Текст книги "Письмо из Дюны"

Автор книги: Анджей Зимняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Зимняк Анджей
Письмо из Дюны

Анджей Зимняк

Письмо из Дюны

Дорогой Артур!

Лето, а вместе с ним и каникулы заканчиваются, но я все еще не могу решиться уехать из Дюны, этого сонного приморского городка. Здесь небольшие кирпичные домики ломаными рядами стоят вдоль мощеных улочек, утопающих в тени и застоявшейся тишине. Упрямая сорная трава вездесущими ростками пробивается между плитами тротуаров, в трещинах стен – везде, где ветер навеял хоть немного земли. Некоторые оконные проемы забиты неструганными досками; в другие вставлены осколки стекол, выкопанные, вероятно, на старых мусорных свалках. За этими печальными витражами мелькают обезображенные лица, а по вечерам только мигающий желтый свет указывает на теплящуюся там жизнь.

Так внешне выглядит Дюна, выросшая на языке плодородной земли, намытом давно высохшим потоком, стиснутая песчаными холмами, с домами, рассыпанными как горсть кубиков по дну спадающей к обманчиво синему морю долины.

Я, наверное, говорил тебе о своих планах путешествия на север. Все началось много лет назад, еще в детстве – тогда мне в руки случайно попала книжка, воспевающая очарование чудных тихих лесов, где огромные сосны царственно возвышаются над редкими островами кустарников. Там иногда внезапный порыв ветра с моря рассеивает пахучий воздух над вересковыми коврами, и тогда кроны стройных деревьев танцуют медленно и величаво. Не слышно шелеста и трепетания листьев, а только глухой гул – песня миллионов сосновых иголок. На самом дне лощины, куда полого спускаются ощетинившиеся молодым перелеском округлые пригорки, блестит поверхность воды. Я читал об этом с горящими глазами и пылающим лицом. Меня пленяла непонятная тишина лесных дебрей. Ведь тихий лес – мертвый лес! Куда подевались мириады цикад и кузнечиков с их беспрестанным концертом? Я сам должен был вкусить этой удивительной тишины в живом зеленом лесу, которая была всегда – леса молчали здесь не по вине человека.

Несбывшиеся детские мечтания маленькой, но докучливой занозой сидят в душе взрослого, возбуждая тоску по чему-то упущенному и утраченному, и постепенно сводят нас с ума. Эти мечты и заставили меня собрать рюкзак и уехать на север. И вот я здесь – в тихих, но живых лесах. Правда, как это обычно бывает, оказалось, что исполнение давних грез не стоило даже части усилий, затраченных на их претворение в жизнь. Ну что ж, я считаю, что каждый должен испытать это на собственной шкуре.

Можешь мне верить или нет, но я назвал тебе главную причину, по которой я выбрал для своих каникул эти негостеприимные места. Вокруг Дюны, подступая к самому городку, веками шумят леса. Сосновые боры – спокойные, тихие и безопасные. Примерно так я о них и думал; откуда мне было знать, что на самом деле происходит в Дюне и окружающих ее лесах. Впрочем, об этом никто из нездешних и не догадывался. Мне же вскоре предстояло многое об этом узнать.

Уже на станции меня ожидал сюрприз. Я приехал узкоколейкой. Раз в неделю в ту сторону идет поезд, и я был его единственным пассажиром. В резном кресле, стоящем прямо на перроне, дремал старик. Пряди седых, слипшихся волос беспорядочно спадали на лицо и красную шею. Услышав гудок, он пошевелился и сонно глянул в сторону поезда. Когда я вышел из вагона, он вдруг встал и с неожиданной энергией заковылял ко мне.

– Сердечно вас приветствую в наших местах, господин... – он запнулся, пристально вглядываясь в мою идентификационную карточку, – господин Франк. Я очень рад.

Он действительно широко улыбался, ощерив желтые зубы. Его физиономия была отталкивающей: красная, пятнистая кожа, покрытая сыпью шишек и наростов; один глаз заплыл и открывается с трудом, второй покрыт сеткой фиолетовых прожилок. Когда-то его лицо, вероятно, было обычным ухоженным лицом интеллигента, вроде тех лиц, которые можно увидеть в старых энциклопедиях. Было, пока не превратилось в эту омерзительную маску.

– Вы меня с кем-то путаете, – сказал я немного хрипло, как всегда при внезапном волнении или замешательстве. Когда я попытался обойти старика, он остановил меня решительным движением руки.

– Нет, Франк. Я ждал именно вас.

– Этого не может быть. Я оказался здесь совершенно случайно, только потому, что ближайший поезд шел именно в Дюну. Мне нужно было на побережье. Поэтому...

– Поверьте мне, случайность – проявление закономерности. Рано или поздно сюда должен был приехать человек вроде вас.

– Вот как... – Я остановился в нерешительности.

– Я отведу вас на квартиру. Если вы ничего не имеете против...

– Вы меня очень обяжете. Я никого здесь не знаю.

Он вел меня узкой тенистой улочкой. Я привык видеть руины и заброшенные дома, но то, что увидел здесь, произвело на меня исключительно удручающее впечатление. Вдоль заросшей сорняками мостовой сплошными рядами тянулись трухлявые рассыпающиеся хибары.

– Вы... вы и в самом деле ЭФ? – неуверенно спросил старик, с нескрываемым удовольствием рассматривая карточку на моей груди. Такие вопросы задавали мне сотни раз, и у меня был подготовлен целый ряд вариантов ответа.

– Вы думаете, это, – я указал на карточку, – легко подделать? Да и стоит ли этим заниматься, чтобы взвалить на себя столько нелегких в конце концов обязанностей?

– Простите, я неудачно выразился. А что до этих... обязанностей, то многие вам из-за них завидуют.

– Я охотно поменялся бы с ними местами. И занимался бы этим только тогда, когда есть желание.

Я уже как-то говорил тебе об этом, Артур, и хочу повторить снова: быть полноценным мужчиной, клейменным, как бык-производитель, буквой "Ф", если не беда, то что-то уже близкое. Можно смериться с обязанностями донора; процедуру раздачи капсул со спермой женщинам, в них нуждающимся или просто упорствующим в безнадежных попытках, тоже можно перенести. Хуже всего кривые взгляды как мужчин, так и женщин, полные неприязни и зависти, а нередко и явной враждебности, и разговоры, стихающие при моем появлении. Мы, ЭФы, чувствуем себя настолько иными перед молчаливой солидарностью ЭНов, что охотнее всего проводим время в своем кругу. Не знаю, поверишь ли ты мне, но я несколько раз избежал смерти только благодаря устрашающе жестокому законодательству; ведь суд вынесет смертный приговор любому, кто посягнет на мою жизнь или здоровье. И это логично – нет ничего, что было бы более ценным для рода человеческого, чем ЭФ. И все же я искренне завидую тебе из-за твоей буквы "Н".

Мой гид привел меня на весьма даже приличную квартиру у самого рынка. Здесь выложенную потрескавшимися бетонными плитами площадь окружали каменные домики: их фасады еще хранили следы прежней красоты. Посреди рынка гордо возносилась полуразрушенная башня ратуши. Воистину, грустное это было зрелище. Оно напомнило мне одну опрятную старушку, которую я как-то встретил, ее посидевшее и помятое лицо еще сохраняло правильность черт и беспокойный блеск кокетливого когда-то взгляда.

Моей хозяйкой была Хуана. Ее пятилетний сын – единственный ребенок в городе – был наглядным доказательством способности к деторождению этой необыкновенной женщины. Стройная, но вместе с тем рослая, она была сотворена для материнства. Светлые волосы, серо-зеленые глаза и выдающиеся скулы указывали на нордическое происхождение ее предков. Но более всего меня поразила кожа этой женщины: она была идеально гладкой, без трещин, сыпи, язв, что чаще всего встречается, слегка желтоватого цвета и бархатистой на ощупь. Я убедился в этом в первую же ночь – она пришла ко мне без всяких церемоний, даже не предупредив заранее: сбросила платье, приподняла край одеяла и легла в постель. Все это так, как будто если встречаются два разнополых ЭФа, то ничем иным они заниматься не могут. Тогда-то я понял, почему Гудвин (так зовут встретившего меня на станции старика) привел меня прямо к ней. Что мне оставалось делать? Я подчинился их воле. Опять этот проклятый прагматизм! Летели тяжелые, набухшие сном часы, ветер стучал расшатавшимися ставнями, в соседнем доме гудела топка городской дистилляторной, а ей все было мало. Только на рассвете прогнувшийся от тяжести матрас приподнялся наконец на несколько сантиметров, и я погрузился в глубокий сон.

На следующий день я уже решил было возвращаться. Дверь не закрывалась. Наверное, все, а в городке около четырех сотен жителей, пришли посмотреть на этого странного зверя по имени Франк. Люди были разными по возрасту, но в большинстве старые, уродливые, покрытые лишаями и неряшливо одетые. Когда я паковал рюкзак, пришел Гудвин и упросил меня задержаться на пару дней. Его полная достоинства настойчивость подействовала на меня, и я в конце концов сдался, но при условии, что по крайней мере до вечера меня никто трогать не станет.

Запасшись высокими резиновыми сапогами и зонтиком, я отправился к морю. Я прошел около мили, сначала глинистой дорогой среди огородов, затем выгоревшей пустошью. Продравшись через защитную лесополосу, я увидел наконец тихое мертвое море.

Серый водный простор вторгался на пляж мелкими волнами, сквозь мутную воду не видно было дна. Охваченный внезапным страхом перед чудовищной беспредельностью, в которой таилась смерть, я попятился к дюнам. С вершины ближайшего холма я долго смотрел на расплывающуюся линию горизонта, представлял себе берега далеких островов, у которых еще плавают живые рыбы. При виде моря у меня всегда появляется желание поразмыслить. Громада воды подавляет своей мощью, гасит мысли о мелких, каждодневных заботах, остается только созерцать. Потом я злюсь на себя за эти трагикомические душевные порывы, но признайся, Артур, ведь каждый из нас с тех пор, как была высказана гипотеза о существовании чистой части Тихого океана, время от времени взвешивает в душе возможность добраться до полных жизни островов. Говорят, что замкнутый контур морских течений там приводит к очень медленному перемешиванию вод. Впрочем, даже если этих островов не существует, сама мысль о них, несомненно, оказывает благотворное действие на многих людей. Банальный вопрос зависимости душевного здоровья от веры. Но я должен признать твою правоту в одном нашем давнем споре: в основе любой банальности лежит фундаментальная истина и нельзя стыдливо ее игнорировать.

Вечером снова пришел Гудвин. Его присутствие особенно мне не докучало, я даже полюбил этого старого спокойного человека, который, как я успел заметить, был кем-то вроде духовного пастыря для жителей Дюны. Хуана заварила нам чаю и пошла в дистилляторную за водой для мытья. С самого начала я понял, что Гудвин хочет что-то сказать, но не шел ему в этом навстречу. Он долго не мог решиться, спрашивал о разных пустяках или рассказывал о городке. Я устал и уже даже не пытался скрывать свои зевки.

– Вы образованный человек, Франк, так может...

– Не преувеличивайте, – перебил я его, – я только учусь еще. Попросту хотелось бы понять как можно больше.

– Да, конечно, но вы и так, господин... – он явно тянул время.

– Прошу вас, зовите меня просто Франк. Я думаю, что за свою короткую жизнь не заслужил того, чтобы меня величали господином.

– Согласен, – улыбнулся он. – Я хотел бы тебя кое о чем попросить.

– Я внимательно слушаю.

– Не мог бы ты... – на его лбу показались капельки пота, – ...сказать правду об этой самой способности к деторождению. Почему почти все мы относимся к ЭНам?

Я изумленно посмотрел на него. Мало того, что он не может решиться выложить мне настоящую цель своего визита, так он еще и смешные вопросы задает.

– Ну, видишь ли, – уточнил он, – когда-то говорили, что будут рождаться сплошные калеки, что весь мир заполнится уродами.

– А, вот вы о чем. Попросту стало иначе. Еще один неверный прогноз. И, с уверенностью, не последний.

– Но почему?

– Человек не из пластилина вылеплен. Ему нельзя приклеить две головы или четыре руки. Такое существо погибнет в эмбриональной фазе развития или еще раньше. Земная жизнь – это процесс, который может идти только в очень узком диапазоне как внешних, так и внутренних условий. – Я чувствовал себя несколько неловко, поучая человека, который втрое старше, чем я. "А может, он издевается надо мной?" – подумал я и покраснел до корней волос.

– Наверно, ты прав, – буркнул он, думая о чем-то другом. – Но я, собственно, не об этом хотел тебя спросить.

– Речь идет о том, чтобы оплодотворить ваших жен? Это моя обязанность.

– Нет, я не о том, – махнул он рукой нетерпеливо, – женщин, способных рожать, у нас всего ничего. Речь о другом. Я пришел просить тебя от имени всех жителей. И сам я, конечно, прошу тоже.

– Не понял, – удивился я.

– Я хочу просить тебя... остаться в Дюне на месяц или, может быть, на два.

– На все мои каникулы? Но зачем?

– Ты мог бы, – сказал, он с усилием, – кое в чем надо нам помочь.

– А именно? – Мое удивление росло.

– Время от времени мы собираемся... беседуем, советуемся, – он говорил, глядя куда-то в сторону, как бы стыдясь. – Хотелось бы, чтобы в этом участвовал кто-то молодой и не из нашего города. Франк, – он посмотрел на меня красными глазами, даже опухшее веко немного приподнялось, – мне это очень нужно. Хоть на месяц.

– Ну хорошо... – сказал я неохотно, думая о длинных днях, похожих друг на друга, как серые капли дождя. И о ночах. Хотя ночи везде одинаковы.

– Благодарю тебя от имени жителей Дюны, – несколько напыщенно произнес Гудвин, встал и пожал мне руку. Он был растроган. Мне уже тогда стало не по себе, и в уме мелькнула тень подозрения.

– Я, правда, не понимаю, на что пригодится вам такой молокосос, как я. – Я все еще не сдавался. – Старые и опытные люди должны решать и советовать, молодым скорее идет роль солдат или любовников.

– Я уверен, что ты нам поможешь, – улыбнулся он уклончиво. – Дело прежде всего в... – он поискал в уме точное определение, – ...свежести мысли. В новой точке зрения.

Я пожал плечами и промямлил что-то вроде "увидим". Нет сомнений, дорогой Артур, я решительно отказал бы тогда, если бы знал цель этих "совещаний" и то, как они проходят. Поэтому хитрец Гудвин больше умолчал, чем сказал, полагая, что дальнейший ход событий затянет меня помимо моей воли. После того, как он ушел, я задернул занавеску и с наслаждением вытянулся на кровати. Почти тут же я услышал энергичный стук в дверь.

– Я согрела тебе воду для мытья, – крикнула Хуана.

– Спасибо, я утром умоюсь.

Мне хотелось отдохнуть, как следует выспаться. Это гарантировалось законом – жаль, что я не прихватил текст с собой. Можно было бы вывесить его на внешней стороне двери. По закону каждая вторая ночь была моя и только моя.

Потом еще раз раздался стук, но я не обратил на него ни малейшего внимания. До меня не дошло тогда, что стук был слишком робок и слаб для Хуаны.

Последующие дни действительно оказались похожими как капли дождя, который регулярно шел во второй половине дня. Невзирая на предупреждения, я, вооружившись солидным зонтиком и резиновыми сапогами, отправлялся на долгие прогулки в тихий лес или, если погода была безветренной, на морское побережье. Постепенно все это стало мне надоедать: прогулки в одиночестве по молчаливым дебрям и оловянная поверхность океана уже не будоражили воображения. И тогда мной овладели мрачные мысли. Я раздумывал над тем, как лучше скучать: в обществе чудаковатых жителей Дюны или над страницами старых учебников. Мне хотелось хотя бы раз ощутить радость рождения любви, так прекрасно описанной в уцелевших старинных книжках. К сожалению, теперь мы думаем только о том, чтобы выжить. В эпоху нулевого или отрицательного прироста населения нет места упоению чувствами, любовь полностью подчинена отчаянным попыткам сдержать регресс. Размышляя над этим, я часами шатался без цели, прикрываясь от грязного дождя впечатляющих размеров зонтом, и все больше жалел о данном Гудвину обещании. Я тщательно пересчитывал дни, оставшиеся до выезда.

Обязанности мужчины ЭФа я выполнял регулярно. Еще в самом начале моего пребывания в Дюне однажды вечером я неожиданно попал на сходку пяти незнакомых мне женщин и Хуаны в моей комнате. Поскольку именно на этот вечер выпадал черед моим обязанностям, я даже не мог выразить своего неудовольствия. Женщины составляли график визитов ко мне, с календариками в руках доказывая друг дружке свою правоту. Мне удалось несколько разрядить обстановку, раздав ампулы с консервированной спермой, а также принадлежности к ним и инструкции. Мы распили бутылку прошлогоднего яблочного вина, женщины ушли, за исключением одной. Той, что громче всех кричала. Ей было около сорока, и она весила 180 фунтов! Все это кажется тебе, наверное, забавным, но мне вовсе не до смеха. У тебя есть Тереза, в ваши супружеские дела никто не лезет, вы можете делать все, что вам захочется. Мне же нельзя любить, жениться или жить отшельником. Я общественное достояние, хотя эту правду маскируют красивыми словами.

Хуана, может быть, по контрасту, казалась мне теперь милой и притягательной. Мы часто ужинали вместе.

– Почему у тебя такое странное имя? – спросил я как-то.

– Не я выбирала, – ответила она со смехом. – Наверное, мои родители начитались каких-нибудь книжек.

– А твой сынишка?

– Я – Мартин, – сказал заученно румяный мальчик, выглядывая из-под высокого стола.

Тихо постучав, вошла Эмма. Это была маленькая худенькая женщина, ничем особенным среди других не выделявшаяся.

– У Франка сегодня выходной, – поспешила заявить Хуана. – И потом... ты же не можешь иметь детей! Зачем ты пришла?

Ее голос стал резким.

– Я... – Эмма смутилась и опустила голову, но тут же отбросила волосы назад и с вызывающим упорством посмотрела на меня. – Я пришла посмотреть на Франка. А что, это запрещено?

– Он же не обезьяна в зоопарке, – прыснула Хуана; она была уже немного под хмельком от яблочного вина.

– Он наш страж, – ответила Эмма серьезно, сжав узкие губы. Ее глаза были глубокими и блестящими, под ними морщинки.

– Только будет, – сказала Хуана и вдруг покраснела. – Кто послал тебя говорить с ним об этом? – спросила она охрипшим голосом и встала.

– Никто, – спокойно ответила Эмма. – Просто вопросы твои слишком назойливы. Простите, мне пора. До свиданья.

Она повернулась и ушла, накинув широкий капюшон. Моросил слабый дождь.

Я ни о чем не спрашивал Хуану в этот совместный вечер, но через два дня под каким-то предлогом отделался от совместного ужина. Однако Эмма не пришла.

Через несколько дней я пережил свое первое приключение в Дюне. Не буду утверждать, что оно меня не напугало. В тот день тусклое солнце едва освещало сосновые леса, в которых проснулись какие-то шепоты и вздохи. Лес уже не был неподвижным и тихим, в кронах роились птицы, в густой траве шелестело мелкое зверье. Жизнь неуклюже, но упрямо гнездилась в глухих уголках этих лесных дебрей, судорожно цепляясь за любую возможность существования.

Я шел хорошо знакомой стежкой, весело насвистывая, впервые с начала каникул мне было хорошо. "Ко всему можно привыкнуть, – сказал я сам себе, – вопрос лишь во времени". И вот тут я услышал шорох в густом кустарнике у самой дороги. Какое-то большое животное тяжело вскочило и убежало, ломая по дороге ветки деревьев. Моя душа ушла в пятки, но я тут же рассмеялся. Наверное, спугнул с лежбища серну или косулю. "Это даже интересно, подумал я, – и не знал, что на свободе сохранились еще такие большие животные". Я громко хлопнул несколько раз в ладоши, чтобы спугнуть других возможных обитателей придорожных кустов, и, успокоившись, направился дальше. Мне и в голову не пришло тогда, что, пожалуй, следовало вернуться. Я прошел, может быть, еще с половину мили. Дорога сузилась, петляя в густом лиственном перелеске. И тут я увидел их. Что-то большое и темное пронеслось в быстром беге через тропинку передо мной и исчезло в густых кустах. Я остолбенел. Олени? Нет, это не олени. Приземистые животные с длинными черными туловищами были не похожи ни на что из того, что я видел живьем или на фотографиях. А это – ноги?! Неуклюжие, широко расставленные, толкающие вперед массивные тела мелкими, но ошеломляюще быстрыми скачками, безо всякой грации, пулей. А может, это... искусственное? Какие-нибудь остатки старого военного оборудования? На ногах?! Что за вздор! Я, к сожалению, не заметил деталей, звери буквально мелькнули передо мной.

Я решил вернуться. Сперва шел быстрым шагом, беспрестанно озираясь по сторонам, затем бежал – запекло в груди, затем снова шел на ослабших ногах. Ничего не скажешь, тихие леса! Оттуда, откуда в начале прогулки я согнал зверя или зверей, из-под ветвей смотрели на меня огромные желтые глаза. Я ничего больше не видел, все остальное тонуло в тени, в полумраке светились только эти странные, состоящие из нескольких сегментов глаза. Когда я остановился, почувствовав, что ноги налились свинцом, все исчезло. Только тихий шорох, как будто дуновение ветра качнуло верхушки сосенок в перелеске. Может, это страх подсовывает мне странные видения? Край леса был рядом. Валясь с ног от усталости, я подбежал к работающим на своих огородах жителям Дюны. Еще никогда в жизни я не желал так страстно быть среди людей.

Как видишь, Артур, описанное происшествие трудно отнести к приятным, но это было только начало. Ты, вероятно, догадываешься, что с этого дня я отказался от лесных прогулок.

Вечером пришла Эмма. Я еще не пришел в себя и, собственно, злился на самого себя за трусость. Бежать как ребенок от какого-то лесного зверя! Ведь всем известно, что крупные хищники в северных лесах давно вымерли. Сам не знаю, почему, но я ее впустил. Она осторожно сняла просторный плащ и ополоснула руки в миске с дистиллированной водой. Она ничем особенным не выделялась. Узкое лицо, серые волосы с сединой, стройная, скорее даже худая фигура. Кожа вся в пятнах. "Как и моя", – подумал я, продолжая валяться в постели, что было не слишком-то учтиво.

– Господин Франк, – сказала она с усилием, опустив голову так, что я не мог видеть ее лица, – я хочу просить вас об услуге.

– Дров, что ли, нарубить?

– Не надо надо мной смеяться, – попросила она, умоляюще взглянув на меня. Такие глаза на простоватом, в сущности, лице!

– Ну, хорошо, – сел я на кровати, – но вы ведь ЭНка. Это издали видно по вашей карточке.

– Да, – сказала она тихо, – но... это неправда. Теперь уже все иначе.

Я криво улыбнулся. Мне приходилось говорить с сотнями таких женщин, ни одна из них не могла удержаться от безнадежных и унизительных попыток. Для них вся жизнь заключалась в материнстве, без него их существование теряло смысл. К сожалению, история знает лишь единственный случай, когда из скалы в пустыне после удара посохом брызнула вода.

– Дорогая Эмма, – я старался не ранить ее своими словами, – напишите заявление на переквалификацию. Достаточно раз обследоваться.

– Я уже написала, – ответила она тихо.

– Ну и прекрасно! Потерпите...

– Мне велели прийти через восемь лет! – В ее больших глазах появился блеск.

Я устало откинулся на подушки. Да, я знал эти дела. Из десяти тысяч заявительниц лишь одна способна была рожать.

Повторные исследования попросту не имели смысла, врачи нужнее были в других местах.

– Я устал сегодня, поймите меня правильно. Я ничего не могу для вас сделать, – я заставил себя произнести эти слова, зная, что убиваю этим ее последнюю надежду. – Может... хотя нет, это бессмысленно. Поверьте, я вам искренне сочувствую. Вы... играете на каком-нибудь инструменте? Или, хотите, я пришлю вам несколько книг?

Скрежетнула щеколда, и легкие туфельки простучали по лестнице. Я даже не поднял головы – знал, что остался один. Улегся поудобнее, но сон в этот вечер не скоро пришел ко мне.

Через два дня я буквально налетел на нее на улице, когда она выскочила из дистилляторной с полным ведром воды. Ее отшвырнуло в сторону, ведро перевернулось, вся вода разлилась. Бормоча слова извинения, я поднял ее, затем наполнил ведро свежей, еще теплой водой. Когда мы шли через рынок, я пригласил, эту несчастную женщину к себе на чай.

Она вся дрожала, когда я расстегивал ей блузку. У нее было стройное, худое тело, кожа на груди, животе и бедрах почти без пятен, сухая и шершавая на ощупь. Эта шершавость показалась мне неожиданно приятной, кожа не была липкой, но горячей и как бы обсыпанной мелким морским песком.

Потом, когда мы пили обещанный чай, в этой улыбчивой женщине с искрящимися глазами невозможно было узнать поникшую, грустную Эмму. Я толкнул ее в плечо, подмигнув:

– Ну, так как там на самом деле было с этой дистилляторной?

Ее смех напоминал звон колокольчиков.

– Я ждала минут тридцать, пока ты, наконец, вышел за водой...

– Приходи завтра... нет, завтра я работаю с Элизабет. Тогда послезавтра. А на завтра возьми это, – я протянул ей ампулу.

– Не надо, – отклонила она мою ладонь, обхватив ее маленькими тонкими пальцами, – я лучше приду послезавтра.

Вот так было с Эммой, Артур. Ты мне можешь не поверить, но мой нерациональный порыв пошел на пользу человечеству – она действительно забеременела. А я... я с самого начала чувствовал, что очень нужен ей. Это прекрасно – быть кому-то нужным, нужным настолько, что заменить тебя никем нельзя. Возможно, именно поэтому я вдруг ощутил, что и Эмма нужна мне и что я не могу уже обойтись без нее. Это и есть то, что называют любовью, Артур? Ты чувствуешь то же самое по отношению к своей Терезе? Наверно, я смешон, глупо спрашивать о таких интимных вещах, но ведь до сих пор я был всего лишь орудием, никого не интересовало, что мне нравится и могу ли я полюбить.

Продолжая рассказ, я хочу описать тебе драматические события, разыгравшиеся в Дюне в середине августа. Именно тогда вышла на свет причина, по которой меня задержали в городке. Я полностью осознаю значение этих событий и хотел бы, чтобы ты тоже отнесся серьезно к тому, что я тебе расскажу. Думаю, ты сам сможешь решить, что и кому следует сообщить об этом, я тебе полностью доверяю.

В один прекрасный день Гудвин взял меня с собой на прогулку. Мы шли по узким, пустым улочкам, обходя островки трав и репейников. Разговор не клеился, мы чувствовали, что каждый из нас не говорит о том, что на самом деле его интересует. Я хотел уже сказать, что в ближайшее время хочу уехать из Дюны и забираю с собой еще кое-кого, как вдруг мы вышли к рынку. Вокруг одиноко торчащей башни ратуши столпилось несколько десятков жителей Дюны. Один из них заметил нас и крикнул что-то остальным. Тут-то я понял, что мы оказались в этом месте не случайно.

– Идем к ним, – сказал Гудвин, взяв меня под руку, – они нас ждут.

– Зачем, – инстинктивно отшатнулся я.

– Увидишь. Я хотел тебе сказать об этом раньше, но... это не так просто. Лучше если ты сам все увидишь.

– Вы сегодня говорите загадками. Может, скажете хотя бы, зачем они там стоят?

– Ждут. У нас сегодня собрание.

– Ага. И... есть какой-то особый повод?

– Повод всегда найдется, – ответил он уклончиво, жестом приветствуя собравшихся.

Гудвин ступил на узкую лестницу, ведущую к верхушке башни, и потащил меня за собой. От обросших мхом каменных стен тянуло сыростью. Сверху люди напоминали стадо уток. Увидев нас на ратуше, они рассыпались и образовали у подножья башни довольно-таки правильное кольцо.

Гудвин наклонился ко мне, пытаясь перекричать ветер:

– Ты будешь руководить! Ты меня слышишь?!

– Слышу! Но почему именно я?!

– Ты молод и полон надежд, – его лицо побагровело от усилия, на лбу выступили жилы. – И ты ЭФ! Люди верят тебе! А без их доверия ты не смог бы быть... стражем!

– Стражем? – повторил я, сомневаясь, правильно ли услышал последнее, тише сказанное, слово.

– Смотри, – Гудвин говорил быстро, используя паузы между порывами ветра, – это наши люди. Они тебе верят, они твои теперь.

– Мне очень жаль, но я не знаю, чем вам помочь. Я никогда не выступал с речами, – сказал я, направляясь к лестнице.

– Стой! – гаркнул он, с неожиданной силой ухватившись за мой рукав. Посмотри, – он показал на далекий лес, зелено-коричневой волной вздымающийся над границами распаханных полей, – опасность прядет оттуда. Попытайся увидеть ее... может, уничтожить. Этих людей, – он показал на толпу внизу, – можно собрать в любой момент. Тебе достаточно оказаться здесь.

– Да, но... – Я все еще ничего не понимал.

– Оставайся здесь, пока я не вернусь, – бросил он тоном приказа, спустился по лестнице и спустя мгновение присоединился к стоящим внизу людям. Среди них я узнал Хуану с сынишкой и Эмму. Мне стало не по себе. Чего они от меня хотят? Все это напоминало какой-то древний ритуальный обряд диких племен, о чем я читал в старых книжках. По моей спине побежали мурашки. Может, меня хотят принести в жертву? Опасность придет из лесу... Вдруг я вспомнил о недавнем своем приключении. Может, нужно высмотреть этих странных зверей и сообщить о них жителям Дюны? Я впился взглядом в далекую стену леса, но увидел только пляшущие на ветру верхушки сосен. Из глаз потекли слезы, я стер их ладонью. И тут стало происходить что-то странное. Серо-голубое небо посветлело над горизонтом, а лес приблизился, поредел, стал как бы прозрачным, так что я мог видеть все его закоулки. Хотя нет, он поплыл вверх, и из-под него, как из-под поднятого камня, стали разбегаться обитатели темных дебрей. Нет, Артур, это тоже не то: лес не придвинулся ко мне, не поднялся вверх. Это я стал видеть иначе, стал ощущать пространство и заключенные в нем предметы каким-то неведомым мне до той поры чувством. То, что пытаюсь тебе рассказать, похоже на усилия вдруг прозревшего слепца описать свои ощущения. Хотя, возможно, переход не был таким резким: ведь передо мной был зрительный образ, который отличался от тех, что я видел раньше, но все же воспринимался зрением. Мне не надо было учиться всему с нуля.

Вдруг я увидел их. Эти странные существа напоминали огромных муравьев с продолговатыми цилиндрическими туловищами. Они быстро бежали по лесу, резко останавливались и снова молнией срывались с места. Я видел более десятка этих странных зверей, но они не скапливались вместе, более или менее равномерно распределяясь по всему лесу.

Внезапно одно из них, похожее спереди на черного паука, выскочило из леса и набросилось на одинокого крестьянина, работавшего в поле. Я не знал, что делать: хотел было кричать, затем попытался предупредить людей, собравшихся внизу. Но все мои усилия оказались тщетными, как если бы эта трагедия разыгрывалась только в моем сознании. А там, на краю леса, погибал человек. Тем, что меня несколько дней назад не постигла та же участь, я обязан только счастливому случаю. Я попытался отвернуться: не могу смотреть на кровь, всегда обходил стороной жадную до зрелищ толпу на месте несчастного случая. Но было уже поздно; я не смог оторвать взгляда от тяжело бегущего человека и его преследователя, не мог не смотреть туда, застыл, словно парализованный. Я отчетливо видел, как чудовище, брызнув коричневой жидкостью, схватило жертву передними лапами и вонзило тупой клюв в его шею. Непреодолимое отвращение чуть не вывернуло меня наизнанку. Я пришел в такую ярость, что мог бы с палкой в руке броситься на эту тварь, высасывающую человека, как паук муху.