Текст книги "Белая собачка, или Карнавальная неделя"

Автор книги: Анна Бриффа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А улитки будут?

Появились девочки и взяли хозяйственные заботы на себя. Мы с Винсом и Лоренсом прихватили по бокалу вина и вышли в сад. Винсент любит разумную роскошь, поэтому он позволил себе виллу с уютным садом, в котором среди другой зелени даже растут две вполне раскидистые пальмы. В центре внутреннего дворика находится небольшой, но очень ухоженный бассейн. Вода подогревается, при желании можно купаться даже в феврале. Мы устроились на небольшой скамейке под олеандром.

– Давайте выпьем за наших родителей, которые дали нам в жизни все, что смогли, – обводя взглядом зеленые заросли, предложил Винсент. – Ты никогда не рассказывал о своих родителях, Берни.

– Отец умер, а маму мне удается видеть очень редко, – ответил я.

Мои друзья отличаются тактичностью, поэтому вопросов в этом направлении больше не последовало. Мы переключились на обсуждение вчерашних событий, потом разговор плавно перешел на начало карнавала, возможность продлить работу кафе до поздней ночи в эти дни и деталей организации более продолжительного рабочего дня.

Дверь дома шумно распахнулась, и наше уединение бесцеремонно нарушили новые гости. Анджело в своем обычном виде и Микки «весь в перьях», как определила бы Бернардетт. Микки – выходец из Эквадора, с явным преобладанием индейской крови. Осел на Мальте много лет назад, женившись на местной красавице, обзавелся солидным хозяйством и кучей детей. На вопрос об их количестве он всегда отвечает уклончиво, объясняя это тем, что они так быстро бегают по дому, что сосчитать их просто невозможно. «К тому же, процесс ведь еще не завершен», – добавляет он. Мне нравится его миниатюрная и улыбчивая жена Карла и все его семейство в целом. Вообще-то, Мануэль – инженер-проектировщик и работает в одной из строительных компаний. Но в свободное от работы время вместе с друзьями-южноамериканцами он снимает галстук и пиджак, облачается в невообразимый наряд из перьев неизвестной мне птицы, берет гитару и идет играть пронзительные, щемящие, совершенно мистические напевы своего народа на улицы Валлетты. Это не просто дополнительный заработок, их коллектив уже стал своего рода символом нашей столицы, они выступают на всех фестивалях и праздниках, – и туристы, и местные жители их просто обожают. Еще одной экзотической чертой Микки является его забавное пристрастие к морским свинкам; он разводит сразу несколько пород, они в его доме процветают, бесконечно плодятся, и попытки пристроить весь этот приплод – вечная его проблема. Маурицио искренне полагает, что Микки раздает только тех животных, которых не в силах съесть его многочисленная семья. Наш друг индеец делает все, чтобы не развеять убежденность парня. Сегодня, по причине важности мероприятия, он забрал свои длинные волосы в конский хвост и украсил их своим разноцветным головным убором.

– Винс, я принес тебе настоящий бандонеон[2]2
  Язычковый музыкальный инструмент из семейства ручных гармоник.


[Закрыть], – белозубо улыбнулся Микки. – Как ты думаешь, ты научишься на нем играть?

– Я всегда думал, бандонеон из Аргентины, – осведомился Лоренс.

– По правде сказать, из Германии. Но пронырливые аргентинцы его бессовестно присвоили.

– Что ж, всему миру это пошло только на пользу. А ты умеешь играть и на нем?

– Я умею много разных вещей, глупые белые люди, – осклабился Микки.

– Будете выступать на карнавале?

– В обычном месте. Я напомню вам, если хотите.

– Приходи поиграть в «Последний приют». Мы хотим продлить работу на время карнавала, устроим небольшое шоу. Приноси бандонеон.

– Что ты! Смотри, Винс так вцепился в подарок, нипочем не отберешь, – с сомнением усмехнулся Анджело. Шеф и правда с восторгом ребенка осматривал, ощупывал и даже обнюхивал инструмент.

Ребята прихватили с собой не только бокалы, но и откупоренную бутылку, поэтому дальнейшая беседа потекла рекой, и мы прозевали прибытие остальных гостей.

Наше общение прервал яростный собачий лай, раздавшийся от двери, и цоканье когтей по вымощенной плиткой дорожке.

– О мадонна, – переполошился Лоренс, – и некуда спрятаться!

Пес, понятия не имеющий о такой мелочи как полоса торможения, пушечным ядром врезался ему прямо в диафрагму, чудом сумел удержаться на коленях нашего друга и пытался теперь вылизать его левое ухо. Краем глаза он косился на нас как на потенциальные жертвы. «Кормильцы, – было написано на ехидной морде, – от судьбы не уйдешь!»

В сад выглянула Одетта. Она доложила нам, что синьора Лидия все еще в реанимации, их пустили к ней только на пять минут. Выглядит синьора еще неважно. Зато синьору Гюнтеру гораздо лучше, его перевели в общую палату. Во время их визита его допрашивала полиция, но вряд ли он сможет сообщить что-нибудь полезное. Розыск ведется, патрули на всех дорогах.

– Наша старая дева вцепилась в ребенка, как кошка в мышку, – протянул Анджело, когда Бернардетт удалилась на достаточное расстояние. – Таскает его подмышкой повсюду за собой.

– Ну должен же кто-то позаботиться о мальчике.

– Я беспокоюсь не о мальчике, а о ней, – вздохнул Анджело. – Она может сильно к нему привязаться…

Дальнейший вечер шел по плану. После поздравительных речей и вручения подарка, сертификата на поездку в Исландию, гости направились к праздничному столу. Шеф сегодня превзошел самое себя, даже девочки, вечно сидящие на диете, пробовали новые и новые блюда и мычали от восторга. Буэнос-Айрес, которому Марселина повязала на шею синий бант в безуспешной попытке придать хоть немного респектабельности, через четверть часа уже отвалился от тарелки, не в силах проглотить больше ни куска. Только сам Винсент почти не ел – повар наедается, пока пробует. Однако вскоре гости начали выползать из-за стола, не выпуская, впрочем, из рук бокалы с вином из погребов папаши Кассара. Бернардетт, упиваясь непривычной для нее родительской ролью, впихивала в бедного ребенка всякие вкусности, ежеминутно целовала его в вихрастую макушку, попутно обучая новым мальтийским и английским словам, пока Лоренс не вырвал мальчика из ее когтей и не увел поиграть в бильярд. От спиртного Бернардетт сегодня отказалась, очевидно, боясь при ребенке уронить свое королевское достоинство, памятуя об одной из последних наших вечеринок, результатом которой она и обязана прочно прилепившемуся к ней прозвищу Одетта. Тогда, после принятия изрядной дозы спиртного, они с Лоренсом исполнили на бис танец маленьких лебедей. Лоренсу-то что, с него как с гуся вода. Как обычно и случается в жизни, расхлебывать кашу пришлось слабой женщине. В дальнейшем она еще долго отбивалась от настойчивых просьб протрезвевших коллег повторить выступление, а прозвище так быстро и так прочно приклеилось, что стало практически вторым именем.

Впрочем, это пати по размаху не уступало предыдущим. Винсент показывал фотографии из последней поездки. Танцевали… правда, без балетных номеров. Маурицио с камерой в руках брал интервью у гостей, задавая один и тот же вопрос, за что они любят именинника. Затем и вовсе пошли вразнос. Девочки прорвались в гарде робную Винсента и устроили показ новинок французской моды. Шеф изъявил желание немедленно, прямо на глазах у собравшихся овладеть искусством игры на бандонеоне. Завершилось буйство в бассейне – игрой в подобие водного поло, где в качестве мяча использовали Айри, визжавшего одновременно от испуга и от восторга.

Около трех часов ночи гости сушились у камина под согревающие сердце гитарные мелодии Микки. Если верить в переселение душ, наверное, в какой-нибудь из прошлых жизней я жил в индейском племени где-нибудь на берегах Рио-де-ла-Плата… так завораживающе действуют на меня эти напевы.

Разомлевший от вина, вглядываясь в мерцающее пламя, я видел перед собой горные отроги и изумрудные озера, каскады водопадов, мангровые заросли по берегам прибрежных лагун, ощущал острый запах папоротников и тонкий аромат орхидей, прислушивался к едва уловимому биению сердца ягуара, притаившегося в зарослях, и топоту маленьких ножек кинкажу[3]3
  Хищное млекопитающее из семейства енотовых, обитающее в Центральной и Южной Америке.


[Закрыть] и коати[4]4
  Млекопитающее из рода носух семейства енотовых.


[Закрыть]. А надо всем этим поднимался дымок дышащего вулкана.

Наконец гости начали по очереди подниматься, чтобы вызвать такси. Трезвая Бернардетт собралась ехать на своей машине и вызвалась подвезти по пути Маурицио и Микки.

Мы с Анджело вышли их проводить. Маурицио открыл машину Одетты и укладывал туда свертки с едой, выданные щедрым Шефом каждому гостю, гитару Микки и пакеты с мокрыми плавками. Буэнос-Айрес, ехавший ночевать к Маурицио, рвался занять свое место. Запрыгнув в машину, пес неожиданно зарычал, а потом громко залаял.

– Прекрати, Айри, – проворчал Маурицио и полез посмотреть, что вызвало неудовольствие собаки. – Черт возьми! – вдруг громко закричал он и отпрянул наружу, стряхивая что-то с кисти. – Оно меня укусило!

«Оно», упав на землю, быстро перевернулось и побежало по дорожке. Микки в два прыжка догнал существо и придавил сапогом. Раздался неприятный чмокающий звук. Айри подбежал к Микки и надрывался от истошного лая, пытаясь достать из-под сапога непонятное существо. Мануэль убрал ногу и посветил на дорожку фонариком мобильника.

– Всего лишь паук, Маурицио, – сказал я, рассматривая здоровенное насекомое. Паук достигал на вид сантиметров десяти и все еще шевелил лапками.

– Он меня цапнул! – Маурицио рассматривал кисть руки.

– Не пугайся, дорогой, – успокаивала Бернардетт испуганного Игоря. – На Мальте нет ядовитых насекомых. У нас даже скорпионы и змеи не опасные.

И опасаясь, что мальчик ее не понял, попыталась изобразить улыбающегося скорпиона.

– Действительно, странно, – протянул Микки, рассматривая насекомое. – Анджело, ты видел когда-нибудь такого?

Анджело с сомнением покачал головой и достал из кармана носовой платок.

– Разглядим его дома получше, – проговорил он, поднимая паука с земли и засовывая его в бумажный пакет. – На всякий случай как следует продезинфицируй руку, парень.

И через минуту машина уехала. А еще через минуту появилось мое такси.

* * *

В темноте за окнами сверкал огнями огромный круизный лайнер. Анджело нравилась его маленькая квартирка на самой дальней и запущенной улице столицы за этот вид на бухту, да еще за отсутствие толп туристов, которые круглосуточно наполняли центр города. В комнате было сыро и холодно. Если летом жители Валлетты умирали от зноя и духоты, то зимой влажность, особенно в ненастную погоду, была настолько высока, что постиранное белье могло висеть на крыше несколько дней и все же оставалось недосушенным, что придавало ему неприятный прелый запах. Белье перестирывали и сушили вновь, зачастую все с тем же результатом.

Анджело чувствовал, что не уснет. Старческая бессонница иногда отзывалась на возбужденное приподнятое настроение, иногда на мрачные тяжелые раздумья. Но все чаще она приходила просто так, как хороший приятель заходит на минутку выпить чашечку кофе да так и остается, незаметно проводя много часов за будничным неторопливым разговором. Анджело смотрел на горящие огни на палубе лайнера и на освещенные мягким желтым светом окна кают. Всю свою жизнь он мечтал о кругосветном путешествии. Порой во сне он видел белый песок загадочных островов, огромные айсберги в промерзшей воде, больших зубастых рыб с выпученными глазами в молчаливой глубине океана. Что-то осталось в нем от шестилетнего мальчика, который, едва научившись читать, одну за другой проглатывал книги о морских приключениях и неисследованных землях. Когда-то, так давно, словно в другой жизни, они с Кармеллой все же совершили четырехдневное путешествие по Средиземному морю. Это была их свадебная поездка. Днем корабль причаливал в порту какого-нибудь прибрежного города, и они ехали осматривать достопримечательности. А вечером, когда плавно и незаметно для глаза корабль отчаливал от пристани, их захватывали развлечения на борту судна. Но более всего им обоим нравилось стоять в темноте на палубе, обнявшись, впитывать в себя свежесть ветра и терпкий запах морских волн.

Кармелла была младше Анджело на десять лет. Но ее строгий сдержанный характер уравновешивал разницу в возрасте. Она была необыкновенно цельной и целеустремленной личностью, часто излишне суровой к себе и к окружающим, не терпящей компромиссов. Тогда ему это нравилось. Сейчас он часто думал, что не будь в ней этой категоричности, все могло сложиться по-другому. Эта мысль отзывалась застарелой болью. Иногда казалось, сердечные раны зарубцевались, и он мог даже довольно безэмоционально вспоминать события тех далеких дней, как будто прокручивал старую кинопленку. Но иногда во сне его окутывал запах ее черных блестящих волос, Анджело просыпался среди ночи от душивших его рыданий и физической невозможности вдохнуть хоть немного воздуха. Он твердо знал, что придет время, и он умрет во сне в своей постели, когда однажды так и не сможет втянуть в легкие эту спасительную каплю кислорода.

…Они были женаты уже четыре года и совершенно, абсолютно счастливы. Он никогда не думал, что можно найти такое полное взаимопонимание с другим человеком. У них даже не возникало поводов для ссор, настолько едиными и созвучными были их мысли и желания. Глядя на знакомых, стремившихся провести выходные вне дома и семьи, или с тоской во взоре рассказывающих о скучных до тошноты событиях семейной жизни, Анджело понимал, что ему выпал тот самый один шанс из миллиона. Они с Кармеллой не просто любили друг друга, но жили одной жизнью на двоих.

Катастрофа случилась вскоре после того, как они решили, что пришла пора подумать о ребенке. Анджело работал тогда на строительстве дороги, а Кармелле удалось устроиться в коммерческую фирму, где уже через полгода она получила повышение благодаря своему усердию и трудолюбию. Однажды вечером она пришла домой сама не своя. Долго не хотела признаваться в том, что ее тревожит, но все же привычка всем делиться с мужем заставила ее рассказать. Из сейфа на работе пропали деньги. Не то чтобы огромная сумма, но дело ведь не в этом, правда? Ужасно то, что все подозрения падают на нее. После работы во вторник она действительно уходила последней. В кабинете шефа на полу возле сейфа нашли шпильку от волос. Ее шпильку. Ужасно то, как потускнело лицо шефа, когда она зашла поговорить об этом. До сего дня он всегда был приветлив и доброжелателен. Уже приходила полиция, и ее допрашивали. Целых полдня она провела на допросе.

Когда на следующий день Кармелла пришла на работу, с ее появлением в комнате установилась мертвая тишина. После обеда ее снова вызвали для дачи показаний. Снова и снова она отвечала на одни и те же вопросы. Так прошло еще несколько дней. Вина ее не была доказана, но все окружающие уже приняли на этот счет свое решение. Уволиться она не могла, это значило бы полностью признать свою вину. Для девушки, превыше всего ценившей в людях порядочность, ситуация была кошмарной и казалась безвыходной. Анджело старался поддержать жену как мог. Он пытался встретиться с ее шефом, но тот от разговора уклонился. Анджело навсегда запомнилось исказившееся неловкой ухмылкой лицо молодого клерка фирмы с рыжими сальными волосами и прыщавым лбом. Тускло посверкивавший во рту золотой зуб на месте верхнего резца придавал молодому лицу несколько нелепый вид. «Шеф очень занят, – сказал клерк, отводя глаза, – ждать не имеет смысла». Когда Анджело вышел за дверь, рыжий догнал его на лестнице и, суетливо оглядываясь по сторонам, скороговоркой выпалил, что все они сожалеют об этой неловкой ситуации, Кармелла всегда всем так нравилась… но не все еще потеряно, если Кармелла чистосердечно признается, все со временем забудется, шеф – добрая душа и наверняка простит молодой сотруднице совершенную ошибку. Анджело долго потом смаковал в воспоминаниях хруст прыщавого носа под ударом своего кулака.

Вернувшись домой он увидел, что жена спит. «Пусть отдохнет», – подумал он и занялся приготовлением ужина. Когда он снова заглянул в спальню и заметил, наконец, валявшиеся на полу упаковки из-под лекарств, прошло уже больше часа.

Она оставалась живой. И это было еще ужаснее быстрой, хоть и болезненной смерти. Почти месяц Кармелла находилась в коме. Врачи делали что могли, но на вопросы о перспективах только качали головами. Последствия необратимы. Пациентка не может самостоятельно есть, не может пить, ходить в туалет, даже дышать может только с помощью специального аппарата. Когда она, наконец, открыла глаза, в них была такая горечь и безнадежность, что стоявшая рядом медсестра заметно содрогнулась. Еще через несколько дней Кармелла смогла говорить. Точнее, пытаться говорить, потому что с хрипом и свистом изо рта, в котором торчали какие-то трубки, вырывались только обрывки слов. Тело было почти полностью обездвижено, но к несчастью, все же продолжало ощущать боль. Кармелла полностью утратила интерес к окружающему. В ее глазах даже при виде Анджело не появлялось облегчения. Даже известие о том, что найден настоящий вор – тот самый рыжий прыщавый клерк с золотым зубом – не вызвало ее отклика. «Хорошо», – еле слышно выдохнула она и продолжала так же безучастно смотреть прямо перед собой, тяжело дыша и покрываясь испариной от непреходящей муки. Теперь уже ее бывший директор пытался встретиться с Анджело, и теперь уже тот уклонялся от встречи. Коллеги также приходили навестить пострадавшую, но муж никому не позволял входить в палату и не разрешал принимать цветы и конфеты.

Бывали моменты, его накрывала волна обиды, негодования и раздражения за ее поступок, за то, что не выстояла, что не сохранила их такое безмятежное безусловное счастье. После приступов ярости он начинал злиться на себя, укорять в черствости и эгоизме.

Однажды вечером Кармелла приоткрыла глаза и, глядя Анджело прямо в лицо, неожиданно ясно проговорила: «Хочу умереть. Хочу, чтобы все кончилось. Помоги…» Лицо ее перекосилось от боли. Анджело поговорил с лечащим врачом, просил увеличить дозу обезболивающего, но тот только замахал руками: это убьет больную. На следующий день Кармелла снова еле слышно повторила: «Умереть… помоги умереть». Анджело встречался с главным врачом и администрацией госпиталя, бушевал в их кабинетах, плакал и умолял. Пациентка в сознании, аппарат отключить невозможно, никто не возьмет на себя такую ответственность. В палату поместили сиделок, дежуривших круглосуточно. Не столько ради больной, которой было все равно, сколько ради того, чтобы он не наделал глупостей. Невыразимо больно было смотреть на жену – цветущая красавица превратилась в мумию, тяжело поднимающую и опускающую веки. Анджело просиживал возле жены сутками, уволился с работы, забыл обо всем на свете. Он физически сопереживал ее боли, ощущая как неподвижное тело внутренне содрогается от невыносимых страданий. У них обоих оставался только один вопрос: когда всему этому придет конец. Врачи на этот вопрос однозначного ответа дать не могли. Прошли еще две недели кошмара, казавшегося бесконечным. Однажды в пять утра, когда сиделка вышла из палаты на несколько минут, Анджело склонился над женой, отер пот с ее лица, поцеловал в лоб. Кармелла не реагировала. Анджело перекрестился, на секунду задержал дыхание и вырвал провода и трубки из чрева тихо жужжащей машины. Затем он сел на стул рядом с кроватью и стал ждать. Сиделка, вернувшаяся в палату, ничего не заметила. Казалось, что больная немного успокоилась и забылась. Глаза ее продолжали смотреть прямо перед собой…

…Когда-то в детстве его часто привозили в Хамрун к бабушке с дедушкой. Он с удовольствием ходил в гости в дом соседей, где старшая дочь хозяев любила играть с ним в мяч, учила рисовать животных и птиц. Они не виделись уже много лет. Девочка давно сама стала матерью семейства. Когда в камеру вошел пожилой седой синьор в слегка помятом пальто и заявил, что вызывается представлять его интересы в суде, Анджело не сразу узнал в нем отца своей давней подружки. Адвокат объяснял, что оправдательного приговора добиться, конечно, невозможно, но можно попытаться смягчить его, так как общественное мнение во многом на стороне обвиняемого. Возможно, так и случилось бы. Очевидцы судебного процесса растроганно пересказывали историю о том, как перекосилось лицо судьи, когда тот выслушивал показания сиделки, описывавшей состояние пациентки. Однако сам подсудимый не прилагал никаких усилий, чтобы оправдаться. На слушании он полностью признал свою вину, попросил назначить ему максимальный срок наказания и больше не проявлял интереса к происходящему. Анджело действительно не испытывал никаких эмоций. Бесчувствие и пустота. Пустота и бесчувствие. Словно накрывший жену посмертный саван укутал и его самого. В тот момент он даже не испытал гнева, когда узнал, что настоящий виновник кражи избежал возмездия. К тому моменту, когда его раскрыли, директор фирмы был настолько потрясен последствиями происшествия, что не стал затевать судебного преследования. Через три дня клерк уволился из фирмы, а еще через неделю уехал с островов.

Первое время, пока Анджело находился в тюрьме, его навещали многочисленные родственники, знакомые и представители сочувствующих общественных организаций. Но заключенный по-прежнему не проявлял особого интереса к событиям внешнего мира. Отказался он и от предложенных адвокатом попыток добиваться досрочного освобождения, предпочтя отбыть весь срок сполна. Семья его бывшей подружки продолжала поддерживать его и в тюрьме, женщины передавали еду и сигареты, опекали его престарелых родителей, готовили для них какие-то особенные лекарства из трав, помогающие успокоить нервы и подлечить страдающее сердце. Но срок заключения был долгим, а время неумолимо забирает все самое дорогое. Общественность быстро успокоилась и переключилась на текущие события. Родители умерли, не дождавшись возвращения сына. Умерли адвокат и его жена. Выйдя на свободу, Анджело обнаружил себя в абсолютной изоляции и одиночестве. В тюрьме у него было достаточно времени поразмыслить над смыслом жизни, и он пришел к простому выводу, что жить нужно настоящим, а не прошлым. Не цепляться за воспоминания и утраченные иллюзии. Он искупил свою вину до конца и простил сам себя. Прошлое постепенно отпустило, жизнь продолжалась, хотя обещала уже совсем не так много как в юности. Он проработал несколько лет на судоремонтных верфях, потом вышел на пенсию. Завел себе новых друзей и пушистого серого кота. Лишь иногда события тех давних лет напоминали о себе отчетливыми, как наяву, снами.

Вот и сейчас Анджело сидел у окна в кресле-качалке, на коленях у него вальяжно развалился кот. Кармелла стояла рядом с креслом и молча гладила его по голове. «Может быть, остановимся на Тасманских островах?» – спросил ее Анджело. Жена так же молча кивнула.

* * *

Чарлин, в отличие от Джозетт, похмельем не страдала. Несмотря на позднее возвращение, проснулась в обычное время. Сегодня договорились выйти на работу попозже, поэтому образовавшиеся свободные часы нужно было успеть использовать с толком.

«Дорогой Роберт! Не могу не пожелать тебе доброго утра, хоть и опаздываю на работу. Так приятно получать твои письма. Когда я их читаю, представляю себе, чем ты сейчас занимаешься, о чем думаешь, улыбаешься или хмуришься. Иногда так хочется погладить твои непослушные волосы. Или сварить для тебя чашку крепкого кофе. У нас снова солнце. Сегодня вечером я иду в театр. Любишь ли ты театр? Или предпочитаешь футбол? Целую. Твоя Мартина».

Подумав, Чарлин стерла слово «непослушные». Письмо получилось не ахти какое, но после буйной ночи голова просто отказывалась работать. Для утреннего послания сойдет. А в течение дня она напряжется и сочинит что-нибудь поинтереснее. Она отправила письмо, а затем еще шесть, меняя в каждом из них только имена адресата: Патрик, Фред, Алекс, Грегори, Джеймс, Робин, и подписи: Мэри, Грейс, Джулия, Анджелина, Розалин, Симона. Главное сверяться со списком и не перепутать.

Зевнув, Чарлин посмотрела на часы и отправилась будить Джозетт. Реакция сестры была предсказуемой.

– Отвяжись, – простонала она из-под одеяла. Чарлин усмехнулась и дала сестре пятиминутную отсрочку.

Сварила кофе на двоих. Приготовила сэндвичи, хотя есть совсем не хотелось. Снова пошла в комнату к Джозетт. На следующей неделе сестра снова должна начать курс лечения у доктора Бартлетта. Прохождение таких курсов было ей предписано каждые шесть месяцев лет с семи, когда неконтролируемые вспышки агрессии стали настолько очевидными, что родители уже не могли их больше игнорировать. Трудно было сказать, приносят эти курсы пользу или нет. Шли годы, менялись доктора, методики, названия назначенных препаратов. Каждый из докторов уверял, что налицо определенный прогресс. В интеллектуальном плане Джозетт, пожалуй, даже превосходила Чарлин. Она легко справлялась со школьными заданиями, над которыми Чарлин билась по нескольку часов. Хорошо отвечала на всех уроках. Но обычно игнорировала общение с одноклассниками вне рамок учебного процесса. Подразумевалось, что обе они продолжат обучение, но этот момент откладывался, – Чарлин потому, что ей было лень учиться дальше, а Джозетт – потому что была по уши занята своими собственными делами. Она всегда помогала родителям и Чарлин в ответ на любые их просьбы, но редко проявляла инициативу. Каждый раз при беседе с сестрой у Чарлин появлялось странное чувство вины, как будто она отвлекает ее своими глупостями от серьезных размышлений и ответственных дел. Джозетт действительно всегда была занята. Полки ее ломились от книг по философии, культурологии, истории и даже механике. Она часами просиживала за компьютером, выискивая различную интересную ей информацию. Правда, делала она это довольно бессистемно. Нельзя было сказать, что она оторвана от мира. Она первой получила водительские права, первой оформляла необходимые документы, первой принимала решение о том, куда они с семьей поедут на выходные. Она же первой попросила родителей найти для них работу, – не потому, что хотела заработать денег, а чтобы приобрести опыт. Мальчики ее никогда особенно не интересовали, если только с ними нельзя было поговорить о теории безразмерности пространства. Ее друзьями были Мария – скрипачка, на несколько лет старше Джозетт, и Джастин – школьный гений, победитель различных конкурсов и надежда научных сообществ. Она нечасто улыбалась и, честно говоря, была грубовата. Как ни парадоксально, при обычном отсутствии у нее интереса к окружающим, она была довольно словоохотливой, временами даже болтливой. Просто разговаривала на темы, волнующие ее саму, и смотрела будто бы сквозь собеседника. Могла рассеянно расспросить Чарлин о ее делах и через час повторить вопросы, словно и не слышала ответов. Но зачастую ее суждения оказывались неожиданно проницательными, она вдруг одним словом выражала то, что другие люди чувствовали, но оформить вербально не могли. В компании с Чарлин и Марселиной Джозетт также становилась более открытой миру. Терпеливо сносила их легкомысленные выходки и даже принимала в них участие. Они давно приспособились друг к другу, и посторонние люди не замечали странностей в поведении Джозетт. До тех пор, пока на нее не накатывала депрессия или приступ ярости. В такие периоды ее жизнь останавливалась или превращалась в кипящий сосуд. Таким образом, при том, что сестры были близнецами, Чарлин всегда ощущала себя старшей и старалась заботиться о сестре как могла. И Джозетт без сомнений любила сестру так же сильно, пусть и по-своему.

На работу они предпочитали добираться на автобусе. Настроение нельзя было назвать самым радужным. Остальные члены коллектива чувствовали себя не лучше. Бернард без конца пил кофе, Лоренс постанывал, Маурицио вообще еще не появился. Даже Одетта позевывала на ходу. Один Шеф был бодр и весел. Насвистывая какую-то беспечную мелодию, мариновал овощи.

Однако народ в кафе стекался, и расслабляться не приходилось. Чарлин сновала туда-сюда с подносом, стараясь не напутать с заказами. Сосредоточиться было нелегко.

Опять появились голландцы. Она уже знала их имена – Аллерт и Коммер. «Как можно с утра пить пиво?» – думала Чарлин. Впрочем, с пивом они не перебарщивали. Молча сидели и поглядывали по сторонам. Завалилась целая группа английских школьников. Зал мгновенно наполнился гомоном и гамом. Дети долго выбирали десерты, толкались, смеялись, отсчитывали деньги. Вошедшему Анджело пришлось забиться в дальний угол. Он махнул Чарлин рукой, показывая, что подождет. Чарлин на всякий случай оттесняла сестру от не в меру расшалившихся мальчишек.

Наконец, дети насытились и ушли. Девушка собирала со столов креманки, когда дверь отворилась, и в зал впорхнула ОНА…

Лет сорока пяти, но старается молодиться. Была бы достаточно красивой, если бы не неумеренно накачанные губы, придающие лицу глуповатое выражение, и слишком яркий макияж. Длинные, выкрашенные в какой-то дикий рыжий цвет волосы, собранные в конский хвост. Обтягивающие розовые джинсы, на плече сумочка от Матто. Все вместе производило шокирующий эффект элегантности отдельно взятых элементов и нелепости их сочетания. Джозетт называла подобные экземпляры «престарелыми русалками».

Бернардетт, стоявшая спиной к двери, развернулась и издала невнятный хрюкающий звук.

– Найдется в этом заведении чашечка глинтвейна? – проворковала русалка хорошо поставленным и неожиданно приятным голосом, слегка картавя.

«Миллионеры вне очереди», – привычно подумала Чарлин. Бернардетт проводила гостью к столику у окна. Заказ подошла принять Джозетт. Абсолютно равнодушно глядя на красавицу, она отметила в блокноте пожелания клиентки и отправилась на кухню. «Ей бы еще жвачку пожевать для полноты картины», – улыбнулась Чарлин, продолжая украдкой наблюдать за дамой. Голландцы и Анджело не отрывали от нее очумелых глаз. Аллерт так даже рот приоткрыл. Русалка тем временем вынула из сумочки маленькое зеркальце, удовлетворенно посмотрела в него и победоносно огляделась по сторонам. Скользнув взглядом по Анджело и пожилой супружеской паре, сидевшей у стены, она кокетливо улыбнулась голландцам, сразу обоим, затем перевела взгляд на Бернарда, протиравшего бокалы за стойкой. При виде красавца-брюнета русалка на мгновение замерла, оценивая жертву, затем поднялась из-за столика и направилась прямо к нему. Босс несколько испуганно посмотрел на даму и картинно-радостно улыбнулся.

«Опс! – подумала Чарлин. – Отбиться будет нелегко».

– Как вы думаете, не помешает ли погода карнавалу? – промурлыкала русалка, призывно поводя глубоким декольте. Мужские взгляды пропадали в нем, как в черной дыре.

– Да, да, в прошлом году в это время шли дожди, – несколько невпопад ответил Бернард.

– Я давно хотела посмотреть на карнавал в Валлетте… или вы считаете, лучше отправиться на Гозо? – Декольте как-то само собой указало в сторону другого острова.