355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анджей Иконников-Галицкий » Черные тени красного Петрограда » Текст книги (страница 2)
Черные тени красного Петрограда
  • Текст добавлен: 14 мая 2020, 18:30

Текст книги "Черные тени красного Петрограда"


Автор книги: Анджей Иконников-Галицкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава первая. Февральская, радостная, уголовная

Криминальная подкладка демократической революции

С каких бы позиций мы ни оценивали политическое значение событий 1917 года, несомненно одно: они разрушили вековой общественный уклад подобно тому как при землетрясении таинственные подземные силы ломают мощные слои земной коры. Через образовавшиеся трещины рвётся наружу огненная магма, сжигая всё живое. Одним из главных цветов в пламени русской революции был угарный цвет криминала. На несколько лет преступление в России стало обыденностью; насильственное лишение собственности – государственной политикой; убийство – нормой жизни. Начало социальному безумию положила Февральская революция. О её криминальной составляющей обычно упоминают кратко. Так, две-три фразы: мол, открыли тюрьмы, выпустили уголовников, сожгли окружной суд. На самом деле в те дни была под корень уничтожена вся правоохранительная система столицы; бесы преступного мира вырвались на волю и завели свою пляску в безумном карнавале, именуемом «Русская революция».

Историческая справка. Февральская революция

Середина февраля 1917 года. Обстановка в Петрограде спокойная. Забастовка на Путиловском заводе и очереди («хвосты») у хлебных лавок не вызывают беспокойства у властей.

22 февраля. Николай II отбыл из столицы в ставку в Могилёв, где в качестве главнокомандующего должен руководить подготовкой предстоящего наступления.

23-25 февраля. К забастовке путиловцев присоединяются рабочие других предприятий. По всему городу происходят политические манифестации, погромы магазинов, столкновения с полицией. Есть первые жертвы. Власти бездействуют.

26 февраля. Беспорядки приобретают угрожающий характер. Командующий Петроградским гарнизоном генерал Хабалов, выполняя приказ Николая II, выводит на улицу войска. Стрельба, десятки жертв. Войска ненадёжны. К вечеру Хабалов отдаёт приказ увести солдат в казармы.

27 февраля. Около 7 утра начинается восстание в Волынском полку, затем в других частях гарнизона. Солдаты смешиваются с манифестантами. Улицы города во власти полумиллионной вооружённой толпы. К середине дня законная власть в городе ликвидирована. Депутаты Думы под давлением масс образуют в Таврическом дворце орган революционной власти – Временный комитет Думы. В нём главенствуют право-либеральные партии – конституционалисты-демократы (кадеты, лидер П. Н. Милюков) и Союз 17 октября (октябристы, лидер А. И. Гучков). Группалевых депутатов – социал-демократов меньшевиков и социалистов-революционеров (эсеров) – образует в том же Таврическом дворце Временный исполнительный комитет, задача которого – немедленно провести на заводах и в частях гарнизона выборы в Совет рабочих и солдатских депутатов.

28 февраля – 1 марта. Выборы проведены, образован Петроградский Совет. Тем временем Николай II отдаёт приказ направить в столицу войска с фронта для подавления революции и сам выезжает из Могилёва в Петроград. По приказу командующего Северным фронтом генерала Рузского царский поезд задержан и направлен в Псков. Туда же выезжают представители Временного комитета Думы Гучков и Шульгин. В течение дня идут переговоры между Николаем II, представителями военного командования и представителями Думы. Как генералы, так и депутаты требуют отречения государя. Движение войск на Петроград остановлено. В это же время Петроградский Совет издаёт «Приказ № 1 по армии и флоту», которым упраздняет воинскую дисциплину и ставит военное командование под контроль солдатских Советов. В Кронштадте и Гельсингфорсе при получении приказа вспыхивает матросский бунт. Убито несколько адмиралов и офицеров.

2 марта. Николай II подписывает манифест об отречении от престола в пользу брата Михаила, предварительно утвердив полномочия правительства, формируемого Временным комитетом Думы.

3 марта. Сформировано Временное правительство, преимущественно из кадетов и октябристов; председатель – князь Г. Е. Львов. Великий князь Михаил Александрович заявляет, что может принять державу только из рук всенародно избранного Учредительного собрания, то есть фактически отказывается от власти. Самодержавие в России свергнуто.

Пламя на Литейном

Описать всё криминальное неистовство тех дней мы не берёмся. Только несколько выразительных эпизодов, штрихов к картинке. Вот – разгром Дома предварительного заключения и Здания судебных установлений.

Об этом комплексе построек, занимавших почти полквартала между Литейным проспектом, Захарьевской и Шпалерной улицами, и о некоторых персонажах, его населявших, мы рассказывали в книге «Блистательный и преступный». Сейчас на этом месте возвышается мрачно-величественный Большой дом (УФСБ, в советское время – УКГБ) и его внутренняя тюрьма. В Здании судебных установлений помещались петербургский окружной суд, судебная палата, кабинеты следователей, судебные и прокурорские архивы. К нему с тыла примыкал прямоугольный корпус Дома предварительного заключения (кратко – «допр»). Его стены видали многих революционеров, от бабушки революционного террора Веры Засулич до вождя мирового пролетариата Ульянова-Ленина. Ко времени Февральской революции, впрочем, камеры «допра» занимали почти исключительно уголовные подследственные; из известных политических тут был разве что один Георгий Хрусталёв-Носарь, неудачливый председатель петербургского рабочего Совета в октябре 1905 года, осуждённый летом 1916 года за давний побег из ссылки и ожидавший в камере помилования от государя.

Рождённые метелями революционные беспорядки в Петрограде достигли опасного размаха к 25 февраля. Нерешительное военное командование наконец осознало, что надо усилить охрану мест заключения, вокруг которых волновался и шумел океан взбудораженной толпы. Почему-то в ней, в толпе, царствовало убеждение: тюрьмы столицы полны политическими заключёнными, узниками вдруг ставшего ненавистным режима. И ещё были убеждены: на крышах всех домов, и в особенности учреждений власти, расставлены тысячи пулемётов; царские сатрапы вот-вот начнут палить из них в народ. Всем было страшно и весело; хотелось куда-нибудь идти на приступ, кого-нибудь спасать, что-нибудь рушить.

В 1925 году в журнале «На посту» были опубликованы мемуары Ф. Куликова, надзирателя, проработавшего в «допре» 14 лет. 25-27 февраля 1917 года он находился по ту сторону зарешёченной границы, внутри «казённого дома»; слышал нарастающий, накатывающийся на тюремную скалу рёв уличного моря. Текст написан восемь лет спустя, но в нём чувствуется судорожное дыхание событий.

«25-го посты были значительно усилены; 26-го прибыл эскадрон кавалерии, 2 пулемёта и батальон Волынского полка».

Власть, того не ведая, вкладывала голову в пасть зверя. Именно в казармах Волынского полка всего через каких-то 15-17 часов произойдёт то, что сделает революцию необратимой: солдаты убьют офицеров, возьмут винтовки с патронами и, нацепив красные банты и ленты, выйдут на улицы города. За волынцами ранним утром 27-го последуют нижние чины других полков и частей гарнизона. Вполне возможно, что среди первых ночных бунтарей будут те самые солдатики, переминавшиеся с ноги на ногу во дворе «допра». Но и 26-го днём солдатская охрана уже была ненадёжна. Она толпилась растерянно во дворе и в коридорах. Уйти? Не уйти? Командиры раскисли совершенно. Улица шумела; нарастал гул в камерах…

К 12-ти часам стало заметно, что караулы начинают таять; забрав винтовки, солдаты кучками уходили к себе в казармы (до вооружённого бунта осталось часов семь. – А, И.-Г.). К часу ночи ушла и кавалерия…

«Утром 27-го бунт начался и стремительно разросся; по городу – стрельба; в дикой неразберихе – неожиданный приказ надзирателям и штатной охране: всем взять винтовки и построиться во дворе…

Там в это время оставалось не более как человек 15 Волынского полка при одном офицере, и помощник начальника Дома Николаев. За воротами и по Шпалерной шла перестрелка… Солдат увели защищать парадную дверь… Волынцы стреляли по своим однополчанам. Было двое убитых и один раненый…

– Повесят нас всех! – крикнул мне Николаев.

– Пусть повесят, – отвечал я, – но стрелять не будем.

Не прошло и десяти минут, как нас увели внутрь здания. Большинство надзирателей сейчас же бросилось бежать через проход к окружному суду; в проходе они побросали винтовки, револьверы и скрылись. Осталось несколько человек надзирателей из тех, что не боялись заключённых. Через несколько минут грузовик-мотор стал напирать на ворота. Толпа осаждавших гудела в нетерпении; Дом отвечал ей из окна каждой камеры. Гудки автомобиля смешались с выстрелами и рёвом тысяч голосов, но прочны ворота ДПЗ. Лишь после трёх раз под дружным напором толпы они распахнулись. Под арку было брошено несколько ручных гранат…

Твердыня самодержавия пала в несколько минут. Двери камер тут же были распахнуты; в водоворотах коридоров и двора закружились: ничего не понимающий Носарь, несколько радостно-перепуганных сидельцев-революционеров и сотни, сотни бандитов, насильников, профессиональных воров, убийц, жуликов всех мастей. Началась расправа.

Бросились искать начальника ДПЗ, но он ещё с утра успел скрыться… Уголовники тотчас же бросились в цейхгауз к несгораемому ящику; начался грабёж. Сводили счёты с надзирателями, некоторых побили. А ночью были подожжены архив, канцелярия цейхгауза, прогулочный двор. Рядом пылал другой костёр: горел окружной суд и судебная палата. Почти четыре дня зарево освещало улицы столицы».

Знаменитый адвокат Н. П. Карабчевский, живший неподалёку от окружного суда, на Знаменской (ныне улица Восстания), в своих воспоминаниях добавляет: «Сжигались судебный и прокурорский архивы. С опасностью для жизни бывшие в здании суда адвокаты спасали ценные портреты наших старейшин, украшавшие комнату совета присяжных поверенных». Эти куски материи, покрытые красками, казались им ценными; судебные дела и картотеки, заключающие в себе информацию о преступном мире огромного Петербургского судебного округа, не спасал никто. Можно представить, с каким песенным чувством смотрели ошарашенные свободой преступники на дым и пламень, в котором бесследно исчезали следы их злодеяний.

На каждом углу – Бастилия

«Власти, войско, полиция, – продолжает Карабчевский, – всё, что призвано охранять существующий порядок, сдало страшно быстро». Другой очевидец и участник событий, либерал, депутат Государственной думы князь С. П. Мансырев, показывает на примере, как именно «сдало». «В вестибюле дворца (Таврического, где помещался балаган революционной власти, Временный комитет думы. – А. И.-Г.) уже часов в 10 вечера появился какой-то седовласый тип, на костылях, одетый в мундир поручика; он с помощью нескольких солдат привёл человек 30 обезоруженных, но в форме жандармских и полицейских чиновников… Ни один вопрос: за что, при каких обстоятельствах были схвачены злополучные, задан не был; куда вести их – тоже никто не знал. Но толпа поняла по-своему: набросилась на приведённых и стала их неистово избивать кулаками и прикладами, так, что некоторые из „врагов народа“ здесь же повалились замертво, а других вытолкали за дверь и куда-то действительно повели – судьба их осталась неизвестной». По всему городу с людьми в жандармских и полицейских мундирах происходило одно и то же: их избивали и убивали; городовых топили в прорубях. За что городовых-то? Логически объяснить невозможно: какой-то яростный выплеск преступного инстинкта, бессмысленной ненависти к живому символу правопорядка.

И вот интересно: полицейские почти нигде не оказывали сопротивления; как надзиратели «допра», они бежали, пытались скрыться чёрными ходами, срывая погоны и бросая оружие. Лишь в двух местах случилось обратное. На чердаке дома по Невскому проспекту, напротив Троицкой улицы (ныне улица Рубинштейна; по причуде истории именно с этого чердака через 80 лет произвёл свои снайперские выстрелы убийца вице-губернатора Михаила Маневича), группа городовых, забаррикадировавшись, отстреливалась от наседавшей вооружённой толпы. На Шпалерной, в доме, расположенном прямо напротив Таврического дворца, где, захлёстываемая волнами беспорядочно набегающих, взбудораженных толп, барахталась безвластная власть, 14 полицейских засели на верхнем этаже, пытались вести огонь из двух пулемётов. Их схватили, сволокли вниз и тут же в переулке расстреляли.

Про тех полицейских, которым повезло, кого не утопили в ледяной Фонтанке, не тюкнули из винтовки в подворотне, кому довелось быть «арестованными» и доставленными в Таврический дворец или кто сам прибежал туда, спасаясь от анархии, вспоминает В. В. Шульгин: «Жалкие эти городовые, сил нет на них смотреть. В штатском, переодетые, испуганные, приниженные, похожие на мелких лавочников, которых обидели, стоят громадной очередью, которая из дверей выходит во внутренний двор Думы и там закручивается… Они ждут очереди быть арестованными».

Революция, которую её бестолковые апологеты нарекли «бескровной», сопровождалась систематическим и повсеместным истреблением и разгромом всего, что напоминало о законе и общественном порядке. Громили полицейские участки, громили Министерство внутренних дел, Градоначальство, Департамент полиции, Охранное и Сыскное отделение, Музей вещественных доказательств и картотеки. Открыли камеры всех тюрем. Двойник огромного факела на Литейном, столб пламени и дыма взвился над старой, уже недействующей городской тюрьмой – Литовским замком, что на Офицерской улице (ныне улица Декабристов), угол Крюкова канала.

Кроме вышеназванных пунктов охраны правопорядка в ходе февральско-мартовских событий в Петрограде ни одно государственное здание, ни одно финансовое учреждение серьёзно не пострадало. Зато на улицах города оказалось (по более поздним расчётам специалистов советского Угрозыска) около 15 тысяч пьяных от внезапной свободы уголовников. К счастью, Петропавловка избежала участи Здания судебных установлений и Литовского замка. А ведь «на волоске висела».

1 (14) марта по Таврическому дворцу пробежал тревожный слух: толпа бушует у входа в Петропавловскую крепость, собирается брать её штурмом. Туда ринулся на автомобиле под красным флагом депутат Шульгин.

В крепости он застал перепуганный насмерть гарнизон и растерянного старика генерала. «Ведь вы же подумайте… Это же невозможно, чтоб толпа сюда ворвалась… У нас царские могилы, потом монетный двор, наконец, арсенал… Мы не можем… Мы должны охранять…» – Шульгин: «Скажите, пожалуйста, у вас есть арестованные – политические?» – Комендант: «Нет… Нет ни одного. Последний был генерал Сухомлинов… Но и он освобождён…» – Шульгин: «Неужели все камеры пусты?» – «Все… Если желаете, можете убедиться…»

Шульгин выбежал из крепости, кое-как уговорил, успокоил толпу, она вроде бы поостыла. Но на следующий день – к Шульгину от Петропавловки гонец: «Там неблагополучно… Собралась огромная толпа… Тысяч пять… Требуют, чтобы выпустили арестованных». – «Да ведь их нет…» – «Не верят… Гарнизон еле держится… Надо спешить…». Шульгин судорожно пишет записку коменданту – впустить представителей от толпы, предъявить пустые камеры. И посылает с нею депутатов Волкова и Скобелева, напутствуя их словами: «Господа, поезжайте. Помните Бастилию: она была сожжена только потому, что не поверили, что нет заключённых. Надо, чтоб вам поверили!»

К счастью, удалось. Устоял Петропавловский шпиль.

Неприкосновенность для уголовников

Ровно через год после той «буржуазной» революции и через 4 месяца после Октябрьской пролетарской, в феврале восемнадцатого, управляющий делами Совета народных комиссаров В. Д. Бонч-Бруевич получил докладную записку, составленную комитетом служащих Петроградского уголовного розыска.

Ведомство сие, созданное в апреле 1917 года на месте стёртого с лица земли Сыскного отделения, никоим образом не могло остановить дикую волну преступного насилия и грабежей; в записке объяснялось, почему. В числе трудностей борьбы с уголовной преступностью «…первое место должны занимать разгром и сожжение в первые дни революции архивов, музея, регистрационных и дактилоскопических карт на уголовный рецидив, а также альбомов фотографических снимков. Вторым, не меньшим условием в этом отношении была ошибка освобождения одновременно всех уголовных преступников с мест заключения… Третьим условием… оказалась слабость репрессий и отмена изоляции столицы от уголовного рецидива. Четвёртым условием является огромный наплыв в столицу уголовных преступников из Прибалтики и польских губерний вследствие эвакуации оттуда мест заключения и других причин, связанных с боевыми фронтами. Наконец, пятым условием должно признать отсутствие правильно организованной наружной и внутренней охраны столицы как на улицах, так и в домах».

Тут в каждую фразу нужно вдуматься. А вдумаешься – и волосы становятся дыбом. Начнём с последнего. Февральская революция уничтожила старую патрульно-постовую и участковую службу и не создала ничего взамен. Стихийно возникшая в первые послереволюционные дни милиция была явлением весьма жалким: что-то вроде добровольной народной дружины советского времени. Практически безоружная, плохо организованная, состоявшая из добровольцев-энтузиастов, которым к тому же не платили ни копейки, она никак не могла противостоять даже мелкому уличному криминалу, не говоря уж о серьёзной организованной преступности. А тут – «освобождение одновременно всех уголовных преступников», «огромный наплыв» их, да плюс «слабость репрессий»…

Преступный мир быстро оценил ситуацию и начал действовать нагло, почти в открытую.

Оказавшийся неожиданно для всех (и в первую очередь для самого себя) комиссаром Петроградской стороны народный социалист А. Пешехонов немедленно столкнулся с отъявленным криминалом, легко и радостно обрядившимся в пурпурные ризы «свободы на баррикадах». «Превратившись в революционеров, воры и мошенники усердно занялись, в частности, обысками, – писал он в своих воспоминаниях лет через пять. – Возбуждённые солдаты группами и даже толпами врывались в квартиры… К ним-то и примазывались, а иногда и натравливали их воры, грабители и всякие другие проходимцы. Воры и грабители очень скоро осмелели и начали уже самостоятельно производить „обыски“. Наш комиссариат накрыл как-то занимавшуюся этим шайку… Захватить удалось только двоих из них, на квартире же было найдено до десятка ружей, свыше 60 очищенных кошельков и бумажников и множество ценных вещей». Разумеется, таких шаек по городу шуровали десятки.

Но те двое, что были захвачены добровольцами из пешехоновского комиссариата (довольно-таки призрачного и эфемерного органа власти), едва ли получили заслуженное наказание. Наказывать и доказывать вину было некому. Да и нечем: в пожаре на Литейном сгорели архивы суда и прокуратуры; полицейские картотеки, личные дела рецидивистов, архив Сыскного отделения, его же фототека (первая в России, добросовестно собираемая более сорока лет, со времён легендарного сыщика Дмитрия Путилина) – весь этот ценнейший инструментарий борьбы с преступностью был разгромлён в первые дни революции, когда толпа (революционеров, «граждан» или уголовников?) громила здание Департамента полиции на Фонтанке, 16. Удивительно, до чего методично в ходе этого погрома были разорваны, утоплены или сожжены материалы, которые так или иначе могли быть использованы в оперативно-розыскных и следственных мероприятиях, могли повредить криминальной свободе. Фотографии, сделанные в комнатах Департамента полиции и Сыскного отделения в те дни, производят неизгладимое впечатление: поломанная мебель, развороченные шкафы, разбитые стёкла, и всюду – бумажки, бумажки, бумажки…

Ту же картину можно было видеть во всех районах города. Независимый наблюдатель, американский посол Д. Р. Фрэнсис писал: «Полицейский участок через три дома от здания посольства (на Фурштатской улице) подвергся разгрому толпы, архивы и документы выбрасывались из окна и публично сжигались на улице – и то же самое происходило во всех полицейских участках города… Солдаты и вооружённые гражданские лица преследовали полицейских, разыскивали их в домах, на крышах, в больницах». Конечно, стихия народного бунта, но невозможно отделаться от мысли, что документы, фотопортреты, отпечатки пальцев уничтожались обдуманно, целенаправленно.

Господь лишил их разума…

Временное правительство, вялое и никчёмное, делало, кажется, всё, чтобы хаос и анархия царствовали в столице и в стране. Некоторые его действия поражают своей абсурдной трагикомичностью. В первые же дни своего существования оно особым постановлением сняло со всех без разбору заключённых – карманников и убийц, хулиганов и насильников, выпущенных революцией из питерских тюрем, – всякие подозрения и обвинения и предписало местным властям выдавать им свидетельства неприкосновенности и об отсутствии данных для их преследования. Спустя несколько дней появился уникальный документ, подписанный помощником градоначальника. Комиссарам районов предписывалось регистрировать освободившихся уголовных заключённых, являющихся в комиссариаты, и «выдавать им удостоверения, подтверждающие их явку и обязывающие их явиться в места, которые будут указаны особым объявлением Петроградского общественного Градоначальства». Можем себе представить: толпы воров и убийц, должно быть, тут же добровольно пришли и выстроились в очередь к окошкам комиссариатов за подобными удостоверениями!

Бумага сия родилась в лоне новообразованной структуры власти. Смутно помня, что за ситуацию в Петрограде кто-то должен отвечать, одуревшие от сутолоки, митингов и табачно-махорочного дыма «граждане министры» посовещались и назначили «общественного градоначальника» – профессора медицины Юревича. За всю историю города это – первый и последний градоначальник, коему вместо должностной присяги зачлась клятва Гиппократа. О деятельности профессора тот же Пешехонов отзывается мимоходом: «Мы на Петроградской стороне ни разу ни в чём не ощутили, что эта власть появилась, что она существует». Через некоторое время Пешехонов отправился к «шефу», чем немало удивил последнего: «Для Юревича было совершенной новостью, что существуют какие-то комиссариаты. Он очень заинтересовался моей информацией». Добрый доктор, по-видимому, от всей души хотел сделать что-нибудь общественно-полезное. «Спустя несколько дней я получил телеграмму, – продолжает Пешехонов, – которой градоначальство требовало сообщить ему, сколько письмоводителей, паспортистов, регистраторов и других служащих прежних полицейских участков находится теперь на службе в комиссариате… Господи! Неужели же они там до сих пор не знают, что полицейские участки в первую же ночь были разгромлены и все их служащие не только разбежались, но и попрятались?!» Добавим, что многие сотрудники полиции, в первую очередь сыскной, просто бежали из Петрограда, опасаясь смертельных встреч со «знакомыми» уголовниками. Не знал этого гражданин Юревич. И вообще он мало что знал о деятельности правоохранительной системы.

Хаос между тем нарастал стремительно. 10 марта своим декретом Временное правительство упразднило Департамент полиции, но это была лишь констатация свершившегося факта. Вместо него учреждалось Временное управление по делам общественной полиции; оно просуществовало три месяца и в июне было преобразовано в Главное управление по делам милиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан. За этими длинными витиеватыми названиями ничего не скрывалось. Разогнанная полиция не возродилась, вновь создаваемая милиция представляла собой нечто жалкое и бессмысленное, и уж чего-чего точно не могла сделать, так это обеспечить «личную и имущественную безопасность граждан».

Действия Временного правительства в этих условиях являют собой картину прогрессирующего революционного маразма. Поставив во главе города доброго Айболита Юревича, оно поручило возглавлять городскую милицию говорливому либералу, адвокату Иванову. В том и в другом случае руководствовались соображениями «идейного соответствия». Об Иванове информированный мемуарист 3. С. Кельсон сказал, как отрезал: «Никаким авторитетом ни у своих подчинённых по Управлению, ни у комиссаров, ни у начальства не пользовался». Иванов занимал кабинет в доме номер 2 по Гороховой улице, в помещении Градоначальства, всего четыре месяца. 29 октября большевистские комиссары выгнали адвоката вон, и он, как призрак, канул в политическое небытие.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю