Текст книги "Комментарий к Порфирию"

Автор книги: Аниция Манлия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Выше мы уже говорили о том, что одно может отличаться от другого тремя способами: родом, видом и числом, причем одна вещь отличается от другой либо субстанциальными отличиями, либо акцидентальными. В самом деле, те вещи, что отличаются друг от друга родом или видом, разделены субстанциальными отличиями: ведь роды и виды образуются именно с помощью субстанциальных отличий. Так, отличие в роде между человеком и деревом производится качеством способности к ощущению. Ибо именно это качество, будучи прибавлено к "одушевленному", дает "животное", а будучи отнято, дает "одушевленное, неспособное к ощущению", т.е. именно то, что представляют собой растения. Следовательно, человек и дерево различаются по роду, так как не могут быть вместе отнесены к роду "животного": они разделены отличительным признаком "способности к ощущению", который образует род одного из них – человека.

Ясно, что и различающиеся по виду вещи отделены друг от друга также субстанциальными отличиями: например, человек и лошадь разделены субстанциальными отличиями разумности и неразумности. Индивиды же, различающиеся только по числу, разделены только акцидентальными отличиями, причем акциденции могут быть отделимыми и неотделимыми. Отделимые – это, например, двигаться, спать; так, тот, кто погружен в сон, отличается от бодрствующего. В отношении же неотделимых привходящих признаков отличается, скажем, человек высокого роста от маленького.

Так, вот, Порфирий собрал все эти разновидности отличия [и распределил их] по трем [группам], дав каждой имя, которым будет пользоваться и впоследствии. Всякое отличие, говорит он, называется либо отличием вообще, либо собственным, либо наиболее собственным отличием. За отличие вообще Порфирий принимает такое, которое указывает на какую-либо акциденцию, составляющую ту или иную инаковость: так, допустим, Платон может отличаться от Сократа тем, что один сидит, а другой разгуливает, или тем, что один старик, а другой – юноша. Точно так же кто-нибудь отличается часто от самого себя, если, предположим, сейчас он что-нибудь делает, а раньше отдыхал, или если сделался юношей, в то время как недавно еще был в нежном младенческом возрасте. Эти отличия названы общими потому, что не могут быть собственными отличительными признаками чего бы то ни было и обозначают только отделимые акциденции. Ведь стоять, сидеть, делать что-нибудь или не делать свойственно многим, пожалуй, почти всем: ясно, что все это отделимые привходящие признаки. Поэтому если [две вещи] различаются именно такими признаками, мы говорим, что они разделены общими отличиями. Далее, быть мальчиком, юношей или старцем – это тоже не что иное как отделимые привходящие признаки. Ведь продвигаться от детства к юности, от юности к старости, и дальше, вплоть до самого дряхлого возраста, мы вынуждены самой природой. Правда, можно и усомниться в том, что форма каждого тела отделима от него каким бы то ни было образом. Однако она действительно отделима: ведь никто не может сохранить свой облик постоянным на длительное время. Именно поэтому вернувшийся из путешествия отец не может, увидев юношу, узнать в нем оставшегося дома ребенка, ибо прежняя форма постоянно меняется, и даже сама инаковость оказывается всегда разной.

Таким образом, мы установили, что подобные общие различия связаны, как правило, с отделимыми акциденциями; собственными же называются те отличия, которые обозначают неотделимые акциденции. Так, один человек рождается с голубыми глазами, другой – со вздернутым носом; до тех пор пока у них есть глаза и нос, один всегда будет голубоглазым, а другой – курносым от природы. Такого рода акцидентальные отличия тела могут приобретать и иначе [т.е. не от природы]: так, если нанесенная кому-нибудь рана зарубцуется и оставит шрам, этот шрам станет собственным отличительным признаком; ведь его владелец будет отличаться от кого-либо другого тем, что у него есть шрам, а у другого нет.

Наконец, все эти отделимые и неотделимые привходящие признаки бывают привходящими от природы или извне. От природы – например, детство, юность и весь телесный облик. Они и такие, к примеру, неотделимые акциденции, как голубизна глаз и курносость, привходят от природы. Иначе же привходят такие, как прогуливаться или бежать: их производит не природа, но одна только воля. Природа дала возможность [действия], но не само действие; поэтому [действия] – это примеры отделимых привходящих извне признаков. Неотделимый же извне привходящий признак – это когда рана зарубцуется шрамом.

А наиболее собственными отличиями называются такие, которые образуют не акциденцию, а субстанцию, как разумность [образует субстанцию] человека: ведь человек отличается от остальных тем, что он разумный, или тем, что он смертный. Таким образом, наиболее собственными отличиями называются такие, которые показывают субстанцию каждой вещи. В самом деле, если отличительные признаки первой [разновидности] называются общими потому, что они отделимы и присущи всем; и если другие называются собственными отличиями потому, что неотделимы, хотя и относятся к числу акциденций, то названия наиболее собственных по праву заслуживают те, которые не только не могут быть отделены от подлежащего, но составляют самый вид и субстанцию этого своего подлежащего.

Эти три разновидности отличительных признаков, то есть общие, собственные и наиболее собственные отличия, подразделяются далее по их отношению к роду, виду и числу. Ибо общие и собственные отличия составляют [группу] отличий по числу; а наиболее собственные [разделяются] на отличия по роду и по виду.

"Вообще говоря (universaliter), всякий отличительный признак, привходя к какой-либо вещи, сообщает ей иной характер (alteratum). Но при этом общие и собственные отличия [просто] изменяют (alteratum) вещь, а наиболее собственные отличия делают ее другою (aliud). Ибо одни из отличий делают вещь иной [по характеру], а другие превращают ее в другую вещь. Так вот те, которые делают из вещи нечто другое, называются видообразующими отличиями, а те, которые изменяют – просто отличиями. Так, отличительный признак разумности, присоединяясь к животному, создает другую вещь и образует [новый] вид животного. А отличительный признак движения делает [вещь только несколько] иной, нежели та же вещь в состоянии покоя. Таким образом, одни оличия создают нечто другое, а другие только вносят изменения".

Всякое отличие создает разницу между какими-либо двумя [вещами]. При этом все они сообщают вещи иной характер: будь то общее, собственное или наиболее собственное отличие; ведь иной (alteratum) называется всякая вещь, которая чем бы то ни было отличается от другой вещи (ab alio diversum). Но если к такой разнице прибавляетя и видообразующее различие, тогда вещь не просто становится иной (alteratum), но превращается в нечто другое (aliud). Таким образом, "инаковость" (alteratio) есть более широкое (continens) [понятие]; "другое" же содержится в [объеме] инаковости. Следовательно, все, что является чем-то другим – иное, но не все иное может быть названо чем-то другим. В самом деле, любая разница, созданная какими угодно отличиями, составляет инаковость; но нечто другое получается только в том случае, когда две [вещи] разделены субстанциальным отличием.

Итак, общие и собственные отличия, будучи, как мы уже сказали, ак-цидентальными, производят только инаковость, но не создают чего-либо другого. Отличия же наиболее собственные, поскольку они сказываются о субстанции и о форме подлежащего, не только изменяют вещь и делают ее иной – свойство общее для субстанциальных и акцидентальных отличий – но делают из нее нечто другое: на это способны только такие отличительные признаки, которые охватывают субстанцию и форму подлежащего. Так вот, отличия, которые создают нечто другое, называются видообразующими, так как именно субстанциальные отличия и образуют виды и отделяют каждый вид от всех прочих таким образом, что он оказывается не просто иным по сравнению с остальными, но представляет собой нечто совершенно другое. Поэтому все отличия подразделяются на те, что делают вещь иной, и на те, что делают из вещи нечто другое; первые – просто чистые отличия, вторые же называются видообразующими отличиями.

А чтобы было яснее, что такое иное (alteratum) и что такое другое (aliud), приведем их описание и объясним его на примере. Другое есть то, что отличается по виду, как, например, человек – от лошади: отличительный признак разумности, соединяясь с "животным", создает [вид] "человека" и делает из него нечто другое, чем лошадь. Но если, допустим, один человек сидит, а другой стоит, то их разделяет только инаковость: она будет делать одного из них иным по отношению к другому. Точно так же, если у одного из них будут черные глаза, а у другого голубые, меж ними не будет никакой разницы в том, что касается формы человека как такового; поэтому следствием таких отличий будет только инаковость. А вот если мы предположим лежащую лошадь и гуляющего человека, то лошадь будет и иной по отношению к человеку и в то же время будет нечто [совсем] другое, нежели человек. Именно, она будет дважды иная, и один раз – нечто другое. То, что совсем отлично по виду, – это и иное и нечто другое. Ведь, как мы уже сказали, все, что представляет собой нечто другое, – это тоже иное; но иное – это также и то, что разделено лишь акцидентально, как, например, здесь: один гуляет, другой лежит. Нечто другое же [эта лошадь представляет собой] только один раз: [между ней и человеком стоят] отличительные признаю! разумности и неразумности, называемые видообразующими, или субстанциальными. Итак, иное – это то, что отличается от чего-либо каким бы то ни было образом. "На основе отличительных признаков, создающих другие вещи, полу чаются разнообразные деления рода на виды и устанавливаются определения, состоящие из рода и таких признаков; а на основе отличительных признаков, только вносящих инаковость, существуют лишь изменения состояния вещи или ее своеобразие (alterationes et aliquo modo se habentis permutationes)".

Еще в самом начале этого сочинения Порфирий заметил, что знание рода, вида, отличительного, собственного и привходящего признаков весьма полезно для деления и определения. Точно как же и теперь он проводит деление самих отличительных признаков, выделяя те, которые участвуют в делении и определении, и те, что не участвуют. Дело в том, что деление рода на виды должно осуществляться таким образом, чтобы виды отличались друг от друга всем смыслом своей субстанции (ratione substantiae); поэтому-то, согласно Порфирию, к делению не следует привлекать такие отличительные признаки, значение которых сводится к отделимым и неотделимым акциденциям, которые производят только инаковость, но не могут создать и образовать нечто другое. Такие отличия бесполезны для деления. Следовательно, при делении рода нужно отделить общие и собственные отличия и оставить лишь наиболее собственные. Ибо они создают [другие] вещи, а именно этого, как видно, и требует деление рода.

В определении участвуют тоже главным образом наиболее собственные отличия. Общие и собственные отбрасываются как бесполезные. Ведь общие и собственные отличия несут в себе привходящие признаки, относящиеся к различным родам, и поэтому никак не касаются смысла субстанции; определение же как раз стремится показать всю субстанцию. Напротив, видообразующие отличия, как уже было сказано, образуют вид и достраивают (perficiunt) субстанцию. Поэтому именно они – наиболее собственные – участвуют в делении рода и в определении видов; [их можно назвать] теперь разделительными, так как они приспособлены к разделению рода на части. Итак, будучи разделителями рода, они создают нечто другое, чем было раньше, а при определении субстанции они служат образованию видов. В самом деле, наиболее собственные [отличия способны] как создавать нечто другое, так и быть видообразующими; поскольку они создают другое, они служат делению, а поскольку образуют вид определению. Что же до общих и собственных [отличий], то они не создают нечто другое, но только иное [по характеру], и вовсе не показывают субстанцию, поэтому они равно отстранены и от деления и от определеня.

"Начав опять сначала, надо сказать, что из отличительных признаков одни отделимы, другие – неотделимы. Так, двигаться и покоиться, быть здоровым, болеть и прочие им подобные [игличия] – отделимы. Л имен, орлиный нос или быть курносым, быть разумным или неразумным нс-отделимы. Из числа неотделимых одни [присущи вещам] сами по себе (per se), другие же привходящим образом (per accidens). Так, разумность, смертность или способность к учению присущи человеку сами по себе. А орлиный или курносый нос – привходящим образом, но не сами по себе".

Выше Порфирий поделил отличительные признаки на три части, сказав, что они бывают общие, или собственные, или наиболее собственные. Затем он поделил их иначе, на две части, из которых одни создают нечто другое, а вторые изменяют [вещь]. Теперь он проводит третье деление, говоря, что одни отличия отделимы, а другие – неотделимы. [Это значит], что любая вещь, имеющая много отличительных признаков, может быть разделена много раз [и многими способами], что явствует из самой природы отличия. Ибо всякое деление производится по отличительным признакам, поэтому то, в чем много отличительных признаков, содержит и возможность множества делений. Животное, например, может быть разделено так: одни из животных разумны, другие – неразумны. С другой стороны, одни смертны, другие бессмертны. Кроме того, одни имеют ноги, а другие нет. Далее, одни питаются травой, другие -мясом третьи – семенами.

Таким образом, не стоит удивляться, что само отличие делится многообразно. Прежде всего Порфирий разделил его на три части и назвал их общими, собственными и наиболее собственными отличиями. Второе деление объединило общие и собственные под именем создающих иное, а более собственные – под названием создающих нечто другое. Наконец, третье деление на отделимые и неотделимые включило часть отличий, порождающих иное, в разряд отделимых, а все остальные – в разряд неотделимых. Именно, неотделимыми названы из порождающих иное -собственные, а также создающие нечто другое, то есть наиболее собственные отличия. Они подразделяются дальше таким образом: одни из неотделимых отличий существуют сами по себе, другие – акцидентально; сами по себе – наиболее собственные, акцидентально – собственные.

"Присущее само по себе" говорится о том, что образует субстанцию чего-либо. Если всякий вид существует постольку, поскольку он образован субстанциальным отличием, то это отличие будет присуще подлежащему само по себе, а не привходящим образом и не через посредство чего-либо другого, как, например, чернота присуща человеческому лицу благодаря солнечному жару. Такое отличие своим присутствием образует и сохраняет соответствующий вид, как разумность [образует вид] человека: это отличие присуще человеку само по себе, он потому и человек, что в нем присутствует разумность, и если бы она его покинула, то и вид человеческий перестал бы существовать; так что всякому ясно, чти субстанциальные отличия не могут быть отделимы. Ведь их нельзя отделить от подлежащего, не уничтожив при этом природу подлежащего.

Что же касается акцидентально (secundum accidens) неотделимых отличий, тех, что зовутся собственными, как, например, горбоносость или курносость, то они называются акцидентальными отличиями (per accidens) потому, что проивходят (accidunt) извне к же образованному виду, никак не сообразуясь с субстанцией подлежащего.

"[Отличия, присущие вещи] сами по себе, входят в смысл субстанции (ratio substantiae) и создают нечто другое; [отличия же, присущие вещи] акцидентально, не входят в смысл субстанции и не создают чего-либо другого, но только иное (alteratum). Далее, к отличиям, которые [присущи вещам] сами по себе, не применимы [слова] "больше" и "меньше"; а те, что [присущи] акцидентально, даже если они неотделимы, могут быть присущи в большей или меньшей степени. Ибо как род не сказывается о тех, чьим родом является, в большей или меньшей степени, так же и отличительные признаки рода, в соответствии с которыми он делится [на виды]: ведь именно эти отличия дают законченное выражение смыслу (ratio) каждой вещи; но [способность] для каждой вещи быть одним и тем же (unum et idem) не допускает ни усиления, ни ослабления. Напротив, иметь орлиный нос или быть курносым, или быть окрашенным в какой-нибудь цвет – все это допускает усиление и ослабление".

Разделив подобающим образом отличительные признаки на части, Порфирий показал разницу между ними, и теперь останавливается подробнее на одном из тех [моментов], которые он отметил выше. Он говорил тогда, что бывает три разновидности отличительных признаков: общие, собственные и наиболее собственные; что собственные, как и общие, производят иное, но не создают нечто другое, на что способны одни только наиболее собственные отличия. Теперь он возвращается к тому же с другого конца: неотделимые отличия, указывающие субстанцию, говорит он, то есть те, что сами по себе присущи подлежащим видам и завершают их образование, – эти отличия создают нечто другое: напротив, собственные отличия, то есть акцидентально неотделимые, ни к субстанции не относятся, ни другого чего-либо не создают, но только, как уже было сказано, вносят инаковость. Кроме того, существует еще одна разница между субстанциальными и акцидентальными отличиями: те, что показывают субстанцию, не могут быть сильнее или слабее, а акци-дентальные возрастают, усиливаясь, и ослабевают, уменьшаясь. Это доказывается таким образом: у каждой вещи ее бытие не может ни увеличиться, ни уменьшиться; так, если кто-то является человеком, то его человечность (humanitas) не допускает ни увеличения, ни уменьшения. Ведь он не может быть, например, сегодня в большей степени человеком, нежели он сам был им вчера или в любое другое время; точно так же человек не может быть в большей степени человеком или животным, чем другой человек. В самом деле, они оба будут в равной мере называться людьми и животными. Значит, никакая вещь не может иметь свое бытие ни в меньшем, ни в большем [количестве], поэтому очевидно, что ни роды, ни виды не изменяются, то усиливаясь, то ослабевая; а раз так, то и отличительные признаки, образующие субстанцию каждого вида, не могут, вне всякого сомнения, ни уменьшаться, ослабевая, ни усиливаться, увеличиваясь.

Итак, субстанциальные отличия не терпят ни усиления, ни ослабления, и причина этого такова: [свойство] каждой вещи быть [самою собой всегда остается] одним и тем же (unum est et idem est), и оно не допускает ни усиления, ни ослабленное. Так, например, род не может называться родом чего-то в большей степени, а родом чего-то другого – в меньшей; ведь род возвышается над всеми подчиненными ему вещами равным образом. Так же точно и отличия, которые разделяют род и образуют вид, поскольку они завершают [собой формирование] сущности вида (speciei essentiam complent), не приемлют ни усиления, ни ослабления. Что же касается акцидентальных неотделимых отличий, как, например, курносость, или обладание орлиным носом, или та или иная окраска, то они допускают и усиление, и ослабление. Ведь вполне возможно, чтобы один [предмет] был немного чернее другого, бывают [люди] более курносые и менее горбоносые. Но того, чтобы все люди не были равным образом разумны или смертны, не допускает, очевидно, сама природа видов и отличий.

"Поскольку мы рассмотрели три вида отличия, а также то, что одни из них отделимы, а другие – неотделимы, и далее, что из неотделимых одни [присущи вещам] сами по себе, а другие – акцидентально, [мы можем продолжить деление, сказав, что] из отличий, которые [присущи] сами по себе, одни это те, согласно которым мы делим роды на виды, а другие – благодаря которым то, что получилось в результате деления, становится видами. Так, например, все отличительные признаки, присущие сами по себе "животному", таковы: одушевленность, способность к ощущению, разумность и неразумность, смертность и бессмертие; при этом отличительные признаки одушевленности и способности к ощущению составляют субстанцию животного; ведь животное есть не что иное как одушевленная и способная к ощущению субстанция. Отличия же смертности и бессмертия, а также разумности и неразумности – это разделительные отличия животного, поскольку через них род [животного] разделяется на виды".

Теперь Порфирий дает наиболее полное деление [отличительного признака]: из отличий одни отделимы, другие – неотделимыми; из неотделимых одни акцидентальны, другие – субстанциальны. Из субстанциальных, наконец, одни служат разделению рода, другие – установлению видов. Когда же он говорит о том, что мы рассмотрели три вида отличия, он напоминает о том, как в первый раз разделил отличия на общие, собственные и наиболее собственные, а затем уже сказал, что из этих трех видов отличия одни – отделимые, а другие неотделимые. А именно, отделимые – это общие, а неотделимые – это собственные и наиболее собственные. Далее Порфирий проводит деление неотделимых отличий на акцидентальные и субстанциальные: собственные отличия [присущи вещам] привходящим образом, а наиболее собственные субстанциально. Затем, из субстанциальных отличий Порфирий выделяет те, что разделяют род, и те, что образуют вид.

Чтобы легче понять эту мысль, можно вспомнить приведенный в третьей книге пример расположения видов и родов; допустим, первой будет стоять субстанция, под нею – телесное и бестелесное, под телом одушевленное и неодушевленное, под одушевленным – ощущающее и неспособное к ощущению, ниже – животное, под ним – разумное и неразумное, под разумным – смертное и бессмертное, под смертным – вид человека, ниже которого стоят уже одни только индивиды. Так вот, в этом разделении все отличительные признаки называются видообразу-ющими и все они – отличия родов и видов, только для родов они [служат] разделительными (divisivae), а для видов – составляющими (consti-tutivae) отличиями. Это можно разъяснить на том же примере: субстанцию делят на части отличительные признаки телесного и бестелесного, телесное разделяют одушевленное и неодушевленное, одушевленное делят способное к ощущению и неспособное. Таким образом, субстанциальные отличия делят роды и называются поэтому разделителями родов.

Однако если те же самые отличительные признаки, которые служат делению рода, спускаясь вниз от него, собрать воедино и присоединить к чему-нибудь одному, образуется вид: рассмотрим, например, такой вид субстанции, как животное (нужно заметить, что все вышестоящие роды сказываются о низших, поэтому любой низший вид будет видом высшего рода); отличительные признаки животного – одушевленность и способность к чувственному восприятию; будучи соотнесены с родом, эти отличия являются разделительными, а в соотнесении с видом – составляющими, поскольку они составляют и формируют животное и придают законченное выражение его определению, ибо животное есть не что иное как субстанция одушевленная и способная к ощущению. Здесь субстанция род, и одушевленность и способность к ощущению -его разделительные отличия; а по отношению к животному эти же отличия являются составляющими. В свою очередь животное разделяется отличительными признаками разумности и неразумности, смертности и бессмертия; но если разумность и смертность объединятся друг с другом, то из разделительных признаков животного они станут составляющими признаками человека, так как создадут его вид и образуют окончательное определение его понятия. А если неразумность соединится со смертностью, получится лошадь или любое другое неразумное животное. Разумность же в соединении с бессмертием образует субстанцию Бога. Таким образом, одни и те же отличия, будучи соотнесены с родом, становятся разделителями рода, а будучи рассмотрены в связи с нижестоящими видами, образуют виды и в соответствующем сочетании устанавливают их субстанцию.

Однако здесь возникает вопрос: каким образом мы можем называть все подобные отличия составляющими виды, если видим, что отличие неразумности, например, в соединении с бессмертностью не создает никакого вида? На это мы ответим,во-первых, что Аристотель считает небесные тела неодушевленными; то, что неодушевленно, не может быть животным, а то, что не является животным, ни в коем случае не может оказаться разумным; однако о тех же небесных телах Аристотель утверждает, что они, вследствие их простоты и непрерывного движения, вечны. Следовательно, существует все же нечто, составленное из этих двух отличительных признаков – неразумности и бессмертия.

А в том случае, если более прав Платон, и небесные тела следует признать одушевленными, тогда у этих отличий не может быть подлежащего. В самом деле, всякая неразумная вещь, подлежащая уничтожению и возникновению, не может быть бессмертной. Однако несомненно, что если бы эти [два] субстанциальне отличия могли бы каким-нибудь образом соединиться, они смогли бы создать свою природу и вид.

Для того чтобы стало понятно, что это за способность создания субстанции и образования вида [у субстанциальных отличий], сравним их с собственными и общими отличиями, которые хотя и могут соединяться друг с другом, все же никоим образом не составляют вид и субстанцию. Так, если кто-нибудь будет разговаривать, прогуливаясь, – а это два общих отличительных признака, или если кто-нибудь будет высокий и белый, неужели же субстанция его составится из этих признаков? – Отнюдь нет. Почему же? – А потому, что это не того рода отличия, которые могут составлять и формировать субстанцию. Таким образом, неразумность и бессмертие, даже если они и не могут иметь какую-либо субстанцию своим подлежащим, все же в состоянии создать такую субстанцию, если бы им только удалось как-нибудь объединиться. Кроме того, тот же отличительный признак неразумности создает в соединении со смертностью субстанцию скота. Следовательно, отличие неразумности составляющее (constitutiva). Точно так же и бессмертие в соединении с разумностью создает Бога. Значит, бессмертие – это то, что образует вид. А из-за того, что они не могут соединиться друг с другом, они вовсе не лишаются того, что [заложено] в их природе.

"Но те же самые отличительные признаки, которые являются разделительными по отношению к родам, становятся составляющими и завершающими по отношению к видам. Ведь животное разделяется с помощью отличительного признака разумного и неразумного, а также – смертного и бессмертного; между тем отличия разумности и бессмертия – для Бога; отличия же неразумности и смертности – для неразумных животных. Точно так же обстоит дело и с высшей субстанцией: ее делят отличительные признаки одушевленного неодушевленного, и ощущающего – неощущающего; в то же время одушевленность и способность к ощущению, присоединяясь к субстанции, создают животное, а одушевленность и неспособность к ощущению – растение".

Порфирий показывает, что назначение отличительных признаков двойственно: с одной стороны, они делят роды, с другой – образуют виды; ибо отличия служат не только членению рода, но, разделяя род, они создают те самые виды, на которые род распадается. Таким образом, разделители рода становятся основателями видов, что ясно на примере, предложенном самим Порфирием. Для животного разделительными являются отличительные признаки разумного и неразумного, смертного и бессмертного: ведь именно по этим [признакам] делится сказуемое "животное". В самом деле, всякое животное бывает или разумное, или неразумное, или смертное, или бессмертное. Но те же отличия, что разделяют род животного, составляют субстанцию и форму вида. Ибо человек, будучи животным, создается отличительными признаками разумного и смертного, которые прежде служили разделению животного. Бог же -если речь идет, например, о Солнце, – будучи животным, создается отличительными признаками разумного и бессмертного, которые были недавно показаны при разделении рода; как мы уже говорили, под Богом в данном примере следует понимать телесное [божество], как солнце, небо и тому подобное. Платон утверждает, что они одушевлены и разумны, и почитанием древних они были причислены к сонму божественных имен.

Порфирий показывает, что отличительные признаки идут уже от самого первого рода, то есть от субстанции: ее разделяют отличия одушевленного и неодушевленного, способного к ощущению и неощущающего. В соединении отличительные признаки одушевленности и способности к ощущению создают одушевленную и способную к ощущению субстанцию, которая есть не что иное, как животное. Так что совершенно справедливо было сказано, что одни и те же отличительные признаки служат разделению родов и установлению видов.

"Так как, следовательно, одни и те же отличия, взятые с одной точки зрения, устанавливают вид, а с другой точки зрения, – разделяют род, все они называются видообразующими [отличиями]. Именно они требуются главным образом для разделения родов и определения видов, а не акци-дентальные неотделимые отличия, и тем более не отделимые".

Каждый знает, что все отличительные признаки, идущие от рода, разделяют тот самый род, от которого исходят. Те же разделяющие род отличия, будучи приложены к последующим видам, образуют субстанции этих видов и тем самым завершают их создание. Следовательно, те самые отличия, что составляют виды, разделяют роды, однако по-разному и будучи рассмотрены с разных точек зрения. Так, соотнесенные с родом, они устремляются в разные стороны к разделению, и оказываются, таким образом, разделителями рода; но если они, напротив, соединяются, то создадут нечто, и будут составителями вида. А раз так, то разделяющие род отличия справедливейшим образом называются разделителями, а составляющие виды – видообразующими; но ведь вид составляют те же самые отличия, которые делят род; составляющие же вид отличия называются видообразующими; а значит, и разделяющие род, и составляющие вид отличия справедливо названы видообразующими.

Отсюда с очевидностью следует, что они необходимы для разделения рода и определения вида. Поскольку они разделяющие, с их помощью следует делить род; поскольку же они составляющие, через них следует определить вид, ибо всякая вещь определяется тем, из чего она составлена. А вид составляется именно разделительными отличиями рода – они и называются видообразующими. Следовательно, по праву одни только видообразующие отличия берутся для разделения рода и для определения вида, и только о видообразующих здесь идет речь.