Текст книги "Держись, сестренка!"

Автор книги: Анна Тимофеева-Егорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Нам, рядовым пилотам, трудно было разобраться в обстановке отступления, которая сложилась осенью 1942 года на Северном Кавказе.

Помню, получив задание отыскать штаб 58-й армии, я снова со штурманом Черкасовым пролетела от Нальчика до Грозного. Армию мы нашли и передали почту штаба фронта, но сколько же пережили за тот полет!..

Вернулась я с задания усталая, удрученная всем виденным, злая. Сдала самолет Дронову, а сама поспешила к штабу эскадрильи. И вот уже вслед слышу горькие слова механика, обращенные к инженеру:

– Опять как решето! Как, чем ремонтировать – ума не приложу. Мастерских нет…

Захожу на командный пункт доложить командиру о выполнении задания, а там уже докладывают вернувшиеся Коля Потанин и Виктор Кравцов. Спокойный, рассудительный, Потанин сам на себя не похож. Всегда причесанный 11 опрятный, сейчас он был в обгорелой форме, с измазанным маслом и кровью лицом, с опаленными волосами. Он докладывал командиру эскадрильи майору Булкину и капитану Рябову о случившемся и просил перевести его в боевую авиацию. А случилось с Потаниным вот что.

Его послали в район Ардона с важным грузом в окруженные противником части 37-й. Главный маршал авиации Константин Андреевич Вершинин, бывший командующий нашей воздушной армией, в своей книге «Четвертая воздушная» написал об этих полетах: «Многие храбрецы летали в район окружения и днем». Яснее, кажется, и не скажешь. Ну а разве не храбрецы? Днем на беззащитном самолете, в район окружения… Летчики доставляли войскам продовольствие, боеприпасы, медикаменты, другие грузы.

В тот день Потанин, выполнив задание, вывозил из окружения тяжелораненого. На обратном пути он попал под сильный обстрел с земли, затем – под огонь фашистских истребителей. Как ни маневрировал Николай, как ни старался уйти от летящих в него снарядов, самолет все-таки был подбит, вспыхнул и упал в заросли. Потанин успел выскочить из-под горящих обломков, катаясь по земле, сбил с себя огонь, бросился спасать раненого, но тот уже был мертв…

– Я хочу их, гадов, бить… – сверкая чистыми и ясными, как небо, глазами, доказывал Николай комэску. – Больше так не могу. Они нас бьют, а мы – в кусты!..

Кубанец Кравцов молчал. Вместо доклада он протянул комэску какую-то бумагу, и тот, также молча, прочитал и, долго не раздумывая, что-то размашисто написал на ней, передал начальнику штаба.

Позднее мы узнали, что Виктор Кравцов отказывался летать на У-2 и просил перевести его в штурмовую авиацию. Резолюция комэска – уже в который раз! – была одна и та же: «Отказать»…

Наши войска в чрезвычайно сложных условиях с тяжелыми боями отошли к предгорьям Главного Кавказского хребта. Враг захватил обширную территорию: Ростовскую область, Калмыцкую АССР, Краснодарский и Ставропольский края. Враг уже проник в Кабардино-Балкарию, в Северную Осетию, Чечено-Ингушетию.

25 октября 1942 года гитлеровцы бросили в бой до 200 танков и, прорвав оборону 37-й армии, 28 октября захватили Нальчик. Развивая успех, через неделю они вышли на подступы к Орджоникидзе. Однако 6 ноября подошедшие резервы нашей армии нанесли контрудар по фашистской группировке и в шестидневных боях разгромили ее. Немцы перешли к обороне и на грозненском направлении. План захвата Закавказья, Грозненского и Бакинского нефтяных районов был сорван – врага остановили.

…И вот мой последний вылет в эскадрилье связи – в район Алагира. В пути меня атаковали истребители. Я пытаюсь от них спрятаться – маневрирую буквально между деревьями, кронами их. «Мессеры» бьют неприцельно, во длинными злыми очередями. Кидаю свой самолет влево, вправо… »Когда же наконец отвяжутся!..» И вдруг… Правым крылом моя машина врезалась в дерево. Сильный удар… Треск… Еще удар!.. Очнулась – и никак не пойму, где нахожусь. Болят ноги, руки, сдавило грудь, дышать трудно. Потихоньку пошевелилась – переломов вроде нет. Но где самолет? Посмотрела кругом, а он туг, рядом, лежит – весь изломанный. Мотор уткнулся в землю, винт, вернее, обломки его в стороне валяются, на кустах висят элероны, еще какие-то детали. Словом, самолета нет. В душе боль, досада, горечь. «Что же делать? Что же делать?..» – твержу потерянно п ковыляю в сторону аэродрома.

Никаких доказательств, что меня атаковали фашисты, нот. Думаю, скажу-ка, что сама разбила самолет. Вот случай перейти в боевую авиацию!

Только па второй день к вечеру отыскала я аул Шали в ущелье за Грозным и предстала перед командиром эскадрильи.

– Я разбила самолет и готова отвечать за это по законам военного времени, – отчеканила скороговоркой, стоя со стойке «смирно».

Майор Булкин, как мне показалось, был не в духе. Сердито посмотрев на меня, он принялся кричать:

– В штрафную роту захотела? Вот там узнаете, почем фунт лиха! А то, видите ли, они стали хулиганить… чтобы удрать в боевую авиацию!

Кого имел в виду Булкин, я не знала, но слушать брань его мне было обидно. Заступился за меня Алексей Рябов.

– Давай-ка, командир, отправим ее в УТАП вместе с Потаниным. Пусть переучивается. Ведь на Егорову уже пять запросов откомандировать в женский полк…

Об этом я услышала впервые, но не успела ничего сказать – откуда ни возьмись Дронов:

– Разрешите обратиться? Самолет Егоровой я отремонтирую. Обещаю!

Много лет спустя я узнала, что Дронов самолет мой действительно восстановил, сдал его инженеру эскадрильи, а сам добился перевода в другую часть и до конца войны был механиком на истребителе Ла-5.

А я с Потаниным тогда все-таки укатила в УТАП (учебно-тренировочный авиационный полк). И вот первое препятствие на пути к боевой машине.

– Значит, штурмовиком? – Это командир полка. – А знаете ли вы, что за адская работа – штурмовать? Ни одна женщина еще не воевала на штурмовике. Две пушки, два пулемета, две батареи реактивных снарядов, бомбы различных назначений – вот вооружение «ила». Поверьте моему опыту, не каждому даже хорошему летчику подвластна такая машина! Не всякий способен, управляя «летающим танком», одновременно ориентироваться в боевой обстановке на бреющем полете, бомбить, стрелять из пушек и пулеметов, выпускать реактивные снаряды по быстро мелькающим целям, вести групповой воздушный бой, принимать и передавать по радио команды. Подумайте! – урезонивал он.

– Думала уже. Все понимаю, – отвечала я кратко, но решительно.

– Не приведи бог, какая упрямая! Тогда делайте, как разумеете! – И командир учебного полка отступился.

Самолетов в УТАПе было много, но все устаревшие. Мы летали на УТ-2, УТИ-4, И-16, СУ-2. Штурмовика Ил-2, о неподвластности которого говорил командир полка, не было и в помине. А мне и моим новым товарищам хотелось освоить именно штурмовик.

Как-то, уже летая на И-16, я прослышала, что к вам приехал начальник политотдела 230-й штурмовой авиадивизии полковник Тупанов – для отбора летчиков в боевые полки. Ну, думаю, двум смертям не бывать, одной не миновать – и бегом к штабу. У первого встречного спрашиваю:

– Где тут полковник Тупанов?

– А вы по какому вопросу к нему?

– По очень важному и срочному.

– Я Тупанов, – ответил незнакомец небольшого роста с голубыми глазами и приветливой улыбкой.

– Вы?.. – удивилась я.

– Да, я. Так какое у вас дело ко мне, столь важное и срочное?

– Товарищ полковник, возьмите меня на фронт! Летчиком-штурмовиком. Обещаю – не пожалеете.

– Как же ваша фамилия?

– Е-го-ро-ва, – протянула я, заикаясь.

– Хорошо, Егорова. Приходите завтра на собеседование. Утром около штаба полка собралось человек тридцать. Среди взволнованной толпы пилотов были и приглашенные и добровольцы. Тупанов побеседовал с каждым – расспрашивал о полетах, доме, семье.

А меня начальник политотдела сначала спросил о том, где я работала и кем.

Я подробно рассказала, что работала на шахте Метростроя у Красных ворот. Была арматурщицей. А потом на шахте 84–85 – «Динамо» – чеканщицей, машинистом подъема, слесарем по ремонту отбойных молотков, перфораторов…

– Хорошо, хорошо, – остановил меня начальник политотдела. – А какое вы училище окончили?

– Херсонское. После училища работала, инструктором-летчиком в Калининском аэроклубе.

– И сколько человек обучили летать?

– Сорок два…

Тупанов помолчал, а потом пошли вопросы о матери, о братьях. И я отвечала и отвечала, все ниже опуская голову, готовая вот-вот расплакаться – теряя надежду на то, что буду воевать на штурмовике. Подумала даже, что Тупанов специально отвлекает меня от основной темы и, конечно, в конце беседы сделает вывод: не подходите, женщины на штурмовиках не летают…

Но произошло совершенно неожиданное. Начальник политотдела авиадивизии улыбнулся мне, словно извиняясь, спросил:

– Утомил я вас своими расспросами? – и заключил:

– Мы берем вас. Считайте, что вы уже летчик 805-го штурмового авиационного полка нашей 230-й штурмовой авиадивизии. Через три дня выезжаем. Будьте готовы.

До чего же я была счастлива! Выскочила на улицу и бросилась колесом на руках под дружный хохот товарищей (хорошо, что в брюках была…).

Перед отъездом сходила попрощаться с командиром учебно-тренировочного авиаполка. Он искренне поздравил меня с переходом в штурмовики, но, как бы между прочим, предложил:

– А ведь и к нам «илы» поступили. Оставайтесь-ка инструктором по переучиванию летчиков. Получите комнату – все удобнее будет… К тому же и зенитки не стреляют. Оставайтесь.

«Черная смерть»

На аэродроме «Огни», куда наша группа прибыла из учебно-тренировочного полка, я впервые увидела красавец-штурмовик. Это был моноплан с низко расположенным крылом, с убирающимися в гондолы колесами. Сразу бросились в глаза удлиненная обтекаемая форма фюзеляжа, остекленная кабина, лобовое пуленепробиваемое стекло фонаря и далеко вперед выступавший острый капот мотора с конусообразным обтекателем винта. Все это придавало самолету хищный вид. Из-под передней кромки плоскостей его угрожающе смотрели две 23-миллиметровые пушки, два пулемета, восемь металлических реек – направляющие для реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека. В них да еще на двух замках под фюзеляжем можно было подвесить шесть 100-килограммовых бомб.

Ил-2 отличался еще одним заметным преимуществом. Мотор, бензобаки, кабина летчика, другие уязвимые части штурмовика были одеты в броню. Так что ни ружейный, ни пулеметный огонь, ни осколки зенитных снарядов не были страшны ему. По существу, это был «летающий танк», который развивал скорость у земли свыше 400 километров в час!

– Вот это да-а… – протянул восхищенно кто-то из нашей группы. А я подумала: «Какая красотища, какая мощь…» – и погладила рукой крыло «ильюшина».

На изучение материальной части штурмовика и подготовку к экзамену у старшего инженера полка нам дали только двое суток. Сразу же и распределили всех вновь прибывших по эскадрильям. Меня и летчика Вахрамова – в третью.

Щупленький, небольшого росточка, Валя Вахрамов выглядел мальчиком. А когда мы узнали, что и лет-то ему всего лишь около девятнадцати, – удивились: умудрился же паренек при таком-то росте еще и прибавить себе возраст, чтобы поступить в летное училище.

Когда мы добирались до аэродрома «Огни», Вахрамов по дороге отстал от поезда. Пассажирских поездов тогда было очень мало, и пришлось ему догонять нас на цистерне с мазутом. Измазался, конечно, изрядно, да еще и документы потерял. Короче, когда явился Валентин в полк, его никто не хотел принимать за летчика и потребовалось мое подтверждение «кто есть кто». Вахрамова выслушал сам командир полка и произнес только одно слово: «Отмыть!..»

Батальонный комиссар Игнашов, заместитель командира полка по политической части, вызывал нас, вновь прибывших летчиков, на собеседование поочередно. Не знаю, о чем он говорил с моими товарищами, но меня удивил первым же своим вопросом:

– И зачем вам подвергать себя смертельной опасности?

– Сразу уж и смертельной? – недовольно буркнула я, а Игнашов продолжал:

– Штурмовик – это слишком тяжело для женщины. Да и, учтите, потери наши великоваты. Скажу по секрету, в последних боях над поселком Гизель мы потеряли почти всех летчиков. Хотя самолет наш и бронированный, но пилотов на нем гибнет больше, чем на любом другом самолете. Подумайте хорошенько да возвращайтесь-ка обратно в учебно-тренировочный авиаполк. Там, я слышал, вас оставляли летчиком-инструктором. Штурмовик не подходит женщине.

– А что же подходит женщине на войне, товарищ комиссар? – с вызовом спросила я. – Санинструктором? Сверх сил напрягаясь, тащить с поля боя под огнем противника раненого. Или снайпером? Часами в любую погоду выслеживать из укрытия врагов, убивать их, самой гибнуть. Или, может, легче врачом? Принимать раненых, оперировать под бомбежкой и, видя страдания и смерть людей, страдать самой.

Игнашов хотел что-то сказать, но остановить меня было уже трудно.

– Видимо, легче быть заброшенной в тыл врага с рацией? А может быть, для женщин сейчас легче в тылу? Плавить металл, выращивать хлеб, а заодно растить детей, получать похоронки на мужа, отца, брата, сына, дочь?.. Мне кажется, товарищ батальонный комиссар, – уже тише заговорила я, – сейчас не время делать разницу между мужчиной и женщиной, пока не очистим нашу Родину от гитлеровцев…

Свое неожиданное выступление я закончила, и тогда Игнатов улыбнулся:

– Вот-вот, и у меня такая же сумасбродная дочь. Работала в тыловом госпитале врачом, так нет, ей обязательно нужно на фронт, на передовую. Сейчас где-то под Сталинградом… Писем давно нет – ни жене, ни мне. Особенно жена страдает. Одна осталась… А вы-то домой пишете? – спросил Игнашов, доставая из кармана какие-то таблетки.

Я только сейчас разглядела, какой он больной. Под главами мешки, губы синие, лицо бледное, опухшее.

– Я пишу письма. Но сама из дому не получаю давно. Бывает порой очень грустно. Тогда я внушаю себе, что виновата полевая почта.

– В твои-то годы можно еще внушить себе и что-то приятное, – сказал Игнашов, впервые обращаясь ко мне на «ты». – Замужем? —

Нет, – односложно ответила, и вдруг у меня вырвалось, словно я, наконец, нашла, кому выговориться, кому поведать свое самое сокровенное:

– Но я очень люблю одного человека, летчика. Он истребитель. Воюет где-то под Ленинградом. Перед войной мы хотели пожениться, только я все откладывала. То, говорила, надо закончить летное училище, то выпустить еще одну группу курсантов, а потом война.

Беседа с Игнашовым явно затягивалась, но расстались мы, как старые друзья.

– Приходи ко мне со всеми своими вопросами, радостью и горем. Будем все вместе решать, – как-то просто сказал он на прощание и протянул мне руку.

А потом начальник штаба полка капитан Белов рассказал нам о боевом пути полка, о летчиках, отличившихся в боях с врагом. Мы узнали, что наш 805-й штурмовой авиаполк был сформирован из 138-го скоростного бомбардировочного. С первого дня войны он начал боевую работу. Летчики наносили бомбовые удары по колоннам немецко-фашистских войск, двигавшимся от западной границы в направлении Киева, и потери полка были очень большие. На боевые задания, как правило, летали девятками, без сопровождения наших истребителей, а «мессеров» над войсками противника было видимо-невидимо, да и плотным зенитным огнем они были хорошо прикрыты. Так что, сильно подверженные огню, самолеты СБ часто горели.

В этот тяжелый период начала войны полк потерял большую часть личного состава и самолетов. Когда же не осталось почти ни одной боевой машины, полк по железной дороге прибыл в Махачкалу, а потом морем в Астрахань, где летчики собирались изучить новый самолет Пе-2 – пикирующий бомбардировщик конструкции Петлякова.

Не успели разместиться, как новый приказ – начать изучение самолета-штурмовика Ил-2. И опять в путь. Теперь уже за боевыми самолетами. Здесь полк и получил наименование: 805-й штурмовой авиационный. Личный состав переучился на новую технику, и все перелетели на фронт в состав 230-й штурмовой авиационной дивизии.

Так началась боевая жизнь полка на прославленных ильюшинских штурмовиках.

Начальник штаба особенно расхваливал нам Петра Карева-штурмана полка. И летчик-то он отменный, и страха-то не ведает, и молодых вводит в строй, как никто другой, и веселый, и общительный. Любое задание Петр Карев выполняет с честью. Вот, к примеру, переправу на Дону в районе Цимлянской разбил с первого захода и без потерь ведомых.

– А летчик Тарабанов? – спрашивал Белов. – Слыхали о нем?

– Листовка была о Тарабанове, – отвечали мы нестройным хором.

– Летчик Тарабанов свой горящий самолет направил на большую колонну гитлеровцев, врезался в нее и погиб, – подал голос сержант Вахрамов.

– Да нет же, в тот раз он не погиб, – уточнял начальник штаба. – Через два дня летчик вернулся в полк. Оказалось, он действительно направил свой пылающий самолет на фашистскую колонну, но сам сумел выпрыгнуть с парашютом и тем спасся. А о Герое Советского Союза Мкртумове что знаете?

– Расскажите, – попросили мы.

И вот узнаем о судьбе еще одного нашего славного однополчанина. Родился Самсон Мовсесович в 1910 году. Четырнадцатилетним вступил в комсомол и стал одним из активистов села. В 1928 году приехал к брату в Баку и устроился работать на нефтепромыслах, одновременно учился в педагогическом техникуме, сам обучил сотни неграмотных рабочих. Затем его избрали вожаком промысловой комсомольской организации, через год – секретарем райкома комсомола. А в 1933 году по путевке партийной организации Мкртумов тал на учебу в Сталинградское авиационное училище.

Боевое крещение летчик Мкртумов получил на войне с белофиннами. Когда напали гитлеровцы, Самсон был одним из тех, кто с первых же дней войны вступил в смертельную схватку с врагом. На скоростном бомбардировщике он совершает налеты па вражеские колонны, громит танки, мотопехоту, наносит удары по тылам противника.

Будучи ведущим звена, Самсон Мкртумов однажды произвел штурмовку опорного пункта противника северо-восточнее Верхнего Акбаша и уничтожил в том боевом вылете скопление вражеской техники.

Что и говорить, примеры из боевой жизни полка начальник штаба приводил убедительные.

Однако нам самим вскоре предстояло вылетать в бой, и традиционные в авиации зачеты по знанию самолета, мотора, аэродинамики начал инженер полка. Мотор на «иле» конструктора А. Микулина – двенадцатицилиндровый, один из мощнейших моторов того времени, спроектированный специально для штурмовика, – я знала хорошо.

Знание оружия штурмовика у нас проверял инженер по вооружению старший техник-лейтенант Б. Д. Шейко.

– Так как все же прицеливаться при пуске эрэсов? – спрашивали мы чуть ли не в один голос.

– Да наводи перекрестие на бронестекле на цель – и жарь!

– А как установить электросбрасыватель на бомбометание?

– Смотря что бомбить. Можно одиночно, серией или золпом, – отвечал нам инженер по вооружению, совсем еще молодой парень, видимо только-только, как и мы, попавший в штурмовой полк.

– Скажите, а какая траектория полета эрэса с пикирования?

– А как установить сбрасыватель эрэсов?.. Вопросы сыпались как из рога изобилия, и молодой инженер вскипел.

– Кто кого экзаменует? Вы меня или я вас? – спросил оп, крутя рукоятку электросбрасывателя то вправо то влево, и, не найдя правильного положения, чертыхнулся, вылез из кабины и направился в сторону от аэродрома.

На самолетной стоянке нас ждали новые экзаменаторы: штурман полка и начальник воздушно-стрелковой службы.

Штурман капитан Карев предстал перед нами удивительно элегантным. Кажется, та же была на нем армейская ферма, во тщательно отутюженная гимнастерка с белоснежным подворотничком, брюки галифе с необъятными пузырями, хромовые сапоги, начищенные до блеска и собранные в гармошку, фуражка со звездочкой па околыше – все это сидело на Кареве как-то по-особенному изящно и не нарушая устава. С первого знакомства еще запомнились почему-то озорные смеющиеся глаза, нос с горбинкой.

Начальник же воздушно-стрелковой службы, а в дальнейшем заместитель командира полка по летной подготовке, капитан Кошкин был полной противоположностью штурману. Далеко не спортивного вида, в форме, с довоенной поры не помнящей чистки и утюга, флегматичный, с грустными серо-зелеными глазами, со скорбно опущенными вниз уголками губ, капитан, казалось, таил в себе неразгаданную тоску.

Но надо было видеть Алексея Кошкина в боевой работе! Рассказывали о его поединке с каким-то диковинным фашистским изобретением. Придумали немцы чертовскую машину, которая за один час работы крушила 12–15 километров железнодорожного полотна. А сколько надо было времени, материалов, труда сотен бойцов, чтобы все это восстановить!..

И вот наземное командование попросило летчиков помочь расправиться с той вражеской затеей. Оказалось, что замаскированный паровоз волок за собой что-то вроде огромного плуга-крюка, который выворачивал на своем пути все – и шпалы, и рельсы. Уничтожить паровоз командование полка приказало Кошкину. Но как его обнаружить? Только вчера видели стальные нити рельсов, а сегодня их уже нет. Кошкин летал много раз, извелся весь – паровоз найти не удавалось.

Но однажды в лучах заходящего солнца Алексей заметил тень. Она была большой, неправдоподобной, уродливой – тень паровоза. «Но где же дым? Где и сам паровоз?..» – передавал потом Кошкин свои недоумения. Снизившись до бреющего полета, он наконец увидел то, что так долго искал. Немцы прямо на паровозе, сверху, смонтировали площадку, разделанную под лес и кустарник. Маскировка была мастерской. Ну и пошел Алексей в атаку на весь этот «театр». Зашел он сбоку, взял паровоз в прицел, открыл огонь. Впустую. Машинист резко дал ход, и снаряды, посланные Кошкиным, проскочили мимо. Атакует вновь – и вновь безрезультатно.

Поединок самолета с паровозом длился долго. Когда снаряд повал ж котел, облако нара взметнулось вверх в паровоз остановился. Кошкин, однако, бил по нему еще я еще – из пушек, пулеметов, в упор выпустил реактивные снаряды: уж очень досадила Алексею эта немецкая чертовщина. Паровоз превратился в груду металла. Засняв для контроля свою работу, капитан прилетел домой без единой пробоинки, а ведь с земли да и с этого паровоза били немцы по нашему штурмовику нещадно из чего только могли.

Такие вот оказались в полку люди. Нельзя было удивляться им, но, признаюсь, чуточку вкрадывались в сомнения: да справлюсь ли так, как они, смогу ли?..

После сдачи зачетов всю нашу группу представили для полетов на учебно-тренировочном самолете с двойным управлением – спарке Уил-2. Вывозить нас на ней стал капитан Карев.

Запомнилось, как я выполнила два полета по кругу. После посадки штурман полка по переговорному аппарату попросил меня зарулить самолет на стоянку и выключить мотор. Ну, думаю, сейчас начнется разгон: чем-то капитану не угодила, хотя в полете он лишь насвистывал мелодии из оперетт, не проронил ни слова.

– Разрешите получить замечания, – стараясь казаться бодрой, произнесла я.

– А замечаний нет, – ответил Карев. – Идите на боевой самолет – хвостовой номер «шесть» – и сделайте самостоятельно один полет по кругу.

Я никак не ожидала такой решительности в переходе на боевую машину. Мне Уил-2 показался слепым, тесным, и я попросила Карева:

– Товарищ капитан, слетайте со мной еще разик на спарке.

– Нечего зря утюжить воздух! Сейчас каждый килограмм бензина на счету, – отрезал штурман.

– Но, товарищ капитан, – взмолилась я, – вы ведь всем ребятам из нашей группы дали по нескольку вывозных полетов: Кулушникову вон все двадцать пять. Почему же мне-то не хотите дать еще хотя бы один полет на спарке?

– Бегом к самолету! – скомандовал капитан.

И я побежала.

Механик самолета Василий Алексеевич Римский доложил мне о готовности машины. Надев парашют, я забралась в кабину, пристегнулась ремнями, настроила рацию на прием, все проверила, как учили, и запустила мотор.

Удивительно чувство взлета – ухода от твердой опоры под ногами. Самолет еще бежит по неровному травянистому полю, набирая скорость, еще мгновение – он оторвался от земли, и пилота уже несут вперед два стальных крыла. В первом полете по кругу я заметила, насколько быстрее завершился этот традиционный маршрут с четырьмя раз» воротами – мотор «ила» не ровня тому, с У-2. Посадку рассчитала точно и села у «Т», как говорят летчики, на три точки. Значит, лучшего и желать не надо.

Зарулила. Вдруг вижу, капитан показывает руками: сделай, мол, еще один полет. Пошла снова на взлет. Аэродром наш был расположен почти на берегу Каспийского моря, и, летая по кругу, мы большую часть маршрута проходили над водой. И вот, выполняя разворот над морем, вдруг раздался хлопок, другой – и мотор самолета заглох, винт остановился. Наступила жуткая тишина. Автоматически я дала ручку от себя, переведя машину на планирование – это чтобы не потерять скорости и не упасть вместе со штурмовиком в море. Затем все по инструкции: убрала газ, выключила зажигание, перекрыла пожарный кран бензиновой магистрали. Словом, распорядилась в кабине по-хозяйски. И аэродром уже совсем рядом, и все бы ничего, но скорость и высота падают катастрофически быстро. Я вижу, до него не дотяну – придется садиться прямо перед собой. Но что это? Вся земля изрыта глубокими оврагами! Если садиться на них – это конец! А тут по радио слышу взволнованный голос командира полка Козина: «Что случилось? Что случилось? Отвечайте!..»

Ответить я не могу: у меня нет передатчика. Да и не до ответов сейчас – все мое внимание приковано к земле. Замечаю узенькую полоску между оврагами. Решаю приземляться на нее и для лучшего обзора открываю колпак кабины.

Стоит ли говорить, как мучительно долго тянулось время. Вот машина коснулась земли, бежит по ней, я всеми силами стараюсь ее удержать, не дать свалиться в овраг и усиленно торможу. Самолет понемногу замедляет бег, останавливается. И когда, выскочив из кабины на крыло, я смотрю на землю, то с ужасом вижу, что шасси моей машины остановилось на самом краю оврага…

Осмотрела самолет – невредим. Все вроде бы на месте, все цело, только очень много заплат на крыльях, фюзеляже – весь изрешечен. Досталось бедному в боях под Орджоникидзе. Досталось, должно быть, и мотору – вот теперь и сдал. Я знаю, что мотор самолета в бою испытывает большие перегрузки, перенапряжения и к концу своего ресурса начинает капризничать. Но все-таки что с ним? Почему заглох? Бензин есть, масло тоже…

Замечаю, что по полю в мою сторону мчится санитарная машина, бегут летчики.

Первым, оставив машину, запыхавшись, с санитарной сумкой на боку показался доктор Козловский. Добрая душа наш доктор! В полку, пожалуй, не было более заботливого и внимательного к нам человека. Козловский следил буквально за каждым летчиком: как и что он ест, как спит, как настроение. Всегда вовремя и баню со сменой белья организует. Облюбует, бывало, сарайчик какой или развалюху на берегу реки, сложат умельцы-мотористы печку из камней, на нее бочку из-под бензина пристроят, нагреют воды побольше – и баня готова. Для меня доктор Козловский всегда просил приготовить «ванну», то есть отдельную бочку с теплой водой, и настоятельно требовал, чтобы я просидела в ней не менее десяти минут.

Мы, летчики, звали нашего доктора «Только для вас». И вот почему. Раздавая шоколад или витамины, он поочередно отзывал каждого в сторонку, оглядывался и таинственно произносил: «Только для вас». Пилоты-насмешники, завидев Козловского, не сговариваясь, вытаскивали из планшетов шоколад и хором кричали: «Только для вас!» Доктор не обижался.

Сейчас, найдя меня целой и невредимой, Козловский запричитал, вытирая пот и слезы на своем морщинистом лице:

– Голубушка ты моя, целехонька! Как же я счастлив!.. К вечеру мотор штурмовика был осмотрен, отремонтирован и опробован. Самолет развернули от оврага в сторону моря, и капитан Карев, как самый опытный летчик полка, взлетел и благополучно приземлился на аэродроме.

На второй день был выстроен весь личный состав нашей части. По какому случаю – никто не знал, но вот слышу:

– Младший лейтенант Егорова, выйти из строя! Посторонились мои товарищи, пропустили меня вперед из задних рядов. Я шагнула из строя неуверенно и застыла: «Что-то будет? Припишут сейчас вынужденную посадку по моей вине».

И вдруг командир полка торжественно и строго произносит:

– За отличный вылет на самолете Ил-2 и за спасение вверенной вам боевой техники объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – ответила я после большой паузы срывающимся голосом.

И пошли полеты, с каждым разом все сложнее, ответственнее – в зону, на бомбометание, на стрельбы. В горах, в пустынной местности, у нас был свой полигон. Там стояли макеты танков, пушек, железнодорожных вагонов, самолетов с белыми крестами – они служили мишенями для учебных атак. И вот, набрав заданную высоту, я ввожу штурмовик Ил-2 в крутое пикирование и, нажимая на все гашетки, яростно атакую «цели». Затем наша группа приступила к полетам строем в составе пары, звена, эскадрильи.

Меня вместе с Валентином Вахрамовым определили в третью эскадрилью. Командир ее, лейтенант Андрианов, выслушав наш рапорт о прибытии в его распоряжение, долго молчал, посасывая трубочку на длинном чубуке. Запомнился с первой встречи: высокий, черноглазый, с обветренным лицом, в черном кожаном реглане. Реглан его был подпоясан широким командирским ремнем, на котором висела кобура с пистолетом, а на другом, тоненьком, ремешке, перекинутом через плечо, висел планшет с картой, да не просто висел, а с шиком – почти касаясь земли.

– Так вот, – наконец произнес комэск, не вынимая трубки изо рта, – кто из вас быстрее и лучше освоит штурмовик, научится метко бомбить и стрелять, хорошо держаться в строю, того беру к себе ведомым в первый же боевой вылет…

Попасть ведомым к опытному ведущему – о чем другом можно было мечтать? Хороший ведущий может быстро собрать группу взлетевших за ним самолетов, точно провести по намеченному маршруту и вывести на цель, которую порой не так легко отыскать на искромсанной бомбами и снарядами земле, он умеет хитро обойти зенитки, истребительные заслоны противника и, сообразуясь с обстановкой, нанести удар. Не случайно гитлеровцы и с воздуха и с земли прежде всего старались сбить самолет ведущего. Собьют – строй рассеется, и не будет ни точного бомбометания, ни прицельных стрельб.

А ведомый? В первых боевых вылетах ведомый повторяет действия ведущего. Ему нужно удержаться в строю, и времени взглянуть на приборную доску, обнаружить «мессеров», заметить разрывы зенитных снарядов никак не хватает. Ему некогда вести даже ориентировку, и частенько он не знает, где летит.

Валентин Вахрамов легко и быстро осваивал штурмовик. Мы с ним упорно соревновались: кто же из нас все-таки будет у комэска ведомым? Но вот однажды…