355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Ахматова » Песня Победы. Стихотворения » Текст книги (страница 2)
Песня Победы. Стихотворения
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 23:09

Текст книги "Песня Победы. Стихотворения"


Автор книги: Анна Ахматова


Соавторы: Вадим Шефнер,Сергей Наровчатов,Алексей Фатьянов,Вера Инбер,Маргарита Алигер,Александр Яшин,Игорь Смирнов,Наталия Грудинина,Алексей Лебедев,Екатерина Серова

Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Варвара Вольтман-Спасская

Салют
 
О первый взрыв салюта над Невой!
Среди толпы стоят у сфинксов двое:
Один из них незрячий, а другой
Оглох, контуженный на поле боя.
 
 
Над нами залпы щелкают бичом,
И все дрожит от музыки и света.
Зеленые и красные ракеты
Павлиньим распускаются хвостом.
 
 
То корабли военные, линкоры
Палят в честь нас и в честь самих себя.
Свою победу торжествует город,
И не снаряды в воздухе свистят.
 
 
Нет, мир вокруг такой прекрасный, звонкий,
Что хочется нам каждого обнять...
А дети на руках, раскрыв глазенки,
Огни ракет пытаются поймать.
 
 
Казалось, елка в новогодних блестках
Повисла над ликующей рекой...
Так в эту ночь слепой – увидел звезды
И гимн победе услыхал глухой.
 
1944

Юрий Воронов

* * *
 
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сорок третьем
Выдали медали,
И только в сорок пятом —
Паспорта.
 
 
И в этом нет беды...
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда...
 
* * *
 
Опять война,
Опять блокада...
А может, нам о них забыть?
 
 
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить».
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне.
 
 
И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда —
Не права!
 
 
Чтоб снова
На земной планете
Не повторилось той зимы,
Нам нужно,
Чтобы наши дети
Об этом помнили,
Как мы!
 
 
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память – наша совесть.
Она,
Как сила, нам нужна...
 

Татьяна Галушко

* * *
 
В сорок третьем году в Душанбе
Мама тихо сказала: «Тебе
Здесь придется освоиться, Татка,
Эти горы надежно стоят.
Я спасла тебя. Мы в Ленинград
Никогда не вернемся обратно.
Так тепло, так приветливо тут;
Это толстое дерево – тут,
А с пятнистой корою – платаны.
У тебя загорела спина.
Скоро ты оживешь. Но сперва
На жаре не снимай сарафана».
 
 
Время ждет, чтоб увидели вы,
Как я за руку маму держала
И лицо ее в бликах листвы
Колебалось, смущалось, дрожало.
Я глядела на смуглые лбы
Непоспешной, красивой толпы.
На нее я глядеть не могла:
Жалость горло свела.
Я и в эту минуту, сейчас,
Нажимая пером на бумагу —
Горлом сдавленным, – маминых глаз
Виноватую помню отвагу.
Я не крикнула ей: «Не реви!
Я тебя никогда не покину...»
Мне мешала ангина любви,
Ностальгии ангина.
Если в летнем сквозном кинозале,
На отвесном куске полотна,
Заслоненный людьми и слезами
Город тот выплывал из темна,
Я лишалась дыханья и тела:
Выраставшего сердца звезда,
Добела разгораясь, летела,
Устремлялась к нему навсегда...
Мама тихо сказала: «Ну вот,
Мы и дома. У самых ворот
Помнишь, та разорвалась фугаска,
И тебя откопал морячок.
Ну, не буду. Не буду. Молчок.
Ты довольна, моя черноглазка?»
 
Весна 45-го года
 
Весны целомудренны краски
И нежен дыхания пар.
Похоже, боится огласки
Воскресший из гибели парк.
 
 
Еще как бы издали глядя
На озера сизую гладь,
Он весь отдается отраде —
Присутствовать в жизни опять.
 
 
Начало блаженно. Он медлит,
Он силы свои позабыл...
Неужто железным и медным
И наголо смертным он был?!
 
 
Взирая, впивая, внимая,
Весь – деепричастие он.
И вдруг – с наступлением мая,
Заполнит собой небосклон.
 

Александр Гитович

Военные корреспонденты
 
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
 
 
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму,
И тот, кто с нами в это время не был, —
Не стоит и рассказывать тому.
 
 
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там не досчитались мы.
 
 
Нет, не забыть – и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего...
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
 
 
И если уж газетчиками были,
И звали в бой на недругов лихих,
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
 
 
И, возвратись в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали: живы ли друзья?
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
 
 
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали, —
А за два года б услыхать пора.
 
 
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
 
 
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
 
Август 1943

Николай Глейзаров

Парень с Васильевского острова
 
Его не раз встречали вы
Закатною порой
С гармошкой над причалами
Над светлою Невой.
Идет вечерним городом,
Улыбки шлет друзьям,
А то вдруг переборами
Пройдется по ладам.
 
 
Гулял в рубашке шелковой
Веселый гармонист.
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
 
 
Но вот войной нагрянула
Фашистская орда,
Он защищать отправился
Поля и города.
Пел песенки походные,
В сраженьях первым был,
Он гнезда пулеметные
Гранатами громил.
 
 
Ходил в атаки грозные
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
 
 
В бою, навылет раненный,
Скомандовал: «Вперед!»
И, крикнув: «В бой за Родину!» —
Упал на пулемет.
А в госпитале утром он,
Едва набрался сил,
Баян свой перламутровый
С улыбкой попросил.
 
 
И заиграл походную
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
 
 
Ему все удивляются,
Сиделки сбились с ног:
То песней заливается,
То просится в свой полк.
Однажды утром раненых
Полковник навестил.
– Откуда ты, отчаянный? —
Он ласково спросил.
 
 
Ему ответил с гордостью
Веселый гармонист:
– С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
 

Герман Гоппе

Однажды у старых окопов
 
Чудо из реальности суровой,
Вымысел, помноженный на грусть...
Юность спросит: – Мне вернуться снова?
– Невозможно... – Хочешь, возвращусь?
– И такой же точно будешь? – Буду.
Повторюсь, не пропустив ни дня.
Вот, чудак, ведь ты поверил в чудо,
Что ж тебе не веровать в меня?! —
Сосны покачнутся. И тревогу
Вынесет простуженный мотив
На одностороннюю дорогу,
На одноколейные пути.
Под ногой камней возникнет ропот.
С тяготением земным не в лад
С бруствера осевшего окопа
Медленные камни полетят.
И уже движеньем увлеченный
Прошепчу: «Ты воскресишь друзей?»
А она спокойная: «О чем ты?
Я тогда не стала бы твоей.
Впрочем, ладно, им в могилах тесно.
И уж раз завел об этом речь,
Пусть твои товарищи воскреснут,
Пусть встают, им снова в землю лечь...»
И предсмертной болью обжигая,
Ударяет ледяное – «пусть».
– Врешь! – кричу. – Ты не моя – чужая.
А моя не скажет – «возвращусь».
 
Архимед
 
К слепым и полузрячим
На госпитальный свет,
Должно быть, наудачу
Забрел к нам Архимед.
Не слишком ли? Не слишком.
Блокадная пора.
Шуршат страницы книжки,
Читает медсестра...
Когда грабеж повальный,
Мечей злорадный звон,
Трудом фундаментальным
Решил заняться он.
В своем саду-садочке,
Витая вдалеке,
Чертил углы, кружочки
На чистеньком песке.
Ворвался воин Рима,
Ворвался – ну и что ж?
Врагу невозмутимо:
– Не затемняй чертеж! —
К несчастью, воин ведал
Одно: тупить свой меч.
А мог бы Архимеда
Просить, предостеречь.
И вывод хитроватый
На тыщи лет вперед:
Уж выбрал с краю хату,
Молчи – и повезет...
И замерла страница,
Когда сказал сосед:
– Кончай читать, сестрица.
Оболган Архимед.
Хозяин камнепада,
Он до последних дней
Командовал что надо
По-нашему бригадой
Тяжелых батарей.
– Почти, – добавил некто,
Подняв лицо в бинтах, —
Точней, он был инспектор
В технических войсках.
Но главное, ребята,
Я утверждать берусь,
Что он погиб солдатом,
Мудрец из Сиракуз.—
Свет от коптилки замер,
Немногим видный свет.
И плакал перед нами
Счастливыми слезами
Блокадник Архимед.
 

Глеб Горбовский

Рубежи
 
Беспристрастно, как птица с вершины полета,
без добра и без худа, без правды и лжи
я гляжу на бегущие в рвах и болотах,
на шуршащие в скалах ничьи рубежи.
 
 
Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут.
Полосатый шлагбаум ложится на путь.
А в ничейном кустарнике птицы не молкнут:
всепланетные песни терзают им грудь.
 
 
Вечереют солдаты. Торжественны лица.
Только я беспристрастен, как каменный пик.
...А земля, будто в трещинах, в этих границах,
подо мною, растущим к звезде напрямик!
 
 
Собираю глазами наземные краски,
отпираю себя, словно ржавый замок,
и... срываюсь! И бьюсь!
Не могу беспристрастно...
И на русскую землю валюсь, как щенок.
 
 
Обнимаю корявую старую вербу,
поднимаю над полем себя, как свечу...
И в стальную, пшеничную, кровную – верю!
И вовек никому отдавать не хочу.
 
Детство мое
 
Война меня кормила из помойки:
пороешься и что-нибудь найдешь.
Как серенькая мышка-землеройка,
как некогда пронырливый Гаврош...
Зелененький сухарик, корка сыра,
консервных банок пряный аромат.
В штанах колени, вставленные в дыры,
как стоп-сигналы красные горят.
И бешеные пульки, вместо пташек,
чирикают по-своему... И дым,
как будто знамя молодости нашей,
встает над горизонтом золотым...
 

Наталия Грудинина

Дедушка
 
Начинается день усталостью.
Поясничными злыми болями.
Это значит, что дело к старости,
К отголоскам войны тем более...
 
 
Что-то колет в боку и в печени.
Шестьдесят годков за плечами.
Восемь раз в медсанбатах леченный,
Больно свыкся ты, дед, с врачами.
 
 
Что ли, будешь лежачим к завтраму,
Чтоб весь дом за тобой ухаживал?
Хоть с косой в руке, хоть на тракторе
Впереди других, помнишь, хаживал?
 
 
Или все на земле по-мирному,
По-любовному, по-сердечному?
Где же совесть твоя настырная —
Оборона твоя всевечная?
 
 
Уж не вздумал ли кто вломиться
С этой хвори твоей небдительной!
Кто поможет Москве-столице
Русской сметкою удивительной?
 
 
Кто, пропахнувший потом-порохом,
В тех краях, что куда не ближе,
За Россию сочтется с ворогом,
Свободя города-парижи?
 
 
Кто мундир отутюжить выучит
К дню парадному, дню победному?
Кто дровами деревню выручит?
Без тебя как без рук мы, бедные!
 
 
Кто полюбится лучшей девушке?
С фронтовым дружком хватит лишнего?
Вот какой ты здоровый, дедушка,
Ус ржаной, борода пшеничная!
 
 
Молодецкой статью да норовом
Ты и мне, замужней, понравился.
Так лечила я деда хворого,
Чтобы в память вошел, поправился!
 
Накануне
 
Накануне конца той великой войны
Были вешние звезды видны – не видны
За белесою дымкою ночи.
В полусне бормотал настороженный дом,
И стучала морзянкой капель за окном —
Вопросительный знак, двоеточье...
 
 
Ветер в трубах остылых по-птичьи звучал,
Громыхал ледоход о щербатый причал,
Пахло сыростью из подворотни,
А луна, словно сталь, и темна и светла,
По небесной параболе медленно шла
И была, как снаряд на излете.
 

Сергей Давыдов

Любовь
 
Она сейчас лишь в полной силе —
ее начало в мелочах.
Меня и в ясли здесь носили,
водили за руку в очаг.
 
 
Мы здесь дрались на звонких палках,
и стекла били заодно,
и собирали медь на свалках,
чтоб лишний раз сходить в кино.
 
 
Любовь... теперь краснеешь даже
(от злой солидности спесив),
любил я больше Эрмитажа
наш рыже-голубой залив!
 
 
Босых, летящих пяток вспышки
и ветер брызг до облаков.
Любовь...
Я был еще мальчишкой,
жил в мире грез и синяков.
 
 
Еще не ведал силы властной
и удивился ей потом,
когда на стол с обивкой красной
залез безрукий управдом.
 
 
Он громко всхлипнул:
– Все же надо
Из Ленинграда уезжать... —
Зима угрюмая,
блокада
и умирающая мать...
 
 
Визжали в небе бомбовозы.
Любовь.
Ее я понял вдруг,
когда к щекам примерзли слезы
в теплушке, мчавшейся на юг.
 
 
Потом, как будто солью к ране,
ты боль горячую осиль,
едва увидишь на экране
Адмиралтейский тонкий шпиль.
 
 
Потом, солдатом в сорок пятом,
в ознобе тяжком и в бреду
я все кричал, кричал солдатам,
что в город свой не попаду...
 
 
И вот стою, любуясь шпилем,
плывет, плывет кораблик вдаль.
Любовь теперь в надежной силе:
она – как песня и как сталь!
 
Осень на Пискаревском кладбище
 
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц.
По аллеям листва бегом...
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь...
 
 
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет.
 
 
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
 
 
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет...
 

Иван Демьянов

В Пулкове
 
Фундамент лег по котлованам дзотов,
Засыпан щебнем и золой окоп...
Давно уже на Пулковских высотах
Сменил зенитку зоркий телескоп.
А мне, в просторе ночи необъятном,
На шлеме выплывающей луны
Мерещатся чернеющие пятна
Пробоинами грозных лет войны!..
Я мог бы их увидеть по-иному,
Но в памяти живет жестокий бой...
Вселенную для взора астронома
Открыли мы солдатскою рукой!
 
У Египетских ворот
 
Здесь озверелый вражеский солдат
На нашу песню поднял автомат...
Но Пушкин от горячего свинца
Не отвернул сурового лица.
 
 
Гремел бронею сорок пятый год,
В бою огнем дышал орудий русских.
За подлость
У Египетских ворот —
Нам заплатил наш враг
У Бранденбургских!
 

Михаил Дудин

Соловьи
 
О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
 
 
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
 
 
Трехсотпятидесятый день войны.
 
 
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы...
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.
 
 
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
 
 
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
 
 
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.
 
 
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
 
 
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась.
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.
 
 
Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва.
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
 
 
Еще минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.
 
 
Еще мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика...
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника.
 
 
Лесная яблонь осыпает цвет.
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще второй, еще – четвертый, пятый.
 
 
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.
 
 
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
 
 
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
 
 
Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.
 
 
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
 
 
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».
 
 
И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.
 
 
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
 
 
И может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».
 
 
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
 
 
Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.
 
 
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
 
 
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
 
Июнь 1942 Ленинградский фронт
И нет безымянных солдат
 
Громят над землею раскаты.
Идет за раскатом раскат.
Лежат под землею солдаты.
И нет безымянных солдат.
 
 
Солдаты в окопах шалели
И падали в смертном бою,
Но жизни своей не жалели
За горькую землю свою.
 
 
В родимую землю зарыты,
Там самые храбрые спят.
Глаза их Победой закрыты,
Их подвиг прекрасен и свят.
 
 
Зарница вечерняя меркнет.
В казарме стоит тишина.
Солдат на вечерней поверке
В лицо узнает старшина.
 
 
У каждого личное имя,
Какое с рожденья дают.
Равняясь незримо с живыми,
Погибшие рядом встают.
 
 
Одна у них в жизни Присяга,
И Родина тоже одна.
Солдатского сердца отвага
И верность любви отдана.
 
 
Летят из далекого края.
Как ласточки, письма любви.
Ты вспомни меня, дорогая,
Ты имя мое назови.
 
 
Играют горнисты тревогу.
Тревогу горнисты трубят.
Уходят солдаты в дорогу.
И нет безымянных солдат.
 
Снег
 
Метель кружится, засыпая
Глубокий след на берегу,
В овраге девочка босая
Лежит на розовом снегу.
 
 
Поет густой, протяжный ветер
Над пеплом пройденных путей.
Скажи, зачем мне снятся дети,
У нас с тобою нет детей?
 
 
Но на привале, отдыхая,
Я спать спокойно не могу:
Мне снится девочка босая
На окровавленном снегу.
 

Николай Егоров

Мы с тобою
 
Мы с тобою не лыком шиты
И не скроены кое-как.
Если были однажды биты, —
Значит, битым
Был трижды враг.
Полыхали,
Туманились дали.
Цвел пришкольный
Под взрывами сад.
Где досрочно
Экзамен мы сдали
Из раздела:
«Ни шагу назад!»
 

Вера Инбер

Энская высотка
 
Возле полустанка
Травы шелестят,
Гусеницы танка
Мертвые лежат.
 
 
Черную машину
Лютого врага
Насмерть сокрушила
Русская рука.
 
 
Смелостью и сметкой
Кто тебя сберег,
Энская высотка,
Малый бугорок?
 
 
Пламенной любовью
Родину любя,
Кто своею кровью
Защитил тебя?
 
 
О тебе лишь сводка
Скажет между строк,
Энская высотка,
Малый бугорок.
 
 
Чуть заметный холмик.
Но зато весной
О тебе напомнит
Аромат лесной.
 
 
О тебе кузнечик
Меж высоких трав
Простучит далече,
Точно телеграф.
 
 
Девушка-красотка
О тебе споет,
Энская высотка.
Малый эпизод.
 
 
Песнями, цветами
Век отчизна-мать
Все не перестанет
Сына поминать.
 
Сентябрь 1942 Ленинград
Ленин
 
Он не украшен свежими цветами,
Ни флагов, ни знамен вокруг него, —
Укрытый деревянными щитами,
Стоит сегодня памятник его.
 
 
Он мог бы даже показаться мрачным,
Но и сквозь деревянные щиты,
Как будто стало дерево прозрачным,
Мы видим дорогие нам черты.
 
 
И ленинских бессмертных выступлений
Знакомый жест руки, такой живой,
Что хочется сказать: «Товарищ Ленин,
Мы здесь, мы отстояли город твой».
 
 
Лавиною огня и русской стали
Враг будет и отброшен и разбит.
Мы твой великий город отстояли, —
Мы сами встали перед ним, как щит.
 
 
И близится желанное событье,
Когда тебя опять со всех сторон
Взамен глухого, темного укрытья
Овеет полыхание знамен.
 
 
Ты будешь вновь приветствиями встречен.
Как возвратившийся издалека.
И вновь, товарищ Ленин, с кратком речью
Ты обратишься к нам с броневика.
 
 
Все захотят на площади собраться,
И все увидят жест руки живой,
И все услышат: «Слава ленинградцам
За то, что отстояли город свой!»
 
Январь 1943 Ленинград

Юрий Инге

Инге Юрий Алексеевич (1905—1941). Погиб 28 августа 1941 года при переходе кораблей КБФ из Таллина в Кронштадт. Именем Инге названы улицы в городах Кронштадте и Ткварчели.

Полночь
 
Опять дорогой круговой
Иду по улицам, тревожась,
Стоят ли сфинксы над Невой
У Академии художеств.
 
 
Давно мосты разведены,
А там, где неба полуциркуль,
Как предисловие страны
Кронштадт мне машет бескозыркой.
 
 
Все спит. Сквозь синеватый дым
Глядят на запад батареи.
Он горд сознаньем молодым,
Что никогда не постареет.
 
 
И волны отбивают ямб
Ночной таинственной поэмы.
Воды и неба по краям
Расставлены штыки и шлемы.
 
 
Замаскирован часовой
Листвы тончайшей филигранью,
Но у меня над головой
Его негромкое дыханье.
 
 
И там, где повторяет гул
Кронштадта сумрачная пристань,
Стоит надежный караул
У школы лучшего чекиста.
 
 
Все говорят о прошлых днях,
Навек оставшихся в помине,
О бурях, крови и огнях,
Немеркнущих поныне.
 
 
О спящий город! Над Невой
Ты столько лет стоишь, как песня.
Привратник мира, часовой,
Страны моей ровесник!
 
1941

Полина Каганова

Ленинградская весна
 
Опять весна. Как прежде, снова
Сверкает солнце с высоты.
Дома, одетые в обновы,
Стоят спокойны и просты.
Звучит трамваев голос звонкий,
Как будто радостный салют.
К засыпанной землей воронке
Ручьи весенние бегут.
Раскрыв чугунные ворота,
Весну встречает Летний сад.
Восстановительной работой
Весенний занят Ленинград.
Она кипит, как будто в сказке,
Над величавою Невой.
Здесь каждый камешек обласкан
К труду привычною рукой.
И люди в воинских спецовках
Дробят здесь камни и гранит,
Здесь в окнах светомаскировка
Печать войны в себе хранит.
И город, грозный и суровый,
Не знает отдыха и сна.
Здесь даже тучею свинцовой
Замаскирована луна.
Еще на куполах соборов
Лежит войны седая пыль,
Еще, как страж, стоит в дозоре
Адмиралтейства гордый шпиль.
 
Апрель 1945

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю