Текст книги "Вспомни обо мне"

Автор книги: Анна Данилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

15
Три года тому назад. 2005 год.

Она поняла, что это конец. Дверь лифта закрылась, и они остались в кабине вдвоем – она и этот псих, Алексей. И это был вполне реальный человек, опасный настолько, что Вера мысленно начала уже прощаться с жизнью. Но в том, что с ней произошло, она винила не столько этого ненормального с горящим взглядом и раскрасневшимся лицом, сколько своего мужа – Анатолия Концевича, человека, не поверившего ей. Он оказался больше преступником, чем Алексей.

– Как ты мог, говоря, что любишь, так напугать меня? – спросила она бесчувственными губами. – Ты зачем зашел в лифт? Ты прятался, поджидал меня где-то на лестнице, чтобы, когда я войду в лифт, ворваться следом. Тем более ты знаешь, что я беременна.

Она тянула время в надежде, что кто-нибудь, пока они будут подниматься, войдет в лифт. А вдруг?..

– Ты не дала мне ответа. Ты поговорила со своим мужем? Ты сказала ему, что хочешь жить со мной?

– Ты давишь на меня…

Он навис над ней, она сжалась и хотела зажмуриться, как произошло невероятное: лифт встал, дверь открылась, и в кабину вошел мужчина, сосед, она видела его раньше.

– Вообще-то я наверх, но нажал сразу на две кнопки, – немного смущаясь, проговорил мужчина и повернулся к ним спиной, лицом к двери, словно давая понять, что он извиняется за то, что стал, возможно, свидетелем разговора.

И тут на глазах Веры Алексей достал что-то из кармана, резко повернулся и сделал сильное движение на выдохе, после чего мужчина стал валиться на пол.

Вера почувствовала тошноту, ее замутило так, что голова ее закружилась, но она все еще продолжала стоять и смотреть на мужчину к углу кабины. Потом медленно перевела взгляд вниз и увидела в руке Алексея нож. Окровавленный нож.

– Что ты сделал? – спросила она, все еще не веря в то, что только что произошло у нее на глазах.

– Я убил его, – вытирая свободной рукой катящийся по лицу пот, ответил Алексей. – Зарезал. Не видно, что ли? И так же я поступлю с твоим мужем, если он не отпустит тебя или, что уж совсем плохо, расскажет о нас с тобой в милиции.

– Ты сумасшедший?

– В какой-то степени да. Я сошел с ума, когда увидел тебя. Теперь ты веришь, что я люблю тебя и что я не шучу?

– А меня… меня ты тоже убьешь, если я не соглашусь жить с тобой?

– Нет, что ты такое говоришь? Как же я могу убить, если я люблю тебя?! Ты не должна меня бояться. И то, что я на твоих глазах убил этого мужика, вовсе не означает, что я так же поступлю с тобой. Поговори с мужем, я найду тебя, ты должна быть готова. Собери все необходимые вещи, скажешь мне, когда я могу за тобой приехать. И прошу тебя, давай обойдемся без милиции. Это может очень плохо закончиться.

Он схватил ее за плечи, поцеловал куда-то в ухо, дверь лифта открылась, Веры выбежала, перепрыгнув через ногу распростертого на полу мужчины, Алексей следом. Она услышала только, как он скатился с лестницы, перила дрожали, и еще какое-то время было слышно, как он спускается, сотрясая, как ей показалось, весь подъезд Лифт закрылся и начал спускаться вниз.

Она достала ключи и дрожащими руками принялась открывать двери…

– Верочка, это ты?

Он, оказывается, был дома! Сказал, что задержится на работе, что не сможет ее встретить, а сам – дома!!!

Когда она увидела его, спокойного, жующего, пахнущего чесноком, отвратительного, она приблизилась к нему, слабея на глазах, и с размаху ударила по лицу… У Концевича округлились глаза.

– Я… Я ненавижу тебя, ты слышишь? И я сегодня же, сегодня уйду от тебя! Мерзавец.

Она выплевывала слова, как комки яда, и с каждым произнесенным словом чувствовала, что слабеет…

– Там… в лифте… Маньяк, он напал…

В глазах ее потемнело, и она потеряла сознание.

16

– Толя, постарайся взять себя в руки и успокоиться…

Марк допрашивал его в кухне, они все еще находились в квартире Ларисы, и Концевича не покидало чувство нереальности происходящего. Неужели он никогда больше не увидит Ларису живой, и она не улыбнется ему, не обнимет, не поцелует, не скажет ему о любви? Понятно, что она лгала, но делала это так восхитительно, что хотелось верить, будто он любим, будто после смерти Веры появилась женщина, способная привязаться к нему.

– Марк, как я могу успокоиться, если в моей жизни происходят вещи, из ряда вон выходящие. Лариса. Да она лапочка… Она маленькая и глупая девочка, которая так скрашивала мою жизнь в последнее время. Конечно, я понимал, что она не любила меня, что встречалась со мной из-за денег, но я-то надеялся, что когда-нибудь она полюбит меня за доброе отношение к ней, за ту нежность, которую я испытывал. Она была красива, необыкновенно красива, и я знал, что когда нахожусь рядом с ней, все мужчины мне завидуют. Она принадлежала к той редкой породе женщин, которых всегда хочется раздеть и уложить, ты понимаешь меня? Она была очень сексуальна, она привораживала к себе, сама того, быть может, не желая. Да, у нее в крови было кокетство и желание нравиться. Она любила наряжаться, как и все женщины, любила сорить деньгами, но при этом была, как это ни странно, вполне организованным человеком и всегда точно знала, чего хочет. В отличие, скажем, от меня. К тому же она очень любила жизнь. Ее редко можно было увидеть расстроенной, плачущей. Даже если ее кто и обижал, она, мысленно расставаясь с этим человеком и никогда больше не впуская его в свою душу, быстро находила утешение в чем-то другом. Слезы ее были, можно сказать, детскими, она быстро успокаивалась, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Ты пойми, что для меня, человека мрачного, скучного, пребывающего в основном в сумеречном состоянии, заиметь пусть даже и в качестве любовницы такую светлую и веселую девушку, какой была Ларочка, – подарок! Ты это хотел узнать – какой была Лара и что она значила для меня?

– Послушай, Толя, ее убили. Пойдем, ты посмотришь, все ли на месте, не было ли ограбления. Эту версию тоже нельзя исключать. Тем более что у нее наверняка были деньги, драгоценности…

– Деньги она хранила в банке. Не так давно ограбили квартиру ее подружки, Кати, и после этого Ларочка поместила свои деньги в банк, в сущности, это я ей посоветовал. Она не носила при себе больших денег, и при всей ее внешней расточительности и желании тратить, она, тем не менее, любила и прикопить. Вот такой характер. Что же касается драгоценностей, то я лично купил ей небольшой сейф. Пойдем, я покажу тебе. Его вмуровали в стену в спальне.

– Ты знаешь, как его открыть?

– Безусловно. Ларочка очень боялась забыть код, поэтому я его записал. Но и наизусть запомнил, у меня вообще хорошая память.

Марк подумал о Рите, как же она удивится, когда узнает об убийстве Ларисы. А если увидит Концевича, то непременно обратит внимание на то, как он изменился буквально за пару дней, что она не видела его. Он постарел, стал сутулиться, как человек, поселившийся в доме с низкими потолками и дверями и боящийся выпрямиться. Однако Концевич боялся удариться головой не о потолок, а о нависшую над ним беду.

Мрачный и в то же самое время ужасно обаятельный Концевич. Интересно, кто-нибудь из женщин находил его обаятельным? Вероятно, да, раз жили с ним, быть может, даже любили.

Сейф открыли, (на месте) оказались все известные Анатолию драгоценности. Там же лежали и деньги.

– Не успела положить… – предположил Анатолий. – Или, может, присмотрела что-нибудь в магазине… Какую-нибудь безделушку…

Он закрыл ладонями лицо. Марк отвернулся.

– Значит, не ограбили. А это уже сложнее, – сказал он, когда они продолжили разговор уже в кухне.

Концевич, глядя, как люди ходят по квартире обутые, в грязной обуви, вздохнул.

– Бедная Ларочка, она так любила порядок. Всегда что-то чистила, мыла, но делала это быстро, как-то незаметно, чтобы не привлекать внимания. Знашь, что она мне как-то сказала? Что не любит, когда кто-нибудь смотрит, как она моет полы, для нее в этом есть что-то унизительное. Я предложил ей нанять прислугу, но она наотрез отказалась. Я думаю, это и из экономии, и, главное, из-за не любви посторонним. Вот соседка говорит, что видела, как к ней кто-то приходил, и женщины, и мужчины. Подружки – да, но что касается мужчин – этого не может быть. Ларочка была со мной и не изменяла мне. Может, это были знакомые ее подруг, я не знаю…

– Толя, она где-нибудь работала?

– Да, у нее было несколько часов в школе, где она преподавала биологию. Я предлагал ей бросить работу, говорил, зачем ей работать, когда я даю ей деньги? Но для нее это было важно. Марк, вот ты все молчишь… Там, в комнате, работает судмедэксперт, я же кое-что понимаю. Скажи, как она умерла? Ее что, ударили? Или… изнасиловали?

– Я поговорил с экспертом. Судя по внешним признакам, ее отравили. Не изнасиловали, успокойся.

– Просто она так лежала… в этом халатике… Знаешь, я успел приревновать ее даже к тем, кто сейчас осматривает ее…

– Толя, ее уже увезли… пока мы были с тобой в спальне. Я обязательно проинформирую тебя, когда будет готова экспертиза. А теперь давай вместе подумаем, кому понадобилось убивать Ларису. Эта квартира принадлежит ей?

– Да.

– Кому достанется она теперь, когда ее больше нет?

– Думаю, ее родителям.

– Сестры, брата нет?

– Нет. Говорю же, наследниками являются ее родители. Господи, что с ними будет, когда они узнают.

– Ты знаком с ними?

– Нет. Но знаю, что они живут здесь же.

– Хорошо. Теперь скажи мне, что любила пить на ночь Лариса: чай, кофе, молоко, воду… Может, она принимала снотворное?

– Нет, что ты! Она была здоровая девочка, и сон у нее был крепкий. Она вообще была любительница поспать. Укладывалась, лапочка, всякий раз, когда выдавался случай. Говорила, что сон – это наслаждение, причем большее, чем еда и секс. Она вот так, прямо в глаза мне и говорила. И после… ну ты понял… всегда засыпала, отвернувшись от меня и закутавшись в свою простыню или одеяло. Марк, я не половой гигант, думаю, что она спала со мной, не получая особого удовольствия. С Верой у нас все было иначе. С Верой была гармония. А с Ларой – скорее обыкновенный половой акт, так скажем, гигиенический.

– Какое интересное сравнение…

– Это не я, это Набоков. Каюсь, одно время зачитывался его «Лолитой» и всегда, надо сказать, был на стороне Гумберта, сочувствовал ему, хотел, чтобы все его любовные переживания и наслаждения оставались безнаказанными.

– Не ты один, – бросил через плечо Марк. – Так что она любила пить на ночь? Были же у нее какие-то привычки…

– Да. Она на ночь пила зеленый чай с лимоном и медом. Правда, мед она не особо жаловала, говорила, что он портит вкус чая, а вот лимон, напротив, делает его особенно душистым, нежным. Я видел там, на столе… чашка с лимоном на дне. Думаю, она пила чай. Но даже, если предположить, что гость или гостья задержались у нее допоздна, то вряд ли она стала пить чай в их присутствии. Она заваривала его, оставшись одна, непосредственно перед сном.

– Может, это был мужчина, и она собиралась переспать с ним. Тогда он и мог подсыпать яду.

– Марк, я понимаю, ты должен проверить все версии, и ты говоришь мне сейчас про этого виртуального мужчину просто так, не задумываясь особо. Но я тебе скажу – она не стала бы так рисковать и оставлять у себя на ночь другого мужчину. Она знала мой характер, к тому же у нас с ней была определенного рода договоренность. Дело в том, что она должна была являться ко мне сразу же после моего звонка. Или же я мог позвонить ей и приехать в любое время суток. Когда мы виделись с ней в последний раз, конечно, мы повздорили, но это же не первый раз. Словом, если бы я нагрянул к ней и застал в ее постели любовника, это был бы конец, и она это знала. Она дорожила нашими отношениями.

– Хорошо, успокойся, Толя… Из-за чего была ссора?

– Понимаешь, когда пришли Маевы, чтобы рассказать мне о том, что Таня Маева видела на рынке Веру, я был несколько не в себе. Мы тогда целый вечер рассуждали на тему, могла ли Вера остаться жива и все такое. И вдруг заявляется Лара, такая шумная, нарядная, садится мне на колени (и это при Маевых!), целует меня. Говорит, что купила шубку, берет. Словом, внимание переключается на нее. И получается какая-то трагикомедия, что ли. Словно все они издеваются надо мной. Конечно, все это было не так, и Маевы сочувствовали мне. Но слишком уж много впечатлений за один вечер. Мне захотелось остаться одному. Прийти в себя. Но Лара-то уже пришла… Словом, я ее выставил. Она плакала, кричала, что я урод, жестокий человек, что… Но самое главное, я никак не могу вспомнить, говорили ли мы при ней про Веру или нет. Вот так все смешалось в голове.

– После этой ссоры ты с ней разговаривал?

– Нет… Кажется, нет… понимаешь, сразу столько навалилось… Марк, ты прости, что я использую тебя… Но эта история с туфлями, помнишь?

– Конечно, помню. Что, неужели их тебе еще раз поставили под дверь?

– Нет. Этой ночью, когда я вернулся из ресторана…

– Сегодня, что ли?

– Ну да! Так вот. Я вошел в квартиру и увидел, что все вокруг голубое…

Марк посмотрел на него с жалостью.

– Да нет, ты не понял, это не были галлюцинации… Я не сразу прошел в гостиную, мне надо быть принять горячую ванну, чтобы согреться, а когда вернулся, то понял, что это свет от телевизора. Я вошел в комнату и увидел, что телевизор включен, а на экране – Вера.

– Это точно? – на этот раз Марк задал вопрос без насмешки.

– Да. Кто-то поставил кассету, понимаешь? На эту кассету я снимал Веру, когда она была на Волге.

– Толя, кто-то хочет напомнить тебе о ней, это явно, – чрезвычайно серьезно заметил Марк. – Теперь я действительно верю тебе, что это не галлюцинации – и туфли, и все остальное.

– Но и это еще не все! – с жаром, радуясь, что и на этот раз его склонны выслушать, воскликнул Анатолий. – Потом, когда я был уже в постели, кто-то влетел в спальню…

– Как это влетел?

– Я хотел сказать, кто-то стремительно вошел, склонился надо мной и брызнул какой-то гадостью, после чего я вырубился. Я даже подумал, что умираю. И проснулся, словно после наркоза, с тяжелой, больной башкой. Ты понимаешь, что на меня началась охота?

– Толя, какая охота? Если бы на тебя началась охота, это означало бы, что тебя хотят убить. Но ты жив.

– Послушай, а не могло наше ночное путешествие на кладбище быть связано с тем, что убили Лару?

Он сначала сказал, а потом уже подумал. И решил, что сморозил глупость. Марк пожал плечами.

– Я не думал об этом… На самом деле, причем здесь Лара? – извиняющимся тоном пробормотал Концевич. – Но все, что происходит в последнее время ужасного, непонятного, связано со мной – это и объединяет все события последних дней. Появление Веры, отсутствие Веры в гробу, труп какого-то мужчины, мои ночные похождения и, наконец, смерть Лары.

– Скажи, Толя, у Нольде, врача-гинеколога, которого ты видел в больнице в тот день, когда умерла Вера, был сын? Тебе что-нибудь об этом известно?

– Да откуда я знаю, есть ли у него вообще дети? А в чем дело?

– В том, что эта женщина, которую ты упорно называешь Верой, встречается с сыном Нольде, и «Мерседес», на котором они ездят, принадлежит ему. Такие дела. Ты хотел бы встретиться с этой женщиной?

– Да, конечно. Марк, мне бы чего-нибудь выпить. Я уже вообще ничего не соображаю. Даже сейчас, когда я разговариваю с тобой, мне кажется, что это сон нескончаемый, похожий на киношный триллер, сон…

– Сон… Как ты сказал: Лара любила поспать и спала всегда, когда выдавался удобный случай? И она, по твоим словам, много спала… Так, может, она все-таки пила снотворное?

– Не знаю.

– Ладно, Толя, ты успокойся. Поезжай домой и постарайся уснуть.

Концевич посмотрел на него, как на предателя.

17
Из дневника Анатолия Концевича.

« Я посмотрел на него, как на предателя, потому что он не мог не понимать, как мне страшно возвращаться в пустую квартиру одному. Это означало бы вернуться в то состояние, из которого я с таким трудом на время вынырнул, когда оказался в гуще трагических событий. Вокруг меня сновали люди, передо мной сидел Марк, добрейшая душа, и выслушивал меня, вполне серьезно, как мне показалось, относясь к моим заморочкам. А теперь я должен вернуться домой, в пустую квартиру. Конечно, она уже три года тому назад стала пустой, если не считать тех дней, что здесь жила Лара. Тогда эта квартира преображалась, оживала. Теперь же я должен вернуться еще и с сознанием того, что Лары нет в живых. Что ее кто-то убил. Но за что могли убить молодую, красивую девушку? Разве что насолить мне. Это убийство я воспринимал как очередное звено цепи кошмаров, целью которых было предельно унизить меня и довести до сумасшествия. Я слышал о таких историях и прежде. Да и читал. Человека медленно сводят с ума… Один мой знакомый таким вот приблизительно образом довел до самоубийства свою жену, после чего она выбросилась из окна и разбилась. Он остался с маленькой дочкой на руках. Чего добился? Неужели так ненавидел? Но мне он сказал, что она его жутко раздражала. Что он не мог спокойно жить, зная, что она рядом… Теперь я уже думаю, а не болен ли (он сам)? Как же много больных вокруг. И, главное, внешне они почти ничем не отличаются от остальных. Если, конечно, болезнь не прогрессирует. Вот тогда меняется лицо, становится безжизненным, апатичным или, наоборот – выражение агрессии наслаивается на нездоровый блеск глаз. И одежда больного становится неопрятной…

Конечно, я не мог не вспомнить того вечера, когда Вера пришла домой, вся в слеза, у нее была истерика… И она надавала мне оплеух. Кричала, что не желает жить со мной, что только что в лифте на ее глазах убили соседа, человека, не имеющего ничего общего с нашей семьей – так, по ее словам, ее преследователь продемонстрировал свою готовность зарезать и меня в случае, если я не отпущу Веру с ним. Надо было видеть ее глаза! Хотя, с другой стороны, она вроде бы не лгала. Я сначала не знал, что и подумать, но потом послышался шум, какие-то шаги, в дверь позвонили и я увидел двух людей в штатском, которые представились следователями прокуратуры и начали задавать вопросы. Веры, к счастью, на этот момент не было, вернее, она крепко спала и не слышала нашего разговора. Она так переволновалась, что вынуждена была выпить снотворного (хотя я отговаривал ее, говорил, что это может отразиться на нашем ребенке). Меня спросили, слышал ли я что-нибудь о том, что примерно час тому назад в лифте нашего подъезда был убит человек, наш сосед. Я сказал, что ничего не слышал, сказал и тотчас почувствовал угрызения совести. Я, по сути, предал Веру. Ведь она могла бы что-то рассказать. Но зачем, подумал я, ввязываться (в эту историю) (беременной женщине)? Ведь ее затаскают как свидетельницу… А она и так чрезмерно впечатлительна и нервна. Я изобразил на своем лице крайнюю степень удивления, и тогда один из следователей показал мне след на полу, прямо возле нашей двери… Он принадлежал моей жене, Вере. А это означало, что где-то внутри нашей прихожей находились ее туфли, выпачканные кровью убитого, зарезанного соседа… Она не придумала этого маньяка, так получалось?

– Я не знаю, кому принадлежит этот след, – сказал я. – Не хотите ли вы сказать, что это я убил своего соседа? Пристрелил его…

Я нарочно сказал так, словно мне не было известно, каким образом его убили.

– Его зарезали. Ножом, – сказал другой мужчина. – Вы живете один?

– Нет. Я живу с женой. Она беременна и спит.

– Мы должны поговорить с ней…

– Я ж вам сказал: она спит.

– Хорошо, мы зайдем позже.

Мужчины отошли в сторону, о чем-то переговариваясь, после чего, даже не удостоив меня взглядом или словом, принялись звонить в соседнюю дверь. Я со злостью захлопнул дверь, но припал к глазку – мне было интересно услышать, как отреагирует на приход товарищей из прокуратуры моя не очень-то уравновешенная соседка. Она открыла дверь, и почти тотчас я услышал:

– Да, да, проходите… Мне есть о чем вам рассказать… – голос ее был серьезным, словно она и впрямь собиралась рассказать что-то необычайно важное. – Я давно за ним наблюдаю. Его давно собирались убить.

Больше я ничего не услышал – дверь захлопнулась.

Меня отпустило. Я включил свет и нашел прямо у себя под ногами туфли жены. Они были запыленные, растоптанные (подумалось тогда, что нелегко, вероятно, ей носить большой живот), подошвы вытертые… И одна из подошв – сырая от крови. Я вспомнил сразу же все фильмы об убийствах и о том, как быстро эксперты вычисляют замытые следы крови. Какой смысл мне был отмывать туфли? Если следователи вернутся и обнаружат вымытые туфли, они насторожатся: спрашивается, кто и зачем их помыл? Да и коврик на полу тоже нужно будет замывать… Вон сколько следов…

Я взял туфли, свернул коврик и запихал все это в полиэтиленовый пакет. Подумал, что надо бы хорошенько все это спрятать. Но в квартире оставлять опасно – а вдруг они станут обыскивать? Решение пришло само. Я вышел из дома с пакетом в руках и, пользуясь тем, что представители прокуратуры все еще продолжали оставаться в квартире не в меру разговорчивой, с фантазиями, соседки, пешком спустился на первый этаж, вышел на улицу, сел в машину и отвез отвратительный сверток за город. Выбросил в какой-то овраг. Причем делал все это в хирургических перчатках, целая коробка который стояла на полке в кухне, – Вера надевала их, когда мыла посуду. Но это было еще до беременности.

Вернувшись домой, я тщательно вымыл руки. Как хирург, подумалось мне тогда. Я заранее подготовился к вопросу Веры, куда делись ее туфли. Я так и сказал бы ей, что выбросил их, потому что они были в крови. Пусть она знает, что я поверил ей на этот раз. Но частично. Что же касалось угроз маньяка, который якобы на ее глазах зарезал соседа, то я не мог в это поверить. Не мог и все! И знал, что расскажи я эту историю своему брату-психиатру, тот лишь улыбнулся бы, мол, я же тебе говорил…

Но как же не повезло Вере, что она вошла в лифт, в котором находилось тело убитого а… Она словно притягивала к себе неприятности…

Бедняжка…»