Текст книги "Звезды-свидетели"

Автор книги: Анна Данилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

А кто хочет окунаться в негатив? Но нельзя ведь жить вот так, не обращая внимания на существующее рядом с тобой зло! Как там сказала лже-Нина: «Понимаешь, в жизни очень много зла». Конечно, после того, что с ней произошло, она все воспринимает иначе, более болезненно и обостренно. И психика у нее явно расстроена. Возможно, она на самом деле убила свою мачеху.

Мачеха! Как же он не спросил у Рубина про мачеху?!

Герман написал:

«Лева, пожалуйста, спроси у нашего общего знакомого, кто такая Маргарита Вощинина, она должна быть зарегистрирована на Цветном бульваре».

«У тебя сразу две женщины живут?» – мгновенно возникла ответная строчка.

«Нет. Ее сожителя зовут Роман. Эту Маргариту вроде бы отравили ядом».

«???»

«И еще: Вадим Борисов и Андрей Вербов».

«Кто эти люди? Почему они тебя интересуют?»

«Лева, пока не могу сказать. Наведи о них справки».

«Но бывают же однофамильцы».

«Что-то подсказывает мне, что они проходят по одному делу. Если, конечно, проходят».

Герман подумал, что трупы могли еще не найти.

«Да, Вадим Борисов мог быть мужем Нины Вощининой», – добавил он.

«Господи, Гера, чем ты занимаешься?! У тебя на носу такая интересная работа, а ты по уши вязнешь в дерьме! Срочно надо раскапывать дорогу к твоему дому, пока тебя там не укокошили! Вот черт!»

«Пока. Я не могу больше писать».

Он солгал Рубину, чтобы не читать гневных строк Левы о том, какой он дурак. Он и сам все о себе знает!

Он слышал, как Нина в кухне моет посуду. Потом она притихла, и Герман даже представил себе, как она сидит одна, за столом, у окна, смотрит в темноту и думает о чем-то своем – о том, чего ему, человеку постороннему, не понять. Во всяком случае, сейчас.

Возможно, он бы и проникся к ней сочувствием, если принять во внимание обстоятельства, заставившие ее выстрелить в своего мужа и его друга, но, когда он узнал, что девушка выдает себя за погибшую женщину, чувства его к ней охладели. Да что там – он стал бояться ее!

Однако на кухне было так тихо, что он подумал: может быть, с его гостьей (хотя какая она гостья?!) что-то случилось? Словом, ему захотелось заглянуть в кухню. Он встал, открыл дверь и увидел картинку, представившуюся ему – она сидела спиной к нему, за столом, облокотившись о спинку стула, и смотрела в окно. Если учесть, что стекло было по всему периметру залеплено снегом и по центру окна поблескивало пятнышко ночной стеклянистой фиолетовости, то получалось, что девушка сидит и смотрит просто в одну точку…

– У тебя все в порядке? – спросил он и закашлялся, за что ему стало страшно стыдно.

– Да, да, не волнуйся. У меня все в полном порядке, не считая нескольких трупов… и одного предательства, которое и предательством-то и не назовешь. Так, ошибка.

– Мне постоянно кажется, что с тобой в любую минуту может что-то случиться. Ну, например, сердечный приступ.

– Нет-нет, не переживай. Просто я думаю, как буду жить дальше.

– Если я оставлю дверь приоткрытой, так, чтобы видеть тебя, а сам буду играть на рояле, я не помешаю тебе?

Ну не дурак ли он? В собственном доме задавать такие вопросы?! Это как же нужно себя не уважать!

– Да. Конечно. К тому же это твой дом. – Последние слова она произнесла с каким-то особым чувством.

Герман, оставив дверь приотворенной, сел за рояль. Теперь он видел эту картинку словно в раме – девушку, сидевшую в задумчивости перед слепым заснеженным окном. О чем она думает?

Он принялся наигрывать самые разные мелодии. Смешивал их, сочинял на ходу вариации на заданные им самим темы, варьируя и изменяя мотивы, пересыпая их сложными аккордами и внезапно переходя из минорной гаммы в мажорную и наоборот. Но минорных тем было все равно больше, и они рождались из образа очень странной, быть может, запутавшейся в своей собственной жизни девушки, которую случайно приютил у себя немолодой уже, но и не старый еще композитор. И никаких ассоциаций с бунинской повестью, конечно, в это время в его голове и душе не возникло. Он был всецело поглощен своими мыслями и чувствами о Нине. О лже-Нине. Она представлялась Герману героиней сложного психологического романа (или фильма), может быть, даже триллера. Что он знает о ней, кроме того, что она сама о себе рассказала? Да ничего! Хотя фантазии ему было не занимать, и он мог свободно распоряжаться вымышленным прошлым своей гостьи. Странное дело, думал он, когда она молчит, не озвучивает свои страшные мысли о необходимости наказывать зло таким же злом, то кажется ему чуть ли не романтической героиней. Может, попросить ее подольше молчать, до тех пор, пока не расчистят снег и у него не появится возможность уехать в Москву?

Но нет, она не станет молчать. Она же специально выбрала в качестве жилетки, куда можно поплакаться, именно его – мягкого, уступчивого человека с тонкой душевной организацией, такого, который никогда не выставит человека за дверь и не выдаст его милиции. Хотя она в нем сильно ошиблась! И первый шаг предательства по отношению к ней он уже совершил, сообщив Леве кое-какие подробности о своей гостье. Кто знает, вероятно, в одно прекрасное утро они проснутся от шума тракторов, расчищающих дорогу. Появятся люди в форме и уведут под белые ручки девушку с кротким именем Нина. Чужим именем.

Так, раздумывая и продолжая что-то наигрывать, он увидел, как спина Нины вдруг напряглась, она выпрямилась, потом сначала повернулась, встретилась взглядом с ним, затем поднялась, сделала несколько шагов по направлению к нему и остановилась в дверном проеме, подняв руки и сцепив их на затылке:

– А что это ты только что играл? Мелодия была такая… очень красивая и невыразимо грустная. Откуда она? Из какого кинофильма? Не скажу, что я это где-то слышала, но мелодия удивительная.

Она смотрела на него, лицо ее было заплакано, уголки губ опущены, волосы растрепаны. Она была так несчастна в эту минуту, что Герман даже пожалел о том, что написал о ней Рубину. Шутка ли – убить трех человек?!

– Так бы и слушала… – прошептала она. – Ведь это твоя музыка?

– Вот эта? – Он повторил то, что его пальцы, казалось, сами наигрывали.

– Ну да! Очень красивая мелодия. Представляю, как она будет звучать с оркестром. И если главную тему отдать флейте… Я вообще очень люблю флейту.

Герман, абстрагировавшись на несколько минут, быстро, по профессиональной привычке, записал мелодию на листах нотной бумаги. У него чуть не вырвалось: вот спасибо тебе за очередной шедевр!

– Ты читала «Митину любовь» Бунина?

– Да. Очень красивая и вместе с тем трагическая повесть. Бунин, я думаю, очень любил женщин, раз так описывал их.

– Мне поручили написать музыку к фильму, к экранизации этой повести Бунина – «Митина любовь».

– Здорово! Можно себе представить, какая это будет красивая музыка. Я, конечно, не музыкант, но, думаю, основных мелодий должно быть три – тема любви Мити к Кате, темы Кати и Мити и, конечно… да, это уже четвертая, но, скорее всего, видоизмененная, с трагической краской, – тема любви, переходящей в смерть.

– Да, я тоже так думаю, но у меня пока нет возможности перечитать Бунина. Вернее, нет настроения. Разве ты не понимаешь, чем забита моя голова?

– Боишься меня? – Глаза ее сверкнули холодным блеском, и Герману вновь стало не по себе. – Да пойми ты – кто-то же должен бороться со злом!

– Что ты заладила: зло, зло! А то, что ты прибилась ко мне, влезла в мою жизнь и мешаешь мне, угрожаешь привлечь меня чуть ли не в соучастники… Это разве не зло? Такое тебе в голову не приходило?!

– Я могла сказать все, что угодно, лишь бы ты не отказался приютить меня у себя. Но реального-то зла я же тебе не сделала. Я даже помогаю тебе! Вот – готовлю, завтра утром примусь за уборку. Говорю же, буду сидеть тихо, как мышка.

– Да и так вокруг тишина такая, что уши закладывает.

– А я бы так не сказала. В доме постоянно звучит музыка, и она мне очень нравится. Ты очень, очень хороший композитор! И с Буниным у тебя тоже все получится. Знаешь, я бы и сама перечитала Бунина.

– Какие проблемы? Скачай из Интернета и читай себе на здоровье!

– Хорошо, я так и сделаю. Хоть отвлекусь от своих мыслей. Конечно, ты можешь меня осуждать, но ты никогда не жил в одном доме с человеком, точнее, не с человеком, а с законченным наркоманом. Так вот, Герман, поверь, наркоман – это не человек. Это – монстр! Чисто внешне он все еще кажется тебе братом, ведь его лицо не сразу меняется. Но по его поступкам ты вдруг начинаешь понимать, что это какой-то оборотень, дьявол, что он и есть настоящее зло! И он за деньги готов убить тебя, отравить, зарезать, пристрелить, повесить… Собственно говоря, так оно и было! Узнав, что у меня появились деньги от продажи дачи, он пришел домой уже не один. Нет, ты только послушай! Ему было мало того, что, пока я была на работе, он вытащил из дома все, что только можно было вынести, вплоть до моего белья! Он загнал мои французские лифчики нашей соседке! Так вот. Он пришел со своим другом, и в руках у него был пистолет. Он направил его прямо мне в сердце и говорит: «Отдай деньги, иначе пристрелю!»

Герман почувствовал, как холодеют его руки на клавишах…

8

Ночью он не спал. Знал, чувствовал, что за стеной, в его спальне, Нина тоже не спит. Теперь, когда она призналась ему в том, что убила и собственного брата, сымитировав передозировку, а попросту – вкатив ему лошадиную дозу героина, в результате чего он умер, Герман уже не сомневался в том, что она сумасшедшая. Поэтому решил вести себя с ней так, словно он верит каждому ее слову.

Рубин около полуночи прислал ответ на его вопросы, связанные с личностями так называемого мужа «Нины» и его друга – Вадима Борисова и Андрея Вербова.

«Старик, может, ты еще не спишь? Короче: Вадим Борисов, предприниматель, 1983 г.р., был женат на Нине Яковлевне Вощининой, 1985 г.р., выбросившейся из окна в прошлом году. Его друг, тоже предприниматель, Андрей Вербов, 1980 г. р. Словом, Гера, в июле прошлого года их обоих нашли застреленными на даче Вербова, в Подмосковье, в местечке под названием Солнечная Поляна. Гера, ты где? Ты жив ли, мой друг? Твою мать!»

Рубин был в Сети, поэтому Герман с разрывом в сорок минут ответил ему, барабаня по клавишам дрожащими пальцами.

«Лева, это черт знает что такое! Убийцу нашли?»

«Гера, ты жив! Слава богу! Убийца не найден, но предполагается, что этих двоих пристрелил возлюбленный Нины Вощининой – и сразу же после того, как она покончила с собой, скрылся, его до сих пор ищут. У следствия есть версия, что этой Вощининой ее муж и его приятель устроили групповуху, после чего она и покончила с собой, выбросившись из окна высотного дома».

«А что про Маргариту Вощинину?»

«Ничего. Но была некая другая – Маргарита Сомова, с Цветного бульвара. И у нее действительно был сожитель, Роман Ковальчук. Труп этой женщины нашли в ноябре прошлого года в квартире, где она жила со своим сожителем. Ее отравили. Роман Ковальчук до сих пор находится под следствием».

«?!»

«Там темное дело. За месяц до этого убийства таким же образом была отравлена в кондитерской падчерица Маргариты Сомовой – Елена Сомова. У следствия сложилось мнение, что и падчерицу, и мачеху убил нигде не работавший Роман Ковальчук, чтобы завладеть квартирами на Цветном бульваре и Трубной улице. Но я это так, схематично излагаю. Послушай, Гера, я бы тебе позвонил, но понимаю, что ты не можешь разговаривать, чтобы не привлекать внимание. Что с тобой происходит? Кто эти люди?! И какое они имеют отношение к той женщине, которая у тебя сейчас находится?»

«Хотел бы и я это знать».

«Наверное, глупо спрашивать, читаешь ли ты Бунина?»

«Начал».

«Ну и снегопад! И надо же было такому случиться!»

«Лева, я устал, хочу спать».

«Я буду молиться за тебя. И еще – читай Бунина!»

Он отключил Интернет. Подумал – неплохо бы, если Нина все-таки заснет, выкрасть у нее пистолет.

И вдруг он вспомнил о пузырьке с ядом! А если она и его отравит?! Какой же он идиот, что согласился приютить у себя эту преступницу! Или сумасшедшую? Он теперь уже и не знал. Рубин, всемогущий Рубин со своими связями, сумел собрать информацию по тем делам, к которым его незваная гостья могла быть причастна. Или же она все это нафантазировала? Мало ли какие психические отклонения у нее могут быть? Возомнила себя погибшей Ниной Вощининой, примеряла на себя ее трагическую судьбу… Не зря же она все пыталась донести до него ту крайнюю степень унижения, которую могла бы испытать она в том случае, если бы ее изнасиловал муж и его приятель! «…если бы я, повторяю, оказалась женщиной с более тонкой и ранимой душой, не вынесла бы изнасилования и выбросилась из окна…»Это могло означать только одно – Нина, вернее, лже-Нина была знакома – или откуда-то узнала историю настоящий Нины Вощининой! Возможно, она знала эту историю не понаслышке. Быть может, она вообще работала следователем по этому делу, или была (и является до сих пор) женой следователя? Или жила где-то по соседству. Словом, каким-то образом у нее даже оказался паспорт этой несчастной женщины. И ладно бы одна история! Так еще и новое убийство – «Маргариты с Цветного бульвара»! Мачехи. Вот только фамилия этой Маргариты не Вощинина, а Сомова.

Очень странная история!

Герман был совершенно сбит с толку. Он, прислушиваясь к тишине, все же заставил себя подойти к двери, ведущей в спальню. Стучать не стал. Он лишь медленно и очень осторожно повернул ручку и, когда она опустилась до предела, надавил на дверь, и она поддалась. Образовалась небольшая щель, в которую он увидел кровать и лежавшую к нему спиной, свернувшуюся калачиком под одеялом девушку. Понять, спит она или нет, было невозможно. Сумка стояла в нескольких шагах от него, и ему надо было бы лишь совершить несколько проворных движений, чтобы схватить ее и втащить в гостиную. Даже если Нина не спит и все слышит, он все равно успеет опередить ее и забрать сумку. И скажет ей, что у него не было другого выхода, он возьмет лишь пистолет и яд, а деньги вернет. Но так, во всяком случае, он будет спать спокойнее.

Но она не проснулась. Он схватил сумку, унес ее в ванную комнату, заперся там и, присев на корточки, принялся изучать ее содержимое.

Деньги… Много. И, хоть он и не эксперт, но они очень похожи на настоящие. Есть и новенькие пачки, есть и с потрепанными купюрами, потемневшими. И банковские пачки, и просто деньги, перетянутые цветными тонкими резинками.

Сбоку, в отдельном кармане сумки, лежал пистолет. Герман, обернув руку полотенцем, достал его и плотно завернул в это же полотенце. Тяжелый белый ком с пистолетом он сунул в корзину с бельем. Нашел он и пузырек с предполагаемым ядом. Так же, обернув руку уже другим полотенцем, спрятал пузырек за унитаз. Оказалось не таким уж легким делом придумать, куда понадежнее засунуть эти орудия преступления.

Сумку с деньгами он вернул на место. Задержался на мгновение – Нина ровно дышала, вероятно, она в самом деле спала.

Ну вот, теперь он хотя бы не станет бояться за свою жизнь. Но все равно находиться под одной крышей с явно неадекватным человеком опасно.

Герман постелил белье, выключил свет, улегся и задумался: что его ждет дальше? Может, все-таки не рисковать, попросить Рубина организовать расчистку дороги? Или же ему самому следует связаться с администрацией поселка Киселево и попросить за вознаграждение расчистить снег на лесной дороге? И когда все это устроится, он попросту сбежит отсюда? Но тогда надо заранее подготовиться, раскопать снег перед воротами гаража и саму дорожку к воротам. Уж это-то, кроме него, никто не сделает. И что дальше? Он сбежит, а как же его куры? Они замерзнут, умрут от холода и голода.

А если поговорить с этой «Ниной» по душам и выяснить, что ей от него нужно? Можно же ей предложить просто пожить одной в его доме, пообещав никому о ней ничего не рассказывать! Ведь главное для нее – спрятаться от тех, кто разыскивает убийц. Но ведь убийства Вадима Борисова и Андрея Вербова произошли в прошлом году! Так почему же она ищет укрытия именно сейчас? И кто знает, так ли уж она виновна в этих убийствах? Может, и пистолет вовсе не ее? Может, она просто излишне впечатлительная особа?

У Германа голова шла кругом. Одно его радовало – он успел записать ноты целых трех музыкальных тем для будущего фильма. И удивительно, что они рождались в таких тяжелых, нервных условиях, вместо того чтобы возникнуть в его сердце чуть раньше, когда он жил один и его не волновало вообще ничего, кроме собственного творчества. Сейчас же, когда его жизни угрожала реальная опасность, вместо того чтобы начать активно действовать – настаивать на том, чтобы Рубин организовал расчистку лесной дороги и окончательно вызволил бы его из снежного плена, а заодно и избавил от этой странной особы, – Герман позволял ей спать в его постели, выслушивал ее очередные дикие признания и сходил с ума от страха за свою жизнь.

Он то жалел себя за свою мягкотелость и трусливость, то презирал. Он осознавал – женщин он как не понимал, так и не сможет понять никогда. Они наверняка представители какой-то другой цивилизации, другого разума, и все в них принципиально отличается от внутреннего устройства мужчин.

У него не складывались отношения с женой. С самого начала их супружеской жизни. Если прежде она восхищала его абсолютно всеми своими качествами и он просто жизни не мог себе представить без нее, да просто в ее присутствии превращался в дурака, то потом все это куда-то подевалось.

Вероника была очень красива, женственна, может быть, в чем-то глупа, но ему так нравилось иметь ее как бы в своей собственности, видеть ее каждый день, обнимать, любоваться ее телом, гладить по волосам. Удовольствий от жизни с ней было миллион! Он сам себе напоминал тогда человека, выгодно приобретшего некую дорогую и очень красивую вещь, которая нравилась ему все больше и больше. Если до брака он видел ее лишь одетой – они гуляли, ходили в гости, в рестораны, на танцы, целовались в парке на скамейке или обнимались, сидя на последнем ряду кинотеатра, – то теперь у него появилась возможность видеть ее в нейлоне и кружевах, с распущенными волосами, чувствовать ее нежное тело, вдыхать запах ее теплых волос. Она готовила ему еду, стелила постель, гладила его рубашки. Они вместе куда-то ездили, путешествовали. Он пришел в себя, лишь поняв, что запустил свою работу и из жизни исчезли та тишина и покой, при наличии которых он только и мог рождать музыку. У него появилось много новых удовольствий, наслаждений и радостей, но исчезла музыка. Его музыка! Он словно бы предал ее. Он садился за рояль, но не мог сосредоточиться. Присутствие Вероники начало его нервировать. Шелест ее шелкового халата, когда она проходила мимо него с чашкой кофе, чтобы расположиться на диване перед телевизором, сводил его с ума. Ее возня во время уборки квартиры, звуки и запахи, доносившиеся из кухни, которые вроде бы должны были благоприятно действовать на него, поскольку здесь теперь поселилась женщина, обязанная поддерживать чистоту в доме и готовить еду, раздражали его невыносимо. Он вдруг понял, что потерял свободу и самостоятельность. Теперь, прежде чем куда-то отправиться (да хоть к Рубину на коньячок или на преферанс в теплую компанию близких друзей), он должен чуть ли не отпрашиваться! И это при том, что ему-то было (положа руку на сердце) глубоко безразлично, как проводит свой день Вероника. Быть может, потому, что он доверял ей и верил – она любит его, а может, и в самом деле в ее отсутствие он просто отдыхал или пытался представить себе: ничего не было, этот брак с нею ему просто приснился. Вот если можно было бы совместить обе эти жизни – ту, которой он жил прежде, занимаясь музыкой и общаясь с теми людьми, кого он любил и с кем ему было интересно, и ту, в которой он жил бы с неназойливой Вероникой, удовлетворявшей все его скромные желания, – вот тогда он, вероятно, был бы вполне счастлив. Но жизнь-то одна, и отравлена она оказалась именно любовью и постоянным контролем со стороны его жены. Он растолстел, стал много спать, а вечера и вовсе проводил под мягким боком у жены, под негромкий звук телевизора. Жизнь его как бы приостановилась, и что ему следовало бы сделать для обретения прежней жизненной бодрости и энергии, своей творческой потенции, он не знал. Вернее, знал, но боялся сказать об этом Веронике.

А потом вдруг случилось то, чего он никак не ожидал. Их общий знакомый, очень скромный человек, талантливый композитор и скрипач, Миша Гурин, отчаянно влюбился в Веронику. И практически на глазах у их общих знакомых, на вечеринках и банкетах, повсюду, где собиралась их компания, он чуть ли не открыто стал приударять за ней. Постоянно крутился возле нее, за столом усаживался рядом с ней, ухаживал. Подливал ей вино, «обслуживал» ее тарелку, чистил яблоки, дарил ей тайком какие-то мелкие подарки, старался поймать ее руку, когда появлялась такая возможность, танцевал с нею. Германа это забавляло, но не более того. Он ждал – вот-вот появится ревность, но так и не дождался. Больше того, он все чаще и чаще представлял себе, что это не он, а Миша – муж Вероники, а он сам, Герман, посматривает в ее сторону, как бы оценивая и решая для себя: а не отбить ли у друга жену? Но и из этой игры ничего путного не вышло. Не ревновал он ее ни к Мише, ни к кому-либо другому. И это несмотря на то, что Вероника считалась женщиной на редкость красивой и умной.

Однажды она не выдержала и упрекнула его:

– Герман, ну неужели ты нисколько меня не ревнуешь?

Была ночь. Они лежали под одним одеялом, прижавшись друг к другу, и Герман, уныло припоминая прошедший день, в очередной раз констатировал, что время прошло бездарно. Они ходили с женой по магазинам, покупали ей какие-то сапоги и кофточки, потом зашли в гости к их общей знакомой, собиравшейся рожать в одиночку, не имея мужа (Вероника, непонятно чего стыдясь и сильно краснея, сунула подруге конверт с деньгами). Потом они поужинали в ресторане, затем пили чай у ее родителей, и вот – вернулись домой. Он принял душ, лег и собирался уже сделать вид, что спит, как Вероника, войдя в спальню, еще чуть влажная после душа, благоухавшая новой туалетной водой, включила лампу, растолкала его, обняла, словно обвила, своими ногами-щупальцами, и задала ему этот явно мучивший ее вопрос.

– А ты хотела бы, чтобы я тебя ревновал? – Он изо всех сил старался быть вежливым и нейтральным. Он очень боялся ее обидеть.

– Ты же видел вчера, у Барышевых, как он танцевал со мной, как прижимал к себе! Это все заметили. Он совсем потерял голову, этот Гурин!

– Но он же любит тебя, это очевидно.

– И тебе не хочется набить ему морду?

– Вероника!

– Что – Вероника? Ты ведешь себя неестественно! Мужья не должны себя так вести, когда у них из-под носа уводят жену.

– А он уводит тебя?

– Да он спит и видит, чтобы я стала ЕГО женой! Он постоянно твердит мне, что не может без меня жить и готов даже поговорить с тобой, чтобы ты отпустил меня… И все в таком духе. Говорю же, он сошел с ума!

– А ты… что ему сказала? – Герман повернулся и заглянул ей в глаза. Они блестели каким-то новым блеском. И щеки ее пылали, видно было, что этот разговор дается ей нелегко. Да, она на самом деле была очень хороша. И он вдруг обнял ее с таким, чувством, словно обнимает чужую жену. И это чувство было намного сильнее того, какое он испытал бы, точно зная, что это – его жена. Словом, он и сам запутался в своих чувствах. Но, представив себе, что в любую минуту в спальню может войти ее «настоящий» муж, Миша Гурин, он невероятно возбудился.

– Гера. Я же вижу, как раздражаю тебя! Ты перестал писать музыку, у тебя, даже если ты сидишь дома целый день, нет времени для меня. Ты остыл ко мне.

– Вероника, дорогая, но я такой, какой я есть!

И вдруг она разрыдалась. Отвернулась от него и сделала вид, что не заметила его возбуждения. Она хотела любви, которой не находила в нем. И что было делать?

Он прижался к ней, обнял со спины и сказал ей в самое ухо:

– Если ты выйдешь замуж за Гурина, я пойму тебя.

Она резко повернула к нему свое мокрое от слез лицо, и он вдруг понял: все те полгода, что они прожили вместе, он заставлял ее страдать. И вместо того чтобы любить ее или хотя бы чувствовать к ней благодарность за ее любовь, ласку и заботу, он постоянно вынашивал в себе планы как бы избавиться от нее. И всячески оправдывал это свое желание.

Ему захотелось обнять ее и попросить прощения, но даже на это у него не хватило мужества.

– Не плачь, – сказал он и провел пальцами по ее мокрой от слез щеке. – Успокойся, и давай спать. Утро вечера мудренее.

– Не думаю, что я усну! Мне нужно подумать, как я буду жить дальше, – тихим голосом, всхлипывая, проговорила она, и Герману стало ее так жаль, так жаль, что он пожалел сто раз о том, что вообще поддержал ее разговор и дал ей понять: он не будет против, если она бросит его и выйдет замуж за Гурина.

На следующий день она тихо собрала вещи и ушла.

Это потом, когда она уже жила у Гурина и ходила, счастливая, сначала со своей первой беременностью, а потом и со второй, он решил, что поступил правильно и даже благородно, отпустив ее. Но в самые первые дни после ее ухода он мучился невыносимо – чувством стыда перед женой. Даже вернувшееся к нему ощущение свободы не радовало Германа. А Рубин и вовсе обозвал его свиньей.

Тишина в квартире, буквально обложившая его со всех сторон после ухода Вероники, тоже, как ни странно, нервировала его. И, хотя он знал, что жены дома нет, она сейчас привыкает к другому мужчине, все равно подсознательно он ждал этих домашних, семейных звуков: шума стиральной машины, шипения котлет на сковородке, звяканья посуды, хрипловатого голоса Вероники, когда она напевала какой-нибудь шлягер.

Больше с тех пор никто в его квартире не жил. Время от времени он привозил к себе женщин, но потом так же и увозил или давал им деньги на такси. Он не хотел, чтобы в его постели ночевали чужие женщины! Родной была Вероника, но он «подарил» ее Гурину. Все, на этом его попытки создать новую семью и обзавестись новым родным человеком закончились.

Он вел спокойную, размеренную жизнь творческого холостяка. Поздно вставал, подолгу приводил себя в порядок, варил себе овсянку по утрам, слушал музыку, играл на рояле, записывая все, что из-под его пальцев случайно выходило (в надежде, что это – фрагмент будущего шедевра), готовил обед, смотрел телевизор, общался в Сети с теми, с кем хотел, рано ложился спать.

И вдруг – эта «Нина»! Ну почему, почему она выбрала именно его?! Нет, он никогда не успокоится.