усиками к Репейнику.

***

В середине августа Опушка являла собой совсем не то сборище малоразличимой и полной энтузиазма ярко-зелёной поросли, каковой она представала взору в начале лета. Теперь одни растения отсвечивали благородным малахитом, другие выглядели помятыми, даже пожухлыми, кто-то вырос выше всех прочих, можно сказать, вознёсся над травой, остальные непритязательно готовились стать силосной массой. Едва ли не половина Опушки покрылась крапивными зарослями – Крапивка нагло, без оглядки на мнения окружающих, захватывал жизненное пространство. Пижмы тоже наросло значительно больше, чем требовалось для поддержания почвенного баланса. Крапивка и Пижма вытеснили к самой дороге Ромашек, Васильков, Иван-Чаев, прочее разнотравье. На фоне неравномерно распределённого ареала обитания только два растения погибли окончательно и бесповоротно. Пушистые шарики Репейника сжались в серые колючие комочки, его листья почернели и свернулись, стебельки Душечки-Завитушечки, обвивающие её мёртвого друга, превратились в сухие жёсткие прутики.

– Они жили долго и счастливо, и умерли в один день – день-день. – Звенели романтичные Колокольчики.

– Они нашли друг друга! – Хохотал Крапивка. – Она задушила Репейник в своих объятьях, а он насмерть прицепился к ней и утащил за собой в царство Соломы.

– Какой циничный взгляд на истинные растительные ценности! – Вознегодовали Колокольчики. – Это вечная любовь-бовь-бовь!

– Вечная любовь! – Тихонько шептали Незабудки и прислонялись друг к другу голубыми головками.

– Вечная любовь! – Пронеслось над всей Опушкой.

–И всё с весною оживает вновь. Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! – Неожиданно прозвенели стихами Колокольчики.

– Восхитительно! Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! – Заволновались под ветерком травы.

Только папоротники молчали. Они знали, что ничего вечного нет, и не может быть на Опушке. Ива, как обычно, вздыхала о чём-то тонкими ветвями. Если кто-нибудь хоть раз прислушался бы к Иве, смог бы разобрать в шорохе её листьев нечто совершенно несуразное: «… мечтать – о Ниле, радоваться – луже … по-верблюжьи».