Текст книги "Брут"
Автор книги: Анна Берне
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
По плану Брута, первой предстояло выступить коннице. Предполагалось, что всадники, прорвав линию обороны противника, откроют проход, в который ринется пешее войско. Но теперь его собственная кавалерия начала выдвигать новые требования. Мы не двинемся с места, заявили командиры эскадронов, пока нам не расчистит путь пехота.
Брут, с трудом подавив унижение, в последний момент изменил план атаки. Пришлось воспользоваться классическим приемом фронтального наступления. Ни о каких стратегических находках без участия конницы уже не шло и речи. Итак, он возглавит правый фланг, нацеленный на порядки Антония, тогда как на левом фланге, противостоящем Октавию, воинов поведет в бой Мессала. Если конница пожелает сменить гнев на милость, пусть попытается взять противника в кольцо.
Миновал полдень. В небе наконец-то появились робкие солнечные лучи. Вскоре поднялся сильный ветер, окончательно разогнавший облачность. Стало ясно и холодно.
Проведенные утром ауспиции показали нейтральный день. Ни хороших, ни дурных предзнаменований. После полудня к Бруту явились авгуры. Отмечены некоторые знаки, сообщили они, которые трудно истолковать в ту или другую сторону. Надо, чтобы император знал о них. Во-первых, на походное знамя первого легиона уселся рой пчел. Возможно, это к добру, а возможно, к худу. Во-вторых, у одного из воинов на руке вдруг выступил какой-то странный пот. Когда авгуры принюхались, им стало ясно, что это розовая вода. Странный знак, император, очень странный знак. Не сказать, чтобы явно зловещий, но совершенно непонятный.
Наконец ворота палисада открылись. Суеверные легионеры с острым любопытством всматривались вперед. По примете, первое существо – животное или человек, встреченное выходящим из ворот, способно подсказать, каким будет день – удачным или нет. Хуже всего, если встретится сорока, летящая справа налево, или лисица. Тогда лучше сразу поворачивай назад. Если первым увидишь негра, тоже не жди ничего хорошего.
В лагере республиканцев имелся собственный негр – раб-эфиоп, которого посылали на самые тяжелые работы. Кто, как не злая судьба распорядилась, чтобы, едва распахнув створки ворот, легионеры нос к носу столкнулись с несчастным чернокожим, тащившим из лесу вязанки дров?..
Верное средство обмануть судьбу, знакомое каждому римлянину, заключалось в том, чтобы убить вестника несчастья. И ни в чем не повинный эфиоп пал жертвой суеверия легионеров, растерзавших его на месте.
Брут только отмахнулся, выслушав все эти глупости. Он верил в богов и просил у них знака, а к суевериям относился с неодобрением. К тому же он и без гаруспиков и авгуров знал, чем грозит ему сегодняшняя битва. Но и он поднял глаза, когда в небесах появились два орла. Шум и крики разом стихли. Искусству предугадывать судьбу по полету птиц римлян обучили этруски, и каждый из них помнил, что орел – символ Рима.
Две гордые птицы неспешно кружили над двумя огромными армиями, стоявшими лицом друг к другу, застыв в тревожном молчании. Вдруг в тишине раздался хриплый птичий крик и один из хищников бросился на другого. Орел, летевший со стороны республиканцев, забил в воздухе крыльями, вырываясь из цепких объятий врага. Рывок, еще рывок... Он сбросил с себя противника, развернулся и быстро полетел прочь.
Марк медленно опустил глаза к земле. Значит, боги не желают даровать ему победу. Ну что ж, это ничего не меняет. Он взял на себя долг защитить честь Рима. Он готов исполнить этот долг.
Никто из республиканцев не ведал о приказе, который Антоний нынче утром отдал своим легионерам. Приказ гласил: пленных не брать. Каждый вражеский солдат должен быть убит.
Для Марка это ничего не меняло. Он ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Да и можно ли сожалеть, что твои мечты оказались слишком высоки для этого мира?
С самого утра у него в голове вертелась стихотворная строчка из греческой трагедии:
Неужели прав поэт? Неужели высокая добродетель, служению которой он, Брут, отдал свою жизнь, всего лишь приманка для простака? Пусть так. Он все равно ни о чем не сожалеет.
Впрочем, время терзаться вопросами, на которые нет ответов, прошло. Солнце передвинулось к западному горизонту, на горы легли первые тени. Не пройдет и трех часов, как стемнеет. Кости брошены, как сказал бы в этом случае Цезарь. Брут обнажил меч и, бросив воинам призывный клич, помчался вперед. За ним стояли его лучшие друзья. Они, не мешкая, бросились за ним, ведя свои легионы.
Антоний всегда недооценивал военные таланты Брута. Республиканский правый фланг с размаху врезался в его левое крыло, смял его, проделав в стройных рядах когорт зияющие бреши. Видя блистательный успех пехоты, республиканская конница, воодушевленная примером бесстрашного императора, уже летела к ним быстрым галопом. Вскоре с противником было покончено.
Марк недоуменно озирался вокруг. Неужели он все-таки ошибся? Неужели они победили?
Они бы действительно победили, если бы Марк Валерий Мессала не вздумал поиграть в великого стратега.
Брут доверил ему командование своим левым флангом по одной простой причине. Юный адъютант покойного Кассия оставался в его ставке единственным, кому Брут еще доверял. Поставить начальником над легионами Кассия своего человека Брут не мог: его никто не стал бы слушать. Мессале же неожиданное возвышение ударило в голову, и без того склонную кружиться от успехов. Он уже твердо верил, что получил назначение по праву, в знак признания своих выдающихся способностей.
И решил проявить их в полной мере. Лучше бы он этого не делал! Вместо того чтобы точно выполнить указания императора, он приказал своим войскам вытянуться в длинную линию – чтобы не дать себя окружить, как объяснил он впоследствии. Справедливости ради следует сказать, что легионы Октавия превосходили его силы числом.
Но в угаре задуманной им стратегической игры Мессала совершенно упустил из виду простейшее обстоятельство, которое бросилось бы в глаза любому мало-мальски опытному воинскому командиру, да что там командиру, даже Октавий, не имевший ни малейших проблесков полководческого даpa, мгновенно его обнаружил: растянув свои порядки, Мессала обнажил центр республиканской позиции, вследствие чего в ней образовалась гигантская брешь.
В эту брешь и устремился Октавий, разрубив надвое все левое крыло республиканцев.
Его целиком составляли воины Кассия, уже продемонстрировавшие свои невысокие боевые качества в битве 3 октября. Вероятно, разумнее всего было бы смешать их с солдатами брутовских легионов, но взаимная вражда между двумя частями единой армии достигла такой острой формы, что полководец не решился на этот шаг. Испытав мощный удар легионов Октавия, воины Кассия, деморализованные предыдущим поражением, пустились в бегство. Напрасно метался между ними Мессала, пытаясь остановить позорное отступление. Если даже Кассию три недели назад это не удалось...
Антоний вовремя заметил, что творится на левом вражеском фланге. Он быстро просчитал ситуацию. Сейчас легионеры Кассия отступят к своему лагерю и закроются в нем. Выманить их оттуда будет невозможно. Значит, день снова закончится вничью.
Собрав вокруг себя солдат, он бросился противнику наперерез. Ему-то не приходилось отдавать приказы дважды...
От внимания Брута происходящее тоже не ускользнуло. План действий созрел в его мозгу мгновенно. Нельзя допустить, чтобы Антоний прорвался в лагерь республиканцев. Его команды звучали четко и ясно. И вот уже лучники заняли нужную позицию. На легионы Антония посыпался град стрел. Теперь надо воссоединиться с отрядами Мессалы и заставить его людей вернуться на поле битвы, а затем организовать стойкую оборону. В самом деле, часть легионов Октавия, прорвав левый фланг республиканцев, уже начинала захватывать его в кольцо.
С мечом наперевес Марк ринулся в самое опасное место схватки. Он не чувствовал ударов чужих мечей, не замечал, что ранен, даже не ощущал боли.
И сумел помешать Октавию окружить его легионы.
Теперь пришло время контратаки.
Легионы Брута показывали в этой битве чудеса доблести и героизма.
В какой-то миг Антоний решил, что цель, которую он поставил перед собой, недостижима. Люди Брута стояли стеной, казалось, нет силы, которая заставит их отступить.
Иначе вели себя легионеры Кассия. Как и предполагал Антоний, они устремились к своему лагерю, но не успели до него добраться – путь им преградил враг. Тогда, окончательно утратив мужество, часть их в беспорядке бросилась бежать к болотам, надеясь выбраться к морю. Остальные, не имея возможности последовать за ними, повернули назад и столкнулись с отрядами Брута.
Многие сотни в панике удирающих людей... Они внесли раздор и хаос в стройные ряды брутовских легионеров. Пока император и его помощники наводили в войске пошатнувшийся порядок, враг успел немного потеснить их. Совсем немного, но это придало ему новые силы.
Легионы триумвиров наседали, республиканцы отбивались, медленно отступая. Атака далась Антонию и Октавию дорогой ценой, они несли страшные потери, более значительные, чем потери республиканцев. У них оставалась возможность с достоинством отступить, сохранив свои главные силы. День стремительно катился к вечеру. Их дело еще не было проиграно.
И в эту минуту на них обрушился еще один удар. Новые отряды легионеров Кассия вломились в их ряды, расколов единый фронт сопротивления на несколько окруженных врагами островков.
Антоний бросал вперед когорту за когортой. Он понимал, что не должен дать Бруту восстановить строй. Но Брут не сдавался. Не обращая внимания на опасность, он метался между воинами, выравнивая нарушенные ряды. Антоний, наблюдавший за схваткой издали, на миг поймал себя на странном чувстве: кажется, вождь республиканцев вызывал в нем восхищение...
Солнце склонилось совсем низко к горизонту, окрасив небо в лиловые тона. На его фоне чернели горы. Сумерки быстро превращались в ночь.
Брут все еще не опустил оружия. Он всегда со стыдом вспоминал, как бежал Помпей, бросив остатки разбитого войска под Фарсалом. Нет, пока хоть один воин, хоть один центурион будет сражаться, он, император, не покинет поля битвы.
Схватка продолжалась в десятке мест. Кое-кто из легионеров Брута отважно ринулся навстречу противнику, надеясь отвлечь на себя главный удар и ценой собственной жизни дать своим товарищам время отступить. Дать Бруту время отступить.
«Пора! – крикнул ему один из помощников. – В темноте нас никто не увидит. Нельзя, чтобы жертва наших товарищей осталась напрасной. У нас еще много легионов. Завтра мы им покажем!»
Марк не обольщался, его лучшие люди погибли сегодня у него на глазах. Его лучшие друзья сейчас отдавали свои жизни, чтобы помочь ему спастись. Кажется, только что он видел брата Порции, Марка Порция Катона. Содрав с головы шлем, закрывавший часть лица, тот кричал своим воинам: «Я сын Катона! За мной!» И вскоре рухнул, сраженный, на груду мертвых вражеских тел.
Марк завидовал ему. Как ему хотелось повторить героический жест Марка Порция! Но разве имел он на это право? Вдруг правы те, кто говорит, что не все еще потеряно? Что война не окончена? Сейчас он слишком вымотан, чтобы правильно оценить ситуацию. Ведь если есть хоть искра надежды, надо продолжать борьбу.
Тем временем совсем стемнело. Над полем один за другим вспыхивали и загорались факелы. Это Антоний отряжал отряды преследователей за беглецами, решившими скрыться в болотах. То и дело тишину прорезывал жалобный стон: победители приканчивали раненых.
– Пора, господин!
Кто сказал это? Брут огляделся. Вокруг него толпились люди. Он вглядывался в их измученные, грязные, залитые кровью лица, вглядывался и не узнавал.
– Пора, император! Они ищут тебя!
Теперь Брут узнал говорившего. Луцилий, молодой командир из его ставки. На всем протяжении боя он сражался рука об руку с Брутом и проявил себя настоящим героем. Луцилий поднял на него глаза – в них светились доверие и надежда. Ты все сделал правильно, прочитал он в этих глазах, тебе не в чем упрекать себя, и ты не должен опускать рук.
Марк внял этому голосу и этим глазам. В окружении своих товарищей он побрел с поля сражения.
Их небольшую группу заметил в свете факелов конный вражеский отряд. Угадав, что среди республиканцев находится сам император, всадники бросились к нему. Они знали, что и Антоний, и Октавий не поскупятся на награду тому, кто принесет голову Брута.
Чтобы оторваться от погони, надо было добраться до речки и переправиться на другой берег. Заросший густым кустарником, он неровными уступами взбегал вверх, тая множество укромных местечек. Здесь воины триумвиров побоятся их искать.
Изнуренные кони беглецов еле передвигали ноги. Нет, не успеть, слишком далеко река. Брут вздрогнул от ужаса. Неужели его ждет столь позорный конец?
В эту минуту, бросив на Брута последний, исполненный преданности взгляд, юный Луцилий стрелой рванулся навстречу всадникам. Он задержит их! Ненадолго, но задержит!
Брут не стал его удерживать. Есть дары, которых не отвергают. А теперь вперед! Дорога каждая минута!
Кони как будто поняли, чего от них ждут, припустили из последних сил. Река совсем рядом, уже слышен плеск воды.
И тут они услышали донесшийся из темноты голос Луцилия:
– Я Марк Брут! Я желаю говорить с Антонием!
Нет, он подарил своим товарищам не пару минут. Он задержал преследователей на добрый час. Они поверили юноше на слово и, довольные донельзя, отправились к главнокомандующему, потирая руки в надежде на щедрую награду.
За это время Брут и остальные успели добраться до реки, переправиться на другой берег и укрыться в густых зарослях.
Вскоре кони вывели их в холмистую ложбину, над которой нависал крупный утес. Здесь остановились. Продолжать бегство в кромешной тьме сочли слишком рискованным, к тому же Брут не хотел далеко удаляться от своего лагеря. Отважный поступок Луцилия глубоко потряс его и заронил в его душу новый луч надежды. Может быть, и в самом деле не все еще потеряно? Неужели все, кто остался сегодня лежать на поле боя, погибли зря? Нет, пока есть хоть крошечный шанс спасти их общее дело, император не имеет права сдаваться.
Надо дождаться зари, а затем подвести итог дня и решить, что делать дальше.
Ночью сильно похолодало. В первый раз за всю осень ударил заморозок. Небо совершенно очистилось от туч и украсилось мириадами звезд.
Устроившись на камне, Брут глядел в небо. Неужели вся эта величественная красота возникла случайно, а не есть плод чьей-то воли? Последователь Эпикура Кассий сказал бы, что вселенная пуста и равнодушна, что никаких богов не существует, а человек обречен на одиночество. Поэтому надо молча принимать свою несчастную судьбу. Но Брут, не сводя глаз со звездного небосклона, все искал в нем след Божественного Провидения. Должен же быть кто-то, кто знает, зачем все это – столько страданий, столько крови, столько слез и столько смертей! К нему тихо подсел Публий Волумний, старинный друг. И услышал, как Брут вполголоса, словно молится, читает стихи:
О Зевс, да не избегнет твоей кары
Виновник бед моих и скорбей!
Волумний узнал стих из «Медеи» Еврипида[180]180
Любопытно, но ровно через десять лет «виновник бед и скорбей» Брута Марк Антоний, оказавшись в гораздо худшем положении, неожиданно вспомнит эти же строки Еврипида.
[Закрыть]. Он улыбнулся. Когда-то в далекой юности они все – он сам, Брут, Стратон – любили играть в такую игру. Кто-нибудь один читал строчку или две из греческого автора, а остальные должны были назвать имя поэта, произведение и, по возможности, номер стиха. Следующий ход состоял в том, чтобы ответить на стихи другой цитатой, чтобы получилась видимость связного разговора.
– Еврипид, «Медея», стих 332-й, – не стирая с лица улыбки, проговорил Волумний.
Брут не заставил друга долго ждать:
О Добродетель! Пошлая приманка
Для простака... Я мнил тебя царицей,
А ты – раба Фортуны![181]181
Во всяком случае, именно так описывает последние часы жизни Брута Дион Кассий, у которого имелось под руками больше, чем у Плутарха, источников. По всей видимости, он опирался на «Мемуары» непосредственного участника событий Волумния, а также на воспоминания Мессалы, который встречался и говорил о них со Стратоном.
[Закрыть]
На сей раз Волумний воздержался от комментария. Позже он говорил, что не мог вспомнить, откуда цитата.
На самом деле выбор Брутом стиха, в котором автор осыпал упреками Добродетель, наполнил сердце Волумния такой тоской, что он предпочел сослаться на забывчивость. Признаться людям, которые любили Брута и восхищались им, что их кумир в последние часы жизни отвернулся от своего идеала, утратил веру в высокие принципы?
Волумний заблуждался. Брут вовсе не чувствовал отчаяния. Вера не умерла в нем, она перешла в иное качество. Созерцание звездного неба наполнило все его существо глубоким покоем и какой-то небывалой, неведомой дотоле радостью.
Кто-то из стоиков учил, что боги посылают людям суровые испытания и беды с единственной целью – дать им испробовать свои силы, попытаться достичь вершин, которые недоступны счастливому. И боги радуются, видя, как человек, пройдя через эти испытания, обретает величие. Тогда его именуют героем.
Испытаний и бед на долю Брута досталось с избытком. Он стойко переносил их. И всегда старался делать свое дело как можно лучше. Он не достиг успеха, но разве божество требует от человека всегда побеждать? Нет, оно требует лишь, чтобы он сражался. Сражался до конца. Он думал, что на его слабых плечах лежат судьбы Рима и мира, и ужасался непомерной тяжести этого бремени. Теперь он понял, что судьбы Рима решаются не здесь. Где же? Далеко... Так далеко, что человеческому воображению не под силу и представить себе такую даль. Не за величие Рима он боролся. Не за честь Рима и не за его свободу. Он бился за собственное величие, за собственные честь и свободу. И в этой борьбе он победил.
Отчего же он должен отчаиваться? Пусть он не вполне понимает, в чем состоит воля небес, но он принимает эту волю – с ясным умом и кротким сердцем. Нет, не зря боги отняли у него все. Взамен они оделили его бесценным даром: позволили сохранить свое достоинство. Позволили помочь другим, его лучшим друзьям, понять, что нет в жизни ничего важнее достоинства.
Он вспомнил, что не один здесь, в лесу. Значит, его долг еще не исполнен. Он должен убедиться, что у них действительно нет иного выхода, кроме... Он снова взглянул на мерцающие в вышине небес звезды.
Итак, сколько их? Не так много. Горстка. В спешке бегства от преследователей он даже толком не рассмотрел их всех[182]182
Аппиан утверждает, что спаслись четыре легиона республиканцев, но нам это кажется невероятным. Если бы это было так, они обязательно продолжили бы бой. Располагая четырьмя легионами и зная, что значительная часть остальных пятнадцати успела разбежаться, Брут ни за что на свете не отказался бы от дальнейшей борьбы. Гораздо более достоверным выглядит свидетельство опиравшегося на рассказы очевидцев Плутарха, который утверждает, что вместе с Брутом спаслась лишь горстка друзей.
[Закрыть].
Катон погиб, это он видел своими глазами. Луцилий, должно быть, тоже погиб. Здесь Стратон и Волумний. А другие?
– Где Флавий? – тихо спросил он.
– Флавий погиб, император.
– Погиб...
Брут не сдержал печального вздоха. Он искренне любил этого человека, блестяще знавшего свое дело. Сколько раз его мастера выручали их, прокладывая дороги в непроходимых местах, возводя сооружения и укрепления!
– Где Лабеон?
– Лабеон погиб, император.
Брут почувствовал на своих щеках слезы. Ему припомнился один февральский вечер... Тогда он впервые осознал, что обязан положить конец планам Цезаря, и пригласил к себе на вечер нескольких друзей. Он хотел «прощупать» их... Оба философа, Фавоний и Статиллий, поняв его намеки, побледнели от ужаса. А милый мальчик Публий Антистий Лабеон со всем жаром молодости принялся доказывать, что убить тирана значит исполнить закон. Где ты сейчас, милый Лабеон?
– Публий Понтий Аквила?
– Аквила погиб, император.
Значит, народного трибуна тоже больше нет. Марк словно наяву увидел этого гордого человека, не побоявшегося бросить вызов Цезарю. Да, трибун Аквила гордился своей священной неприкосновенностью. Все видели, что сделал с этой неприкосновенностью Цезарь.
Марк продолжал выкликать имена друзей и помощников.
– Мессала?
– Пропал без вести, император.
Наверное, сбежал вместе с легионами Кассия. Да уж, они себя сегодня показали... Должно быть, потерь у них немного.
– Цицерон?
– Пропал без вести, император.
– Гортензий?
– Пропал без вести...
Кто еще? Квинт Гораций[183]183
Гораций впоследствии сам без тени смущения рассказывал, как, поддавшись всеобщей панике, бросил оружие и бежал с поля боя. Обретя затем протекцию Октавия, ставшего Августом, он, как известно, сделал блестящую литературную карьеру, для которой явно был приспособлен лучше, чем для военных подвигов.
[Закрыть], Вар, Фавоний... Многие и многие другие. Совсем не обязательно все они погибли. Пожалуй, это не такая уж плохая весть. Большая часть погибших сражалась рядом с ним, а пропавшие бились на другом фланге. Может быть, их увлекло за собой всеобщее паническое бегство?
Поздно вечером, в темноте, определить исход битвы трудно. Но они должны точно знать, возможно ли вновь собрать рассеянные легионы. Если Мессала жив, ему придется этим заняться.
Наверное, Брут начал рассуждать вслух, потому что один из командиров поднялся с места и сказал:
– Позволь мне пойти туда, император. Я постараюсь все разузнать.
Этого человека звали Статиллий[184]184
Маловероятно, чтобы этим храбрецом оказался тот самый философ Статиллий, который так перепугался, когда ему предложили принять участие в заговоре против Цезаря. Хотя точными сведениями на этот счет мы не располагаем.
[Закрыть].
Брут сделал попытку его отговорить. Ведь придется дважды пересечь вражеские заслоны! Шансов вернуться живым очень мало. Он все еще не отдавал себе отчета, что сидевшие рядом с ним люди, видя его сегодня в бою, испытали невиданный душевный подъем, который до сих пор не отпускал их. Им хотелось совершать героические поступки, жертвовать собой ради других. Брут не смог удержать Статиллия, как несколькими часами раньше не пытался удерживать Луцилия.
Быстрая фигура растворилась в ночной мгле. Если вылазка окажется успешной, если он поймет, что их лагерь не тронут, если обнаружит остатки бежавших легионов и сумеет пробраться на их прежние позиции, он подаст им знак – зажжет факел.
Брут снова погрузился в раздумья.
Взошла луна. Стало светлее. И холоднее. Люди плотнее закутывались в плащи. Многие были ранены. Никто не жаловался, хотя у них не было ничего, даже воды, чтобы напиться и промыть раны. А река журчала так близко...
В лунном свете стало заметно, что Брут без конца облизывает пересохшие губы. Он получил сразу несколько ран, потерял много крови и явно испытывал мучительную жажду.
Один из воинов, ни слова не говоря, тихо поднялся с места, спустился к реке, вернулся со шлемом, наполненным водой, и протянул его императору. Брут принялся пить мелкими глотками, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не опустить в благословенную влагу все лицо. Выпив совсем немного, остановился и передал шлем Стратону. Каждый, к кому переходил шлем, делал из него всего несколько небольших глотков, но все равно воды на всех не хватило.
Волумнию показалось, что на том берегу реки раздался какой-то шум. Прихватив с собой конюшего Брута Дардана, он решил проверить, в чем дело. Правда, они ничего так и не узнали, но, вернувшись, увидели, как из рук в руки переходит шлем с водой.
– Вода осталась? – с надеждой спросил Волумний.
– Всю выпили... – с грустной улыбкой отвечал Брут. – Но ничего, сейчас еще принесем...
Тот же воин, взяв опустевший шлем, снова направился к реке. И... наткнулся на вражеский дозор. Он едва ушел от них, раненый и без воды.
Теперь жажда терзала их еще сильнее. С берега слышался звук голосов. Убедившись в ошибке легионеров, притащивших к нему лже-Брута, Антоний отправил к реке целый отряд, наказав отыскать настоящего императора.
Пока республиканцев спасала ночная тьма. Но утром, когда рассветет, они сделаются легкой добычей преследователей. Так что с первыми лучами зари надо будет покинуть это укромное местечко. Если, конечно, не вернется Статиллий с добрыми вестями.
Брут поднялся. Опершись о древесный ствол, он долго вглядывался в темноту, туда, где должен располагаться их лагерь. Никакого движения, никаких следов присутствия людей. Должно быть, Мессала и не подумал отвоевывать сданные позиции. Наверное, он сумел пробраться к побережью и сейчас держит путь в Неаполь. А с ним вместе большая часть легионеров Кассия. Все-таки удрали...
Впрочем, надо дождаться Статиллия.
И вот вдали вспыхнуло пламя факела. Вспыхнуло и радостно заплясало на месте. Статиллий что-то нашел.
Брут снова сел. Его подчиненные горячо спорили о том, что же мог обнаружить Статиллий, как много времени ему понадобится, чтобы вернуться... Брут не очень прислушивался к их предположениям. Ему почему-то казалось, что ждать уже нечего. Но говорить об этом остальным он не спешил. Им надо время привыкнуть к этой мысли.
– Если Статиллий жив, он обязательно вернется, – сказал он и снова надолго замолчал.
Шли часы, а их разведчик все не объявлялся.
Небо начало светлеть, и вот на горизонте зажглась первая утренняя звезда. Брут смотрел на нее с улыбкой.
Вдоль реки, нисколько не таясь, расхаживали вражеские дозоры. Никто не нападал на них, никто их не пугал: республиканцев не осталось, одни погибли, другие разбежались.
– Нам нельзя здесь больше оставаться, – произнес рядом с Марком чей-то голос. – Пора уходить.
Уходить? Куда? И зачем?
Брут хорошо понимал, что его друзья хотят жить. Они молоды, они еще могут наладить свою жизнь. Но только не он.
Куда ему идти? В Неаполь? На равнине хозяйничает Антоний. Пробираться через горы? В это время года? Допустим даже, ему удастся добраться до Херсонеса и сесть на корабль, идущий на Восток. Какую помощь он там найдет?
Нет, думать о возобновлении войны – это безумие. Хватит жертвовать людскими жизнями, хватит рвать Рим на части. Он сделал для Города все, что мог. С него довольно. Остальное – в руках Провидения.
Итак, что же делать ему, лично ему? Попытка бегства, он предвидел это, скорее всего закончится гибелью. Гибелью бесславной, позорной.
Сдаться Антонию? Об этом не может быть и речи. Когда-то он, молодой трибун, сдался Цезарю. Он решился на это, потому что слишком мало значил тогда для Рима. Потому что Цезарь умел быть по-настоящему милосердным. Потому что Цезарь любил Сервилию и Сервилия любила его.
Брут подумал о матери. Весть о его гибели причинит ей страшное горе. Но Сервилия его переживет. Она переживет все. Кроме трусости сына.
Вот именно, трусости. Что бы Брут ни говорил Кассию во время их последнего разговора, к самоубийству он относился отрицательно, считая его своего рода дезертирством. К тому же добровольный уход человека из жизни оскорбителен для богов.
Добровольный ли? Разве ему оставили другой выход? Смерть или бесчестье – так стоит вопрос. И может ли человек его круга, его воспитания колебаться, выбирая между одним и другим? Марк легко представил себе, что станет говорить Антоний, а за ним и весь Рим, если он сдастся живым.
Да простят ему боги, нет у него иного выхода!
Его губы снова тронула та странная, не от мира сего улыбка, которая со вчерашнего вечера не раз озаряла его лицо.
– Конечно, – согласился он. – Пора уходить. Но ноги мне для этого не понадобятся. Только руки.
Он уже успел скинуть доспехи, оставив при себе только меч. Остальные мгновенно поняли, что он имел в виду. Между ними повисла напряженная тишина. Друзья, не отрываясь, смотрели на Марка, ища слова, которые заставили бы его отказаться от принятого решения, и не находя их. Один за другим они отворачивали от полководца свои лица, по которым текли слезы.
Брут встал и приблизился к своему вольноотпущеннику Клиту. Отвел его в сторонку, коротко о чем-то попросил. Клит слушал, сдерживая рыдания. Брут позвал Дардана, своего конюшего, переговорил и с ним. Дардан всхлипывал, как ребенок.
Наконец Марк вновь повернулся к маленькой группке своих товарищей. Он не выглядел ни испуганным, ни даже опечаленным. Он был спокоен – как умел бывать спокоен, когда все вокруг теряли голову.
Медленно обойдя тесный кружок собравшихся здесь людей, он каждому пожал руку, с каждым перемолвился несколькими словами. Затем, обращаясь ко всем сразу, сказал:
– Я так счастлив видеть, что никто из друзей не предал меня. Мне некого упрекнуть – разве что Фортуну. Не за то, что отвернулась от меня. За то, что отвернулась от нашей родины. Мне сейчас лучше, чем нашим победителям. Да, и сегодня, и всегда, я чувствовал себя таким счастливым, какими они не почувствуют себя никогда. За мной останется слава доблести – а это не так уж мало. Слава, которой им никогда не победить силой оружия. Всех их богатств не хватит, чтобы омрачить эту славу. Что бы они ни сделали, потомки не обманутся на их счет. Они поймут, что эти люди, действовавшие во имя зла и несправедливости, погубили честных и доблестных мужей, и погубили с единственной целью – захватить власть, на которую они не имеют никакого права. А вы, друзья мои, вы достаточно дразнили Фортуну. Если она даст вам еще один шанс, не упустите его. Примиритесь с нашими врагами и сберегите себя. А теперь идите.
Товарищи Брута один за другим покидали тесное ущелье.
Ушли все, кроме Публия Волумния, Стратона и одного раба.
Брут улыбнулся Волумнию сияющей, радостной улыбкой.
– Подойди, Волумний! – по-гречески обратился он к другу. – Помнишь...
Несколько минут, показавшихся Волумнию бесконечными, он перебирал их общие воспоминания, говорил о счастливой молодости, проведенной ими в Афинах, об их юношеских надеждах и мечтах. И тут же, без перехода, добавил:
– Во имя всего, что нас связывает, прошу тебя, помоги мне!
Волумний сразу понял, чего ждет от него друг. От силы и точности удара мечом зависело, умрет ли человек быстро и безболезненно или будет обречен на долгую мучительную агонию[185]185
Именно это случилось с Катоном. И такой же мукой сопровождалось самоубийство Марка Антония.
[Закрыть]. Стоит руке дрогнуть... Это знал каждый римский воин. Вот почему, принимая решение о самоубийстве, римляне предпочитали обратиться за помощью к близкому человеку. Но Публий Волумний не смог найти в себе достаточно мужества.
– Нет, Брут, нет! – смертельно побледнев, простонал он. – Я не могу...
Марк не стал настаивать. Он посмотрел в сторону Стратона. Грек только в ужасе затряс головой.
– Ну что ж, – снова улыбнулся Марк. – Раз никто из вас не хочет, придется просить помощи у раба...
Погибнуть от руки раба! Может ли для свободного человека быть смерть позорнее?
Марк на шаг-другой отступил в сторону, обнажил меч и проверил, достаточно ли остро наточен клинок.
Нет, он, конечно, не позволит рабу убить себя. Если его смерть окажется мучительной, что ж, тем хуже для него. В правую руку, по неосторожности раненную Кассием в день Мартовских ид, прежняя сила так и не вернулась.
В этот миг к нему приблизился Стратон. Твердо взглянул другу в глаза и проговорил:
– Дай.
Принял из его рук тяжелый клинок и выставил его вперед. Не медля ни секунды, Марк бросился на обнаженный меч.
Стратон успел подхватить падающее тело. Меч наискось рассек грудь Брута. Стратон с силой выдернул оружие из раны. На белой ткани туники быстро расплылось огромное кровавое пятно. Марк приоткрыл глаза. Превозмогая боль, судорожно вздохнул. Посмотрел на плачущего Волумния. Перевел взор на Стратона, с неуклюжей лаской гладившего ему лоб. Он хотел сказать им, что любит их и все будет хорошо, но слова не шли из наполнившегося кровью горла. Тогда он снова улыбнулся им.
Равнину под Филиппами осветили первые солнечные лучи. Их отблеск упал на прибрежное ущелье, выхватив из предутренних сумерек лицо Марка.
Словно вспомнив о чем-то, он попытался ухватить полу плаща и накрыть ею лицо, но сумел лишь слабо шевельнуть рукой. Это сделал за него Волумний, приняв последний вздох умирающего.
Наступало 24 октября 42 года. Марк Юний Брут ушел из жизни.
