Текст книги "Дорога без возврата"

Автор книги: Анджей Сапковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я не докончил. Как-то не мог решиться докончить, дать ей понять, что она умирает.

– Я снова вижу тебя! – торжествующе воскликнула она. – Ты снова здесь. Не делай так больше. Не исчезай так неожиданно. Это ужасно. От этого кружится голова. До свидания, Чеширский Кот.

– Прощай, Алиса Лидделл.

Забегу вперед. В тот день я уже больше не бездельничал. Выбитый из сна и вырванный из благостной дремы, я не всостоянии был восстановить предыдущий настрой. Что делать, этот мир летит в тартарары. Никакого уважения и никакого почтения уже не проявляют к спящим либо просто отдыхающим котам. Где те времена, когда пророк Магомет, намереваясь встать и отправиться в мечеть и в то же время не желая будить прикорнувшего в рукаве его одеяния кота, отрезал рукав ножом? Никто из вас, ставлю что угодно, не решился бы на столь благородный поступок. Поэтому, полагаю, никому из вас не удастся стать пророком, бегайте вы хоть целый год из Мекки в Медину и обратно. Ну что ж, как Магомет коту, так и кот Магомету.

Раздумывал я не больше чем час. Потом – сам себе удивляюсь – слез с дерева и не очень спеша направился по узкой тропинке в сторону обиталища Арчибальда Хейга, именуемого, как я уже сказал, Мартовским Зайцем. Конечно, я мог, если б хотел, попасть к Зайцу за несколько секунд, но счел это чрезмерной любезностью, которая могла заставить Зайца подумать, будто мне что-то от него нужно. Может, немножко и было нужно, но проявлять это я не собирался.

Красные черепицы домика Зайца вскоре выстроились в охру и желтизну осенней листвы окружающих деревьев. А до моих ушей донеслась музыка. Кто-то – либо что-то – тихонько играл и напевал «Greensleeves»*. Мелодию, прекрасно сочетающуюся с временем и местом.

Во дворике перед домиком стоял накрытый чистой скатертью стол. На столе расположились блюдечки, чашечки, чайник и бутылка виски Chivas Rеgal. За столом сидел хозяин, Мартовский Заяц, и его гости: Болванщик, бывающий здесь почти постоянно, и Пьер Дормаус, бывающий здесь – как и вообще где-нибудь – невероятно редко. Во главе же стола сидела темноглазая Алиса Лидделл, с детской непосредственностью развалившаяся в плетеном ивовом кресле и обеими руками державшая чашку. Казалось, ее совершенно не волновал тот факт, что за five o clock whisky and tea* присутствуют заяц с неряшливо торчащими усами, коротышка в идиотском цилиндре, жестком воротничке и бабочке в горошек, а также толстенький суслик, который, впрочем, был вовсе и не суслик, а мышь-соня, дремлющий с головой на столе.

Арчи, Мартовский Заяц, увидел меня первым.

* Английский традиционный «чай в пять часов» плюс «виски».

– Гляньте-ка, кто идет, – воскликнул он, а тембр его голоса недвусмысленно указывал на то, что чай в этой компании пила только Алиса. – Кто идет-то? Уж не обманывают ли меня мои глаза? Да ведь это, я процитирую Книгу Притчей Соломоновых, благороднейшее из животных с движениями изумительными и шагами благородными.

– Где-то тайно отворили седьмую печать, – подхватил Болванщик, отхлебнув из фарфоровой чашечки что-то, что явно не было чаем. – Вы только гляньте, вот кот бледный, и ад следует за ним.

– Истинно говорю вам, – заметил я без высокопарности, подходя ближе, – вы прямо-таки кимвалы звенящие.

– Садись, Честер, – сказал Мартовский Заяц. – И налей себе. Как видишь, у нас гость. Гость как раз забавляет нас повествованием о приключениях, кои встретили его с момента прибытия в нашу Страну. Уверен, ты тоже послушаешь охотно. Позволь тебя представить.

– Мы уже знакомы.

– Ну конечно, – сказала Алиса, радужно улыбаясь. – Знакомы. Именно он указал мне дорогу к вашему прелестному домику. Это Чеширский Кот.

– Что ты там наплел ребенку, Честер? – пошевелил усами Арчи. – Снова похвалялся красноречием, дабы доказать свое превосходство над другими существами? А, кот?

– У меня есть кошка, – ни к селу ни к городу сказала Алиса. – Мою кошку зовут Дина.

– Ты уже говорила.

– А этот кот, – Алиса бестактно указала на меня пальцем, – иногда исчезает, к тому же так, что остается только висящая в воздухе улыбка. Бр-р-р, кошмар.

– Ну, не говорил я? – Арчи приподнял голову и поставил торчком уши, украшенные приставшими к ним травинками и колосками пшеницы. – Похвалялся! Как всегда!

– Не судите, – проговорил Пьер Дормаус совершенно трезво, не отрывая головы от скатерти, – дабы судимы не были.

– Замолкни, мышь! – махнул лапой Мартовский Заяц. – Спи и не встревай.

– А ты продолжай, продолжай, дитя мое, – поторопил Болванщик. – Мы с удовольствием послушаем рассказ о твоих приключениях, а время торопит.

– И еще как, – буркнул я, глядя ему в глаза. Арчи пренебрежительно прыснул.

– Сегодня среда, – сказал он. – Мэб и Les Coeurs играют в свой идиотский крокет. Спорю, они еще ничего не знают о нашей гостье.

– Ты недооцениваешь Радэцки.

– Повторяю, у нас есть время. Посему используем его. Такие забавы не каждый день выпадают.

– И что же вы, если можно спросить, находите тут забавного?

– Сейчас увидишь. Ну, дорогая Алиса, рассказывай. Мы обращаемся в слух.

Алиса Лидделл обвела нас любопытным взглядом темных глаз, словно ожидая, что мы и верно во что-нибудь обратимся.

– Так на чем же я остановилась? – задумалась она, не дождавшись метаморфозы. – Ага, вспомнила. На пирожках, тех, на которых была надпись «Съешь меня», очень красиво выложенная коринками на желтом креме. Ах, какие же это были вкусные пирожки! Ну прямо-таки волшебный у них был вкус! И они в самом деле были волшебными. Стоило мне съесть кусочек, и я начала расти. Я, сами понимаете, испугалась… И быстренько откусила от другого пирожка, тоже очень вкусного. И тут же начала уменьшаться. Вот такие это были чары, ха! Я могла становиться то большой, то маленькой, могла съеживаться, могла растягиваться. Как хотела. Понимаете?

– Понимаем, – сказал Болванщик и потер руки. – Ну-с, Арчи, твоя очередь. Мы слушаем.

– Все яснее ясного, – надменно оповестил Мартовский Заяц. – У бреда просматривается явный эротический подтекст. Поедание пирожков есть выражение типично детских оральных грез, базирующихся на пока еще дремлющем сексуализме. Лизать и причмокивать не размышляя – это типичное поведение периода полового созревания, хотя, следует признать, миру известны такие индивидуумы, которые из этого возраста не вышли до самой старости. Что же до вызванного якобы съедением пирожка сокращения и растяжения – то, думаю, я не буду первооткрывателем если напомню миф о Прокрусте и прокрустовом ложе. Речь идет о подсознательном желании приспособиться, принять участие в мистерии инициации и присовокуплению к миру взрослых. Имеется здесь также и сексуальная база. Девочка желает…

– Так вот в чем суть вашей забавы, – не спросил, а отметил я. – В психоанализе, цель которого понять, каким чудом она здесь оказалась. Сложность, однако, состоит в том, что у тебя, Арчи, все зиждется на сексуальности. Впрочем, это типично для зайцев, кроликов, ласок, куниц, нутрий и прочих

грызунов, у которых только одно на уме. Однако повторяю свой вопрос: что в этом забавного?

– Как в каждой забаве, – сказал Болванщик, – забавным является забивание скуки.

– А тот факт, что кого-то это не забавляет, ни в коей мере не доказывает, что этот кто-то есть существо высшее, – буркнул Арчи. – Не ухмыляйся, Честер, никого ты здесь не обольстишь своей ухмылкой. Когда ты наконец поймешь, что, умничай ты сколько душе угодно, никто из присутствующих не отдаст тебе божеских почестей. Мы не в Бубасти-се*, а в Стране…

– Стране Волшебства? – вставила Алиса, оглядывая на нас.

– Чудес, – поправил Болванщик. – Страна Волшебства – это Faerie. А здесь Wonderland. Страна Чудес.

– Семантика, – пробормотал над скатертью Дормаус. Никто не обратил на него внимания.

– Продолжай, Алиса, – поторопил Болванщик. – Что было дальше, после пирожков?

– Я, – заговорила девочка, поигрывая ручкой чашки, – очень хотела отыскать того белого кролика в жилетке, ну, того, у которого были еще перчатки и часы на цепочке. Я подумала, что если его отыщу, то, может быть, попаду и к той норе, в которую свалилась… И смогу по ней вернуться домой.

Мы молчали. Этот фрагмент не требовал пояснений. Среди нас не было никого, кто не знал бы, что такое и что символизирует черная нора, падение, долгое бесконечное падение. Не было среди нас такого, кто не знал бы, что во всей Стране нет никого, кто хотя бы издалека мог напоминать белого кролика в жилетке, с часами и перчатками.

– Я шла, – тихо продолжала Алиса Лидделл, – по цветущей лужайке и вдруг поскользнулась, потому что лужайка была мокрой от росы и очень скользкой. Я упала. Сама не знаю как, но вдруг шлепнулась в море. Так я думала, потому что вода была соленой. Но это вовсе не было море. Понимаете? Это была огромная лужа слез. Потому что раньше-то я плакала, очень сильно плакала… Так как испугалась и думала, что уже никогда не найду ни того кролика, ни той норы. Все это разъяснила мне одна мышка, которая плавала в той же луже, потому что, как и я, тоже случайно попала в нее. Мы вытащили друг дружку из этой лужи, то есть немножко мышка вытащила меня, а немножко я вытащила мышку. Она, бедненькая, вся была мокрая, и у нее был длинный хвостик… Алиса замолчала, а Арчи глянул на меня с превосходством.

– Независимо от того, что думают об этом всякие там коты, – проговорил он, выставляя на всеобщее обозрение два желтых зуба, – хвост мыши есть фаллический символ. Этим объясняется, кстати сказать, панический ужас, охватывающий при виде мыши некоторых женщин.

– Нет, вы и впрямь спятили, – убежденно сказала Алиса. Никто не обратил на нее внимания.

– А соленое море, – съехидничал я, – возникшее из девичьих слез, это, разумеется, доводящая до рыданий страсть по пенису? А, Ар чи?

– Именно так! Об этом пишут Фрейд и Беттельгейм. В данном случае особенно уместно привести Беттельгейма, поскольку он занимается детской психикой.

– Мы не станем, – поморщился Болванщик, наливая виски в чашки, – приводить сюда Беттельгейма. Да и Фрейд тоже пусть себе requisat in pace*. Этой бутылки нам только-только хватит на четверых, comme il faut**, никто нам тут больше не нужен. Рассказывай, Алиса.

лучше, оказалось, что это не лакей, а большая лягушка, выряженная в лакейскую ливрею.

– Ага! – обрадовался Мартовский Заяц. – Вот и лягушка! Земноводное влажное и склизкое, кое, будучи раздражено, раздувается, растет, увеличивается в размерах! Так чего это символ, как вам кажется? Пениса же! Вот чего!

– Ну конечно, – кивнул я. – А чего же еще-то? У тебя все ассоциируется с пенисом и задницей, Арчи.

– Вы чокнутые, – сказала Алиса. – И вульгарные.

– Конечно, – подтвердил Дормаус, поднимая голову и сонно глядя на нас. – Каждому известно. Ох, а она все еще здесь? За ней еще не пришли?

Болванщик, явно обеспокоенный, оглянулся на лес, из глубин которого долетали какие-то потрескивания и хруст. Я, будучи котом, слышал эти звуки уже давно, еще прежде, чем они приблизились. Это не были Les Coeurs, это была ватага блуждальниц, разыскивающих в траве чего бы поесть.

– Да, да, Арчи. – Я и не думал успокаивать Зайца, который тоже слышал хруст и испуганно наставил уши. – Тебе надобно поспешить с психоанализом, иначе Мэб докончит его за тебя.

– Так, может, ты докончишь? – пошевелил усами Мартовский Заяц. – Ты как существо высшего порядка знаешь назубок механизмы происходящих в психике процессов. Несомненно, знаешь, как получилось, что умирающая дочка декана колледжа Крайст-Черч, вместо того чтобы отойти в мире, не пробуждаясь от тяжкого сна, блуждает по Стране?

– Крайст-Черч? – Я сдержал удивление. – Оксфорд? Который год?

– Тысяча восемьсот шестьдесят второй, – буркнул Арчи. – Ночь с седьмого на восьмое июля. Это важно?

– Не важно. Подытожь свой вывод. Ведь он у тебя уже готов?

– Конечно.

– Сгораю от любопытства.

Болванщик налил. Арчи отхлебнул, еще раз глянул на меня гордо, откашлялся, потер лапы.

* «Журнал для девочек» (англ.). ** да позволено будет сказать (лат.).

***Жить не обязательно, фантазировать необходимо (лат.).

– Здесь мы имеем дело, – начал он торжественно и высокомерно, – с типичным казусом конфликта ид, эго и суперэго. Как известно уважаемым коллегам, в человеческой психике ид связан с тем, что опасно, инстинктивно, грозно и непонятно, что увязано с невозможностью сдержать тенденцию к бездумному удовлетворению стремления к приятному. Упомянутое бездумное подчинение инстинктивному данная особа пытается – как мы только что наблюдали – бездумно оправдать воображаемыми инструкциями типа «выпей меня» или «съешь меня», что – разумеется, ложно, – должно бы изображать подчинение ид контролю рационального эго. Эго же данной особы есть привитый ей викторианский принцип реальности, действительности, необходимости подчиняться наказам и запретам. Реальность есть суровое домашнее воспитание, суровая, хоть внешне цветистая реальность «Young Misses Magazine»*, единственного чтива этого ребенка.

– Неправда! – крикнула Алиса Лидделл. – Я еще читала «Робинзона Крузо». И сэра Вальтера Скотта.

– Назло всем этим, – Заяц не обратил внимание на ее выкрик, – безрезультатно пробует возвыситься неразвитое суперэго вышеназванной и – sit licentia verbo** – наличествующей здесь особы. Меж тем суперэго, даже зародышевое, является решающим в вопросе способности к фантазированию. Поэтому-то оно пытается перевести происходящие процессы в картины и образы. Vivera cesse, imaginare necesses est***, если уважаемые коллеги позволят мне воспользоваться парафразой…

– Уважаемые коллеги, – сказал я, – скорее позволят себе сделать замечание, что вывод, хоть в принципе теоретически правильный, ничего не объясняет, а посему представляет собою классический случай академической болтологии.

– Не обижайся, Арчи, – неожиданно поддержал меня Болванщик. – Но Честер прав. Мы по-прежнему не знаем, каким образом Алиса оказалась здесь.

– Потому как тупые вы оба! – замахал лапами Заяц. – Я же говорю: ее занесла сюда переполненная эротизмом фантазия! Ее страхи! Возбужденные каким-то наркотиком скрытые метания…

Он осекся, уставившись на что-то у меня за спиной. Теперь и я услышал шум перьев. Услышал бы раньше, если б не его болтовня.

На столе, точнехонько между бутылкой с виски и чайником, опустился Эдгар. Эдгар – ворон здешних мест. Эдгар много летает и мало болтает. Поэтому в Стране он всем служит в основном в качестве курьера. На этот раз было так же, Эдгар держал в клюве большой конверт, украшенный разделенными короной инициалами «MR»*.

– Чертова банда, – шепнул болванщик. – Чертова банда показушников.

– Это мне? – удивилась Алиса. Эдгар кивнул головой, клювом и конвертом.

Алиса взяла было конверт, но Арчи бесцеремонно вырвал его у нее из рук и сломал печать.

– Ее королевское величество Мэб и т.д. и т.п., – прочитал он, – приглашает тебя принять участие в партии крокета, которая будет иметь место быть…

Он взглянул на нас.

– …сегодня… – Он пошевелил усами. – Итак, они узнали. Чертов нетопырь разболтал, и они узнали.

– Чудесно! – Алиса Лидделл захлопала в ладоши. – Партия в крокет! С королевой! Можно идти? Было бы невежливо опоздать.

Болванщик громко кашлянул. Арчи повертел письмо в лапах. Дормайс захрапел. Эдгар молчал, распушив черные перья.

– Задержите ее здесь, сколько удастся, – неожиданно решил я и встал. – Я скоро вернусь.

– Не дури, Честер, – буркнул Арчи. – Ты ничего не сделаешь, даже если доберешься до места, в чем я весьма сомневаюсь. Мэб о ней знает и не позволит ей уйти. Ты ее не спасешь. Возможности, прямо сказать, нулевые.

– А может, поспорим?

Ветер времени и пространства все еще шумел у меня в ушах и ерошил шерсть, а земля, на которой я стоял, ни за что на свете не желала перестать трястись. Однако равновесие и жестокая реальность быстро и эффективно вытеснили horror vacui*, сопровождавшую меня несколько последних минут. Тошнота, правда, неохотно, но отступала, глаза понемногу привыкали к Евклидовой геометрии.

Я осмотрелся.

Сад, в который я попал, был истинно английским, то есть заросшим и запущенным сверх всякой возможности. Откуда-то слева отдавало болотцем и то и дело слышалось короткое кряканье, из чего я сделал вывод, что есть здесь и прудик. В глубине сада поблескивал огнями увитый плющом фасад небольшого двухэтажного дома.

В принципе я был уверен в своем, то есть в том, что попал в соответствующее место в соответствующее время. Но предпочитал удостовериться.

– Есть тут кто-нибудь, черт побери? – нетерпеливо спросил я.

* жуткая пустота (англ.).

Ждать пришлось недолго. Из тьмы возник рыжий в полоску тип. На хозяина сада он не походил, хотя усиленно старался походить. Глупцом он не был. Совершенно явно ему

еще в котеночном возрасте привили немного манер и savoi-vivre*. Увидев меня, он вежливо поздоровался, присел и охватил лапы хвостом. Да, хотел бы я увидеть кого-либо из вас, людей, так же спокойно реагирующих на появление существа из вашей мифологии. И демонологии.

– С кем имею удовольствие? – спросил я кратко и бесцеремонно.

– Рассет Фиц-Рурк Третий, ваша милость.

– Это, – движением уха я показал, что имею в виду, – разумеется, Англия.

– Разумеется.

– Оксфорд?

– Действительно.

Стало быть, я попал. Утка, которую я слышал, вероятно, плавала не в пруду, а по Темзе либо Червеллу. А башня, которую видел во время посадки, была Carlax Tower**. Проблема, однако, в том, что Carlax Tower выглядела точно так же во время моего предыдущего визита в Оксфорд, а было это в 1645 году, незадолго до битвы под Несби***. Тогда, помнится, я советовал королю Карлу бросить все к чертовой матери и бежать во Францию.

– Кто в данный момент правит Британией?

– В Англии – Мерлин из Гластонбери. В Шотландии…

– Я не о котах спрашиваю, глупец.

– Простите, ваша милость. Королева Виктория.

Повезло. Хотя, с другой стороны, баба правила шестьдесят четыре года, с 1837 –го по 1901 –й, так что не исключено было, что я малость перескочил либо недоскочил. Конечно, можно было напрямую спросить рыжика о дате, но это не для меня, сами понимаете. Готов признать, что я не всеведущ. Но престиж, как говорится, uber alles*.

– Кому принадлежит дом?

– Венере Уайтблэк… – начал он, но тут же поправился: – То есть человеческий хозяин дома – декан Генри Джордж Лидделл.

– Дети есть? Я спрашиваю не о Венере Уайтблэк, а о декане Лидделле.

– Три дочери.

– Которую зовут Алиса?

– Среднюю.

Я украдкой перевел дыхание. Рыжик тоже. Он был уверен, что я не расспрашиваю, а экзаменую.

– Весьма обязан, сэр Рассет. Удачной охоты.

– Благодарю, ваша милость.

Он не ответил пожеланием удачной охоты. Знал легенды. Знал, какого рода охоту может означать мое появление в его мире.

Я проходил сквозь ограды, сквозь стены, оклеенные кричащими обоями в цветочек, сквозь штукатурку, сквозь мебель. Я проходил сквозь голоса, шепоты, вздохи и стенания. Я прошел через освещенную living room**, в которой декан и декан-ша Лидделлы беседовали с худощавым сутуловатым брюнетом с буйной шевелюрой. Я отыскал лестницу, миновал две детские спальни, дышавшие молодым, здоровым сном. А около третьей спальни наткнулся на Стражницу.

* превыше всего (нем.). ** гостиная (англ.).

– Я пришел с миром, – быстро сказал я, отступая перед предостерегающим шипением, клыками, когтями и яростью. – С миром!

Лежащая на пороге Венера Уайтблэк прижала уши, наградила меня очередной волной ненависти и тут же приняла классическую боевую позу.

– Осторожней, киска!

– Apage!* – прошипела она, не меняя стойки. – Прочь! Ни один демон не переступит порога, на котором я лежу!

– Даже такой, – нетерпеливо бросил я, – который назовет тебя Диной?

Она вздрогнула.

– Уйди с дороги, – повторил я, – Дина, кошка Алисы Лидделл.

– Ваша милость? – неуверенно взглянула она на меня. – Здесь?

– Я хочу войти. Сдвинься с порога. Нет-нет, не уходи. Войди вместе со мной.

В комнатке, в соответствии с обычаями эпохи, стояло столько мебели, сколько удалось втиснуть. Стены и здесь были оклеены обоями с чудовищным цветочным мотивом. Над комодиком висела не очень удачная графика, изображающая, если верить подписи, некую мистрис Уэст в роли Дездемоны. А на кроватке лежала Алиса Лидделл без сознания, в поту и бледная как призрак. Она бредила так сильно, что в воздухе над ней я чуть ли не видел глазами воображения красные черепицы домика Зайца и слышал «Greensleeves».

– Они катались на лодке по Темзе, она, ее сестры и сэр Чарлз Лютвидж Доджсон. – Венера Уайтблэк упредила мой вопрос. – Алиса упала в воду, озябла, и у нее поднялась температура. Приходил врач, прописал разные лекарства, давали ей и из домашней аптечки. По невнимательности между лекарствами оказалась бутылочка лауданума**. И она ее выпила. С тех пор и лежит в таком вот состоянии.

* Прочь! Вон! Изыди! (греч.) ** настойка опия.

Я задумался.

– А безответственный Чарлз, это тот мужчина с шевелюрой пианиста, что беседует с деканом Лидделлом? Проходя через гостиную, я воспринял излучаемые им мысли. Чув ство вины.

– Да, это именно он. Друг дома. Преподаватель математики, но в остальном вполне приличный тип. И я не назвала бы его безответственным. Он не виноват в том, что произошло в лодке. Случай, от которого никто не застрахован.

– Он часто бывает рядом с Алисой?

– Часто. Она его любит. Он ее любит. Когда смотрит на нее, мурлычет. Придумывает и рассказывает малышке всяческие необыкновенные истории. Она это обожает.

– Ага, – пошевелил я ухом. – Необыкновенные истории. Фантазии. И лауданум. Ну, так мы на месте. Теперь понятно, откуда они растут. Впрочем, хватит об этом. Подумаем о девочке. Я желаю, чтобы она выздоровела. Да поскорее.

Кошка прищурила зеленые глаза и ощетинила усы, что у нас, котов, означает безбрежное изумление. Однако она быстро взяла себя в лапы. И смолчала. Она знала, что спрашивать о причинах моего желания было бы крупной бестактностью. Знала также, что я не ответил бы на такой вопрос. Ни один кот не отвечает на такие вопросы. Мы всегда делаем что хотим и не привыкли объясняться.

– Я желаю, – настойчиво повторил я, – чтобы болезнь покинула мисс Алису Лидделл.

Венера присела, поморгала, пошевелила ухом.

– Это ваше право, князь, – мягко сказала она. – Я… я могу только поблагодарить… за честь. Я люблю этого ребенка.

– Это не была честь. Так что не благодари, а берись за работу.

– Я? – Она чуть не подскочила от изумления. – Я должна ее лечить? Но это же обыкновенным кошкам запрещено! Я думала, что ваша милость соблаговолите сами… К тому же я не сумела бы…

– Во-первых, в мире нет обыкновенных кошек. Во-вторых, я могу нарушать любые запреты. Настоящим – нарушаю. Берись за дело.

– Но… – Венера не спускала с меня глаз, в которых вдруг появился испуг. – Но ведь… Если я вымурлыкаю из нее болезнь, тогда я…

– Да, – сказал я пренебрежительно. – Ты умрешь вместо нее.

«Ты, кажется, любишь эту девочку, – подумал я. – Так докажи свою любовь. Может быть, ты считала, что достаточно лежать у нее на коленях, мурлыкать и позволять себя гладить? Укрепляя тем самым всеобщее мнение, что кошки – лживые создания, что они привязываются не к людям, а исключительно к месту?»

Конечно, говорить такие банальности Венере Уайтблэк было ниже моего достоинства. И совершенно излишне. За мной стояло могущество авторитета. Единственного авторитета, который принимает кот. Венера тихо мяукнула, запрыгнула Алисе на грудь, принялась сильно перебирать лапками. Я слышал тихое потрескивание коготков, цепляющихся за дамасковую ткань одеяла. Отыскав нужное место, кошка улеглась и начала громко мурлыкать. Несмотря на явное отсутствие опыта, она делала это идеально. Я прямо-таки чувствовал, как с каждым мурлыком она вытягивает из больной то, что следовало вытянуть.

Разумеется, я ей не мешал. Следил за тем, чтобы не мешал никто другой. Оказалось, правильно делал.

Дверь тихо раскрылась, и в комнату вошел бледный брюнет, Чарлз Лютвидж или Лютвидж Чарлз, я запамятовал. Вошел, опустив голову, полный раскаяния и переполненный жалостью и виной. Тут же увидел лежащую на груди у Алисы Венеру Уайт-блэк и сразу же решил, что есть на ком отыграться.

– Эй, ккк… кошка, – заикаясь, начал он. – Брысь! Слезай с кровати ннн… немедленно!

Он сделал два шага, глянул на кресло, на котором лежал я. И увидел меня – а может, не столько меня, сколько мою улыбку, висящую в воздухе. Не знаю, каким чудом, но увидел. И побледнел. Тряхнул головой. Протер глаза. Облизнул губы. А потом протянул ко мне руку.

– А-ну, тронь, – сказал я как можно слаще. – Только тронь меня, грубиян, и всю оставшуюся жизнь ты будешь вытирать нос протезом.

– Кккто ты тааакккой, – заикаясь, начал он. – Кккттто?

– Имя мне – легион, – равнодушно ответил я. – Для друзей я – Бредотиус, princeps potestatis aeris*. Я – один из тех, которые кружат, присматриваясь, quaerens quem devored**. На ваше счастье, охотимся мы в основном на мышей. Но на твоем месте я б не стал делать из этого поспешных и слишком далеко идущих выводов.

– Это н-н-н. – Он заикнулся, на этот раз так сильно, что у него чуть было глаза не вылезли из орбит. – Это нннеее…

– Возможно, возможно, – заверил я, по-прежнему улыбаясь белозубо и остроклыко. – Стой там, где стоишь, сведи активность до минимума, и я одарю тебя здоровьем. Parole d'honneur***. Ты понял, что я сказал, двуногий? Единственное, чем тебе разрешается шевелить, это веки и глазные яблоки. Позволяю также продолжать осторожно вдыхать и выдыхать.

– Нннооо…

– Болтать не позволяю. Замри и молчи, словно от этого зависит твоя жизнь. А она, кстати говоря, зависит.

князь Властелин воздуха – определение Сатаны. ищущий, чего бы съесть (лат.). Слово чести (фр.).

Он понял. Стоял, потел в тишине, глядел на меня и интенсивно мыслил. Мысли у него были жутко путаные. Не ожидал я таких мыслей у преподавателя математики. В это время Венера Уайтблэк делала свое, а воздух аж вибрировал от магии ее мурлыканья. Алиса пошевелилась, застонала. Кошка успокоила ее, положив легко лапку на лицо. Чарлз Лютвидж Доджсон – я вспомнил, как его зовут, – вздрогнул, увидев это.

– Спокойно, – сказал я сверх ожидания мягко. – Здесь лечат. Это терапия. Наберись терпения.

Он несколько секунд присматривался ко мне.

– Ты ммм… ммоя собственная фантазия, – проворчал он наконец. – Бессмысленно с ттт… тобой разговаривать.

– Ну прямо-таки мои слова.

– Это, – он легким движением руки указал на кровать, – и это… ттт… терапия? Кошачья терапия?

– Угадал.

– «Though this be madness, – проговорил он, о чудо, не заикнувшись, – yet there is method in't»*.

– И это тоже прямо-таки мои слова!

Мы ждали. Наконец Венера Уайтблэк перестала мурлыкать, легла на бок, зевнула и несколько раз прошлась по шкурке розовым язычком.

– Пожалуй, конец, – неуверенно проговорила она. – Я вытянула все. Яд, болезнь и жар. Было еще что-то в костном мозге, не знаю что. Но для верности я и это тоже вытянула.

– Браво.

– Ваша милость?

– Слушаю.

– Я все еще жива.

– Не думаешь же ты, – высокомерно улыбнулся я, – что я позволю тебе умереть?

Кошка зажмурилась в немой благодарности. Чарлз Лют-видж Доджсон, уже долгое время беспокойно следивший за нашими действиями, неожиданно громко кашлянул.

– Говори, – благосклонно разрешил я, подняв на него глаза. – Только не заикайся, пожалуйста.

– Не знаю, что за ритуал здесь осуществляется, – начал он тихо, – но есть вещи на земле и небе…

– Переходи к этим вещам.

– Алиса все еще без сознания.

Ха! Он был прав. Походило на то, что операция удалась. Но только лекарям. Medice, cura te ipsum*, подумал я. Я не торопился говорить, чувствуя на себе вопросительный взгляд кошки и неспокойный взгляд преподавателя математики. Я просчитывал различные возможности. Одной из них была: пожать плечами и удалиться. Но я уже слишком крепко ввязался в эту историю и теперь отступать не мог. Бутылка, на которую я поспорил с Зайцем, конечно, одно дело, но престиж…

Я усиленно размышлял. Мне помешали.

Чарлз Лютвидж вдруг подпрыгнул, а Венера Уайтблэк напружинилась и резко подняла голову. На выкрутасах викторианских обоев заплясала быстрая, юркая тень.

– Хааа-хааа! – запищала тень, кружась вокруг жиран-доля. – А нет ли у котов аппетита на летучих мышей?

Венера прижала уши, зашипела, выгнула спину, яростно фыркнула. Радэцки предусмотрительно повис на абажуре.

– Честер! – закричал он с высоты, расправив одно крыло. – Арчи велел передать, чтобы ты поспешил! Дело скверно! Les Coeurs забрали девочку! Поспеши, Честер!

Я выругался очень грубо, но по-египетски, так что никто не понял. Кинул взгляд на Алису. Она дышала спокойно, на ее лице появилось что-то вроде румянца. Но, черт побери, она так и не приходила в себя!

* Врач, исцелися сам (лат.).

– Она все еще видит сон, – открыл Америку Чарлз Лютвидж Доджсон. – И боюсь, это не ее сон.

– Я тоже боюсь, – глянул я ему в глаза. – Но сейчас не время теоретизировать. Необходимо вырвать ее из горячки прежде, чем дело примет необратимый характер. Радэцки! Где сейчас девочка?

– На лужайке Страны Чудес! – проскрипел Радэцки. – На крокетном поле. С Мэб и Les Coeurs!

– Летим!

– Летите! – Венера Уайтблэк выпустила когти. – А я буду здесь ее сторожить.

– Минутку. – Чарлз Лютвидж потер лоб. – Я не все понимаю… Не знаю, куда и зачем вы собираетесь лететь, но… Пожалуй, без меня вы не обойдетесь… Именно я должен придумать окончание этой истории. А чтобы это сделать… By Jove!* Я должен пойти с вами.

– Да ты шутишь, – фыркнул я. – Сам не знаешь, что говоришь.

– Знаю! Это моя собственная фантазия.

– Уже нет.

На обратном пути horror vacui был еще паршивее. Потому что я спешил. Бывает, при таких перемещениях спешка оказывается губительной. Небольшая ошибка в расчетах – и ты попадешь во Флоренцию в 1348 году во время эпидемии Чер ной Смерти. Или в Париж, в ночь с 23 на 24 августа 1572 года**.

Но мне повезло. Я попал туда, куда следовало.

Болванщик не ошибался и не преувеличивал, назвав всю эту паскудную червоную банду показушниками. Они все делали с эффектом и ради эффекта. Всегда. Так было и на сей раз.

* Клянусь Юпитером! (лат.) ** Варфоломеевская ночь.

Расположившийся между акациями газон неудачно прикидывался крокетным полем. Эффекта ради на нем установили полукруглые воротца, которые на крокетном жаргоне именовались arches. Les Coeurs в количестве около десяти держали в руках реквизит: молотки, или mallets, а на травке валялось что-то, долженствовавшее изображать шары, но выглядевшее прямо-таки свернувшимися в клубок ежами. Тон в шайке задавала, разумеется, огненноволосая Мэб, выряженная в карминовый атлас и крикливую бижутерию. Повышенным голосом и властными жестами она указывала Les Coeurs места, которые те должны занять. При этом одну руку она держала на плече Алисы Лидделл. Девочка посматривала на королеву и подготовку к игре с живым интересом и пылающими щеками. Совершенно определенно она не понимала, что готовится не игра, а экзекуция. Причем не простая, а показушно-эффектная.