Текст книги "Укротительница змей"

Автор книги: Анна Балакина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дом на дереве (1988)

Маленький камешек перелетел через канаву и приземлился у моих ног. За кустами хриплый голос, кажется Лешки, сказал: «Смотри, она уже ревет. Рева-корова!». Ему ответил девчоночий смех. Я ухожу по грунтовой дороге к нашей калитке, ноги у меня дрожат. Тороплюсь, цепляюсь носком сандалии за кочку и лечу вперед. Очень больно, очень щиплет коленки и правый локоть. А за спиной опять смех.

Я закусываю губу и щурю глаза, чтобы не зареветь. И оборачиваюсь назад через плечо, чтоб видели: мне не важно! Но там уже пусто. Калитка в зеленом заборе захлопывается у меня на глазах. Теперь я могу, наконец, поплакать. Громко. В это время открывается наша калитка и выходит бабушка. «Опять ты к этой Марине ходила?» – спрашивает она меня, и слушая, как я жалуюсь, ведет в дом, мазать коленку перекисью, от которой только еще больнее.

Так всегда бывает, когда мы с ними ссоримся. Они начинают надо мной смеяться и прогоняют, или я ухожу сама. Я не знаю, почему они надо мной все время как-то подшучивают, дразнятcя, придираются. Когда игра какая-то – жульничают или пропускают мою очередь, когда она подходит, а потом смотрят, что я сделаю. Почему они между собой дружат, почему дружат с Юлей (это моя младшая сестра двоюродная), а со мной нет? Еще бывает, я приду к ним – а они важничают, делают вид, что заняты делом, например, жука в банке кормят, а я будто помешала. Я не помню, с чего это началось, но так теперь всегда. Каждое дачное лето.

***

Сегодня хороший день. Папа и мама приехали из Москвы. Мама с утра что-то делает дома, а мы с папой садимся на велосипеды и едем на канал. Мы часто туда ездим. Я доезжаю сама, на своем велике, хотя до канала 12 км. Мне еще только семь лет, но велосипед у меня уже «молодежный».

На канале купаться неудобно, вода холодная и сразу глубоко. Я только ноги мочу, а плаваю редко, с кругом. Но мне нравится на берегу сидеть и смотреть на воду. Иногда мимо проплывают большие белые теплоходы. После них волны, как на Черном море, мы там были с мамой и папой. Теплоходы плывут куда-то далеко, а на палубе стоят люди, и им можно помахать рукой, тогда некоторые машут в ответ. Я мечтаю, что тоже когда-нибудь буду на большом корабле, который, наверное, плывет в большое море. И мне будет хорошо-хорошо.

В обед мы возвращаемся домой и проезжаем мимо Марининого забора. Марина и ее компания – на дереве. Мне сразу грустно. Дерево – тоже Маринино, хотя и не за забором растет, а на самой улице, за канавой. Оно высокое, и у него много разных ветвей. На него лазит Света, она как я по возрасту, и ее старший брат Витя, и Леша, тот что меня больше всех дразнит, а наверху сидит сама Марина. И у них там «штаб», так Марина говорит. А меня туда никогда не пускают. Иногда мы играем вместе в мяч или в колечко-на-крылечке, потом они уходят на дерево, а мне нельзя. Они говорят, что там места больше нет.

Папа спрашивает: «Не лады у тебя с этой Мариной, да? Вредная она?» «Ненавижу ее», – говорю я. «Ты не обращай внимания, найди себе новых друзей. Есть такие люди, они без вредности жить не могут. Вот не будешь ты к ним ходить, они еще над кем-нибудь смеяться начнут обязательно».

Но это легко ему говорить. Больше знакомых детей на нашей улице у меня нет. Раньше приезжал соседский Антон, он на год старше меня. Мы с ним всегда играли, но в этом году Антон редко приезжает и все больше с мальчишками играет, у них свои дела. Еще у меня есть младшая двоюродная сестра Юля, дочка маминого брата, но ей только пять лет. Она любит мои игры. Но с ней не очень интересно – она маленькая и не все правила понимает. А еще, когда приезжают ее родители, мои тетя и дядя, она сразу начинает вредничать. Рассказывает про меня всякие небылицы, ябедничает и потом еще новыми игрушками хвастается. Тогда мне приходится ее обзывать или даже оттаскать за волосы, чтоб неповадно было так делать. Почему-то ей все можно, и ее не ругают, а мне – нет.

***

Папа утром уехал в Москву, мама осталась. Она готовит еду и огородничает. Я ей сначала помогала пропалывать морковку, но теперь она подрезает клубнику, и это скучно, и я иду читать журналы. Играть мне не с кем, только с попугаем. Юля ушла в гости с бабушкой, а меня с мамой и дедушкой дома оставили. Смотрю журналы, папа привез их из Москвы.

В «Мурзилке» много интересных заданий. Там так придумано, что хотя у детей каникулы, им все равно дают задания по разным предметам. Только интереснее, чем в школе. И надо их делать. В каждом номере новые задания. Я люблю учиться. Мне скучно на даче. Жалко, заданий мало, я почти все уже сделала…

Я теперь хочу погулять. Но мама говорит, что она пока занята и только вечером. А одну меня пускают только к Марине. Вдруг у Марины сегодня хорошее настроение, и меня не будут дразнить? Вот как-то, еще когда я маленькая была, все ребята уже уехали перед осенью, а Марина осталась. Я ходила к ней в гости, и она со мной много занималась, учила писать, и помогла мне сделать красивый альбом-анкету с рисунками и песнями. И тогда она была добрая.

На дереве они повесили веревки, прибили дощечки, на качели похожие, чтобы сидеть удобнее и лесенку снизу приставили, по ней залезать. У каждого своя ветка. Тот, кто сегодня постовой, смотрит в большой бинокль. Когда видит, что приближается враг, сообщает разведчикам, и они идут в разведку вместе. И приносят к дереву всякие находки: камушки, ветки, окурки, иногда что-то интересненькое, что лежит на дороге. Веревку, которая как змея. Это враги оставляют.

И Марина с Витей решают потом, что с ними делать. Но Витя иногда не приходит, поэтому на его место пускают гостей. Соседский мальчик Тима там тоже уже сидел. Марина мне на прошлой неделе сказала, что, если я буду хорошо себя вести, она подумает, пускать ли меня на дерево. Но пока ей все время не нравится мое поведение.

Сейчас Вити нет, и его ветка свободна. Светы тоже нет. Зато Марина и Лешка, что дразнится, на месте. «Вижу врага», – слышится сверху голос Лешки. Он навел на меня бинокль.

– Привет, – говорю я «по-хорошему», но знаю, что уже все не так пошло.

– Ну здорОво, – отвечает Лешка вредным голосом.

– Привет, – говорит Марина.

– Как дела? А вы играть пойдете? – спрашиваю я.

– У нас важное дело, не до игр, – говорит Марина.

– Какое дело?

– Совещание, – отвечает она.

– Да, у нас срочное совещание, – поддакивает Лешка. Он всегда ей поддакивает. Марина знает много умных слов и как что устроено, потому что она старше всех, а меня даже на четыре года. Она много может рассказать.

– А можно, я тоже на совещание? – спрашиваю я.

– Свободных веток нет, – говорит Марина.

– Но Светы же нет, а Вити сегодня вообще не будет. (Я знаю, он в лагерь уехал еще позавчера).

– Я уже тут, – слышится у меня за спиной голос Светы, – мы в город ездили в магазин с мамой.

– Привет. Залезай к нам! – и Света, даже не поздоровавшись со мной, лезет на дерево.

– Дорогая Аня, – обращается ко мне Марина, – ты не понимаешь, что такое друзья. Эта ветка – Витина. А ты хочешь ее занять, пользуясь его отсутствием? Это же нечестно по отношению к другу! Разве тебе самой было бы приятно, если б твой друг с тобой так поступил?

– Но я же ненадолго, – говорю я. – Ведь Тима вчера там сидел!

– А тебе-то какое дело, что сидел? – как бы возмущается Лешка.

– Тима – другое дело. Витя ему сам разрешил, когда уезжал, – говорит Марина.

– А может, и мне разрешил!

– У нас свидетели есть, – говорит Марина. – Правда, Света?

– Да, – говорит Света, – я свидетель. Витя разрешил Тиме.

– Вот видишь, – говорит Марина. – Света, а ты слышала, Витя Ане тоже разрешал на дерево?

– Нет, не разрешал он ей, – говорит Света.

– Видишь, – обращается ко мне Марина, – свидетели говорят, что не разрешал.

– Так он же не узнает, если я быстренько залезу, посижу и слезу, – возражаю я. – Я же ненадолго, просто чуть-чуть посидеть.

– Так ты еще и обмануть его хочешь? Фу, не хочу с обманщицами общаться, – говорит Марина.

– И я не хочу, фу, – вторит ей Лешка.

– И я, – поддакивает Света. Мне плакать хочется. Они так зло это говорят. А дерево такое красивое, интересное, густые ветки. Мне кажется, там наверху – целый мир. Я тоже хочу в штаб играть. Но я ухожу.

– А нам все равно, ха-ха-ха, – кричит вслед Лешка.

Потом я иду на нашей даче по участку и смотрю на деревья. У нас есть большие березы – стволы у них внизу без веток, на них не залезешь. Еще есть сливы – но они очень тонкие, и на стволах какая-то плесень растет или трухлятина. На них лезть страшно. Точно упадешь и поцарапаешься. Есть еще две яблони, невысокие. Пробую влезть на одну из них – но там только одна развилка есть. Выше ветки тонкие, высоко не растут, и еще я на гнилое яблоко наткнулась, коричневое, скукоженное, липкое. Фу! Слезаю вниз и вздыхаю. Мне так хочется на то большое дерево…

***

Сегодня опять сижу дома и пытаюсь рисовать. Очень скучно. Рисовать я не очень умею. Мама тоже не умеет. Дедушка умеет, но не умеет учить. Ездили утром с мамой на станцию, там рынок с едой и поезда ездят. Приехали – Юли нет, бабушка дома. Интересно, где это Юля? Бабушка ее оставляет только у «своих», чтоб потом ее домой отвели. Я хочу пописать дневник погоды. Достаю тетрадку и ручку.

На улице слышатся детские голоса. Потом калитка открывается, и вбегает Юля. «А где бабушка?» – спрашивает она. – А Мариша сказала, что если я приду со взрослыми, мне разрешат на дерево! Сейчас бабушку найду, и пойдем туда!» Я очень злюсь на нее. Я ее ненавижу. Она еще говорит так, будто хвастается, она всегда-всегда так, как будто я ее не учила, что так нельзя! Она же знает, что я тоже хочу на дерево.

Тогда я со всей силы размахиваюсь и бью ее в нос, хвастунье так и надо. Юля морщится, противно-противно, и ревет. Из носа идет кровь. Я выбегаю на улицу. Вижу вдалеке уже спину уходящей Марины, которая привела домой Юлю. «Стой!» – кричу я ей громко. Она оборачивается, смотрит на меня и ждет. «Почему ей можно, а мне нет?» – кричу я, подбегая к Марине, по щекам катятся слезы. – «Ты о чем?» – спрашивает она. «Ты все знаешь! Ты сказала, что на дереве все занято, что нельзя туда. Но ей же можно, ты вруша, почему мне нельзя?» – она хочет мне что-то ответить, но в это время выбегает на улицу моя мама и страшным голосом кричит: «Быстро домой!» А потом хватает меня за руку и тащит домой, так резко, что я спотыкаюсь по дороге. С участка доносится рев Юли.

В этот вечер мама на меня жутко кричит и надолго запирает одну в комнате. Но я им всем, и ей, и Юле, назло вылезаю через окно во двор. Меня все равно увидят и запрут второй раз, но пусть знают, что я могу сбежать, если захочу. А дом сижу, потому что все равно играть не с кем.

***

Сегодня мне разрешили выходить во двор, но не на улицу. Только не подходить к Юле. Юля со мной не разговаривает, проходит мимо молча. Бабушка с утра сходила к родителям Марины, и ее мама просила передать, что дерево старое, опасное и ни мне, ни Юле туда лазить не стоит, и она лично проследит за этим. А за ребят она тоже очень беспокоится, и надо всех разогнать. Приедет скоро Маринин папа в отпуск – так и сделает.

У меня остался один непрочитанный журнал, «Юный натуралист», самый скучный. Там очень длинные статьи, я такие не люблю. Есть только одна покороче про змей в природе. Змей я боюсь, поэтому ее читаю. Там нарисованы разные змеи, например, уж и гадюка, и написано, что делать, если змея укусит. И ещё, что гадюка боится шума, и если громко шуметь, она убежит. Я спросила у мамы, живут ли на даче змеи, но она говорит, что здесь только ежики. И медведки. Я не боюсь медведок. Пойду писать дневник. К нам прилетели три воробья. Я хочу их приручить, уже придумала им имена – Пудик, Шустрик и Быстрик.

***

Сегодня тоже ужасно скучно. Играть не с кем. Приехали Юлины родители, Юля им наябедничала на меня, они ругались с бабушкой и моими родителями, называли меня психопаткой, кричали слово «покалечить». Теперь они со мной вообще не разговаривают.

К другим детям играть меня так и не пускают. Ходим гулять с мамой по вечерам, иногда она сажает меня повышивать, но я не люблю это. Мне мама говорит, что таких как я поискать. Что я сущее наказание. Она сначала уже успокоилась, а теперь Юлины родители приехали, и опять всё началось.

Бабушка иногда говорит про Бога. И из-за Бога нельзя плохо себя вести. Потому что он накажет. То, что взрослые меня наказывают – это мелочи, они потом прощают, а вот когда вырасту, меня уже будет Бог наказывать, а он все видит. Иногда я думаю: вот допустим, я стану хорошей, когда вырасту. А тогда будет ли ему важно то, что я в детстве была такая плохая?

***

Ягоды поспели. Вчера сосед Виталий Семенович привез целое ядро черники и корзину земляники. Мама и бабушка об этом говорили. Потом вечером папа приехал на машине из Москвы, и ему сказали, что надо ехать в лес за ягодами.

И сегодня мы едем. И с нами еще поедет в машине Марина с ее бабушкой Галиной Николаевной. Бабушка знает «ягодные места» и нам покажет. Мне приготовили резиновые сапоги и плащ. Потому что в лесу может быть сыро, и комары, и ветки. И клещи кусачие.

Марина со мной здоровается. Но по дороге мы сидим хоть и вместе, на заднем сиденье, но не разговариваем, потому что моя мама ее все время что-то спрашивает – о ее родителях, о даче, об огороде. А папа с ее бабушкой говорят о ягодных местах. Меня ни о чем не спрашивают, и я молчу.

В лесу много комаров. Комарья, говорит бабушка Марины. Мы расходимся в разные стороны: отец в одну, мы с мамой в другую, Марина с бабушкой сами.

Потом мы ходим-ходим, собираем чернику и немного земляники, и приходим на опушку с другой стороны леса. Там березы и поле. Я вижу Марину в поле, и ее бабушка недалеко. Марина мне машет, и я с корзинкой бегу к ней.

«Много набрала?» – спрашивает она. Я показываю ей свою корзинку – она почти полная, много черники и сверху еще немножко земляники есть. «У… молодец, а айда за полоникой», – и она показывает красные ягодки в траве. Мама мне машет и отпускает нас. Мы идем по полю, рядом с лесом, и выискиваем в траве ягоды. Они похожи на землянику, но пахнут по-другому. Марина ест их на ходу. «Попробуй». «А мне бабушка не разрешает. Живот болеть будет». «Они же чистые. В поле растут. Тут только червяки. Я сколько раз пробовала, не болит», – я осторожно беру ягоду и ем. Она вкуснее во сто раз, чем когда дома ешь, мытую.

Марина ушла от меня немного дальше в поле, а ее бабушка чуть в стороне от нас. Марина нагибается и приседает на корточки, чтобы сорвать ягоду в траве. А я иду за ней, чтоб не потеряться. И тут вижу в траве у Марины почти под попой что-то странное и черное. Я останавливаюсь. И мне очень страшно.

Это змея-гадюка. Я ее узнала. Она, как на картинке, на толстый шнур похожа. Она подняла голову, скрутила шею кольцом, и вытянула язык. И смотрит в сторону Марины. А та встает и может вот-вот на нее наступить. И не видит ее. И у нее щиколотки голые видны, потому что сапоги низкие.

Мне кажется, змея сейчас на нее бросится, прямо в ногу ей вцепится. Но гадюка пока ждет. И смотрит на Марину черными глазами, и язык уже высунула, и страшно шипит, злится очень. Марина встает, переставляет ногу и вот-вот наступит на змею. Тут я кидаю в гадюку своей корзинкой, полной ягод и кричу изо всех сил. Ягоды рассыпаются, а змея поворачивается и быстро-быстро уползает от нас в траву. Марина тоже начинает визжать, громко-громко. Ее бабушка бежит к нам, потом моя мама. Мы стоим и боимся сдвинуться с места.

Мы потом поехали домой, так как вдруг там еще змеи, в поле, а их все боятся. И взрослые меня спрашивали, как та змея выглядела, а я потом дома принесла свою картинку из журнала, и Марина тоже гадюку узнала.

***

Про змею говорили весь вечер и потом следующий день. Бабушка всем соседкам по улице рассказывала про меня. «Гадюк в этому году много, – говорит соседка Иза Петровна. – У нас-то на улице даже ужей нет, а вот в соседнем поселке прямо по участкам ползают. Это она в поле на солнце погреться вылезла». «Аня у нас героиня, – важно говорит бабушка. «Какая смелая девочка, – говорят еще другие соседи. – Но детей одних отпускать не стоит. Змеи – это опасно». «А я умею с ними обращаться», – говорю я, – я в журнале читала».

Юлин папа снова стал со мной разговаривать. А тетя наоборот совсем важная стала, отвечает мне так противно и говорит, что «они носятся с этой Аней». Она всегда злится очень, когда меня хвалят.

Зато Лешка, когда я прохожу мимо его двора, уже два раза не дразнился, а кричал «привет».

***

Следующим вечером пришла в гости Марина с ее бабушкой и ягодным пирогом. Взрослые пили чай и говорили о помидорах, как их растить, а Марина мне сказала: «Хочешь, сходим кое-куда? Только пирог с собой возьми». Мы пошли к ее забору, и она подвела меня к дереву. Там никого не было. «Лезь, – сказала она. Я стояла внизу, не веря ей. – А куда лезть?» «Любую ветку выбирай. Какая нравится. А пирог с собой возьмем. Будем наверху есть».

И мы залезли на самый верх и сидели там. И ели пирог с ягодами, и смотрели на дорогу, где едут машины и люди на велосипедах, и на огороды, кто чем из соседей там занимается.

Наши питомцы

Я давно хочу какое-нибудь домашнее животное. Но родители никого мне не заводят. Мама говорит, что очень любит кошек. Но бабушка против кошки. Хотя, когда мама была маленькой, у них всегда жили кошки, и бабушка их кормила. Даже фотографии в альбоме остались.

Была еще собака Белик. Однажды Белик заболел, и тогда мой прадедушка отвез его в лес. Белик нашел там какую-то травку, поел ее и выздоровел. Животные очень умные и знают, чем себя лечить. Лоси вот лечатся мухоморами, нам учительница в школе рассказывала.

В прошлом году я качалась на качелях и вдруг увидела в траве птичку. Она смотрела прямо на меня и открывала рот. Рот был огромный. Я испугалась и побежала сказать бабушке. Дома были еще мой старший двоюродный брат Сережа, которому тринадцать лет, и дядя Костя. Они пошли, взяли птичку и нашли еще двух таких же. Сказали, что это ласточки. Сильный ветер сорвал гнездо с дерева, и птенцы упали на землю. Их мама теперь не найдет. Но мы их спасли и стали лечить.

Мы поселили ласточек в картонную коробку. Дядя сказал нам с двоюродной сестрой Юлей их не пугать и не смотреть в коробку. Серёжа их кормил хлебом и дождевыми червями. Один птенчик сразу умер. Он был слабый и сильно ушибся. А другие росли и ели. А потом Сережа стал учить ласточек летать. Он их брал в руки и подбрасывал. А мы стояли и смотрели. Ласточка летела чуть-чуть, махала крылышками и садилась на землю. А потом они почему-то тоже умерли, хотя мы их хорошо кормили и очень любили. Мы хотели, чтобы они выросли и стали настоящими ласточками.

Теперь у нас на даче есть два воробья. Они всегда сидят на кусте ирги. Раньше мы думали с бабушкой, что воробьи на участок каждый день прилетают разные. А теперь я точно знаю, что одни и те же, это наши воробьи. Я хочу их приручить, чтоб они стали домашними, и тогда у меня будут животные.

Говорят, что воробьев еще никто не приручал, а я вот приручу. Я их зову Пудик и Шустрик. Пудик пониже ростом и потолще, клюв у него пожелтее. Шустрик – худой и повыше Пудика. И он любит повернуть голову и боком смотреть, а что мы там делаем. Иногда прилетает с ними третий воробей, Быстрик. Он тоже худой, но пятнышки у него на крыльях ярче, и он коричневее. Один раз прилетел воробей с красной грудкой. Мама сказала, что это зяблик. Он не чирикает. Он свистит.

Я с ними разговариваю, чтобы приручить. Зову по имени, чтобы привыкли к своим кличкам. И Юля мне помогает. Они слушают. И иногда отвечают: «Чив-чив», чив-чив». Мне кажется, они уже понимают свои клички и привыкли ко мне. Я стала вести дневник наблюдений, как в школе, и записывать туда, что делают воробьи.

Моя мама нам дала пшена, и мы его насыпали на землю, чтоб воробьи поклевали и знали, что мы их кормим. Но при нас они боятся клевать. Потом мы ушли в дом, а пшено съели. А когда мы вышли, воробьи как ни в чем не бывало сидели на кусте, будто они тут ни при чем.

На другой день я насыпала пшена еще раз. Тоже все склевали.

А потом воробьев почему-то стало летать очень много, потому что Пудик и Шустрик зачем-то всем рассказали, где еда. И я теперь не знаю, которые из них наши. И приручить их не получится, потому что я их всех путаю теперь, а Пудик и Шустрик были почти дрессированные, а остальные нет. Мы с Юлей расстроились.

Еще у нас на участке есть медведка. Она живет в земле. У нее спереди усы и две клешни, как у краба. Она не очень красивая. У нее нет глаз. Мама ее очень боится, а я нет. Серёжа поймал ее и принес в дом. А мама чуть не заплакала и долго ахала, и охала, и вскрикивала. Я не боюсь медведку. Серёжа посадил ее в банку, и она там жила, только недолго совсем. Серёжа ее показал всем друзьям и выпустил обратно в огород. Иногда мы слышим, как кто-то жужжит на участке вот так: «Ззз, ззз». И потом молчит. Мама думает, что это медведка. И опять боится. А я боюсь только совать руку в землю, потому что там она и живет, и может меня укусить.

Медведку нельзя приручить, она не очень умная. А я хочу настоящее животное. Чтобы оно жило у меня дома, и у него было имя, и оно было умное.

***

Мы с братом и его друзьями, большими мальчиками, ходили ловить рыбу на речку Кухолку. Мне дали отдельную удочку. Я думала поймать рыбку и поселить в банке, чтобы она у меня жила дома. Но я ничего не поймала, и Серёжа тоже. Зато я увидела в воде мальков. У них такие прозрачные хвосты, и голова из двух половинок. И даже глаза уже есть. Я зачерпнула воды банкой и взяла их в банке домой. Еще туда положила чуть-чуть ряски, чтобы им было, что есть. У меня есть в Москве книга «Наши питомцы», там рассказано, как за какими зверями ухаживать, и что рыбам надо воду часто менять, вот я ее завтра еще поменяю.

Теперь у меня дома свои маленькие рыбы. Я все время подхожу к банке и смотрю, когда они вырастут. Они пока не растут, но плавают и машут хвостами. Из банки пахнет рекой. Я показала соседу Антону. Он сказал: «Фу!» Когда они вырастут, я принесу их в реку и выпущу, чтобы они там жили. Я спросила дядю Костю, чем их кормить, но он сказал, что не знает.

Пришел в гости еще Лёшка с соседней улицы, из Марининой компании, посмотрел моих рыб и сказал, что это личинки комаров. Может даже малярийных. Но я ему не верю. Вот когда вырастут – всем станет ясно, что это рыбы.

Как-то вечером дедушка растопил душ. На даче нет горячей воды, поэтому надо топить печку в душевой дровами и старыми газетами, и греть воду почти целый день. По всему участку идет тогда вкусный запах дыма, но я знаю, что после этого надо идти мыться, и воду надо экономить, и мыло смывать из кувшина, поэтому кто-то из взрослых должен помогать. Это очень долго, но все равно это надо делать. В городе – вот там легко.

Мама помогла мне вымыть голову, и теперь на вечер ничего неприятного не осталось. Мы сидим и ужинаем на веранде дома: бабушка, дедушка, я, дядя Костя, Юля, и Серёжа. Только мама еще сама в душе и просила ее не ждать. Пахнет укропом и луком, он с нашего огорода. Пришла толстая тетя Лиля и лезет в холодильник за кастрюлей с супом, чтобы отнести его в кухню разогреть. У нас на веранде тесно, и она еле пролезла между моим стулом и холодильником. И стала поэтому злая, сказала, что это я слишком широко расселась. Она на меня вообще почти всегда злится, а тут еще пролезть не могла.

А на холодильнике как раз стоят мои рыбки, я сегодня воду им меняла и поставила туда. Она их увидела и говорит, что это возмутительно, когда такая пакость стоит на холодильнике, где еда. И говорит таким противным голосом, высоким, злым и на какую-то птицу похожим, на курицу что ли. Она кастрюлю с супом оставила на столе, берет без спросу мою банку и выносит на крыльцо. А я не хочу, чтобы мои рыбки жили на улице. Почему она берет моих рыбок, чужое брать нельзя!

И я выбегаю из-за стола, беру банку и ставлю обратно на холодильник. «Это их место», – говорю я. Взрослые мне говорят, что хватит дурить и садись за стол. И мама, и дедушка, и дядя Костя. Но тетя Лиля уже совсем злая, и банку мою двигает с холодильника, и почти скидывает на пол. «Забирай своих комаров», – кричит она. А я не заберу, я же ее поставила сюда, и никому это не мешало, кроме нее! И я обратно банку двигаю. А она опять ее двигает на край. А я обратно. И тут я случайно банку сильно толкаю вперед, а банка… Она падает прямо на тетю Лилю, и заливает все ее длинное дачное платье с оборками. И ей прямо по груди все течет. А она как завизжит!

Я сразу испугалась, а она кричит своим высоким голосом: «Ах ты поганка», – и хватает кастрюлю с супом со стола, и переворачивает мне прямо на голову. Ой, какой он холодный…

Ко мне прилипла морковка и картошка, и луком пахнет. И я вся мокрая. Брат Серёжа говорит: «Ни фига се». А взрослые все начинают кричать и ругаться. И говорить: «А если б он был горячий?» Тетя Лиля тоже на них кричит: «Меня дрянью малярийной облили!». Ей говорят: «Но это же ребенок!» А она: «Это не ребенок, а маленький монстр. Таких взаперти держать надо вместе с их рыбками». Мне жутко обидно из-за супа, и из-за рыбок, и я плачу. Тут, наконец, приходит ужинать моя мама, видит это, берет меня за руку, и знаете что? Ведёт обратно в душ! Мне приходится второй раз за день раздеваться, долго мыться, вытираться, одеваться обратно, хотя я это ненавижу, ненавижу на даче! Потом мы ужинаем вдвоем с мамой, а все ушли уже по своим комнатам, бабушка с дедушкой к себе, тетя с дядей и Юлей к себе, а Серёжа на свой чердак, где он один живет.

***

Я уговорила маму, уговорила! Вчера папа приехал, и мы сегодня утром вместе ездили на рынок в город. Там продают разных животных. Мне купили голубого волнистого попугайчика. Он сидит теперь в клетке, и я кормлю его зернышками. Грудка у него голубая, а глаза черные и на бусины похожи, а веки розовые, прозрачные. Мы его назвали Проша – надо, чтобы в имени обязательно были шипящие, иначе попугай его не запомнит. Надо его накрывать тряпкой и говорить ему какую-нибудь фразу, тогда он скоро научится говорить. А если тряпкой не накрыть – он будет отвлекаться по пустякам. Попугаи умные.

Но пока он еще маленький и не говорит, только кричит. А когда меня видит, поджимает одну лапку и голову набок клонит. И смотрит черным глазом. А иногда глаза закрывает, голову запрокидывает и что-то такое свое курлычет.

Ему можно принести травку, и тогда он берет ее из рук и кусает меня за пальцы. У Юли попугая нет, но я ей разрешаю кормить моего, и мы снова с ней подружились, хотя у нее мама и дура. А тете Лиле я с ним не даю говорить, она не заслужила своим поведением. Вот научится себя вести, как человек, – тогда пожалуйста!

В карантине (1989)

Температура держалась почти неделю, я даже мультики по телевизору смотреть не могла, потому что все время хотелось спать. А сейчас стало получше, правда сегодня ночью у меня почему-то болел живот. В школу уже очень хочется, дома скучно. Да и на улице скоро весна, и, если солнце, по подоконнику стучит капель.

Пришла наш участковый доктор Анна Николаевна, которая выписывает в школу. Она хотела просто померить мне температуру, но узнала, что у меня болел живот, и стала мне его щупать, а потом сказала, что это может быть гастрит или аппендицит, и лучше в больницу. Она куда-то позвонила, и потом приехали другие врачи, на машине скорой помощи, и мы с мамой прямо на ней поехали в район Тушино.

В Тушино многоэтажная больница, серое здание с большими окнами, как в таких домах, которые не дома, а общежития всякие. Мы позвонили в звонок над коричневой дверью и вошли в здание. Внутри было как в районной поликлинике, и так же пахло каким-то лекарством, и стояли красно-коричневые кушетки, на которых надо было сидеть и ждать. Мне дали градусник, и мы сели с мамой ждать в коридоре, где был еще мальчик с родителями, он перед нами приехал. А потом позвали нас в кабинет врача, и врач стал мне живот щупать, и когда он жал, у меня живот снова начинал болеть. И еще он что-то у мамы про ОРВИ спрашивал.

Я устала, и хотелось скорее домой: все-таки я еще болею, немного кашляю и есть ужасно хочется. Но врач вдруг сказал, что надо оставить меня понаблюдать в больнице! И мы снова ждали. Мама сказала мне, одеться, а потом пришла какая-то седая тетенька, в белом халате и пальто поверх палата, и мы с ней и мамой вышли на улицу, обошли здание и зашли в другую дверь.

Только мы с тетенькой остались внутри, а маму она сразу на улицу выставила и сказала строгим голосом: «Мама дорогая, это бокс, сюда нельзя посторонним, инфекция. Потом с дочкой увидитесь, она у вас уже не маленькая». И мама чуть не заплакала, а я даже не испугалась, а она мне на прощание сказала: «Ты не волнуйся, это ненадолго, завтра или послезавтра мы тебя заберем. Тут врачи хорошие, они позаботятся о тебе». А тетенька мне сказала снять куртку и ботинки и потом куда-то их унесла, а дверь захлопнула и заперла изнутри на ключ.

Мы вошли в большую комнату, больше чем моя в квартире, но меньше, чем школьный класс. Дверей у нее было две: одна – на улицу, а другая – в углу комнаты. И она вела в такую кабинку, как у машиниста в метро, а там из кабинки была еще третья дверь – в коридор! Вместо стен у комнаты были большие окна с трех сторон. А с четвертой стороны было настоящее окно, на улицу, и я знаю, там мама стояла, но кто-то между двух стекол повесил белую шторку, и ее нельзя было отдернуть, и улицы не было видно, только кусочек серого неба.

«Ну, устраивайся, белье постелено. Что тебе там мама дала, пакет открой? Зубную щетку вот сюда положи, расчески – на тумбочку. И тапочки надевай», – это мне эта тётенька говорила. В комнате стояли две кровати, обе застеленные, и тумбочка белая между ними, и столик. Тётенька сказала: «Ну устраивайся. Скоро врач придет». И ушла! Я совсем одна осталась. Совсем-совсем.

Тут в окно стук раздался. Я ничего не видела из-за шторки, но там мама стучала. «Доченька, не волнуйся. Мы завтра приедем к тебе, привезем еще игрушек и книг почитать, а ты сейчас разденься, ложись спать и жди доктора». Я разревелась. Мама продолжала стоять там: «Ты не плачь. Скоро мы тебя домой заберем. Это ненадолго, одна-две ночи. Завтра я к тебе приеду». Она еще стояла, и ждала, пока я плакать перестану. А когда я перестала, спросила, можно ли ей домой ехать. И я сказала, что да.

Но когда она уехала, я села на кровать и опять стала плакать.

Тут как раз пришла врач, зашла через ту дверь, которая была в кабинке машиниста, а с ней еще ее помощница. У врача была трубочка-стетоскоп, маска на лице, как моя бабушка носит, когда у нас дома кто-то болеет, и папка, где она что-то писала. Врач была очень красивая – кудрявые белые волосы в хвосте и добрые карие глаза за очками. И голос у нее был добрый. Мне сразу веселее стало. Она спросила, что у меня болит, пощупала живот, и сказала: «Вылечим скоро, и домой поедешь», – и что-то записала в своей папке. А потом вдруг сказала той второй, помощнице своей: «Сегодня без ужина. Только чай». А та довольно ответила: «Хорошо», как будто обрадовалась, что можно кого-то помучить голодом.