Текст книги "Кузина Эдит"

Автор книги: Анджей Збых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

4

У Клоса был тяжелый день. С самого раннего утра его вытащили на этот злополучный участок железной дороги, чтобы он на месте ознакомился с результатами диверсии польских партизан. А потом, едва он успел побриться и проглотить кусок хлеба с искусственным медом, его вызвали к генералу. Обжигая губы, Клос торопливо выпил чашку суррогатного кофе. В штабе армии он в течение двух часов вынужден был выслушивать нравоучения и советы, касающиеся постановки минных полей, безопасности воинских эшетонов. Узнал он также и о новой дислокации артиллерии в полосе армии, а эти сведения наверняка заинтересуют «тетю Сюзанну». Потом добрался до комендатуры, откуда должен был поехать на другой конец города, на интендантский склад, где его ожидало несколько бутылок вина, подаренных интендантом за небольшую услугу, когда-то оказанную ему Клосом. На складе было шумно, суетно – интенданты расфасовывали по ящикам водку, консервы и сигареты в увеличенном по случаю Нового года количестве. И тогда щедро одаренный несколькими бутылками вина и двумя коробками сигар обер-лейтенант вспомнил о Курте, который куда-то запропастился, хотя должен был ждать его в комендатуре. Клос подумал, что ординарец, воспользовавшись отсутствием командира, забежал в казино к своей девушке. Решив разыскать его, позвонил в казино, не замечая, что около него стоит фельдфебель Якобс с какими-то срочными бумагами, требующими подписи обер-лейтенанта.

– Отнеси эти бутылки на квартиру, – сказал Клос Курту, когда тот, смущенный, явился из казино. – Одну бутылку можешь взять себе, выпейте с Маргаритой за мое здоровье.

– Спасибо, господин обер-лейтенант! – Курт пристукнул каблуками, явно довольный своим командиром. Ему снова повезло.

– Только не забудь: квартира должна блестеть, как твоя медаль!

– Будет сделано, господин обер-лейтенант. Разрешите идти?

Курт встал по стойке «смирно», отдал честь и резко повернулся, едва не сбив с ног штурмбаннфюрера Бруннера, который неожиданно возник в дверях.

– Привет, Ганс. Я должен с тобой поговорить. Слышал о диверсии польских бандитов? Все-таки преподнесли они нам новогодний подарочек.

– Надеялись на большее, – ответил Клос, пододвигая стул.

– Ничего. После Нового года мы сдерем с них шкуру. Стягиваем резервы со всего генерал-губернаторства. – Бруннер начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.

– Поговорим об этом после Нового года, – уклонился Клос.

Бруннер посмотрел на него с удивлением, еще с минуту постоял на середине комнаты, как будто бы чего-то ожидая.

– Хайль Гитлер! – сказал он наконец, помедлив, но вышел только тогда, когда на столе Клоса зазвонил телефон. И если бы не вышел, то мог бы заметить беспокойство на лице Клоса.

– Обер-лейтенант Клос? Говорит Эдит Ляуш, – услышал Клос в трубке, и его рука дрогнула.

– Минуточку, – ответил он. Отложив трубку, вытер вспотевший лоб, закурил сигарету и только тогда, когда почувствовал, что владеет собой, спросил: – Это действительно ты, Эдит?

– Ты не ошибся, Ганс, это я. Не ожидал? Я тоже не думала, что встречу тебя, да еще в этом городе…

Она сказала, что случайно узнала о его пребывании здесь и хотела бы как можно скорее встретиться. Он поддакивал, заверяя, что также мечтает о встрече с ней. Сказал, что с тридцать шестого года, с тех пор как они познакомились во время каникул, оба, видимо, очень изменились. Потом, не отдавая себе отчета, пригласил ее к одиннадцати вечера, назвал адрес, согласился, может быть даже с излишним энтузиазмом, чтобы она взяла с собой и свою подругу, которая, как сказала Эдит, мечтает с ним познакомиться… Еще несколько раз повторил, что он рад, что это чудесно – снова встретиться со своей кузиной (пожалуй, больше, чем с кузиной, добавила Эдит), и только потом смог, наконец, положить трубку и подумать о создавшейся ситуации. В какую-то минуту ему захотелось немедленно скрыться, бросив все. Затем Клос подумал, что похож же он на того Ганса, прошло восемь лет, невозможно, чтобы…

– Эдит Ляуш – это младшая дочь тети Хильды, – проговорил он вполголоса, и стоявший рядом фельдфебель Якобс, не расслышав, наклонил к нему свое толстое бабье лицо:

– Слушаю вас, господин обер-лейтенант…

– Ничего, ничего. – Клос подошел к вешалке, надел плащ, даже не стараясь скрыть своего волнения.

– Господин обер-лейтенант желал прочитать и подписать этот проект инструкции. – Фельдфебель замер перед ним с покорностью, типичной для мелкого служащего, каким он был до войны.

– В новом году, – ответил Клос, и фельдфебель Якобс воспринял это как шутку.

Клос выслушал от секретаря канцелярии новогодние поздравления и пожелания, потом зашел в кабинет шефа, чтобы поздравить его с наступающим Новым годом, поцеловал в подставленную щечку рыжеволосую Фредкен, его секретаршу, не забыв взглянуть на разложенные перед ней бумаги, ибо его сверлила одна мысль: он должен все узнать об Эдит Ляуш.

5

Клос пришел домой уставшим. Не торопясь открыл дверь своей комнаты, такой огромной для одного человека. Когда-то перед войной в этом невзрачном здании из красного кирпича размещалось ремесленное училище, а теперь в бывших его классах расквартировали немецких офицеров. Сначала он чувствовал себя в этом помещении, где с успехом можно было поселить два взвода солдат, не совсем уютно, но потом привык.

Сняв сапоги и сбросив мундир, Клос лег. Он сделал все возможное, что необходимо было сделать. А теперь оставалось только ждать. Удастся или не удастся? Может быть, все произойдет сегодня. Тем лучше, это был последний день 1944 года, принесшего ему немало неожиданных острых переживаний, волнений и успехов. На этот раз тоже должна быть удача! «Столько раз удавалось», – успел он еще подумать перед сном.

Разбудил его стук в дверь. Словно во сне, крикнул:

– Войдите!

В дверях стоял его ординарец Курт.

– Принесли от часовщика, – сказал он равнодушно.

– Благодарю, Курт. – Клос принял из его рук большой старомодный будильник. – Ты свободен до утра. Пойди к своей Маргарите. Подожди, – добавил Клос, – ведь ей необходим новогодний подарок, – и подал плитку шоколада.

Курт не выразил особой благодарности по этому поводу. Он знал, что обер-лейтенант не любит, когда его благодарят. Поняв, что командир предпочитает остаться один, Курт вышел из комнаты, подумав, что если он сейчас занесет Маргарите плитку шоколада, то она еще успеет испечь к новогоднему вечеру шоколадный торт, который он очень любил.

Клос подождал, пока в длинном, мрачном, запыленном коридоре стихнут шаги Курта. Только после этого запер дверь на ключ, подошел с будильником к окну. Скорее по привычке, чем по необходимости, положил на подоконник пистолет. Одно движение – и тыльная часть будильника отскочила. Вынув из тайника туго свернутый рулончик тонкой бумаги, Клос прочитал строчки, написанные мелкими буквами: «У тети Хильды ревматизм. Последнее письмо – в тридцать восьмом, встреча – в тридцать шестом в небольшом имении дяди Вейсенберга. Прогулки на лодке по пруду. Признание в любви в стогу сена. Беседка в саду. Луна».

– Немного, – пробурчал Клос, – но неплохо и это.

Он задумался. Ему вспомнились недели, проведенные в тесных комнатах здания управления военной контрразведки. Советский офицер часами допрашивал человека, на которого к счастью или несчастью, он был так поразительно похож. Он должен был только слушать и присматриваться через стекло, которое для того человека было обычным зеркалом следить за игрой мускулов его лица, за его жестами, манерой курить. И в какой-то день он представил себе, что уже более двух месяцев присматривается к Гансу Клосу, изучает его, но еще ни разу не видел, как он улыбается, смеется. Сказал об этом офицеру контрразведки, который допрашивал настоящего Клоса. И тот при очередном допросе старался сделать все, чтобы вызвать улыбку или смех на озабоченном лице немца. Офицер рассказывал забавные анекдоты, но лицо настоящего Ганса Клоса по-прежнему оставалось неподвижным.

– Не удалось рассмешить, – сказал офицер. – Будешь улыбаться по-своему. Не думаю, что там представится слишком много поводов для смеха.

Поводы были, но сегодня вечером, видимо, будет не до смеха. Клос старался вспомнить, что тот немец говорил об Эдит. А немец говорил без желания. Не понимал ни вопросов, которые ему задавались, ни их цели. Он не мог знать, что там, за зеркалом, боясь пошевелиться, чтобы не скрипнуло кресло, кто-то сидит и внимательно изучает его. Однако кое-что удалось тогда узнать и об Эдит…

Теперь Клос старался все это вспомнить. Иногда его охватывало отчаяние, что он не может в деталях представить себе, как во время лодочной прогулки по пруду, покрытому тиной, Эдит, пытаясь сорвать лилию, наклонилась и с криком свалилась в воду. Тот Ганс, конечно, должен был тогда спасти ее. Эдит не умела плавать, он вытащил ее из воды в мокром, прилипшем к телу платье, покрытом зеленой тиной («И почему мне эта проклятая тина влезла в голову?» – проговорил громко разведчик.) Эдит тогда попросила его отвернуться (того настоящего Ганса Клоса, родившегося в Клайпеде 5 октября 1921 года). Девочка сняла платье, прополоскала, разложила на солнце, чтобы высохло, а сама зарылась в стог свежего сена и позвала его. Тогда ли впервые Ганс Клос поцеловал Эдит Ляуш? А может быть, чуть раньше? Что он сказал ей? Ему было пятнадцать лет, а ей – тринадцать…

Еще раз он прочитал текст сообщения Центра, который извлек из будильника: о ревматизме тети Хильды, письме, прогулке на лодке, беседке и луне. Потом вынул зажигалку и сжег записку. Крышка будильника снова встала на свое место, и никто не мог догадаться, что этот всегда барахливший старый будильник, который Курт неоднократно проклинал и уже без всякого желания носил к часовому мастеру, служил переносным тайником для связи Клоса с Центром.

Обер-лейтенант накрывал на стол. Ставил бутылки, бокалы и рюмки, тарелки с приготовленными Куртом бутербродами с мясными консервами, с джемом и думал, почему в тридцать восьмом году прекратилась переписка Ганса Клоса с Эдит Ляуш. Если бы он мог хотя бы немного поговорить с тем немцем, который теперь находился где-то в России! Он обеспечен всем необходимым, с ним вежливо обращаются. «Будем его беречь, не дай бог, еще простудится, – сказал начальник управления, когда они прощались. – Неизвестно когда, но этот немец еще может нам пригодиться». Они получили от него еще некоторую информацию, но как можно передать чувства пятнадцатилетнего парнишки к тринадцатилетней девчонке в таком коротком сообщении?! Если бы он знал тогда, что встретит Эдит Ляуш и что эта девушка еще будет помнить Ганса Клоса… Он был подготовлен к встрече с ее дядей Хельмутом, судебным заседателем, часами всматривался в морщинистое лицо старого прусского бюрократа, изображенного на фотографии, чтобы узнать его с первого взгляда. Но Эдит – не старый господин с острым носом и бородавкой на подбородке. Правда, он видел и фотокарточку Эдит, но припоминал ее как в тумане. Блондинка с длинными, толстыми косами. Восемь лет… Тринадцатилетняя девочка теперь превратилась в женщину. Видимо, она очень изменилась.

«Я вправе ее не узнать, – успокаивал он себя. – А она, узнает ли она меня? Ганс Клос тоже мог измениться за восемь лет. Неоперившийся мальчишка стал настоящим мужчиной, а особые приметы…» Подошел к зеркалу и присмотрелся к своему шраму под правым ухом.

Стол был накрыт. До прихода гостей оставалось еще не менее часа. Если не опоздают… Нет, Эдит не опоздает, она так хотела его увидеть.

Какая она – красивая, стройная? Тот немец говорил, что она милая, обаятельная. Но можно ли верить впечатлению пятнадцатилетнего мальчишки? По любительской, не очень выразительной фотографии немногое можно понять. Правильные черты лица, голубые или серые глаза, густые пышные волосы. «Видимо, красивая», – подумал он, и это как бы успокоило его, хотя в общем-то ему было безразлично, действительно ли кузина Клоса, Эдит Ляуш, красивая. Его обучали несколько месяцев, испытывали его хладнокровие, выдержку, стойкость и интеллигентность, способность пойти на риск, проверяли знание немецких обычаев, традиций и языка а теперь он должен освежить в памяти какие-то мальчишеские воспоминания, но не свои, а человека, в которого по иронии судьбы он перевоплотился.

Вдруг его поразила неожиданная мысль: действительно, и как он не подумал об этом раньше? Настоящий Ганс Клос в тридцать восьмом году сдал экзамен на аттестат зрелости, окончил лицей и поехал учиться в Гданьский политехнический институт. Станислав Мочульский тоже обучался в этом институте, но осенью тридцать восьмого года переехал в Варшаву. Ярость гданьских гитлеровцев, их ненависть к полякам из Поморья, которые поселились в формально свободном городе Гданьске, начали приобретать такие размеры, что он должен был выехать в Варшаву.

Кто знает, если бы он остался в Гданьском институте, то, может быть, встретился бы там с настоящим Гансом Клосом. Видимо, оба были бы удивлены таким поразительным, почти неправдоподобным сходством. Два человека разной национальности, из которых один, считая себя представителем высшей расы, был бы оскорблен, если бы узнал, что его двойник – простой поляк, представитель народа, по мнению нацистов, обреченного на вечную службу немцам. Тот Ганс Клос наверняка был среди тех гитлеровских молодчиков, которые, как на параде, в коричневых рубашках и с фашистскими повязками на рукавах, оглашали улицы города бравыми криками и освещали их огнем факельных шествий, пикетировали польские учреждения. Член тайной ячейки гитлеровской национал-социалистской партии в Клайпеде и курсант подпольного немецкого юнкерского училища наверняка не стоял тогда в стороне…

А она, Эдит? Какая была она? Во вспомогательный армейский отряд вступила добровольно. Может, как и другие молодые люди, пропитанные духом национализма и оголтелого гитлеризма, хотела вложить свой кирпич в строительство здания тысячелетнего рейха? Или сделала это для того, чтобы ее мать («Больная ревматизмом моя тетя Хильда», – подумал разведчик с улыбкой) могла пользоваться лучшими продовольственными карточками, дающими право на получение двадцати граммов масла вместо маргарина?

Видимо, все именно так и было: Ганс Клос с фотографией Эдит в портфеле приехал в Гданьск. Но потом увлекся другой девушкой в институте. Поэтому переписка с Эдит, которая длилась около двух лет, могла неожиданно прерваться. Может быть, новая девушка Ганса, студентка, тоже участвовала в ночных факельных шествиях по улицам города, выкрикивая до хрипоты антипольские лозунги на бесконечных митингах молодых гитлеровцев? Или она была дочерью какого-нибудь солидного бюргера, добродушной мещаночкой, а может, дочерью вдовы служащего, сдававшей комнатки одиноким студентам? Кто она была? Говорил ли об этом Ганс Клос при допросе? И задавали ли ему такие вопросы?

В голове все перепуталось: воспоминания, предположения, догадки. Потом он опомнился, ведь все это не касается Эдит, а если бы он был в действительности Гансом Клосом, то их обоих не интересовали бы эти проблемы.

Довольно! Он уже более четырех лет носит имя Ганса Клоса, и сейчас нет необходимости предаваться воспоминаниям. И теперь, все проанализировав и взвесив, он пришел к убеждению, что для Эдит Ляуш он должен быть настоящим Гансом Клосом, хотя эта игра, которая начата им еще четыре года назад, очень рискованна. Он стал спокойным и расчетливым, как это всегда бывало с ним перед решением сложной задачи.

Вспомнилась недавняя акция польских партизан на железной дороге. Клос перепроверил мысленно, не допустил ли какой-либо ошибки. Чего в связи с этим от него хочет Бруннер? Эта важная в оперативном отношении ветка железной дороги должна быть взорвана! «Тетя Сюзанна» требует ускорить акцию партизан. Значит, в этом есть необходимость.

Когда после телефонного разговора с Эдит Клос выбежал из штаба и направился к часовщику, чтобы получить от «тети Сюзанны» дополнительные сведения к информации о ревматизме, пруде, лодке, прогулке и луне, там его уже ждал Бартек. Клос любил этого тонкого, умного, выдержанного, смелого человека, с которым уже давно сотрудничал и которому доверял. За голову Бартека, командира партизанского отряда, прославившегося многими боевыми действиями против немецких оккупантов (в некоторых из них принимал участие и Клос), полиция и СД обещали большие деньги. Совсем недавно круглое крестьянское лицо Бартека смотрело на Клоса с плакатов, расклеенных немцами по всему городу, пока их не закрыли другие объявления и предупреждения, касающиеся розыска польских «бандитов» или извещавшие об очередной расправе над «террористами», которые подняли руку на представителей немецкого народа…

Однако Бартек не обращал внимания на угрозы оккупантов. Даже в самое трудное время, пренебрегая опасностью, он приезжал на крестьянской фурманке на городской базар, одетый в деревенский кожух, и растворялся в толпе.

Бартек был невесел. Часовщик вынужден был рассказать ему о последней неудаче на железной дороге. Бартек оказался от предложенной ему сигареты, свернул из газеты самокрутку с едким самосадом, подождал, пока все часы в магазине пробьют три, и только тогда доложил о случившемся. Оказалось, что не весь динамит взорван, что во время акции на железной дороге пропал один из партизан.

– Кто? – спросил Клос. Людей Бартека он знал только по псевдонимам.

– Флориан, – ответил Бартек. – Ужасно, если он попал в руки немцев. Он может проговориться, что мы располагаем немецким планом минных полей.

– Попытаюсь узнать, что с ним, – сказал Клос. – Пока что, как мне известно, после взрыва никого из партизан немцы не схватили. Я прибыл на место через четверть часа после вас… – Клос перешел к самому главному: – Приказано, чтобы мы любой ценой довели операцию на железной дороге до конца в течение трех дней, но без лишних потерь с нашей стороны. Немцы не ожидают повторения налета. Необходимо использовать момент. Думаю, что надо провести повторную операцию в течение ближайших двух-трех дней, лучше ночью. Эту важную для немцев железнодорожную ветку необходимо во что бы то ни стало прервать.

Затем Клос сообщил Бартеку новые данные о схеме минирования полей и о том, что на столе Фредкен, секретарши его шефа, удалось увидеть расписание движения важнейших железнодорожных эшелонов. Предложил начать операцию по взрыву железной дороги с ликвидации одного из них…

Бартек оживился. Диверсии на железных дорогах – это его дело. Он начал проводить эти операции, когда в группе насчитывалось всего лишь восемь человек. Теперь в отряде около двухсот и на его счету свыше двух тысяч пущенных под откос железнодорожных вагонов с военным грузом, продовольствием и снаряжением. Обговорили еще проведение отвлекающей атаки небольшой группой партизан, чтобы обеспечить внезапность проведения главной операции. Установили время и место следующей встречи. Клос хотел бы знать, когда будет предпринята очередная попытка. На это время он должен иметь абсолютное алиби.

В конце встречи, скрывая беспокойство, он с юмором рассказал Бартеку о неожиданном появлении «кузины» Эдит.

– Будь осторожен, – предупредил его Бартек, – это может быть провокацией.

– Понимаю, стараюсь быть бдительным, – ответил Клос. – И так все четыре года…

Бартек наполнил стаканы самогоном. Они молча выпили, потом крепко, по-мужски пожали друг другу руки. Слов не требовалось – они знали сокровенные желания и мечты друг друга.

6

Майор Брох был уже слегка пьян. Он с шумом, бесцеремонно ввалился в комнату, с удовлетворением посмотрел на батарею бутылок на столе и поставил рядом с ними еще одну – пузатую, темно-зеленую, с серебристой фольгой.

– Шампанское! Чудесно! – воскликнул Клос.

– О бокалах тоже не забыл. Это мой новогодний сюрприз. Но для тебя, Ганс, я приготовил еще кое-что… Дорогой друг, официально это будет через пару дней, но сейчас под большим секретом могу тебе сообщить… – Он с таинственным видом показал подписанный шефом главного управления абвера приказ о повышении Клоса в чине. – Поздравляю… Капитан Клос!

«Все-таки повысили меня в чине, – подумал Клос. – Видимо, за варшавскую операцию». Если бы руководство абвера знало, что он «раскрыл» тогда как грозных врагов рейха самых верных, преданных фюреру и жестоких палачей. Если бы знало… Если бы знало, что несколько часов назад он передал важную информацию польским партизанам и что по разработанным им планам пошел под откос не один воинский эшелон гитлеровцев… Уже четыре года он находится среди врагов. И они принимают его за своего. Этих фанатичных гитлеровцев, которые вершат свои дела в абвере или гестапо, он обводил вокруг пальца, обманывал, выявлял и делал из них предателей рейха. А они, не подозревая этого, награждают орденами и повышают в чине и должности его, их смертельного врага. Вспомнилось ему несколько эпизодов из прошедших четырех лет. Промелькнули мысли о действиях и обстановке, которые казались тогда безвыходными, грозившими поражением, провалом, смертью. Когда он, приступив к этой нечеловечески сложной работе, впервые увидел себя в зеркале в мундире немецкого лейтенанта, то подумал, что было бы хорошо, если бы ему удалось продлить этот маскарад хотя бы в течение года. Через два года, когда он был уже в звании обер-лейтенанта, его подобные опасения не волновали. Находясь в логове врага, чувствуя на каждом шагу опасность провокации, раскрытия и провала, он был, казалось, необычайно везучим, счастливым, но это могло внезапно кончиться, и тогда его ожидало самое худшее.

А теперь Брох, тот самый Брох, который прошел войну, был дважды ранен, участвовал во многих военных кампаниях и дослужился только до майора, приносит приказ командования о производстве его, Клоса, в чин капитана.

– Ты не рад, Ганс? В твои годы… Мне уже сорок семь лет, а я только майор. Я не завидую, поверь, я от всей души поздравляю тебя, ты уже давно заслужил повышение.

– Всем известно, господин майор, что вы – блестящий офицер вермахта.

– Конечно, – Брох сделал кислую мину. – Всем это известно, даже всему миру. – Наклонясь к Клосу, он докончил шепотом: – Еще в декабре тридцать девятого года я говорил, что думаю о плане нападения на Россию, о безумстве фюрера страдающего манией величия и мирового господства. Теперь всем ясно, что я был прав, большевики уже у Вислы, через месяц будут на Одере, а через два месяца… Будем смотреть правде в глаза, капитан Клос. Эта война проиграна, русские не отступят, потребуют полной капитуляции. Они вскоре будут в Берлине. А потом что?

– Господин майор, – спокойно ответил Клос, – я очень уважаю вас и думаю, что здесь нет более доброжелательного человека, чем вы. Но прошу вас понять: я служу в абвере и не хочу, чтобы напоминал мне об этом мой друг, человек, которого я уважаю и ценю.

– Дорогой Клос, – задумчиво произнес Брох, – я люблю Германию и предвижу, что будет вскоре.

– Не стоит впадать в пессимизм. – Клос постарался придать своему голосу теплое и доверительное звучание. В эту минуту он хотел, чтобы Брох считал его идиотом или трусом, лишь бы только не сообщником во взглядах, проявление которых расценивалось как предательство. – К счастью, у нас достаточно вина, господин майор, чтобы забыть об этих грустных мыслях, возникших под воздействием минутной слабости. – Клос чувствовал: все, что он говорит, может вызвать только отвращение и омерзение.

Этот человек разочарован, потерял веру в величие Германии и наверняка уже стал врагом нацизма. Однако он, Клос, не может протянуть ему руку дружбы, оказать полное доверие. Наоборот, Клос должен создать ситуацию, в которой Брох будет слабее. Легкомысленная искренность не забывается. Брох должен об этом помнить, в будущем, может, он будет осторожнее, а в непредвиденной ситуации, если Клос в ней окажется и его судьба будет зависеть от Броха, он промолчит. Благодаря этому Клос сможет и дальше выполнять свою трудную миссию агента «J-23» в ненавистном немецком мундире. Клос не мог позволить себе искренней дружбы даже с человеком, который заслужил эту дружбу и доверие, ибо это могло угрожать самому главному – выполнению задания и его безопасности.

Майора Броха он действительно уважал и стремился как-то скрасить горечь от этой предновогодней беседы.

– Мои девушки уже должны сейчас прийти, – весело сказал он.

– Будут женщины? – Брох, как тонущий, ухватился за спасательный круг, явно довольный сменой темы разговора.

– Это мой новогодний сюрприз, господин майор. Вообразите, неожиданно объявилась здесь моя кузина. Мы не виделись восемь лет, я даже волнуюсь.

– Не стоит! – успокаивал его Брох. – Она хорошенькая?

– Пытаюсь представить себе, как она теперь выглядит, – ответил Клос и, заметив удивление Броха, добавил: – Ей было тогда тринадцать лет. Боюсь, не узнаю ее.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Клоса неожиданно осенила игривая мысль. Он, как мальчишка, намеревающийся сотворить веселую шутку, приложил палец к губам и спрятался за портьерой. Броху понравилась эта затея. Жестом показав Клосу, чтобы он поглубже спрятался, майор сам открыл дверь.

– Прошу, прошу, входите, располагайтесь как дома, дорогие девушки, – пригласил он. – Ганс сейчас вернется.

Когда через неплотно задернутую портьеру Клос увидел стоявшую к нему спиной светловолосую девушку и хотел уже выйти из укрытия, показалась другая – тоже блондинка. «Которая же из них?» – мелькнуло в голове Клоса.

– Эдит! – воскликнул он, неожиданно выходя из-за портьеры.

Одна из девушек резко повернулась.

– Ганс?! – Голос ее прозвучал неуверенно.

Клос с трудом ослабил мускулы на лице и усмехнулся, опасаясь, что она не поверит этой улыбке.

– Столько прошло времени, и вдруг такая встреча, – произнес он. – Не узнаешь?

– Да, господин обер-лейтенант очень изменился, – прощебетала Грета.

– Это Грета, о которой я говорила тебе, – сказала Эдит. – Прошу познакомиться. Она давно об этом мечтала.

– А откуда фрейлейн Грете известно, что я очень изменился? – спокойно спросил Клос.

– Видела вашу фотографию.

– Фотографию? Какую фотографию? Где? – Клос был насторожен, хотя улыбка не сходила с его лица. «Провокация? – подумал он. – Видимо, Бартек был прав, когда предупреждал меня. Что им известно?»

– Ганс, ты уже забыл? – огорчилась Эдит. – Это та фотография, которую ты подарил мне еще в тридцать восьмом году…

– Возможно, Эдит. Сколько лет прошло… – проговорил он, лихорадочно стараясь припомнить себе, говорил ли тот немец, настоящий Ганс Клос, об этой фотографии. Кажется, говорил… Это было перед окончанием лицея, когда он собирался на каникулы. В то время он встречался и с дядей Хельмутом…

Эти размышления не мешали Клосу быть гостеприимным и любезным с девушками, которые с удивлением смотрели на богато накрытый стол. Он хотел, чтобы Брох как можно быстрее занялся Гретой и они ушли из комнаты. Ему казалось, что если он останется наедине с Эдит, то ему удастся убедить ее в том, что она действительно разговаривает с Гансом Клосом, наперсником ее детских забав, героем юношеского романа.

Брох шепнул что-то на ухо Грете и крикнул Клосу, что они на время покинут их, пойдут навестить Шнейдера в его квартире в соседнем доме. Клос и Эдит остались одни.

Какое-то время они сидели молча. Клос не мог произнести ни слова.

– Как себя чувствует тетушка Хильда? – наконец вымолвил он.

– Ты не забыл мою маму? Она часто вспоминала о тебе. Бедная, в последнее время она так была больна, что даже не вставала. – Эдит внимательно присматривалась к нему, как будто искала и не могла найти чего-то близкого в лице сидевшего рядом с ней молодого мужчины в мундире обер-лейтенанта.

Клос понимал, что должен вести себя так, чтобы напомнить ей того юного Ганса Клоса, хотя не он, а тот юноша целовал ее в стогу сена и клялся в вечной любви.

– Тетушку все мучит ревматизм? – спросил Клос заботливо, желая проверить ее реакцию. Он не мог теперь молчать, он должен убедиться, что она принимает его за того Ганса Клоса.

– И это ты помнишь, Ганс? Я думала, что ты совсем о нас забыл.

В этот момент Клос понял, что какая-то невидимая стена, стоявшая до этого между ними, вдруг рухнула. Как будто бы внешне ничего не изменилось. Так и должны были вести себя после долгой разлуки люди, которые когда-то любили друг друга и сохранили в себе это чувство.

– Я ничего не забыл, Эдит. Я очень любил тетушку Хильду и одну из ее дочерей. – Клос почувствовал, что наступила пора взять руку Эдит.

Она не отняла руки. Приветливо улыбнулась, может быть, в этот момент на нее нахлынули воспоминания.

Так их и застали улыбавшиеся, раскрасневшиеся с мороза Брох и Грета, которые тянули упиравшегося Шнейдера.

– Представьте себе, он еще намеревался работать в предновогоднюю ночь! – произнес с иронией Брох.

– Ну как, вспомнили о своих былых чувствах? – игриво спросила Грета.

– Конечно, – ответил Клос. – И больше того, я попросил Эдит, чтобы она была сегодня хозяйкой вечера.

– И представьте себе, я приняла предложение Ганса с большим удовольствием, – поддержала его Эдит. И вдруг ее взгляд встретился со взглядом Шнейдера. И тот не успел произнести даже слова, как она бросилась к нему. Шнейдер был ошеломлен и счастлив. Он высвободился из объятий Эдит и с интересом оглядел ее.

– Фрейлейн Эдит немного пополнела, но по-прежнему обаятельна, – улыбнулся Шнейдер.

– А я только сегодня думала о вас, о прежних наших встречах, – проговорила Эдит.

Перебивая друг друга, они начали вспоминать о трагической истории той кошмарной ночи, о том, как он провожал ее на вокзал.

Провозгласили тост за неожиданное стечение обстоятельств, которое позволило им снова увидеться. Теперь она была счастлива, что возвратилась в этот город, встретилась со своей давней девичьей любовью, Гансом («Моим нареченным, – сказала со смехом Эдит. – Не забыл, Ганс, что обещал на мне жениться, когда подрастешь?»), и человеком, который относился к ней, как к родной дочери, капитаном Шнейдером. Шнейдер немного поморщился, хотел сказать, что никогда не считал Эдит своей дочерью, но после первой рюмки смирился со своей ролью, только попросил, чтобы Ганс и Эдит поклялись, что примут от него родительское благословение.

Потом Брох выдержал и, конечно под большим секретом, сообщил всем о том, что Ганс Клос удостоен повышения по службе и произведен в капитаны. По очереди и все вместе его поздравляли и желали дальнейших успехов. Эдит подошла к Гансу с рюмкой вина, а разгоряченная Грета потребовала, чтобы они поцеловались.

– Помнишь, Ганс, когда мы целовались в последний раз?

Он ответил:

– Да, при расставании, когда покидали поместье дяди Вейсенберга.