Текст книги "Тень"

Автор книги: Андрис Колбергс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Вы только купите калорифер, – сказал он. – И вовсе не обязательно жечь его весь день, комната небольшая, за ночь прогреется. Деньги я согласен получить в два приема. До Нового года – сейчас, остальные после.

Свитер согревал, но дрожь не проходила. Недалеко от вокзала была дыра, где обычно ночевал Коля-Коля.

Там хотя бы теплее, подумал Виктор.

На темной кухне, больше похожей на помойку, Коля-Коля с хозяйкой, грязной старухой, рыдая, пил водку. Виктору он обрадовался как родному.

– На! – он налил, всхлипывая, чайный стакан до краев. – Выпей, друг! За Васю Таракана!

– Не бойсь, доктора спасут! – перебила старуха. – Нынче медицина чудеса вытворяет!

– Взяли Таракана, взяли человека, – продолжал Коля-Коля завывать, как хорошо оплаченная плакальщица. – Замели, проклятущие!

Оказалось, что слезы эти меньше всего относятся к самому аресту. Коля-Коля оплакивал вообще акт неуважения к человеческой личности. По словам очевидцев, пострадавший гражданин, у которого Таракан вытащил кошелек из кармана, зверски его избил. Лежа на земле, Таракан кричал: «Не бейте! В милиции разберутся!» А этот гад поставил его на ноги и опять двинул по морде.

– Вся вывеска в крови! – скулил Коля-Коля. – Совести у людей нету! Вор в законе, весь Север прошел… Там его и пальцем никто не тронул, а тут какой-то фрайер избивает до крови! А ведь Вася инвалид. Туберкулезный он. Выпей, выпей, браток, подрезали вольной птице крылья!

Виктор выпил, но мрачные мысли не отставали. Кто следующий? И что ждет впереди?

Глава четырнадцатая

Близились Октябрьские праздники, по главной улице разъезжала машина с гидравлическим подъемником, предназначенным для замены перегоревших ламп, – высоко над проезжей частью вывешивались флажки союзных республик. Автомашина службы «Ригасвет» улиткой ползла вдоль осевой разметочной линии. Виктор и Эрик залюбовались рабочим, стоявшим в выдвижной металлической корзине: он брал из стопки флажок и точным движением цеплял его за проплывающий мимо провод или оттяжку.

Братья сидели в «самозваном» скверике, фактически во дворе, заросшем старыми кустами сирени, жасмина, вишневыми деревцами. Детская песочница, качели и скамейки тоже, видимо, появились еще в то время, когда этот двор был скрыт от постороннего взгляда за дощатым забором; но вдруг почему-то возникла необходимость снести забор, и окрестным жителям достался еще один зеленый уголок, сюда стали наведываться в основном дети. Вечерами со всего района в скверик стекались собачники – очень уж нравилось колли, пуделям и прочим псам справлять свои надобности под сенью сиреневых кустов.

Четырехэтажный дом смотрел из глубины двора на эти перемены.

– Что поделываешь на праздники? – спросил Виктор.

– Поведу жену на бал.

– Для тех, кому за тридцать? Слышал, теперь только два вида вечеров. Для тех, кому за тридцать и кому нет еще пятнадцати.

– Мы сняли столовую. В складчину. С оркестром.

– Лучше бы в ресторане.

– Не все могут сколачивать тару в подсобках и зарабатывать три сотни в месяц.

Виктор невольно взглянул на свои ладони. Фаланги пальцев в ссадинах, кожа растрескалась, полно заноз. Неприятно ныли мелкие незаживающие ранки, которые он по неопытности наживал, работая с металлической лентой.

– Идет! – Виктор локтем подтолкнул Эрика.

Женщина свернула в скверик. Усыпанная гравием дорожка вела к дому. Над дверью горела лампочка без плафона – несколько ступенек парадной лестницы она освещала ярко, как сцену. Женщина была хорошо видна. Независимый вид, лицо ухоженное, элегантная сумочка. Удерживая в памяти облик проходящей женщины, они затем впивались взглядом в окно на третьем этаже, второе от угла. Из этой она комнаты или нет? Если из этой, то сейчас в ней вспыхнет свет, если нет… Если не из той, то им все равно. Они тут для того, чтобы дождаться женщину, которая зажжет огонь во втором окне от угла. В окне с белыми накрахмаленными занавесками, расшитыми светло-зеленым орнаментом, идущим плотными горизонтальными рядами, – при дневном свете удалось различить и эти мелочи…

– Не она, – вздохнул Виктор, едва осветилось другое окно.

– Что ты ей скажешь? – спросил Эрик.

– Почему я?

– Потому что ты старше, тебе и карты в руки.

– Я старше только по документам!

– Ну, потому что из-за тебя мы начали.

– Еще не сказано, она ли это будет.

– Почти наверняка. Время совпадает, место совпадает… Семейное положение совпадает… Слишком много совпадений для одного человека.

– Кроме одного: родила ли она двойню? Пока нам это неизвестно.

– Раз уж тебя взяли Вазовы-Войские, нигде в документах двойня фигурировать не может. В документах значусь один я. – Эрик приумолк, затем продолжал: – Много адресов осталось?

– Восемнадцать и дама с улицы Пиена.

Они уселись спиной к дому, глядеть на улицу было веселее, и принялись болтать о всякой всячине, чтобы разрядиться. Слишком долго ждут они своей минуты, которая тем не менее неотвратимо близится, – так истощается струйка в песочных часах. Хотя эта женщина может вообще не прийти, соседи предупреждали: с работы она возвращается затемно.

– Черная икра не нужна? Мне утром предлагали, а я не взял. Куда девать? Чай иногда дома завариваю, и все. Ветчина и рулет сегодня были. Если что-нибудь надо, я возьму.

Эрик покачал головой.

– Не беспокойся, мне вовсе не трудно.

– Ты не понял.

– Дурак!

– Какой уж есть, не взыщи.

– Это потому, что ты… Ты даже не представляешь себе, как люди живут. Но я, к сожалению, так жил, и, может быть, моя беда именно в том, что копыта и ребра меня уже не удовлетворяют, я тоже хочу кусок вырезки!

И Виктор принялся выкладывать свои наблюдения за несколько недель работы. Он рассказывал посмеиваясь, а Эрик отчего-то краснел, будто это он, а не кто-то другой пользовался всяческими лазейками, чтобы подкармливаться. Он с радостью возразил бы, если бы мог. Виктор быстро освоился с торговой атмосферой, продавщицы ему симпатизировали, так как он никогда не отказывался перетащить мешок или ящик во время отлучки подсобника. В головном магазине работали почти исключительно женщины в возрасте. Сами они на Виктора не заглядывались, но женить обещали – в каждой женщине, затаившись, живет сваха. Если выпадал юбилей и в честь него устраивалось кофепитие, обязательно приглашали и «того парня с молоточком». Ничто не предвещало, что над его головой сгущаются тучи, однако два дня назад директор имел неприятный телефонный разговор, после которого стал смотреть на Виктора другими глазами.

– Кто тебя интересует? – Директор не сразу понял собеседника, так как слышимость была неважной. – Какой парень?

– Тот, что возится с тарой.

– Что тебе от него нужно?

– Мне ничего не нужно, я просто сижу и размышляю.

– Это Всеволод просил его устроить.

– Всеволод! Ты что, Всеволода не знаешь! Он всегда был сердобольным человеком!

– Они вместе были… Ну там… Ты меня понял? Мальчишкой наломал дров, что же теперь, всю жизнь попрекать?

– Но та-ам он был не раз!

– Ну и что! Главное, он хорошо работает и я им доволен. Но если что замечу, сразу – вон, тут не может быть двух мнений! Я ему так и сказал, когда принимал на работу.

– На него исполнительный лист пришел.

– Все верно: заварил кашу, расхлебывай.

– Да, конечно, и однако… Я, правда, не считал, но тысяч на двадцать по меньшей мере.

– Фью-ить! – присвистнул от неожиданности директор. – А у него губа не дура!

– Ты меня не понял. Это не государственное имущество. Это все квартирные кражи.

– Иди ты! Не может быть… Всеволод…

– Всеволод тюфяк и рохля! У него та-акой характер: кто ни попросит, никому не откажет!

– А почему ты думаешь, что не государственное?

– Думаю?! Я вижу! Эти бумаги у меня на столе! В пользу гражданина та-акого-то столько… В пользу гражданки та-акой-то столько… Этот фрукт из тех, кто по квартирам шастает! Иначе откуда такая сумма?

– А что же Всеволод? Не знал?

– Как ты не понимаешь, Всеволод размазня! Хуже всего то, что у тебя та-акой магазин, куда заглядывают, сам знаешь…

– Нет, об этом нечего беспокоиться. Они не контактируют. Кто подъезжает, идет прямо ко мне, а уж я зову продавщицу…

– Ах ты, господи, я же не думаю, что он кого-нибудь схва-а-тит за горло! А вдруг совпадение? У Сомерсет, например, вчера днем взломали дверь. Взято, правда, только из прихожей, наверно, кто-то па-амешал.

– У Лианы Сомерсет? Я ж ее прекрасно знаю, мы когда-то вместе работали.

– Между двенадцатью и двумя. В двенадцать она ушла на ра-аботу, а в два сын пришел из школы и видит – двери настежь. Счастье, что так. Два пальто, туфли. Но ведь ма-агли подчистую!

– Да, теперь только и слышишь: днем и днем!.. Вообще я скажу, парень ничего, работящий, неприятно только, среди наших затесался.

– Им ведь нужен ка-акой-то наводчик, чтобы знать, где плохо лежит. На авось теперь квартиры не берут, теперь все ученые… И не дай бог, если из на-ачальников, кто к тебе заезжает, кого-нибудь обва-аруют!

– Свинья этот Всеволод! Пусть лучше не попадается мне на глаза!

– Я тебе еще раз повторяю: он славный малый, только характер та-акой.

…Тихо шуршат по асфальту машины, потрескивая штангой, проносятся троллейбусы, редеет толпа пешеходов, никто уже не торопится. Прогулочным шагом, весело переговариваясь, мимо скверика идет патруль ДНД, молодые симпатичные девушки. Во время инструктажа молодой лейтенант милиции посоветовал им брать пример с тех дружинников, что задержали вчера на вокзале вора-рецидивиста. Рецидивист в его устах стал особо опасным злодеем – лейтенант назвал четыре его фамилии, прибавив на всякий случай и пятую, поскольку сам принимал участие в задержании. Но лавры за поимку вора целиком и полностью принадлежат общественным блюстителям порядка. Кто-то из них заметил слонявшегося по залу ожидания мужчину, а через полчаса увидал его на перроне с двумя большущими чемоданами. «Каждый нормальный человек с такой поклажей останавливался бы через пять-шесть шагов, чтобы передохнуть, а не летел сломя голову, как на пожар», – подумал дружинник и пошел со своими товарищами за мужчиной. На лестнице, служащей выходом с перрона, они его остановили и, предъявив удостоверения, предложили описать содержимое чемоданов. Измученный ношей – чемоданы были собственностью какого-то задремавшего пассажира, – вор пытался бежать, но был схвачен и доставлен в отделение железнодорожной милиции. По дороге он ругался и угрожал дружинникам расправой, а потом категорически отказался назвать себя, заявив, что будет разговаривать только с офицером.

– Когда я пришел, он первым делом спросил, как меня по имени-отчеству. Сам-то Николай Николаевич. По кличке Коля-Коля. Поговорили, так сказать, за жизнь, с уважением, – инструктаж приближался к концу. – При расставании он мне сказал слова, достойные вашего внимания: «Плохо, начальник, работаете! Посчитайте, сколько месяцев я продержался без паспорта, прописки и определенного места жительства! И еще сто лет продержался бы, коли на перроне не подвернулись бы эти…» Гм… Я не хотел бы в присутствии прекрасного пола употреблять его терминологию, но он имел в виду именно общественных блюстителей порядка. И в самом деле, вы – наши ближайшие и вернейшие помощники, без вас нам было бы гораздо труднее. Желаю успеха, товарищи!

– До скольких будем ждать? – спросил у Эрика Виктор.

– Боишься опоздать на поезд?

– За тебя боюсь. Ивета, наверное, волнуется. Тебе все же придется выложить ей все как есть. А то она черт знает что может подумать.

– Я же ночую дома. И потом, она меня знает, она знает, что я никогда…

– Ты ее тоже знаешь, а как бы ты рассуждал, если б она каждый вечер проводила неизвестно где и неизвестно с кем. Еще твоя дурацкая выдумка о тренировках в пожарном депо! Надо же…

– Но что-то я должен был сказать. Обычно она туда не звонила.

– Потому что обычно ты по вечерам бывал дома. Или же она знала, куда ты пойдешь.

– В ее поведении ничего особенного нет.

– Вам хочется сцен?

– Нет, но… Теперь говорить ей не имеет смысла, это надо было делать с самого начала. Если вообще надо было.

– Придумай что-нибудь, солги, только не мучай ее!

– Ни разу не видел ее, а переживаешь.

– Ты ж не показываешь!

– Я полагаю, что так лучше. А?

Ветер прошелся ко кустам сирени, довершая листопад, и Эрик смахнул ладонью со столика несколько мокрых листьев. Встал, потянулся. И, невзначай повернув голову, увидел окно. На третьем этаже. Второе от угла. Они сегодня вволю на него насмотрелись…

В окне горел свет!

– Смотри!

За белыми занавесками видны были очертания люстры. Лампочек довольно много, но не особенно яркие. Цвет орнаментовки на занавесках нельзя было различить, даже зная, что она зеленая. Что-то вроде плотно нанизанных на стержень кругов.

– Черного хода нет, – сказал Виктор. – Она, наверное, заходила к соседям.

Это могла быть только одна из тех женщин, кто проходил мимо них по усыпанной гравием дорожке. Но которая?

Они все смотрели на освещенный квадрат. За занавесками скользила тень – женщина пересекала комнату между окном и люстрой. Оба молчали, вспоминая фигуры, лица, одежду виденных возле дома женщин и стараясь отгадать, которая из них та, что составляет предмет их долгих поисков.

– Пошли? – спросил Виктор шепотом. – Ты придумал, что говорить?

Эрик помотал головой. Он оторвал взгляд от окна и уставился на голый куст сирени.

– Так придумай!

Эрик опять помотал головой.

– Я не пойду, – с трудом произнес Эрик. – Мне ей сказать нечего.

– Я не ослышался?

– Мне не хочется с ней говорить. Я даже видеть ее не хочу. Не пойму, почему я вообще… Любопытство, что ли? Двух матерей у человека быть не может. У меня есть мать. Вот. Хорошая. И что я потом скажу своим детям – которая настоящая? Сказать правду? Солгать? Как лезвие – оба края режутся. Извини… Я пойду, Ивета заждалась.

– Послушай!

– Ну что? Не моя вина, что я люблю свою мать. И не ее вина, правда? Если мы еще встретимся, прошу тебя, не говори мне ничего об этой женщине. Ладно? Я ничего не хочу про нее слышать. Она меня не интересует. Чужой человек. Вот.

– Эрик, мы…

– Если я тебе понадоблюсь, приходи к проходной. Домой не ходи, слышишь, это все осложнит.

– Ничего, я уж как-нибудь сам…

– Не обижайся, к проходной в самом деле лучше. Вот. Ну, я пошел. Поздно. Ивета заждалась. И мать, наверно, волнуется, не спит. Она никогда не ложится, пока я не приду.

Захрустел гравий – Эрик уходил.

Звуки его шагов удалялись. Дальше, еще дальше.

На миг, на фоне освещенной улицы, Виктор увидел силуэт брата, затем тот исчез за углом.

Не оглянулся.

А в окне по-прежнему горел свет. Теплый, мягкий свет. На глаза наворачивались слезы, но он сдержался. Он неотрывно смотрел на окно, а думал об Эрике, Ивете и об их малышке.

«Я никогда не любил! – внезапно с ужасом подумал он. – Ведь я никогда никого не любил! За что мне такое проклятие, почему я не способен по-настоящему полюбить? Кто меня проклял?»

Он в отчаянии сел на скамейку, лицом к дому, стоящему в глубине скверика.

В окне, втором от угла, все еще горел свет.

Глава пятнадцатая

Во вторник утром мастер Чапст привез на грузовике обработанные детали книжной стенки и выгрузил их в прихожей. Прислуга в отчаянии позвонила Зайге – что делать, он на нее не обращает внимания, смазывает концы досок какой-то дрянью из всяких там банок и склянок, запах по всему дому такой, что дышать нечем. И потребовал запереть Шерифа, подумать только, боится собак, его сильно искусали в детстве. Иначе работать отказывается. Отвела Шерифа в пристройку, так он теперь воет так, будто с него шкуру спускают, соседи вообразят невесть что.

Делать нечего, пришлось отлучиться на часок с работы, ведь от Вилибалда в хозяйстве никакого толку: не умеет он ни гвоздь заколотить, ни туфли себе почистить. Когда надо привинтить розетку, починить пробки или заменить предохранитель в телевизоре, он заводит длинные бесплодные речи о том, что ему необязательно все это уметь, что при комбинате бытового обслуживания должны быть соответствующие службы, как он видел за границей. И упрямо отворачивается, если пришедший по вызову мастер хочет ему показать, как заменить предохранитель, чтобы в следующий раз не оформлять наряд в мастерской, на что времени уходит столько же.

Чапст, шестидесятилетний убежденный холостяк, – одежду он, наверное, покупал с запасом в два размера, на случай если сядет после стирки, и костюм на его аскетической фигуре висел, как на вешалке, – показал хозяйке груду досок, не скрывая удовлетворения собственной работой:

– Красота, мадам!

Какая в досках красота, Зайга не поняла, но что работа, видимо, сделана честь по чести, до нее дошло. Хотя бы потому, что слава отличного мастера следовала за Чапстом по пятам. И потом, он втайне восхищался некоторыми женщинами, и Зайга чувствовала, что является подходящим объектом его поклонения. Рядом с нею Чапст готов был находиться бесконечно долго и по нескольку раз замерять высоту потолка в углах комнаты, где решено было ставить книжную стенку. Он нудно объяснял, на сколько сантиметров и почему с годами может осесть пол.

– Я подымусь посмотреть, не надо ли оттуда чего-нибудь вынести, – сказала Зайга.

– Верно, верно, мадам! Больше свободного места – быстрее сложим. К послезавтра я хотел бы закончить, послезавтра меня ждут у доцента Энциня.

– Я могу прислать в помощь своего шофера, – предложила Зайга.

– Нет, нет. Я без помощников, я сам!

На втором этаже были две комнаты, и Зайга решила, что большую отдаст Вилибалду под кабинет, а меньшую оставит под спальню. Кабинет прежнего хозяина, строившего этот дом, находился на нижнем этаже, позади зала, но если все так оставить, то студентам, которые непременно будут являться сюда со своими зачетками, проходить придется через зал, мешая гостям.

Из окон этой комнаты были видны сосны, а внизу, примерно в метре от карниза, – черепица зимней веранды, увитая в теплое время года виноградными лозами, на которых в иное лето висели гроздья мелких фиолетовых ягод. Может, комната была темновата, но Вилибалд имел обыкновение работать по ночам при свете настольной лампы.

– Послушай, Камбернаус! Придется тебе потесниться! – Зайга рассмеялась.

Мебель сдвинули к окнам, повсюду лежали связки Вилибалдовых книг, но на стенах еще висели фотографии Райво Камбернауса. Как на выставке. Сильно увеличенные, отретушированные, застекленные, в рамках. Негативов у фотографа было много, он позволил ей покопаться в них и сам оформил снимки, заказанные для этого обозрения. Райво Камбернаус среди товарищей по команде, Райво Камбернаус в высоком прыжке над сеткой, Райво Камбернаус принимает «мертвый» мяч… И, конечно, фото с большим кубком, и на заднем плане нечаянно попавшая в кадр Зайга в Динкиных туфлях из змеиной кожи. Тут фотограф пробовал отговорить ее: мол, кадр смазан, возьмите лучше другой, с лицом Райво крупным планом на фоне кубка.

Что думает Вилибалд об этих снимках? Он никогда ничего не спрашивал. Рассеянность? Тактичность? Или просто страх осложнить спокойное течение жизни?

Пусть думает, что хочет, ей все равно!

Три фотографии все же придется убрать, иначе не хватит места для стенки.

Было слышно, как Чапст поднимается по лестнице. А вот и он, держа боковые полки, тягуче рассказывает ей, как все это будет выглядеть в натуре. Зайга сняла со стены фотографии и положила их на связку книг.

– А остальные? Останутся?

– Да, останутся.

– Я вот что подумал… Если вам не нужно, я возьму рамки… Очень аккуратная работа, и лаком покрыты. Сразу видно, из настоящего сухого дерева.

Шериф в пристройке почувствовал хозяйку и завыл от тоски, мастер на втором этаже ритмично стучал молотком. Прислуга поинтересовалась, на какое число назначена свадьба, ей надо знать точно, чтобы подготовиться, и вообще она… «Ваше присутствие, тетушка, обязательно, ведь должен кто-то из своих приглядывать за кухарками и вообще распоряжаться по хозяйству. Больше мне не на кого положиться», – стала уговаривать ее. Зайга. Стол будут обслуживать официанты, которым уплачено вперед, хотя до свадьбы еще почти четыре недели: регистрация назначена на тринадцатое февраля. А Шериф продолжал выть и царапаться в дверь, и в Зайге росла злость к этому трусливому холостяку Чапсту, из-за которого приходится мучить собаку.

На работе на письменном столе лежали только что доставленные приглашения на свадьбу – белые с голубым, буквы золотые. Сегодня она еще раз просмотрела список гостей и распорядилась, чтобы секретарша разослала приглашения. Избранное общество, всего шестнадцать человек. Почти половина севрского фарфора так и останется в буфете. Будут только самые близкие люди, которых нельзя не пригласить: из родни – родители Вилибалда и ее отец. Она не знала, с кем посадить отца, но позвать его надо было, и она послала брату денег, чтобы отцу купили или пошили приличный костюм. Она собиралась пригласить трио из бара, но передумала и отказалась – присутствие лишних людей избранному обществу будет обременительно, вполне достаточно, если профессор консерватории Таубе сядет на минутку за рояль. Кофе подадут на зимней веранде, и, пока Вилибалд будет показывать гостям комнаты, она успеет переодеться.

Все будет, вдруг подумала она, не будет только брачной ночи. Брачная ночь уже была, и повториться она не может. Как давно это было!.. Ах, не все ли равно? Вилибалд мне подходит, не так ли, подонок Камбернаус? Сознайся, ведь тебе завидно! Я начинаю жизнь сначала, а ты забыт, ты умер, ты в могиле.

Чем больше успевала она сделать, тем больше обнаруживалось прорех. Вдруг оказывалось, что портниха не может найти те пуговицы, которые они с ней выбрали, и приходилось срочно решать, какими их заменить, затем целый вечер ушел на то, чтобы расставить по местам книги в кабинете Вилибалда, в одиночку он с этим не справился бы: взяв в руки какой-нибудь том, он тут же раскрывал его и погружался в чтение, и проходило по меньшей мере полчаса.

А в среду кроме министерской коллегии грянул гром с ясного неба: остановились конвейеры в восьмом филиале, и никто не знал, что делать. Причина, как обычно, – лень и еще благие намерения. В основном благие намерения. Получив сразу два груза нестандартной ткани, на фабрике не составили актов, думали, закройщики как-нибудь уложатся в нормы расхода материала. Оправдываются теперь, что не было времени пригласить представителей, так как на складе достаточных запасов ткани все равно не имелось и ряд цехов находился под угрозой простоя. Теперь же стояла вся фабрика. И еще эта весть, что по всему объединению гуляют списки пожертвований на свадебный подарок. Зайга вызвала секретаршу, та поклялась, что ничего не знает, тем не менее Зайга приказала, чтобы всем жертвователям немедленно вернули их рубли.

– И не рассказывайте мне, что вы впервые об этом слышите, без ведома секретаря такое не происходит.

– Но люди от чистого сердца…

– Я приму только цветы. И не перебарщивать – учтите, букет моего мужа должен быть самым лучшим. В течение часа доложите мне, что все сделано так, как я сказала!

Селектор заработал уже через несколько минут, и голос у секретарши был встревоженный:

– Звонят из милиции…

– Соедините!

– Здравствуйте! Моя фамилия Даука… Следователь Харий Даука из районного ОВД…

У дома стояло несколько милицейских машин, и шоферу «Волги» пришлось их объехать. Кто-то разгуливал по крыше зимней веранды, еще двое торчали во дворе.

«Только этого мне не хватало!» – распахивая калитку, со злостью подумала Зайга. Следователь сказал по телефону, что вещи унести не успели.

У входных дверей, головой на земле, хвостом на бетонной плите неподвижно лежал Шериф. Остекленевшие глаза, морда в зеленой пене.

Изверги! Какие изверги!

Зайга стиснула зубы и вошла в дом.

У входа в зал она увидела соседа, долговязого, сонного на вид мужчину с усами, его дом был напротив. Они не общались, только здоровались на улице. Зайга даже не имела представления, где сосед работает. Рядом с соседом – офицер милиции: видимо, беседовали до ее прихода. Больше никого. Только наверху, на втором этаже, слышны шаги.

– Это перст божий, соседушка, что я позвонил в милицию. Я не хотел звонить, думал, это мастер… В последнее время вы ремонтом занялись, материал, вижу, к вам возят, в доме, слышу, работают. Думал, заодно решили крышу починить. Но странно, что зимой… И холодно, а он легко одет. В той же куртке, что осенью. Я его тут в третий раз вижу. Сразу после Октябрьских, затем на прошлой неделе и вот сегодня. Видимо, разнюхивал, что за вещи, стоит ли брать… перед Октябрьскими он долго вертелся у вас под окнами, все заглядывал… А сегодня… Забрался на крышу веранды, подходит к окну, встает на корточки. С крыши не слезает, забирается через окно в комнату. Был бы это стекольщик, высунулся бы изнутри, так? Тут собака залаяла. Страшно лает, верно, шерсть дыбом, и вдруг замолкла. Совсем, ни звука… Вот я и позвонил, и товарищи из милиции сразу приехали.

– Моя фамилия Даука. Мы с вами говорили по телефону. Меня интересует, не пропало ли что-нибудь из вещей.

– Вряд ли я так сразу смогу сказать.

Зайга окинула взглядом зал. Все было вверх дном, дверцы буфета раскрыты настежь, ящики вытянуты, и содержимое вывалено на пол, в шкафу полный кавардак, на полу у камина осколки разбитой вазы. А посреди комнаты два желтых чешских чемодана, которые они с Вилибалдом купили для предстоящего путешествия. Видно, битком набитые. И большущий саквояж старой Кугуры из крокодиловой кожи, купленный старухой в Швейцарии на рубеже столетий, и спортивная сумка, и еще клетчатый полотняный чемоданчик на молнии, о существовании которого она уже успела забыть, – с ним она пришла в этот дом ухаживать за старой женщиной; значит, вор перерыл антресоли в прихожей.

– Если вы хранили дома деньги и ценности, посмотрите, все ли на месте.

– Денег было немного. Рублей сто. Взяты!.. Они были здесь, в этом ящичке. Но почему Шерифа, почему собаку, изверг!

– Не специально. Просто собака ему помешала.

– Все равно изверг!

Следователь Даука пожал плечами и сказал:

– Надо бы достать из чемоданов вещи и сложить, как лежали, так вы быстрее определите, чего не хватает и что разбито.

– Его уже увезли?

– Нет, он наверху. Показывает, как проник в дом и тому подобное. Обычные формальности. Мы сейчас с вами поднимемся. Похоже, парень пропал окончательно. На самое дно опустился. Я с ним не впервые встречаюсь.

Сосед, моргая близорукими глазами, изучал набор воровских инструментов.

– Взгляните, что за отмычки, – показал он на связку ключей.

– Вначале он пытался проникнуть в дом через двери, но не сумел их открыть.

– Здесь ничего нашего нет, – сказала Зайга, взглянув на связку отмычек, трехрублевую купюру, монеты различного достоинства и несколько нераспечатанных карточных колод. Все это лежало на большом круглом столе.

– Это нашли у него в карманах, – пояснил Даука. – Что они там так долго возятся!

– Товарищ следователь, а я вас знаю, – сказал сосед. – Айгин папаша, да? Она лежала с моей внучкой в одной палате. Теперь ей лучше?

– Да. Вроде все в порядке. И все-таки, знаете, живем в страхе, как бы не повторилось.

– Да-да, понимаю… Извините, я не хотел вас отвлекать.

Давно не бритый, грязный, в затасканной одежде. Возбужденный блеск глубоко запавших глаз. Смотрит дерзко и с ненавистью. Когда вошла Зайга, он откинулся в кресле (оно должно было стоять за письменным столом Вилибалда, но было придвинуто к стене), демонстративно закинул ногу на ногу, скрестил на груди руки и застыл, как изваяние. Он проделал это так быстро, что милиционеры не успели ему помешать.

И вдруг всем бросилось в глаза необычное сходство вора с юношей на фотографиях, развешанных по стенам, фотограф запечатлел его в прыжке у волейбольной сетки, с завоеванным кубком в высоко поднятой руке, в кругу восхищенных болельщиков. Только вор был, пожалуй, несколько старше и имел не столь благополучный вид. И все же в первый момент казалось, что это он изображен на фотографиях, сделанных несколько лет назад, хотя по одежде болельщиков можно было определить – это конец пятидесятых, начало шестидесятых годов: галстучные узлы с булавочную головку, брюки узкие, как дудочки.

«Они определенно состоят в каком-то родстве, и Вазов-Войский это знает, – подумал Харий Даука. – Он же открыто демонстрирует это, чтобы мы, во всяком случае хоть кто-то из нас заметил». А мысли тем временем не спеша и основательно перемалывали недавно всплывшие факты. Как обычно. Будто без его участия. И оказывалось, что вопросов больше, чем ответов.

Если этот бедолага впервые был здесь перед Октябрьскими праздниками и все разузнал, то почему не вломился сразу же? Что его остановило? Может быть, именно з а м е ч е н н о е сходство? Не заметить фотографий он не мог, если, стоя на крыше зимней веранды, смотрел в окно, как свидетельствует сосед. Почему тогда не ломился, а сейчас вломился? Да еще собаку прикончил! Состояние крайнего отчаяния? Да нет, какие только глупости не придут в голову! И все же…

– Простите! – извинилась хозяйка дома и торопливо выскользнула за дверь.

Даука с удивлением отметил, что не слышно ее шагов вниз по лестнице. Ведь в коридорчике одни лишь голые стены, оклеенные симпатичными обоями. Что там могло ее задержать?

Так прошло секунды три-четыре, вдруг дверь с треском распахнулась – и на пороге вновь появилась хозяйка. Глаза ее теперь сверкали гневом, губы сжаты в струнку и на скулах выступили красные пятна. Следователь Даука, не раз бывавший в подобных ситуациях, насторожился. Если женщина поведет себя в отношении задержанного чересчур агрессивно, ему придется вмешаться. Однако она вдруг накинулась на самого следователя, тон ее был угрожающим.

– Это только шутка… Не было никакого преступления! Вы поняли? – И все это повелевающим тоном, каким разговаривают начальники, когда заставляют подчиненных поверить в то, что черное это белое, и в тому подобную чепуху. Неумно. При отсутствии элементарной логики разве могут помочь угрозы в голосе, барская поза! Наивная надежда одержать верх в борьбе, где победить вообще невозможно. – Ничего ровным счетом не произошло! Вам ясно, я спрашиваю? Отправляйтесь по своим делам, здесь вам делать нечего!

Следователь Даука оторопел.

По лицу Вазова-Войского пробежала усмешечка.

Высоко подняв голову, женщина вышла в коридор походкой победительницы. Каблучки застучали по лестнице, шаги ее отдавались гулким эхом, словно в замкнутом пустом пространстве.

Она вошла в кухню, и тут силы ее оставили. Что-то в ней надломилось, мысли сделались вялыми, движения – механическими. Машинально открыла она холодильник и стала выгружать на стол его содержимое: масло, салаты, сыр, консервы. Еды было много, ведь в этом доме только завтракали и ужинали, обедали же в столовой или кафе. Она вскрывала одну за другой консервные банки – сардины, шпроты, икру, паштет, тушенку. Все подряд.