Текст книги "Сделка"

Автор книги: Анна Аверьянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Затюкина же интересовала техническая сторона: что где изобрели, какие новинки создали эти пресловутые закордонные корпорации, он даже пытался по внешнему виду определить некие секретные свойства этих новинок, но дизайн, хотя и отображал некоторые свойства, но чаще элегантно скрывал их. Он жадно всматривался в лица представителей корпораций, а вдруг промелькнёт на экране ЕГО лицо, вдруг… Хотя он прекрасно понимал, что личность этого ЕГО должна быть ещё большим секретом, чем ЕГО деяния. Он завидовал и вместе с тем не завидовал ЕМУ. Великий НЕИЗВЕСТНЫЙ, быть может, тоже получал маленькую зарплату, а работать ему приходилось под неусыпным контролем боссов, боясь, кроме того, быть похищенным их конкурентами. Многое отдал бы Затюкин, чтобы познакомиться с НИМ. Он чувствовал, что они очень похожи, что они – родственные души, хотя понимал ЕГО превосходство.

Дунечка села на колени к мужу и обвила его шею своими тонкими, но сильными руками. В этом доме наступил мир и покой. Тихое, ленивое счастье забралось в душу моему герою. Только…Ах нет, не могу, у меня больше нет сил.

ОТСТУПЛЕНИЕ.

Отпустите меня, ведь вам так хорошо вдвоём. Остановите это мгновение! Ну хотя бы дайте мне передохнуть немного! Вот уже вторую ночь вы не даёте мне уснуть. Днём я ещё могу отвлечься, побродить по улицам, потолкаться по магазинам. Поглядеть на газетные киоски. Но нет, вон у книжного прилавка мелькнула черная лисья шапка, из-под которой выплеснулись золотистые локоны. Печальные тёмные бархатные глаза обожгли моё сердце. Далила! Ты и днём не даёшь мне покоя. Мне не уйти от тебя. В море лиц я ныряю на улицу, чтобы скрыться от тебя. Но вдруг навстречу мне идёт двадцатипятилетний старичок. Ну что ты, Затюкин, не горюй! У тебя же есть звёзды! У тебя есть ОН, у тебя есть Дунечка, ты несметно богат, Затюкин. Выше голову, где твои звёзды?

Вот и вечер, туман светится неоновым светом. Пора домой, но я боюсь, боюсь оставаться одна. Я знаю, они снова ворвутся ко мне ночью и не дадут мне покоя. Вот и вторая бессонная ночь на исходе. Вы, вы сами требуете, чтобы я продолжала. Вы так жестоки, а ведь я вас люблю. Ну, что же, я продолжаю.

Итак, Затюкин и Дунечка смотрели телевизор. Не только смотрели, но и даже успевали поцеловаться между репортажами, пока обозреватель смотрел на них негодующим взглядом. Правда, его негодование было адресовано расистам ЮАР, но супруги несколько смущались его прямого взгляда и отворачивались или закрывали глаза.

– Ах! – восклицала Дунечка, – какая прелесть, это настоящий африканский батик, ты посмотри какие павлины, как я обожаю африканский фольклор! Какие краски, никакой химии, учти, феноменально! Ой, ну куда же его потащили-то бедного, прямо в машину!

Репортаж из ЮАР на этом оборвался, обозреватель стал что-то говорить о магнитных бурях, а супруги вновь поцеловались. Вот только этот, нонешний червячочек зашевелился в сердце у Затюкина. «Не добрый вечер этта… – прогнусавил голос Варвары Никандровны. – Бури-то какие?! Маг-нит-ны-я!»

– А сейчас необычный репортаж, – с улыбкой проговорил обозреватель.

На экране появилась какая-то пушистая очаровательная зверятина, а директор то ли английского, то ли американского национального зоопарка с восторгом говорил о невиданном в истории случае появления потомства этой зверятины в неволе. А что же остаётся, не вымирать же! Под неумолчный клёкот кинокамер он взял в руки очаровательный мягкий комочек и стал взахлёб рассказывать о трудностях ухода за этим прелестным малышом.

Дунечкины глаза погасли. Печальку изобразило её лицо. Затюкин знал причину её печали. Но неужели она, всё-таки, не понимает его. Молчание было зыбким. Затюкин не выдержал.

– У меня сегодня аванс был. Вот, возьми, – деланно безразличным тоном произнёс он, протягивая деньги.

Дунечка встала, аккуратно пересчитала деньги и, вздохнув, положила в секретер. Гораздо было бы лучше, если бы она принялась причитать, кричать, ругать мужа за неспособность заработать деньги. Однако же она знала, что разрешение на совместительство у него на работе никому не выдавали, и Затюкин не был исключением, что муж её был до щепетильности честен и поэтому закон для него был свят. Дунечка уже почти смирилась с финансовой реальностью, лишь только при получении очередного аванса или зарплаты не могла пока ещё сдержать вздоха. Более того, эти вздохи становились какими-то уж очень тяжёлыми и безысходными. Невыносимою болью терзали они нежную душу Затюкина.

В этот раз Дунечка что-то слишком долго задержалась у секретера. Затюкин обернулся и увидел, что по её лицу бегут слёзы. Она хотела было отвернуться от него, но было уже поздно. Дунечка почувствовала это и вдруг с вызовом посмотрела на Затюкина.

– У Татьяны уже сыну год, и «варёные» ей муж купил, – проговорила она с несвойственной ей какой-то чужой интонацией.

«Вот они, обнаружились-таки плоды посещения тёщеньки», – обиженно и даже со злостью подумал Затюкин. Он знал, что происки этой ужасной женщины всегда направлены на самое больное. Нежный, добрый, ласковый, ни разу не прошедший по растущей на газоне траве, Затюкин готов был убить это чудовище. Неожиданно возникшая на его лбу жёсткая вертикальная складка превратила его лицо в трагическую маску.

– Дунечка, младенцы же не едят тюльку! Чем же мы его кормить будем, сыночка нашего?

– Ах, Затюкин! Деточек грудным молочком кормят!

Нет, не мог даже представить себе Затюкин, что самое дорогое для него и его бесконечно любимой женщины существо должно будет мучиться в этом мире подобно ему. Что перед ним будут закрываться двери, и к нему будут поворачиваться спиной. Что и ему придётся терпеть унижение, стыд перед любимой женщиной. Нет, не мог Затюкин обрекать своего ребёнка на такое мучение. Не мог. Уж слишком у него была нежная душа.

А тяжёлая международная обстановка! А нарастающий дефицит продуктов питания! Затюкин чувствовал себя беспомощным в этом жестоком мире, и чем больше он бился и трепыхался безо всякого результата, тем ещё более беспомощней он чувствовал себя. Да, может быть, и проживёт он, мучаясь и любя, свою маленькую жизнь, и хватит ему на его век и леса и озёр, но ведь он умрёт, уйдёт из жизни, как дезертир, оставив на переднем крае самое дорогое ему существо. Но как, как всё это объяснить Дунечке! Да неужели же она и сама не видит, что среди современных школьников и наркоманы уже есть, да и всякая всячина, о чём с ужасом в своём гнусавом голосе довольно-таки регулярно повествует во дворе перед их подъездом Варвара Никандровна.

Этот мир, увы, не становится лучше. Зачем же кого-то обрекать на жизнь, мучительную жизнь на зыбучих песках жёстокого века экологических и социальных катастроф? Для того, чтобы покатать по двору красивую коляску, чтобы позабавиться с малышом? А что, что с ним будет потом, он же не игрушка, о которой можно забыть. Да отдаёт ли себе Дунечка отчёт о своих желаниях?

– Но Таня с Федечкой ведь как-то живут! – не ощутив и не поняв сложных душевных мук своего мужа, продолжала, всхлипывая, Дунечка.

– У Федечки папа – замдиректора по науке, и он не забывает о своём сыне, а мой отец считает, что я должен сам себе строить жизнь, в чём я с ним согласен. Да и Таня не в библиотеке работает, – раздражаясь непониманием жены процедил сквозь зубы Затюкин.

– Ну хорошо, а как же Галина, у неё же пятеро детей! – повторяла Дунечка заученные уже вместе с маменькой фразы.

Вот он смысл, а скорее бессмыслица тёщиной обработки. Вот они, зачем, котлеты-то. Всё у них уже продумано было. Ударила блажь в тёщину голову, а теперь вот терпи. А ведь она сама, случись что, и рублём не поможет, да и первого внука она только по телефону любит. Языком только молоть может, жену смущать. Спокойного нрава был мой герой, тихого, я бы даже сказала кроткого. Но кто же такое сможет вынести?

Знай наперёд, к чему приведёт всё это, может быть, он и сдержался бы. Да знал бы, где упадёшь – соломку бы постелил. Эх, жизнь. Вот и не выдержал Затюкин, взорвался. Тонкие губы его сделались ещё более тонкими, он решительно встал, безумно зажестикулировал и почти закричал (это на Дунечку-то!)

– А вот ты пойди и спроси, каково ей стольких детей кормить?! Вот пойди и спроси. Пойди и спроси… – и уже как-то обиженно и неуверенно ещё раз повторил. – Пойди и спроси.

Дунечка, никогда не видевшая своего мужа в таком экстазе, ошалело глядела на него несколько мгновений, но потом, будто очнувшись, вздрогнула, сорвалась с места и прямо в халатике выскочила из квартиры, хлопнув дверью. Да, надо отметить, что характер у Дунечки был ещё тот.

Оторопевший Затюкин застыл на месте в неописуемой позе. Таких ссор у них ещё не было. Он не знал, что делать.

– Дунечка! – взвыл он прямо-таки по-волчьи и бросился к двери.

Нет, он не догнал её. Дверь Галины безапелляционно захлопнулась у него перед носом. Беззвучно рыдая и дрожа после бега, он медленно поплёлся домой. Ему оставалось только надеяться, что Дунечка успокоится и простит его. Она добрая, милая, она отходчивая, она выше меня во всём. Это я, я, недостоин её, самому себе отвратителен. Не кошки, леопарды впивались когтями в эту измученную, истерзанную душу.

Закрыв за собой дверь и сев прямо на коврик в прихожей, Затюкин в бесплодном гневе своём на кого-то бил кулаками о пол. Зачем это всё так, зачем? Ну выиграть бы что ли в лотерею! Ну продать бы что-нибудь! Да нечего.

– Разве что душу, – горько усмехнулся он. – Хоть сам вот возьми, да пойди и сдайся в комиссионку. Да не примут ведь. Кому такой нужен?!…

Тяжёлый, мучительный монолог этот вдруг был прерван каким-то непонятным шумом в комнате.

Затюкин вошёл в комнату.

То, что он увидел, поразило размягчённый его мозг, как удар молнии среди зимы. Пораженный, он не мог прийти в себя. Шторы вместе с тюлем взвились к потолку, необычайно сильный порыв ветра ворвался в комнату, натворив в ней изрядного беспорядка. Газеты смело на пол, да и другие бумаги не остались на своих местах. Шторы, видимо с порывом сильного ветра, смели на пол цветочные вазоны, так что керамические черепки вместе с землёй и поломанными цветами лежали у окна.

На улице вновь поднимался, завывая, ветер. Но это – детали. Главное же то, что в комнату через балконную дверь пытался влезть какой-то толстяк. Одна половина его была уже в комнате. Пыхтя, втягивая в себя живот, помогая себе руками и ногами, медленно, но верно втаскивал он вторую половину. Наконец, старания его увенчались успехом, и перед Затюкиным предстал солидный мужчина лет этак сорока, в волчьей шапке, в дублёнке, серых брюках, заправленных в сапоги. Одежда его выглядела не очень опрятно, хотя было видно, что вещи все были очень дорогие.

В левой руке у него был «дипломат». Вообще то, он производил впечатление старшего научного сотрудника, вернувшегося из командировки после подписания процентовок. Вот только лицо его было каким-то незапоминающимся, однако, если говорить по совести, весьма добродушным, хотя и насмешливым. Глянув снисходительно на Затюкина, он хихикнул и прошагал мимо последнего, окаменело стоящего возле дверей, прямо в кухню, задевая всё на своём пути и всё же сметая.

Ну, например, задев «дипломатом» за стенку, он походя вырвал довольно-таки большой кусок обоев, даже не заметив этого. Зацепившись карманом за дверную ручку, вырвал её вместе с винтами да так, что она сама упала ему в карман. Затюкин же, немного придя в себя, бросился на балкон. Глянув вниз, он зачумлённо отпрянул. Голова закружилась. Закрыв балкон и задёрнув шторы, Затюкин пошёл в кухню. Неожиданный гость его уже и там производил значительный шум.

Хлопала дверца холодильника, гремели кастрюли и сковородки. Видно, явившийся незнакомец привык жить на шаромыжку и нисколько не смущался присутствием хозяина. Вот он сгрёб своей пятернёй с грязными обкусанными ногтями две оставленные на утро котлеты вместе с луковыми колечками и картинно отправил их в рот. Затем, вытерев грязную руку прямо о дублёнку, полез в холодильник за тюлькой. Бухнувшись на пластиковую табуретку так, будто бы та была дубовою, он поставил свой «дипломат» на стол и едва уловимым движением открыл пластмассовую плоскую банку. Видя это разорение, Затюкин гневно процедил:

– Я сантехника не вызывал.

На что гость отвечал искренним хохотом. Затюкин, сверкая глазами, стоял в дверях и смотрел, как незнакомец захватывал своими толстыми пальцами в массивных золотых вычурных перстнях с дорогими самоцветами нежные тюлечные тушки по нескольку штук зараз и, искусно работая зубами и губами, вытаскивал изо рта уже только головки и косточки вместе с хвостовыми плавничками. Оторвав от нового, ещё не читанного Затюкиным номера журнала «Микропроцессорные средства и системы» яркую обложку, он складывал на неё тюлькины остатки. Этот факт особенно глубоко ранил Затюкина.

– Позвольте, – начал было весьма сентенциозно Затюкин. Но гость фамильярно перебил его.

– Чего торчишь тут, садись!

Затюкин не хотел садиться, да и неприятно ему было повиноваться этому шаромыжнику, однако же, на удивление самому себе, он смирно уселся на пододвинутую для него табуретку.

– По душу твою пришёл, – сказанул гость и убийственно весело захохотал.

«Чёрный юмор», – отметил про себя Затюкин.

– Ты вот только сказал, а я вот он, пришёл. Сервис. Вызывали? Извольте! Получите, распишитесь. Хи-хи, – снова захохотал гость так, что прилипший к его бороде тюлькин скелетик затрепетал. – Чего нос от меня воротишь, «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Что значит в переводе с латыни: «Я сатана, и ничто человеческое мне не чуждо». Ха-ха-ха…

«Где-то это слышано, или читано», – начал вспоминать Затюкин, и нонешний червячочек вновь зашевелился в его сердце.

– Может, ты уж и передумал душу-то продавать? А то как нет, так давай оформим, покуда «наши Машки полетели вверх тормашки», хи-хи…

«Он к тому же ещё и пошляк», – отметил про себя Затюкин. «Это он так о том, что Дунечка убежала».

– Одна ведь такая душа, как у тебя, Затюкин, стоит иной раз целого созвездия, – продолжал толстяк, отправляя в рот одну партию тюльки за другой.

«Так ведь он и всю банку очистит», – пронзила Затюкина ужасная мысль. – «Доколе же это продолжится?»

А дно банки уже забелело.

– Уж больно ты грозен, как я погляжу, – вновь поддел гость хозяина.

– Извольте…– начал было вновь Затюкин, но толстяк не дал вылиться его справедливому гневу. Он с любезным выражением на своей физиономии полез в «дипломат», как будто только и ждал этого слова от хозяина, повторяя нараспев: «Извольте, извольте».

На столе появились какие-то бланки на тонкой, почти папиросной, но высококачественной и, вероятно, очень дорогой бумаге. Они были в общем-то, обычными, почти как в комиссионке, только вчитавшись можно было заподозрить нечто неладное.

– Вы уж не прогневайтесь, – насмешливо-жеманно заелозил толстяк. – Тамошняя бухгалтерия порядок любит. Ихний начальник строг больно. Вот туточки распишись и шабаш, и по карманам, ой, то есть по рукам, – продолжал он, сбившись снова на фамильярный тон.

Затюкин мрачно, с негодованием глядел на грязные, торчащие из засаленных рукавов руки незнакомца, пододвигавшие к нему бланки.

– Ну и сколько же вы там даёте мне за мою душу? – саркастично, с нескрываемым презрением к толстяку выдавил Затюкин, принимая всё это за чей-то очень глупый розыгрыш.

– Восхитительно, прелестно! Затюкин, ты далеко пойдёшь!

– Сколько? – почти злобно прозвучал Затюкинский тенор, срываясь на фальцет.

– Сумму назначает клиент, – учтиво проворковал гость.

– Пять тысяч, не меньше, – задохнувшись от осознания своей наглости, выпалил разом Затюкин.

Задыхаясь, толстяк зашёлся от смеха. Временами через издаваемое им шипение прорывались громовые раскаты. Даже средняя пуговица, окаймлённая обтрёпанной прорезной петлёй, вдруг вырвалась вместе с «мясом». Но гость не унимался. Он даже упал с табуретки на колени на пол, двумя руками держась за шапку. И в общем-то правильно, так как уже в следующую секунду на его голову упал его же «дипломат». Посуда звенела от его смеха. Да что там посуда, оконные стёкла вылетели, разлетевшись на мелкие кусочки, как брызги шампанского! (Но тут же появились новые стёкла…)

Наконец он потихоньку стал успокаиваться, поднялся с четверенек и как-то заполз на табуретку.

– Не буду я на твоей глупости наживаться. Потешил ты меня. – Пиши тут вот: десять тысяч, а тут вот – в месяц. Пиши-пиши, ха-ха-ха, и-и-и! – сдерживая приступы хохота, говорил с любезно-добродушной физиономией Затюкинский гость.

Неизвестно откуда взявшаяся в руках Затюкина ручка сама потянулась к бланкам. Сам же он ошарашенно глядел на неё и на бланки, на которых она его почерком ясно вывела: «Десять тысяч в месяц». И весь текст ясно прочитался ему: «Я, гражданин Затюкин, продаю свою душу за ежемесячно получаемую сумму в размере 10 000 (десять тысяч) рублей, или же десять тысяч ефимков, до самого последнего дня пребывания моего в этом мире».

«Ну и текстик», – подумалось Затюкину. «И фамилия-то моя уже впечатана. Вздор какой-то».

Толстяк быстро выдернул бланки из-под руки Затюкина, засунул один экземпляр в карман себе, а другой экземпляр в карман Затюкину.

– А что такое ефимок? – спросил растерянно Затюкин.

– Чему вас только в школе учили?! Эх, молодёжь! Монета это такая у нас, чтобы всё по-честному было!

Удовлетворённо потирая руки, он встал, подошёл к окну и посмотрел вниз. Затем открыл форточку и вдохнул полной грудью.

– Время у нас ещё есть. Давай отметим, что ли, с Вашего позволения, так сказать, контракт. Хи-хи.

Затюкин с ужасом поглядел на сиротливо лежащую пару тюлек. Но толстяк не заметил его взгляда. Он основательно уселся на табурет, нагнулся почти под стол и достал из «дипломата» … арбуз. «Чертовщина какая-то», – подумал Затюкин, – «не может такой большой арбуз поместиться в «дипломате». Да и вообще, всё это какая-то чертовщина. Чего это я с этим мужиком разговариваю. Выпихнуть его надо из квартиры. Ввалился, обои порвал, а они-то моющиеся, французские, по пяти рублей переплачивали. Да о чём это я?»

Тем временем толстяк смахнул с кухонного стола прямо на пол банку с двумя тюлечками, сковородку вместе с крышкой и подставкой, и даже фарфоровый чайник, вытер рукавом дублёнки стол и снова нагнулся к «дипломату». В одну минуту на столе появились необычайные яства, которых и директора универсамов давно уже не видали. Одних колбас сортов десять, и все натуральные, коих и названия-то теперь одни только старожилы помнят. Перепелов, запечённых в тесте, достал парочку прямо вместе с фарфоровыми вазочками для мелкой птицы. Затюкин и названий этих предметов сервиза не знал никогда.

Также неожиданно и быстро появлялись на столе рыба всяческих видов, икра, затем грибочки тушёные и солёные в фарфоровых же пузатеньких соусницах с крышечками. Очень поразил воображение Затюкина хлеб, видимо ещё тёплый, запах которого пересилил все остальные запахи, будто его только что из печи достали. Много ещё чего извлёк из своего «дипломата» толстяк, пока, наконец, не выпрямился и не глянул на стол. Немного подумав, он видимо, сообразил, что чего-то не хватает и, ещё раз нырнув под стол за бутылкой шампанского, аккуратно поставил её около себя и удовлетворённо оглядел всё вокруг.

– Ты на меня осердился, Затюкин, оченно за котлеты. Да я не обидчивый. Налетай, мильонщик! Ха-ха-ха, – снова неприлично громко, но, всё-таки, как-то добродушно засмеялся толстяк.

Он открыл прекрасную фарфоровую с золотисто-голубыми цветами супницу, из которой сразу повалил пар. Несомненно, это была картошка пюре и, причём, горячая, что очень удивило Затюкина. Он всё ещё находился в каком-то тумане. Тем временем гость откупорил шампанское, налил в невесть откуда появившиеся хрустальные бокалы ароматный шипучий напиток. Сам чокнулся с бокалом, который он поставил возле Затюкина и, коротко хохотнув, выпил пузырящийся искрящийся напиток залпом. Затем бросил бокал на пол.

Зачарованный взгляд Затюкина следил, как открывались всяческие фарфоровые посудины и из них появлялись то белые грибочки, то помидорчики, то огурчики. Колбасы и ветчины слетали лепестками с фарфоровых же тарелочек, на одной из которых он увидел Георгия Победоносца, скрещенные шпаги и написанную золотыми вензелями свою фамилию.

Вдруг толстяк замер, к чему-то прислушиваясь, потом, игриво хохотнув, принялся за арбуз. Несколько неуловимых движений ножа – и арбуз распался на толстые дольки. Толстяк, довольный своею работою, взял двумя руками кусок арбуза и, улыбнувшись так, что его толстые губы повторили форму этого же куска арбуза, принялся с шумом уписывать его, выплёвывая в разные стороны арбузные косточки. Кинув полуобглоданную корку в мусорное ведро, однако же, вовсе не оглядываясь, он опять нагнулся под стол. Корка, описав вовсе не физическую траекторию, точно влетела в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, но, интересно, и, что особенно поразило Затюкина, дверца мойки была закрыта, однако она распахнулась перед коркой, а когда та удачно улеглась в ведро, аккуратно закрылась.

Пока Затюкин следил за этой арбузной коркой, толстяк уже достал ещё какую-то супницу и поставил её на стол. Весело подмигнув хозяину, гость невесть откуда взявшейся серебряной ложкой стал извлекать из этой супницы мороженое со свежей клубникой.

Вдруг он опять замер, опять к чему-то прислушиваясь. Затем засмеялся, будто задумавший какую-то шалость мальчишка. Высунув язык, облизал одним движением ложку, кинул её в раковину, взял «дипломат» и встал, как-то внутренне собравшись.

– «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Ха-ха… – снова засмеялся толстяк.

Нет, я всё-таки, должна заметить, хотя это и некорректно с моей стороны, что толстяк этот льстил себе, потому как вовсе не был сатаною, был он всего лишь навсего обыкновеннейшим чёртом.

Несмотря на свою неприязнь, хозяин всё же пошёл проводить гостя, он даже бросился было к балкону, но был остановлен громоподобным хохотом. Справившись с приступами своего заразительного смеха, гость произнёс:

– Спасибо, золотой мой, я и по лестнице неплохо спущусь.

Затюкин, пристыженный и совсем потерянный, пошёл отворять дверь. Толстяк же, на мгновение сосредоточившись, вдруг опять коротко хохотнул, почесал одной ногой другую, вытащил из кармана дублёнки пачку сторублёвок и сунул её в руку Затюкину, затем засвистел весёленький незатейливый мотивчик и уверенно зашагал через распахнутую перед ним дверь.

– Прощай, береги себя, не скучай! Хвост пистолетом! Ха-ха!

Затюкин закрыл дверь. Звонко лязгнул язычок замка, заставив его вздрогнуть. Обрывки фраз, мыслей, образов парили лёгкими облачками в прихожей. Вдруг из-за двери раздался какой-то шум. Затюкин выскочил на лестницу. Многие соседи тоже приоткрыли двери, сначала несмело, а потом, по мере убеждения в своей безопасности и разгорания любопытства всё более и более. Наконец, многие даже вышли из квартир.

Что же они увидели?

Четыре человека в милицейской форме, два впереди и два позади, вели какого-то толстяка, уже в наручниках.

В руках у толстяка был «дипломат». Но, что поразило всех, так это то, что он бесшабашно насвистывал какой-то весёленький мотивчик. Но мало того, он вдруг, поднял руки, стал приветствовать жильцов дома, растянув рот в арбузной своей улыбке, будто бы он – президент какой-нибудь всемирной федерации, ну, например, борцов за право ловли рыбы в Рейне, или борцов за права американских евреев в австралийской пустыне, или ещё каких-либо борцов за что-нибудь. Это ещё не всё, он своим мягким задушевным баритоном стал наполнять подъездное гулкое пространство:

– Товарищи и граждане! Не забывайте, уходя, гасить свет! Не допускайте бесполезного вытекания воды из кранов! Регулярно проводите технические осмотры газовых плит. Берегите детей от влияния улицы! И улицу от влияния ваших детей!

Потом пошло уже и вовсе нечто несусветное, ну к примеру: «Мужья, уезжая в командировку, помните, женщины не любят одиночества!

Жёны! Отправляя мужей в командировку, помните, дискомфорт плохо переносится мужчинами». Ещё какую-то чепуху, даже не совсем пристойную. Выходя же из подъезда, ни с того ни с сего завёл, гримасничая, каким-то козлиным тенором:

«Наши Машки, наши Машки,

Полетели вверх тормашки,

Эх, эх, эх!»

Жильцы, растерянно пожимая плечами, стали расходиться по квартирам, чтобы получше увидеть из окна окончание этой истории. Хотя итак было ясно, что внизу стоит машина, и что дальнейшее зрелище всего-то и будет состоять в том, что этого толстяка впихнут в машину и увезут куда следует. Но не все, не все разошлись. Варвара Никандровна с неизвестно откуда взявшейся прытью выскочила из подъезда вслед за милиционерами.

Вдруг Затюкина пронзило. Он нащупал в кармане хрустящую шелковистую бумажку, а в руке своей увидел пачку сторублёвок.

«Да что же это такое, – пронеслось у него в голове. – Неужто и вправду чёрт это был? Может, ворюга какой-нибудь мне краденое сбагрил? Чертовщина какая-то. Так и в Новинки недолго попасть. Душа моя…»

Что-то холодное, пустое в груди своей почувствовал Затюкин. Страшно. А страха нет.

«Что же это такое?»

Выскочив из подъезда, он чуть не сбил с ног дотошную Варвару Никандровну, приготовившуюся уже осенить всех крестным знамением.

– Душа! Душечка-а-а! – заорал, что было сил, Затюкин вслед удаляющейся к машине процессии.

Люди в форме оглянулись на этот крик. В это мгновение Варвара Никандровна осенила-таки всех крестным знамением и пропела осанну на всякий случай. И в это же мгновение толстяк исчез вместе с наручниками. Раздосадованные ребята в милицейской форме бросились было за угол, да сами удивились своей глупости – следов-то нет! Возбуждённо обсуждая происшедшее, они ещё раз собрались в том месте, где произошло исчезновение толстяка. Варвара Никандровна испуганно сбежала к себе в квартиру, не переставая ни на мгновение креститься. Запершись на все свои засовы и цепочки, она потом ещё две недели не выходила из дома.

Но вернёмся к месту происшествия. Четверо молодых парней ничего не понимая смотрели на оборвавшиеся следы, как вдруг произошло ещё нечто. А именно, в то самое место, где стоял за мгновение до своего исчезновения толстяк, и куда все вместе смотрели вызванные оперативники, упали закрытые наручники. Да, странно. Странный был вызов.

Позвонил некий гражданин Губаревич, сообщил, что видел, как в доме напротив на балконе четвёртого этажа появился подозрительный мужчина, который затем проник в квартиру. Каким образом он появился на балконе, гражданин Губаревич объяснить не мог, так же, как никто из группы задержания не мог объяснить и исчезновения этого толстяка. Страсти улеглись. Машина уехала. Только Затюкин всё ещё стоял на крыльце как был: в домашних тапочках, в стареньких, студенческих ещё, штроксах, в свитере со спущенными кое-где петлями, которые незачем было поднимать по причине ветхости всего свитера. Невидящими, пустыми глазами уставился он в пространство перед собою.

Затихло всё вокруг, только ветер продолжал набирать свою силу и разгонять туман. Медленно, ничего не понимая, поднёс Затюкин к глазам своим пачку сторублёвок.

– Нет, не может быть. Что – это? Я не хотел. Вернись, отдай! Я не хотел! – шептал почти обезумевший Затюкин. Вдруг он бросился на колени и возопил, воздев руки к небу.

– Душа моя! Душечка… Я не хотел!

На крик его, накинув старенькое Галино пальтецо выскочила Дунечка. Она бросилась к нему и испуганно зашептала.

– Я здесь, твоя Дунечка здесь!

Но он не видел и не слышал её. Он бормотал что-то бессвязное и вовсе уж несуразное о каких-то грибочках, колбасках, арбузных корках, фарфоровых супницах, да и ещё, уж воистину – чёрт знает о чём. Дунечка отчаянно пыталась привести его в чувства.

– Тюка, милый, ну что с тобой! Ну прости меня. Я тебя люблю, Тюка. Я всегда тебя любила. Ну очнись, ведь я же рядом, рядом с тобой. Тюка… – молила она.

Ветер развивал её золотистые волосы, пальтецо совсем уже сползло с плеч и, наконец, упало. Она опустилась на колени рядом с Затюкиным, неустанно целуя его и говоря ему всякие нежности, но он не слышал её.

Слёзы покатились у неё из глаз. Она вдруг в отчаянии изо всех сил стала трясти мужа, но тщетно. Он всё нёс какую-то чепуху о свежей клубнике, мороженом и так далее.

– Любимый мой, Тюка, ну вставай, здесь холодно, пойдём домой! Ну что же это с тобой случилось? Ну прости же ты меня! – приговаривала Дунечка, пытаясь поднять мужа на ноги.

Сама она несколько раз падала. Даже разбила коленку, но крови своей не заметила. Наконец, ей таки удалось поднять с колен Затюкина. Она нагнулась, чтобы поднять Галино пальтецо, но вдруг с ужасом застыла согнувшись. У неё на глазах ветер вырвал из обессилевшей кисти Затюкина пачку сторублёвых бумажек и закружил ими хоровод вокруг них. Дунечка распрямилась и испуганно смотрела на этот денежный вихрь. Сторублёвые новенькие бумажки носились повсюду, обозначая места завихрений ветра своим скоплением.

Затюкин, ослабевший от напряжения и от всего пережитого за этот вечер, стоял и бессвязно бормотал что-то необъяснимое о душе, о бланках, о проклятых деньгах. Дунечка, сама изрядно уставшая и поражённая всем произошедшим, крепко обняв Затюкина, поминутно всхлипывая и глядя ничего не понимающими глазами на деньги, пыталась повести домой своего супруга. Он же едва переставлял ноги. На счастье, в этот момент выбежала Галина.

– Далила, ты же замёрзнешь… – начала было она, но вся обомлела при виде бумажного вихря, в котором даже не сразу узнала сторублёвые купюры.

– Что это? Что здесь произошло? – ни к кому не обращаясь, произнесла она растерянно.

– Галя, Галчонок, помоги мне, у него, наверное, жар. Это я, я виновата, он же такой нежный, а я, я, – не переставая всхлипывать, говорила Дунечка. – Он же у меня слабый, ему нельзя болеть… а я… Я – глупая. Ну что с тобой, Тюка, милый, ну ответь мне. Это же я, твоя Дунечка…

Галина бросилась помогать Далиле. Вместе они повели Затюкина, который ещё невесть что возбуждённо бормотал, домой.

– Ты не беспокойся, Далила, за деньги-то. Я девчонок своих выпущу, они вмиг соберут, все до единой бумажки, не волнуйся.

Действительно, отведя вместе с Далилой Затюкина домой, Галина быстро спустилась вниз и, одев потеплее, выпустила своих девчонок. Они, смеясь и падая в мягкие сугробы, гонялись за радужными бумажками, которых раньше никогда не видели. То-то было весело. Но вот они и набегались, пора домой. Румяные, запыхавшиеся от бега и хохота, девчонки захотели непременно сами отдать тёте бумажки.

Галина не устояла, они вместе, всей своей шумной компанией появились в прихожей перед Далилой. Она же, ойкнув, приняла деньги, совершено ничего не понимая и к тому же ещё сражённая тем, что она увидела в своей кухне. Особенно тем, что там были именно грибочки, мороженое и арбуз, о которых упоминал Затюкин. Однако же она приказала всей компании раздеться и повела девчонок на кухню. Галина, с извиняющимся лицом последовала за ними. Весело и особенно не раздумывая, налетели малышки на невиданные ими никогда яства. Особенно понравился им необычный хлеб и мороженое с кусочками шоколада, масла и орехов.