Текст книги "Антистерва"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Спасибо, – шепнул Василий. – Так неожиданно все. Я и сам не понимал, что этого хочу, а ты догадалась…
– Я сразу узнала, что ты хочешь. – Она ответила обычным своим голосом, спокойным и ясным. – Нет, неправильно сказала. Я не узнала, а… – Тут она наконец замялась, не находя нужного определения.
– Почувствовала? – догадался Василий.
– Да! – Она обрадовалась правильному слову. – Я почувствовала, что тебе уже надо женщину. Раньше тебе нельзя было, а теперь надо. Только осторожно надо, чтобы сердце не заболело.
Ему стало смешно от ее наивной откровенности. Эта девочка с суровыми глазами и всегда спокойным голосом была непонятна, как непонятен был ему Восток. Но он жил на Востоке уже пять лет и не чувствовал себя здесь чужим. И ее он тоже не чувствовал себе чужою. С ней было легко, и он был ей за это благодарен. Да и за все он был ей благодарен – если бы не она, его уже не было бы на свете, это было очевидно.
Василий нашел в темноте ее губы и поцеловал долгим благодарным поцелуем. Целоваться она не умела совсем – открывала рот, как галчонок, и старательно повторяла движения его губ. Это было удивительно, потому что все, что она делала с ним до сих пор, выдавало в ней такой женский опыт, которого трудно было и ожидать. Его взяло любопытство, и, вспомнив ее наивную прямоту, он порадовался, что с ней можно говорить без стеснения.
– Манзура, – спросил Василий, – а откуда ты все это знаешь? Ну, от чего мне хорошо будет… – Ему все-таки трудно было говорить с совсем юной девушкой вот так, прямо.
Она улыбнулась – впервые за все время, что он ее знал. Его глаза уже привыкли к темноте настолько, что различили эту улыбку. А она, похоже, вообще видела в темноте как кошка.
– У нас все девочки это знают, – сказала Манзура. – А как замуж выходить? Муж ночью приходить не будет, мало детей родится. У нас для женщин отдельный двор, там всю работу делают. Когда работа не тяжелая – пух для подушек щипать, рис перебирать, из шерсти нитки делать, – женщины про все разговаривают. Чай пьют, тюбетейки вышивают – тоже разговаривают. Как плов варить, как детей кормить, как лечить надо, если кто-то заболел… Как с мужем спать, тоже разговаривают. Старшие сестры рассказывают, свекровь невесткам рассказывает, невестки одна другой рассказывают. Девочки все слушают, чтобы уметь. Если не будешь уметь, муж еще одну жену возьмет, у нее больше детей родится.
– Ну, ты-то можешь не беспокоиться! – засмеялся Василий. Очень уж смешным был этот ее рассказ о любовной науке! – Ты все умеешь. Я вторую жену не возьму.
– Тебе нельзя, чтобы я была твоя жена, – спокойно сказала Манзура. – Я к тебе буду просто так приходить. Когда ты женщину захочешь.
– Почему? – опешил Василий. – Тебе что, религия не позволяет за русского замуж выйти? Ну, Манзура, это даже стыдно! Ты же учишься, работаешь, современная девушка – и вдруг такие глупости.
– Я про религию совсем не думаю. – В ее голосе неожиданно прозвучали сердитые нотки. – Мой муж сильно Аллаха боялся, пять раз в день намаз делал, а со мной плохо жил. Совсем со мной не спал, только бил, чтобы я помнила, что его жена. Мне не по религии нельзя твоей женой быть. А потому что у меня ребенок в неправильном месте получился, его из живота вырезали, теперь, доктор сказал, может совсем детей не быть.
– Сколько тебе лет, Манзура? – спросил Василий.
– Уже очень много. Восемнадцать.
– Это хорошо, что уже восемнадцать. Завтра пойдем в загс и распишемся. Если ты не против, – спохватился он. И добавил: – Я тебя бить не буду.
Ему тут же стало стыдно. Наверное, это должно было прозвучать для нее убедительно, и все-таки – как он мог сказать такое женщине? Но что еще ей сказать, он не знал.
– Нельзя со мной жениться, Василий-ака, – упрямо повторила она, глядя на него исподлобья. – У меня детей не будет.
– И не надо.
Он произнес это резко, словно отрубил. Все равно он не сумел бы объяснить ей, почему сам не хочет иметь детей. Он чувствовал в своей душе какое-то глубокое, изначальное несчастье, которое было в его отце и каким-то необъяснимым образом перешло к нему. Василий не знал, отчего оно возникло, – отец ведь так и не рассказал ему об этом. Он понимал только, что мама уехала именно из-за этого – из-за чего-то, что было однажды сделано отцом и что не позволяло ей с ним остаться, несмотря на всю его любовь…
А может, все было совсем не так. Но, во всяком случае, передавать это несчастье дальше Василий не хотел.
Манзура вдруг заплакала. Спохватившись, что за своими невеселыми мыслями совсем забыл о ней, Василий притянул ее к себе, положил ее голову на свое плечо и стал гладить по косам, по виску, по тонкому изгибу щеки. Она замерла, словно прислушиваясь к его прикосновениям, потом вдруг подняла голову и, вглядываясь в его лицо, жарко проговорила:
– Ты самый хороший! Я тебя буду всегда… любить, да? Так правильно, да?
– Да. – Василий снова обнял ее и поцеловал в дрожащие, соленые от слез губы. – Правильно – любить.
Глава 7
– Здравствуйте, Иван Леонидович, – сказала Лола. Невозможно было не удивиться, увидев его здесь. Но она почему-то не удивилась. – Я рада вас видеть.
Это было чистой правдой. Лола произнесла эти слова просто так, как обычные слова вежливости, и только после того, как они уже прозвучали, поняла: их смысл точно совпал с тем, что она почувствовала, увидев космонавта Ивана Леонидовича Шевардина во дворе дома Ермоловых.
– Я тоже, – сказал он.
И по огоньку, мгновенно сверкнувшему в его черных глазах, было понятно, что он тоже говорит правду.
– Так вы, получается, уже знакомы? – удивился Матвей. – Ну-ка, тетушка, колись: в космос ты, что ли, успела слетать?
– Да нет, – ответила Лола. – Мы познакомились при вполне земных обстоятельствах. Хотя и красивых. «Сердечное вино», помните? – улыбнулась она.
Теперь, в московском осеннем холоде, в облике Ивана Шевардина не было той порывистости, которая так ей понравилась, когда они плыли по темной воде Адриатики. Но что-то в нем осталось неизменным. Что именно, Лола не понимала, но чувствовала эту его неизменность совершенно отчетливо. Она не успела удивиться неожиданной ясности, с которой опять почувствовала постороннего человека, потому что этот человек сказал:
– Как не помнить, Елена Васильевна!
И его слова прозвучали с такой необыкновенной, такой живой простотой, что Лола даже опешила. Она давно не слышала таких интонаций. И вместе с тем ей показалось, что она слышала их всю жизнь. Это было очень странно. Лола посмотрела на Шевардина с некоторой растерянностью.
Впрочем, долго разбираться в своих ощущениях ей не пришлось.
– Пошли, Ленка, пошли, – поторопил Матвей. – Космонавт наш в соседнем доме живет, увидитесь еще, будет время для воспоминаний. Или ладно, постой пока здесь, я машину поймаю.
– А твоя где? – спросил Шевардин.
– Продал. Я, Вань, никак не разберусь, что мне в этой вашей жизни делать, – слегка смущенно объяснил Матвей. – Ну а деньги-то нужны во дни сомнений и тягостных раздумий. Вот «бумер» и продал. Езжу пока на…
Тут у него под курткой зазвонил телефон. Лола засмеялась – Матвей выхватил его из-за пазухи таким жестом, каким д’Артаньян выхватывал шпагу из ножен.
– Да! – воскликнул он и поспешно отошел в сторонку, к песочнице. – Конечно, не передумал… Через часок точно… Нет, раньше не получится… Ну, не обижайся… Потому что не получится. Почему обязательно по бабам?.. Нет… Нет… Да! А ты сомневалась?.. – доносилось оттуда.
Судя по всему, племянничек беседовал с девушкой, у которой собирался перекантоваться, пока тетушка будет жить в его квартире. Он предложил Лоле переехать сразу же, как только заметил, что ее все-таки тяготит житье при родственниках, даже при таких, как его родители. Лола долго не соглашалась, но потом решила, что ее нашествие на квартиру Матвея не продлится долго. Анна пообещала познакомить ее с галеристами, которые выставляли и продавали кукол, а значит, можно было ожидать хоть какого-то заработка. Вряд ли он оказался бы большим – все-таки если у нее, как утверждала Анна, и был талант, то имени не было никакого, – но Лола надеялась, что на съемную квартиру должно хватить.
Вообще-то она решила воспользоваться предложением Матвея после того, как его отец сказал ей:
– Лена, ведь ты имеешь столько же прав на эту квартиру, сколько и мы. И можешь в ней жить вместе с нами. Или можно ее разменять.
Только этого ей не хватало! О чем-то подобном она и догадывалась, еще когда Матвей заявил ей в Душанбе, что она должна сообщить его родителям дату прилета, чтобы они приехали за ней в аэропорт!
И тем же вечером она случайно услышала, как, сидя на кухне, Сергей говорил жене:
– Эту квартиру она разменивать вряд ли захочет. Значит, я должен купить ей другую. Надо же когда-нибудь прекратить эту несправедливость.
Что ее двоюродный брат относится как раз к тем людям, которые прекращают всяческие жизненные несправедливости, Лола поняла едва ли не с первого взгляда на него. Наверное, бизнесменские дела Сергея Ермолова позволили бы ему купить ей квартиру. Но Лола не хотела становиться очередной его заботой! Насколько она успела понять, все женщины, так или иначе попадавшие в круг его внимания, именно этим и становились. Правда, Анна работала сама, и у нее даже был собственный, хотя, как говорил ее сын, и эстетский, но бизнес – журнал по искусству «Предметный мир», которым Лола зачитывалась еще в доме Кобольда. И мама Сергея жила отдельно на даче в Абрамцеве, и жила почти безвыездно; после первых охов и слез у Лолы еще не было случая толком поговорить с нею. Но все равно: даже теперь, когда жизнь этих женщин была, в общем-то, налажена, неизменность Сергеева к ним внимания была очень ощутима. Во всяком случае, для Лолы, которая вообще была чутка к тщательно скрытым, защищенным от внешнего мира проявлениям человеческой натуры. К тому же Анна однажды сказала, что когда-то, чтобы заняться своим нынешним бизнесом – поставкой из Англии высокотехнологичного оборудования, – ее муж бросил университет, в котором преподавал высшую математику. Лолу это настолько поразило, что она даже решилась осторожно расспросить брата, почему он это сделал.
– Так получилось, – сказал Сергей, и Лола поняла, что более подробных объяснений от него не дождешься.
Подробнее это объяснила ей Анна.
– Мы все тогда растерялись, – сказала она. – Ты хоть и юная еще была, но помнишь, наверное, какое в начале девяностых время было… Мы все растерялись, каждая по-своему. Потому что не знали, что завтра будем есть. Потом-то много было виражей, привыкли. А тогда такое было внове – и растерялись. Я поняла, что журнала больше не будет. Он же тогда не мой был, а обычный, государственный, деньги на него выделять перестали. А тут еще Матвей маленький… Антоша начала вещи распродавать, которые у нее на память от отца остались. Ну, и Сережа так вот повернул свою жизнь… И нашу тоже. Он был преподаватель от бога, – помолчав, добавила она. – Студенты его любили невероятно, я такого никогда не видела – они у нас дома дневали и ночевали. И он их любил. Я пыталась его отговорить, но есть ситуации, в которых он делает только то, что сам считает нужным. Такая натура.
Про ермоловскую натуру Лоле ничего объяснять было не надо. Она знала, что это такое. И не хотела, чтобы брат взваливал на себя ее биографию.
– Все, тетушка. – Матвей вернулся, все еще сжимая телефон в руке; зеленющие глаза горели молодым нетерпением. – В нашем распоряжении ровно полчаса. Вперед!
– Матюшка, я и сама прекрасно доеду, – улыбнулась Лола. – Я, конечно, азиатская женщина, но такси уже не боюсь.
– Ленка, бить тебя некому! – рассердился он. – Была б ты правильная азиатская женщина, топала бы сейчас в указанном мужчиной направлении, на три шага позади. А ты независимость демонстрируешь. У меня в подъезде, между прочим, наркодилер живет. К нему не зарастает народная тропа. И народ все специфический. Тебе к этому, понятно, не привыкать, но мне спокойнее будет, если…
– Давай я твою тетушку отвезу, – вдруг сказал Шевардин. – Не волнуйся, доставлю до самой квартиры.
– Да? – Видно было, что Матвей обрадовался. – Ну, не знаю…
– Не задерживайся, Матвей Сергеич. – Шевардин говорил серьезно, но по блеску его глаз Лола поняла, что он смеется. – Похоже, в твоей ситуации стоит поторопиться.
– Это точно, – хмыкнул Матвей. – Спасибо, Вань.
Пока он объяснял, где находится квартира, Шевардин взял Лолин чемодан и деревянный короб.
– Какие-то у вас вещи невесомые, – заметил он. – Пойдемте, Елена Васильевна, вон там моя машина.
Как только завернули за угол дома и выехали на Садовое кольцо, Лола сказала:
– Иван Леонидович, меня в самом деле не обязательно сопровождать. Вы же, наверное, с работы, устали. Я прекрасно на такси доеду.
Теперь, когда он смотрел не на нее и не на Матвея, а просто на дорогу, его лицо показалось Лоле каким-то осунувшимся.
– Я не устал, – возразил Шевардин. – И ехать-то двадцать минут, пробок ведь уже нету.
«Да, не усталый, а какой-то… подавленный», – поняла Лола, приглядевшись повнимательнее.
– Елена Васильевна… – начал он.
– Еще и по имени-отчеству меня все время зовете, – расстроенно сказала она. – Я себя чувствую идиоткой!
– Просто у вас имя-отчество красивое.
Тут он наконец улыбнулся, и Лолина неловкость мгновенно прошла.
– У вас тоже! – засмеялась она. – Но все-таки, Ваня, зовите меня как-нибудь попроще.
– И на «ты», – кивнул он. – Раз уж мы, оказывается, соседи.
Подъезд дома, в котором находилась квартира Матвея, выглядел вполне мирно и был чистым. Квартира же и вовсе сияла – даже не похоже было, что в ней живет молодой парень с таким лихим характером, как у него.
– Племянничек любит порядок, – заметила Лола, окидывая взглядом комнату.
– Мама, наверное, приучила, – сказал Иван. – Анюта его, помню, с каждой конфетной бумажкой к урне отправляла, когда во дворе маленького выгуливала. Он тогда сильно сопротивлялся.
– Видимо, теперь понял мамины резоны, – засмеялась Лола. – Подожди, Ваня, не уходи – выпей чаю. Ты же, наверное, и домой не успел зайти. Или ты торопишься? – спохватилась она.
В самом деле, на дворе почти ночь, его, конечно, семья дома ждет, а он тут чаи будет распивать! Лола поняла, что совершенно утратила ощущение реальности.
– Спасибо, – кивнул он. – Выпью.
Несмотря на идеальный порядок на кухне, электрический чайник оказался сломан.
– Если подождешь немного, я починю, – предложил Иван.
– Нет-нет, – торопливо отказалась Лола. – Я в кастрюльке воду вскипячу. Еще с чайником будешь возиться!
Но тут выяснилось, что вскипятить воду в кастрюльке тоже затруднительно: плита была газовая, но при этом в квартире почему-то не было ни спичек, ни зажигалки. Правда, Матвей не курил, но газ зажигал же как-то!
– У тебя тоже зажигалки нет? – поинтересовалась Лола.
– Тоже, – кивнул Иван. И, словно оправдываясь, объяснил: – Курить еще в школе бросил. То спорт, то космос. Я сейчас в киоск схожу.
– Хорошо я тебя пригласила чайку попить! – расстроилась Лола. – Может, и вода из крана не идет? Подожди! – вдруг вспомнила она. – Есть у меня зажигалка.
Зажигалка, сделанная из старинной ружейной гильзы, была папина. Вернее, она принадлежала еще его отцу, а папа не пользовался ею по назначению: она была чем-то вроде талисмана, и для Лолы тоже. Правда, она чистила ее и заправляла, но все-таки не сразу сообразила, что ею можно зажечь огонь.
Лоле понравилось, как зажигалка легла в его руку тусклым медным боком – так, словно из этой руки и вышла. И разобрался он в ее устройстве сразу, как будто всю жизнь пользовался зажигалками, сделанными из гильз Первой мировой войны. Лола вдруг вспомнила, как он выбил пробку из бутылки коротким ударом по донышку, и незаметно улыбнулась. Похоже, он чувствовал любые предметы, и любые предметы слушались его.
Она заваривала чай в прозрачном французском заварном чайничке, расстилала салфетку, расставляла чашки, искала в посудном ящике ложки. Иван молча следил за тем, как происходят перемены на маленьком кухонном столе, в тихом свете низко висящей лампы.
– Это красиво? – бросив на него быстрый взгляд, догадалась Лола.
– Да! – Он вздрогнул от неожиданности. – Что, очень глупо тогда сказал, раз до сих пор помнишь?
– Я не потому помню, что глупо. – Она вдруг с удивлением поняла, что сама не знает, почему помнит все это так ясно, и торопливо пригласила: – Давай чай пить.
Ей почему-то казалось, что с ним можно молчать – просто пить чай, думая о чем-нибудь своем. Что-то в нем было такое, что делало общение простым, как дыхание. Но вместе с тем ей не хотелось молчать, а хотелось, чтобы он говорил с нею, и интерес к жизни, сейчас почему-то погасший, горел бы в его глазах.
– А про космос ты мне тогда ничего и не рассказал, – вспомнила она. – Только то, что станция большая.
– Космос тоже большой. Такой, знаешь… абсолютный.
Лола видела, что он произнес это как будто бы нехотя. Но, как только он это произнес, глаза его сразу сверкнули – если и не жизнью еще, то все-таки дальним ее отсветом.
– Ты давно оттуда вернулся?
– Три месяца назад. Только что на работу вышел. Сначала в клинике восстанавливался, в Институте медико-биологических проблем, потом в Черногории – там спорткомплекс оказался хороший. Лола, – сказал он, – меня совсем не обязательно развлекать беседой. Я сейчас поеду, не буду тебе мешать.
– А я не развлекаю. Мне как-то… тревожно, вот я у тебя про космос и выспрашиваю.
Лола сначала сказала это и только потом поняла: она говорит ровно то, что чувствует. Это происходило уже не в первый раз: обращенными к нему словами она легко называла то, что наедине с собой было неуловимо даже в виде бессловесной мысли.
– Тогда пожалуйста, – улыбнулся Иван. – Что тебя интересует? Расскажу как на пресс-конференции.
– Не надо как на пресс-конференции! – Лола невольно улыбнулась тоже – таким тоном он это предложил. – Можно попроще. В первый раз ты летал?
– Во второй. В первый еще не на МКС, а на «Салют». Ты, скорее всего, не знаешь – была такая станция, ее затопили потом. Я на ней полгода провел.
– Почему – знаю. Раньше ведь все космосом интересовались и всех космонавтов знали в лицо и по именам. Тебе, наверное, обидно, что сейчас всем все равно? Ну, не всем, конечно, – спохватилась Лола.
– Не обидно, – пожал плечами Иван. – Я и сам удивляюсь, но мне не обидно. Хотя вообще-то… – Он помедлил, бросив на нее короткий взгляд, и сказал: – Вообще-то и не удивляюсь. Об этом не стоило бы говорить, потому что получается, будто я эфирный ангел, а это, мягко говоря, не соответствует действительности. Ну ладно! Просто я же с самого начала ни о чем… постороннем в связи с космосом не думал. Поэтому мне не обидно. Я хотел полететь и полетел. А престижно это, на чей-то взгляд, или не престижно, меня не беспокоит. Меня другое беспокоит…
– Что – другое? – тут же спросила Лола.
– Еще хочу, вот что!
Тут она не выдержала и расхохоталась. Его подавленность развеялась совершенно – так же, кстати, как ее тревога; глаза зажглись знакомыми яркими огоньками. Даже лицо как будто посмуглело – конечно, от того самого огня любопытства, который снова разгорелся у него внутри.
– Сколько тебе лет, Ваня?
Она в самом деле не могла этого понять. Седина мелькала в темных волосах, но это ничего не значило: мама рассказывала, что у папы седина была уже в двадцать пять. А когда глаза Шевардина загорались этим вот мальчишеским блеском, определить его возраст и вовсе было невозможно.
– Тридцать шесть. Многовато, конечно. Но если повезет, могут и еще разок послать. Все-таки опыт… Да и, может, НАСА замолвит словечко. Я же у них хоть и не национальным, но героем числюсь. Мы в этот раз отлично вместе слетали, даже без внештатных ситуаций почти, – похвастался он. – Видно, я за первый полет все свои внештатные ситуации исчерпал.
– Это какие? – насторожилась Лола.
– Да разные. В последний день и то влип. Нам радиотелескоп прислали, а у него антенна – огромный такой сетчатый зонтик, очень красивый. И в конце полета нужно было телескоп от станции отстрелить. Мы отстрелили, но он вот этой своей сеткой зацепился. И все, к станции, получается, уже ничего пристыковать невозможно. То есть само ее существование находится под угрозой.
Полчаса назад ей и дела не было до существования какой-то космической станции, а теперь, когда он рассказывал об угрозе этому существованию, Лоле вдруг показалось, будто это угроза ей лично. Что и говорить, увлеченный Иван Леонидович Шевардин производил сильное впечатление!
– И что же ты сделал? – не в силах отвести взгляд от его лица, спросила Лола.
– Пришлось в открытый космос выходить. Такие выходы вообще-то заранее планируются, отрабатываются, а тут непонятно было, чем кончится. И неприятно.
– Почему? – тем же завороженным голосом спросила она.
– Потому что скафандр начал перегреваться. Система охлаждения почему-то не сработала. А он же герметичный, скафандр, если нет отвода тепла, то в нем просто закипаешь. Это и неприятно.
– Это, по-моему, смертельно, а не неприятно… – пробормотала Лола.
Иван пригляделся к ее лицу и вдруг рассмеялся.
– А по-моему, я переборщил с повествованием о своем невиданном героизме. Мне, конечно, хотелось произвести на тебя впечатление, но не до такой же степени! У тебя такое лицо, как будто с тобой покойник разговаривает. Ничего страшного же не случилось, Лола, ты что? Вот он я, живой-здоровый, охмуряю красивую девушку.
– А что же с этим зонтиком получилось?
Все-таки он, видимо, обладал способностью зажигать мгновенно, с полспички: ей в самом деле ужасно хотелось узнать, чем кончилась история с космическим зонтиком!
«Это, что ли, я?» – изумленно подумала Лола.
– Все получилось хорошо, – успокоил Иван. – Я его отцепил. Прошел вдоль станции и отцепил. И система охлаждения включилась, хотя и не сразу. Мне потом ребята из ЦУПа рассказывали, что у меня тогда от жары голос был как у робота – тяжелый такой, медленный. Все, Лола! – Он легонько хлопнул ладонью по столу. – Про меня хватит. У тебя там в деревянной коробке, по-моему, что-то интересное лежит. Я заметил, когда ты зажигалку доставала. Не покажешь?
– Да уж национальному герою как не показать? – улыбнулась Лола. – Хотя это, конечно, не космический зонтик. Просто куклы. Я делаю кукол. Делала, – поправилась она.
– Почему в прошедшем времени?
– Потому что теперь… как-то не получается. Не знаю почему, Ваня, не спрашивай. Какие есть, тех покажу.
Кукол в деревянном коробе было совсем немного. Лола забрала из дома Кобольда только некоторых: ей неприятно было разбираться в этой части своей жизни под цепким взглядом экономки.
Она достала игрушки из ящика, расставила на журнальном столике и, установив рядом настольную лампу, выключила верхний свет. Это была довольно большая композиция, состоявшая не только из кукол, но и из деревьев. Куклы изображали влюбленных и напоминали персонажей песенок Вертинского, а в дупле самого большого дерева – Лола сделала его из ствола спиленного дуба – сидело страшное существо, похожее на филина или даже на дьявола. Его огромные круглые глазищи сверкали алыми сполохами в неярком свете настольной лампы, и казалось, он вот-вот вылетит из дупла и набросится на хрупкую парочку. На суку того же дерева сидел тощенький ангел и надевал крылья. Лола не понимала, почему ей не дают покоя влюбленные и ангелы.
– Ну, он их защитит, – кивнув на ангела, сказал Иван. – Очень попросту крылья надевает, как плащ перед дождем. Или как скафандр. Сразу верится. – И добавил, восхищенно глядя на Лолу: – А ты про какие-то зонтики слушаешь! Если бы я что-нибудь такое умел…
– То что? В космос не полетел бы? – улыбнулась она.
– Нет, пожалуй, все-таки полетел бы. Но куклами такими ужасно гордился бы и всем бы их показывал. Давно ты их делаешь?
– По-моему, всегда. Во всяком случае, я не помню, когда их не делала. Разве что сейчас… Папе они когда-то нравились. Он со мной воздушных змеев делал.
– Твой папа – он Ермоловым кто? – спросил Иван. – Если ты Матюхина тетя, то…
– Он старший брат Антонины Константиновны.
– Постой, – удивился Иван, – если старший, то сколько же тебе лет, в таком случае? То есть это неважно, конечно, – спохватился он.
– Он умер пятнадцать лет назад, – сказала Лола. – А мне двадцать девять лет. Когда я родилась, ему было уже за пятьдесят. У мамы долго детей не было, и она ужасно переживала, на Востоке же это вообще трагедия. А когда смирилась с тем, что и не будет, вдруг я родилась. Мама говорила, когда забеременела, то даже не поняла, что это с ней такое – думала, просто стареет. Ей вообще-то, я думаю, и до меня забот хватало. У папы был порок сердца, на инвалидность уходить он не хотел… Она за его сердцем только и следила днем и ночью. Пока я не родилась. Потом-то они оба уже надо мной стали трястись, как над бриллиантом каким-нибудь.
– Думаю, побольше, чем над бриллиантом, – заметил Иван.
– Ну да, к бриллиантам они были равнодушны, – кивнула Лола. – А ко мне нет.
Воспоминания ударили в сердце так сильно и остро, что мгновенно вернули ее к действительности.
– Спасибо, Ваня, – сказала она. – И домой доставил, и тоску развеял.
– Пора и честь знать, – усмехнулся он и встал.
Лицо его изменилось тоже мгновенно. Подавленность, которую она заметила сразу, снова легла на него, как маска.
Лола тоже встала. Они стояли в двух шагах от друг друга и не могли понять, как это возможно – вот это, что он сейчас повернется и уйдет, и она закроет за ним дверь. Лола ясно видела, что он не понимает этого так же, как она.
– Если хочешь, я тебе какую-нибудь куклу подарю, – сказала она. Ей надо было что-нибудь сказать, чтобы развеять это пронзительное ощущение близости с совершенно чужим человеком. – У тебя сын или дочка?
– Дочка. Четырнадцать лет.
– Ей, наверное, будет интересно.
– Наверное.
Лола взяла одного из влюбленных, потом второго, потом ангела…
– Забирай лучше всех, – сказала она, складывая фигурки в деревянный ящик и не глядя на Шевардина. – Их как-то трудно разделить.
Он поднял деревянный короб с такой недоумевающей покорностью, как будто она дала ему задание, смысл которого он не понимал, но и не выполнить которое не мог. Лола вышла в прихожую, чтобы его проводить. Иван надел куртку, открыл входную дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он, глядя на нее все с тем же мучительным недоумением. – Спасибо за подарок.
– Не за что.
Она ждала, когда наконец закончится это странное прощание, и ей хотелось, чтобы оно закончилось поскорее. Но когда дверь закрылась, щелчок замка прозвучал как выстрел.
И тут же на тумбочке зазвонил телефон. Лола вздрогнула.
– Лен, – услышала она голос Матвея, – я же тебе не объяснил, как плиту зажечь. В смысле, что спичек нету. Ты возьми там на полке над столом зажигалку. Мне ее приятель один сделал, гений дикого дизайна, она на зажигалку совсем не похожа, а похожа на… Ты почему молчишь? – вдруг насторожился он. – Тебя Шевардин до квартиры проводил?
– Да. До квартиры, Матюшка, не волнуйся. И я нашла зажигалку. Все в порядке.
Она еле выговорила все это и, не дожидаясь дальнейших расспросов, положила трубку.
Когда прямо у нее над головой взорвался трелью звонок, Лола распахнула дверь почти мгновенно. Чуть задержал только замок: руки у нее дрожали, и она не сразу сообразила, как его открыть.
– Я твою зажигалку случайно захватил. – Иван стоял на пороге и смотрел на нее с тем же выражением, которому она не знала названия, но которое, она чувствовала, было сейчас и на ее лице, обычно непроницаемом. – Положил в карман. Машинально. Вот.
Зажигалка блеснула тусклой медью на глубоких линиях его ладони. В следующее мгновенье Лола коснулась этих линий, чтобы взять зажигалку, и поняла, что никакая сила не заставит ее отвести руку. Да никакой посторонней силы и не было, вся сила была только в нем – Иван шагнул через порог и обнял Лолу прежде, чем за ним захлопнулась дверь. Свет в прихожей был выключен, только отсветы из комнаты освещали их лица. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Они не понимали, как можно не смотреть. Иван держал Лолу за плечи, как будто боялся, что, если он опустит руки, она упадет. Она знала, что так оно и было бы, если бы он их опустил. Ноги ее не держали. Она не понимала, что с ней, но и не хотела этого понимать. Она видела, что и он не понимает, что с ним. Весь опыт, которым была прежде отмечена их жизнь, вдруг оказался напрасным.
– Не сердись, – наконец проговорил он. – Я не могу уйти.
– Но ведь надо? – с непонятной интонацией сказала Лола.
– Скажи, что это надо.
– Как я могу это сказать? Я… так не думаю.
Деревянный короб стоял у его ног. Иван снял куртку и, чуть не споткнувшись о него, прошел в комнату. Лола шла за ним – вернее, не за ним, а как-то… рядом или одновременно с ним. Она не понимала, как идет. Его руки так и лежали у нее на плечах, и идти было вообще-то невозможно.
Они остановились снова, теперь уже посреди комнаты. Что делать, было непонятно. Обоим было понятно только, что делать что-то обычное, привычное, делать то, что должны делать мужчина и женщина, раз уж их потянуло друг к другу, – они не могут. Тяга была очень сильной, но природы ее Лола совсем не понимала. Разум работал словно бы отдельно от нее, и ее отдельный разум говорил ей, что это не есть тяга чувственности, не есть телесное влечение. Именно такими, странными словами говорил с нею ее отделившийся разум. Всей же собою она чувствовала что-то необъяснимое, бессловесное, не ведущее ни к каким знакомым действиям.
– Ваня, я… ничего почему-то не могу, – растерянно проговорила она. – Я ничего не понимаю.
– Я тоже.
Лола слышала, что сердце у него бьется сильно и часто – так, словно закипает кровь, может быть, как тогда, в открытом космосе. Но и биенье сердца, и кипение крови тоже шли как-то… не из тела; это она странным образом понимала.
– Но тебя же это должно раздражать? – сказала она.
– Давай сядем, а? – попросил он. – Не бойся.
Лола послушно села на стул, почему-то стоящий посередине комнаты. Иван присел на журнальный столик. Теперь они упирались друг в друга коленями и держались за руки как невменяемые.
– Разве я боюсь? – удивленно спросила Лола.
– Ты вся дрожишь.
– Но вряд ли от страха. И вряд ли от вожделения. – Она судорожно улыбнулась дрожащими губами. – Тебе это обидно?
– Не обидно. Какое уж тут вожделение! Сердце бы не разорвалось. У меня, – уточнил он. И повторил: – Я не могу уйти.
– Делай что хочешь, – сказала она.
– Ты не поверишь, но я, идиот, хочу держать тебя за руки. Хотя полчаса назад хотел совсем другого. Более понятного. Но как только понял, что через минуту не буду тебя видеть, то вот… Хочу держать тебя за руки.
