Текст книги "Варвары Крыма"

Автор книги: Андрей Левицкий

Соавторы: Алексей Бобл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Осмотрев кабину, я достал револьвер и стволом приподнял шляпу. В первый миг показалось, что у черепа три глазницы, но потом стало понятно, что чуть выше надбровных дуг темнеет пулевое отверстие, сквозь которое можно заглянуть внутрь. На дне черепа, то есть на верхнем шейном позвонке, лежал темный комок – сплющенная пуля. Скорее всего, человека пристрелили сквозь решетку лобового окна, а после те, кто сделал это, попытались проникнуть в грузовик, но не смогли вскрыть люк. Интересно, это те самые мутанты, которых хозяин грузовика поклялся уничтожать? Ведь он – монах, правильно? Монах из Ордена Чистоты, объявившего войну всей нечисти, что живет на просторах Пустоши и Крыма, то есть мутантам и мутафагам?

В кабине стало темнее. Ночь близко, пора возвращаться. Тот, кто сидит в кресле, нам с Авдеем не угрожает, но есть ли смысл идти дальше по расселине? Наверное, лучше забраться в этот грузовик и переночевать, а завтра утром решать, что к чему. И кочевники, и отряд Миры куда-то подевались, а ночью в этих местах наверняка опаснее, чем днем.

Пулемет оказался никуда не годным. Осторожно сняв шляпу с черепушки покойного, я подцепил стволом револьвера цепочку на его шее, поднял медальон. Обветшавшая ряса на груди сразу порвалась, обнажив реберные кости. Надевать железку я не стал, сунул в карман. В бардачке нашел большой сухарь, твердый, как железо, пустую флягу и треугольный кусок мягкой кожи с узором из крестов и черепов. Странным типом был этот монах. Подобрав волосы, я обвязал кожей голову как косынкой, стянул узлом на затылке. Судя по Авдею, многие питают к молодому управителю Херсон-Града не очень-то добрые чувства, а серебристые волосы – примета броская.

Пытаясь отгрызть кусок от сухаря, я шагнул к выходу из кабины, но заметил краем глаза, как что-то блеснуло на груди монаха. Вернулся, снова воспользовавшись револьвером, расширил дыру на рясе и открыл реберные кости. Посередине, где они сходились, лежала шайба из металла с тускло-зеленоватым отливом. На ней был рисунок, едва различимый барельеф – шестерня и внутри человек.

Двумя пальцами я осторожно взял кругляш, ощутив легкое сопротивление. Скелет в кресле шевельнулся, будто от этой штуки к нему тянулись невидимые нити. Череп провалился в рясу, она смялась, и над сиденьем поднялось облако пыли.

Чихнув, я выскочил из кабины и остановился перед зеркалом. Достал цепочку с медальоном, приложил к груди, наблюдая за своим отражением. Такие кресты носят монахи и жрецы Ордена Чистоты, охотники на мутантов и мутафагов. Тут все ясно, но вот что это за шайба? Что за необычный символ, шестерня с человеком внутри, и почему я ощутил сопротивление, когда взялся за нее?

Спрятав медальон в карман, я сильно сжал шайбу в кулаке – ничего. Поднес ее к груди, не спуская глаз с отражения. Приложил к коже, вдавил указательным пальцем. Нет, не могу вспомнить, что это за штука. Странная она какая-то. Медальон с цепочкой, ряса на скелете, шляпа, пулемет, мой револьвер и нож Авдея – это все понятные, знакомые вещи. А круглый предмет из тусклого зеленоватого металла будто в другом мире сделан. Или в другие времена…

Он шевельнулся. Я вздрогнул, разжав пальцы, и зачем-то схватился за револьвер. Кругляш так и висел на груди. Я наклонил голову, разглядывая его. Он сам собой вдавился в кожу, металл разгорелся светом, а на коже появилась круглая складка.

– Мутант тебя побери… – растерянно прошептал я.

Шайба нагрелась; ощутив жжение, я попытался снять ее с себя, но ничего не вышло. В груди кольнуло, когда я потянул сильнее, свет стал ярче.

Я приставил револьвер сбоку к кругляшу, чтобы выстрелом сбить с груди, но нажать на курок не успел. Из легких будто весь воздух высосали, я задохнулся, засипел, разинув рот, выпустил оружие и упал на колени.

Кругляш изменил цвет: побледнел, пожелтел… теперь он был почти неотличим от кожи вокруг – только приглядевшись, можно было понять, что на ней висит инородное тело. Жжение прошло, зеленое свечение стало ярче.

Свет заструился по коже извилистыми нитями, которые расходились ветвясь, соединяясь и распадаясь, образуя сетку. Она накрыла грудь, плечи, сбежала к поясу по животу и бокам. Отражение в зеркале замерцало бледно-зеленым, я застыл, все еще не в силах вдохнуть.

Запеленав тело от шеи до пояса, нити расплылись, слившись в сплошную сияющую поверхность, и погасли.

Боль исчезла. И кругляш тоже исчез – по крайней мере, для взгляда. Сердце бешено колотилось в груди. Дрожащей рукой подняв с пола револьвер, я выпрямился и осторожно коснулся стволом того места, где висела эта штука. Она все еще была там. Я рискнул ощупать ее пальцами – шайба вдавилась в кожу так, что почти не выпирала из груди.

Сунув револьвер в кобуру, я отошел от зеркала, глубоко дыша, чтоб успокоилось сердце. Что за напасть прицепилась ко мне? И чем это грозит? Прислушался к внутренним ощущениям – вроде все как обычно. Пожалуй, я чувствовал себя даже лучше, чем недавно, ссадины и синяки уже не так досаждали, хотя суставы рук по-прежнему ныли. Ну и что мне делать с кругляшом из непонятного металла и световым коконом, окутавшим мое тело, а после погасшим? Я провел ладонью по плечам и ребрам, снял с пояса рубаху, надел. Кожа на ощупь осталась прежней, чувствительность ее тоже не изменилась. Может, попробовать подцепить шайбу ножом?

Снаружи донесся приглушенный крик.

***

От места, где я оставил Авдея, к болотцу внизу тянулась полоса примятой травы. Подняв перед собой револьвер, я на корточках двинулся в ту сторону. Вскочил, услышав хруст и шелест. В густых сумерках, заполнивших нижнюю часть расселины, трудно было что-то разглядеть. Я побежал, ломая высокие кусты, зацепился за камень, едва не упал, пригнувшись, головой пробил заросли – и остановился на самом краю болотца.

Посреди него торчал затянутый мхом валун. К сидящему на вершине Авдею взбиралось существо, которое я сначала принял за большого тощего пса и лишь потом сообразил, что лапы его заканчиваются подвижными волосатыми пальцами. На длинной шее зверюги поблескивал ошейник с шипами.

Ловко цепляясь за неровности камня, тварь почти достигла вершины, когда я выстрелил ей в спину. Авдей, откинувшись назад, распрямил ноги и ударил ее каблуками в морду. С визгом зверюга свалилась в болотце. По затянутой ряской воде побежали бледно-зеленые волны, тварь фыркнула и встала на все четыре лапы. Темная кровь потекла с выступающего хребта с буграми позвонков. Я прицелился, чтобы добить ее, но тут зашелестели кусты, и на поле боя появилось новое действующее лицо.

– Катран! – завопил Авдей.

Лоснящееся, гладкое, будто вырезанное из черной резины тело рванулось через болотце. Ноги так и мелькали, короткий хвост с вертикальной лопастью баламутил ряску позади. Торчащие по бокам плавники напоминали лезвия секир, их темные кромки бесшумно резали воду.

Миг – и катран очутился возле зверюги. Еще миг – раскрылась и захлопнулась полная клыков пасть – и башка ее отлетела, вращаясь, как волчок, ввинтилась в воду, разбрасывая зеленые хлопья ряски.

Авдей вскрикнул, а мутафаг метнулся ко мне и мгновенно очутился рядом.

Я понял вдруг, что знаю, как расправляться с катранами. Этому меня тоже учили, но не тот человек, от которого я узнал слова вроде «термоплан», «автобус» или «пигмент», не старик с седыми волосами, кто-то другой. Мне много раз приходилось сталкиваться с катранами, опыта хватало – я упал на спину, согнув руку так, чтобы ствол револьвера сбоку ткнулся в черную башку, вонзил его в длинную жаберную щель. Их было по три с каждой стороны, узких складок, под которыми колыхалась мясистая розовая бахрома. Шкура у катранов твердая и скользкая, из плавников их делают лучшие на Крыме ножи; земноводные свирепы, беспощадны и способны победить в драке даже дикого пустынного ящера, но у них есть одно уязвимое место: жабры.

Когти разорвали рубаху на груди, и я трижды вдавил спусковой крючок.

Сбросив мутафага на землю, поднялся на ноги, прицелился в остроносую, с широко посаженными глазами морду, но стрелять не стал. Плавники задергались, все быстрее, быстрее, катран будто хотел взлететь… треугольник хвоста хлопнул по воде, и тварь издохла.

Авдей выпрямился на валуне, глядя на склон за моей спиной. Безголовая зверюга – я вспомнил, что их называют гонзами, – лежала в болотце. Солнце скрылось за горизонтом, расселина погрузилась в вечерний полумрак.

– Эй, следопыт! – позвал я.

Не обращая на меня внимания, Авдей попятился.

За спиной громыхнул выстрел, и пуля вырвала кусок мяса из его плеча у основания шеи. Вскрикнув, Авдей слетел за валун. Я повернулся, направив револьвер в сторону трех людей, спускавшихся к нам через заросли. Идущий первым рябой парень снова выстрелил.

Пуля ударила, будто железный кулак. Глухо екнуло в груди; выпустив револьвер, я упал навзничь. В разрывах рубахи тускло блеснул свет, на миг проступил сквозь кожу – и пропал.

Было больно, но не так чтобы очень сильно. Я свалился головой в болото, ряска залепила нос, глаза, рот. Привстал, кашляя и плюясь, ладонью счистил с лица зеленую грязь. Пуля разорвала рубаху на груди, сплющенный комок металла скатился по животу, не оставив раны.

Ничего не понимая, я сел, стряхнул со штанов пулю и поднял глаза на трех мужчин, подошедших к болотцу. На них были широченные красные шаровары из крепкого сукна, волнами ниспадающего на сапожки с загнутыми носами, короткие красные халаты – кажется, они назывались чекменями – с поясами и портупеями. На ремнях ножи в форме полумесяца. Двое, помладше, щеголяли длинными чубами, растущими посреди бритых макушек, третий, низкорослый толстяк, носил большой черный тюрбан.

В руках у всех были двустволки с толстыми «собачками» и очень длинными прикладами. Я вспомнил, что это оружие называется берданкой, равно как вспомнил и то, что так одеваются гетманы Инкермана.

– Я ж попал! – выкрикнул рябой и бросился к лежащей под валуном зверюге.

Толстяк в тюрбане ответил:

– Почему тогда он жив?

– Значит, промахнулся Евсей, – ответил третий гетман, чей черный чуб был закручен вокруг левого уха. – Что с другим, который на валуне торчал?

За спиной раздался короткий вскрик и звук, какой может издать большой нож, когда его с силой погружают в человеческое тело. Я потер кадык, поняв, что бедняге Авдею конец.

– Готов, готов! – прокричал Евсей за моей спиной. – Может, голову ему отрезать да в Редуте на кол? Не, тащить неохота. А второй мою гонзу убил! Я ж ее столько натаскивал!

Гетман в тюрбане окинул взглядом торчащую из склона машину.

– Вы поглядите: некроз пропал. Теперь к грузовику подойти можно, узнать хоть, что там в нем. А ты не оттуда вылез, малый? – он ткнул в меня стволом.

Я подобрал ноги, готовый вскочить, хотя и понимал, что не справлюсь с тремя вооруженными людьми.

– Старшина, он ей хребет прострелил! – зло продолжал рябой. – Нелюдь поганая, я ж столько возился с ней!

Я вовремя оглянулся, чтобы увидеть, как он подскакивает ко мне, занося кривой нож. Рыжий чуб развевался на ветру, глаза сверкали злобой. Рябое лицо напоминало осенний луг – сухое, желтое, шелушащееся. Евсей попытался вцепиться мне в волосы, но я дернулся, и он лишь сорвал косынку с моей головы. Нож пошел вниз, чтобы впиться в шею, я локтем врезал гетману между ног и вскочил, угодив теменем ему в подбородок.

Удар не прошел даром для нас обоих – рябой полетел в болото, а у меня из глаз посыпались искры. Схватившись за голову, я прыгнул к зарослям – оставалась единственная надежда нырнуть в них и попытаться сбежать, – но черноволосый сделал мне подсечку и опрокинул лицом в грязь.

Раздался плеск, короткое ругательство, возглас… Я оглянулся и замер – черноволосый нацелил на меня карабин.

Евсей медленно пятился, держась за подбородок, старшина с поднятым кулаком стоял перед ним.

– Не трожь его! – велел старшина. – Теперь это раб Дома Гантаров!

Евсей недобро посмотрел на старшину, перевел взгляд на меня и вздрогнул. Зрачки его расширились, он сглотнул и сипло сказал:

– Гордей, Владий, слышьте… у него волосы белые! Грязные, но белые же! Серебряные!

– Ну так и чего? – не понял старшина.

– Да то, что это Альбинос! – взвизгнул Евсей и, подскочив, ударил меня прикладом берданки в лицо. – Альбинос Кровавый, проклятье Инкермана!

Глава 4

Когда подсвеченный блеклыми огнями Редут вырос перед нами на фоне темного неба, старшина Гордей сказал:

– Евсей, вперед иди, скажи, что это мы.

Рябой всю дорогу подгонял меня тычками приклада в спину. Судя по довольному сопению, это его забавляло.

– А чего я? – спросил он. – Пусть вон Владий…

– Евсей, марш вперед!

Молодой поравнялся со мной, плюнул мне под ноги и ускорил шаг. Я не обратил на него внимания – рассматривал Редут. Основанием ему служило большое древнее здание, наполовину ушедшее в землю, в его заложенных кирпичом оконных проемах чернели бойницы. По краю широкой бетонной крыши, находящейся теперь всего в нескольких локтях от поверхности земли, шел частокол из бревен, с врезанными посередине воротами. На бревна насадили черепа, протянули между ними провод, а внутрь вставили лампочки. Тусклый свет лился из глазниц, и казалось, что черепа наблюдают за нами с ограды.

От земли к воротам вел дощатый настил на сваях. На угловые башни Редута пошли глыбы красного гранита, который добывали только в печально знаменитых каменоломнях Инкерманского ущелья, где каждый сезон гибли десятки рабов. На башнях зачем-то водрузили ржавые клети.

Гетманы вели меня к настилу. По сторонам от него стояли два грузовика с катушками кабеля в открытых кузовах, к одной машине была прицеплена повозка с генератором. Выглядели грузовики воинственно: на кабине у каждого вертлюги с пушечкой, заряженной гарпуном. Рядом приварены треноги с горящими прожекторами. Наверное, кабель прокладывали в каменоломнях, чтобы подавать с генератора электричество – привязывали к гарпуну, выстреливали в скалу возле входа в забой, а дальше тянули кабель в шахту.

Раздалось злобное тявканье, со скрежетом приоткрылась калитка в створке и навстречу, стуча когтями по доскам, выскочили три гонзы в ошейниках. Мы остановились перед ведущим вверх настилом, мои кандалы звякнули. Зверюги замерли, скалясь и тихо рыча. В клети на одной башне показался силуэт, и Евсей прокричал:

– Отпирай, дозор воротился! Гордей и Владий с Ев-сеем!

– Вас же четверо, – донеслось сверху, после чего раздался переливчатый свист, и гонзы убежали обратно за калитку.

– Иди давай, – сказал за спиной Владий, и я стал подниматься вслед за рябым гетманом.

– Раб это новый, возле грузовика взяли, – пояснил старшина, когда мы остановились у ворот.

Где-то тарахтел генератор, свет из черепов озарял створки – неотесанные бревна, скрепленные железными уголками. Гонзы юркнули в будки под частоколом и улеглись там, выставив наружу головы.

– Прям там и нашли? – удивились на башне. – Я думал, возле ущелья давно никого. Так что, вправду некроза не стало?

– Пропал, – подтвердил старшина.

– Так надо людей туда, чтоб в грузовик забрались, вдруг чего интересного внутрях. Это ж, говорят, машина самого Ефрония Отшельника! Сколько сезонов она под некрозом была…

– Заткнись ты! – прокричал Евсей, задрав голову. – Утром людей пошлем, я коменданту сам скажу! Открывай уже!

***

Лязг засовов разбудил меня. Я лежал на застеленной тряпьем койке, подложив под голову руку, а другую свесив к полу, и когда дверь с тяжелым скрипом отворилась, раскрыл глаза.

Евсей, Владий и Гордей сменили чекмени на длинные рубахи, подпоясанные все теми же ремнями с портупеями, на которых висели кривые ножны. В руках у каждого была берданка.

– Подъем, – сказал старшина, постучав по койке прикладом.

Я сел и сунул ноги в сандалии.

– Быстрее, мутантово семя! – прикрикнул Евсей. – Шевелись!

Выпрямившись, я потянулся. Охранники Редута отступили, Владий с Евсеем подняли оружие. Рябой едва ли не подпрыгивал на месте, норовя ткнуть меня стволами.

– Сядь обратно, – сказал старшина.

– Сесть! – тут же заорал Евсей. – Сидеть, тебе сказано!

Я сел.

– Руки протяни.

Когда я выполнил и этот приказ, рябой и Владий встали по сторонам, целясь мне в голову, а старшина снял кандалы с широкого ремня и сковал меня.

Кандалы состояли из четырех соединенных цепью железных обручей, диаметр их можно было менять, вращая винты. Пока Гордей трудился над ними, Владий спокойно ждал, зато Евсей дважды ткнул меня стволом в висок, причем второй раз куда сильнее. Когда это произошло в третий раз, я спросил Гордея:

– В Редуте вас плохо кормят, старшина?

Он покосился на меня, заворачивая последний винт.

– Чего?

– Мальчонка не может ружье удержать. Ходуном ходит. Или просто руки трясутся от страха? – Я повернул голову к Евсею и подмигнул ему. Рябое лицо напряглось, рот приоткрылся, показав гниловатые зубы. – Да ты не бойся, гетман, я тебе ничего не сделаю. Хотя зубы надо бы выбить, все равно скоро выпадут.

Старшина отступил, закончив с кандалами. Евсей заорал:

– Ты что сказал? Мальчонка?! Ты… Да я старше тебя буду! Ты – щенок херсонский! Ты уже считай что мертвец, слышишь, отродье?!

Он почти без замаха, но сильно ударил меня прикладом по лицу. Немного выше – и сломал бы переносицу, а так лишь разбил губы в кровь и чуть не высадил парочку верхних зубов. Стены камеры качнулись, в голове громыхнуло, я свалился на край койки, откуда скатился бы на пол, если бы Владий не ухватил меня за плечи.

– Евсей, ты что творишь?! – крикнул Гордей.

– Слышали, что он сказал? Херсонец поганый, тварь! Я его убью!

– Назад! Не трогай его, или нужники всю ночь чистить будешь!

Я не мог понять, почему Евсей так нагло ведет себя. Старшину он не сильно уважал, это было хорошо видно по рябому лицу.

В голове слегка прояснилось, я сполз с койки, подогнул ноги и медленно встал. Владий поддержал меня. Камера снова качнулась, поплыла, кренясь. Темная волна накатила на меня, и я стиснул зубы, пытаясь отогнать ее, не дать накрыть себя с головой, чтобы не вырубиться на глазах у этой троицы.

Одна цепь соединяла лодыжки, другая, прикованная к ее середине, заканчивалась обручами на запястьях, и руки я мог поднять лишь до живота. С губ текла кровь, капала на подбородок и шею, а вытереть – никак.

– Во, хорош! – ухмыльнулся Евсей. Ударив меня, рябой заметно повеселел. – Грозный какой! Где теперь твоя грозность, херсонец, кому продал?

– Заткнись, – оборвал его Гордей. – А ты – наружу, живо!

Я направился к двери. Камера находилась под крышей башни, и меня повели вниз по винтовой лестнице. Старшина шел впереди, часто оборачиваясь, двое гетманов шумно топали сзади, нацелив берданки мне в спину. В железных подставках горели факелы, огонь гудел, дрожал на сквозняке, неровный свет озарял седой затылок Гордея. В кандалах я не мог идти быстро: каждый раз, когда нога опускалась на следующую ступень, цепь тянула руки книзу. Железо лязгало о камень, сзади доносилось сиплое дыхание. Старшина то и дело машинально ускорял шаг, должно быть, хотел поскорее доставить меня куда приказано, но оглядывался и притормаживал.

– А пошустрее не можешь, улитка херсонская? – рявкнул Евсей над ухом. – Э, а что это у тебя за раны на затылке? Едва зарубцевались… Кто это над тобой поработал, Альбинос, хотел бы я тому человеку руку пожать!

Я не обращал на него внимания. Кровь из разбитых губ уже не текла, но я хорошо ощущал ее соленый вкус.

– Быстрее топай, говорю!

В спину ткнулся ствол.

– Евсей! – заорал старшина, в очередной раз оглянувшись. – Я сказал не трогать его!

Рябой что-то буркнул в ответ, но ружье опустил.

Вскоре мы очутились на озаренной факелами крыше древнего здания, служившего основанием Редуту. Здесь стоял барак, пара домиков и в центре высоченная решетчатая мачта, вокруг которой суетились люди. На ее вершину, цепляясь за поперечные штанги, карабкался человек.

К дальней угловой башне, куда направлялся старшина, подплывал дирижабль с шаровидной емкостью, совсем непохожий на термоплан Чака. Когда летающая машина прошла над частоколом, с открытой палубы сбросили канат, и следом донеслась команда: «Швартовый принять!» Я вздрогнул, когда из мутного болота моей памяти на поверхность, будто пузырь, всплыло слово: небоходы.

И следом за ним гроздью выскочили другие пузыри-воспоминания: Гильдия, дирижабли и авиетки, пилоты в кожаных бриджах, куртках, облегающих шлемах и круглых очках. Во всей Пустоши только Гильдия небоходов владеет летающими машинами. Пузыри лопались в голове с почти слышными хлопками, наполняя сознание смутными картинами, быстро сменяющими друг друга. Небоходы покупают у гетманов чензир – особое вещество, которое вырабатывают на заводе Инкермана из добытой в каменоломнях породы. Когда оно застывает, то становится эластичным, крепким и огнеупорным. Гильдия пропитывает чензиром газовые емкости, гондолы летательных машин и отливает из него опорные колеса для авиеток.

Пройдя через дверной проем, мы очутились на винтовой лесенке внутри башни. Я решил, что меня сопроводят наверх и посадят в дирижабль, но старшина направился вниз, под крышу древнего здания. Миновав несколько ступенек, он снял с шеи тяжелый ключ. Лязгнула решетка в конце лестницы, Гордей вытащил из скобы в стене факел и шагнул в проем.

Оказавшись в темном коридоре с двумя рядами заколоченных дверей, я остановился.

– Шагай! – тут же донеслось сзади.

Старшина оглянулся, поднял факел выше.

– Чего встал?

– Куда мы идем? – спросил я.

– Шагай, гниль! – Евсей горячо задышал мне в ухо.

– Просто иди за мной, Альбинос, – устало произнес старшина.

– Куда вы меня ведете? – повторил я.

Евсей шумно выдохнул, Гордей сказал: «Нет, стой!» – и кулак рябого обрушился на мой затылок. Я свалился под стеной, сильно ударившись лицом. Шею и позвоночник прострелила боль, в груди будто что-то лопнуло. Сцепив зубы, тяжело дыша, я перевернулся на бок и как в тумане увидел три пары ног перед собой. Одна приплясывала.

– Евсей, тупая башка! Оставь его!

Удар остроносым сапогом под ребра вышиб из меня воздух, и тогда старшина толкнул рябого в грудь, отбросив к стене.

– Владий, помоги ему встать. Евсей, а ты слушай!

– Не прикасайся ко мне, старшина!!

– Евсей, мутант тебя побери! Я сказал: слушать! Молчать! Радой клянусь, еще раз его тронешь – на всю ночь в нужники отправлю! Я не тучу, понял?!

– Не посмеешь, Гордей, – прозвучало в ответ. Ясно было, что рябой ничуть не раскаивается: голос его переполняло шальное злобное веселье. Я все не мог понять – кто ж он такой, этот Евсей, почему так уверенно себя ведет?

Владий помог мне подняться. Зрение прояснилось, хотя подбородок ныл, будто по нему съездили дубинкой. Языком я потрогал один из нижних зубов – он шатался.

– Идем, – сказал Гордей.

Я привалился плечом к стене, плюнул кровью им под ноги и спросил:

– Куда вы меня ведете?

– Старшина, ты слышишь?! – тут же взвился Евсей, замахиваясь, но Гордей отпихнул рябого от меня.

– К коменданту, Альбинос! К Якубу, коменданту Редута, главе Дома Гантаров. Этот ход ведет в его башню. Он ждет. Идем, или тебя отволокут туда.

Странное дело – старшина, кажется, сочувствовал мне, во всяком случае, в голосе его не было злости. А ведь назвал меня этот рябой «проклятием Инкермана». Интересно, что я натворил, чем так настроил против себя гетманов?

Ноги немного дрожали, челюсть ныла. Когда я отвалился от стены и медленно зашагал по коридору, Гордей, обогнав меня, снова возглавил нашу небольшую процессию.

– И что хочет от меня комендант Якуб? – спросил я.

– Ты поговори! – донеслось сзади. – Зубы целы еще?

– Пасть закрой, Евсей! – рявкнул старшина.

Коридор закончился дверью, перед которой стояли двое охранников.

– К Якубу, – сказал Гордей, и один из них толкнул дверь, за которой открылась ведущая вверх лестница.

– Он ждет.

Лестница закончилась еще одной дверью, из-под которой лился яркий свет.

– Не шевелись, Альбинос, – негромко сказал старшина.

Владий встал возле двери, повесив берданку на плечо, рябой остался у меня за спиной. Гордей оглядел меня, пробормотал: «Евсей, урод!» – достал грязный платок, обтер мое лицо и шею от крови. Постучал, из комнаты донеслось что-то неразборчивое. Старшина ступил на порог и доложил:

– Пленного привели.

– А! Так-так, давайте его сюда.

– Нам тоже?

– Нет, снаружи стойте. И дверь затворите!

Гордей кивнул подчиненным.

– Слышали? Здесь дежурить. А ты входи. – Он открыл дверь шире.

Владий остался невозмутим, Гордей смотрел с легким, едва уловимым сочувствием. Я оглянулся – Евсей насмешливо щерился, облизывая губы. Лязгнув цепями, я боком прыгнул к нему, выставив плечо, сильно толкнул в грудь.

Гордей от неожиданности крякнул, Владий схватился за берданку. Евсей заорал, падая по ступеням. Что-то хрустнуло, он завизжал.

Прыгнув обратно, я проскользнул мимо замешкавшихся гетманов и нырнул в дверь.

***

Сквозь потолок доносилось гудение ветряка. По всей комнате ярко горели лампы, и свет их ослепил меня. Дверь захлопнулась. Сделав несколько шагов, я остановился посреди кабинета, прикрыв глаза.

– Так-так-так… Что там за шум был, перед тем как вы вошли? – глава Дома Гантаров говорил быстро, слова почти сливались. – И что это с вашим лицом?

Низкорослый лысоватый толстяк в богатых одеждах разглядывал меня, покачиваясь с носков на пятки и обратно, заложив пухлые пальцы за расшитый золотыми нитями пояс. Из-под длинного халата торчали загнутые носки сафьяновых сапог. За спиной его была открытая тумба с радиостанцией, от которой провода уходили к дыре, прорезанной в потолке.

– Упал с лестницы, – сказал я.

– Упал… надеюсь, не моя охрана в этом виновата? Может, э… Евсей? – уточнил комендант, приподняв бровь. Торопливая манера речи очень соответствовала его внешности. Круглое розовое личико, порывистые движения, сплюснутый нос, глаза-щелочки… кого-то он мне напоминал.

– Так-так-так… Ну что же вы, садитесь, садитесь.

Он махнул на стул перед массивным столом красного дерева. Перстни на толстых пальцах сверкнули в свете ламп – по стенам и полу разбежались яркие пятнышки, будто огненный горох просыпался по кабинету.

Направившись к стулу, я покосился на высокое зеркало, висящее возле шкафа с древними книгами. В отличие от того, из грузовика, это не было мутным. В зеркале прошел человек среднего роста, в грязной одежде, худой, с гривой спутанных серебристых волос.

Я сел, и комендант Редута почти бегом вернулся к своему креслу. Стол был завален бумагами, Якуб сгреб их в кучу, случайно перевернув глиняную чернильницу в виде стоящего на коленях обнаженного человека с воздетыми руками, запрокинутой головой и широко раскрытом в крике ртом, куда и надо было макать перо. Из нее не вылилось ни капли – чернила давно высохли. Толстяк откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

– Я удивлен, Альбинос. Можно сказать – поражен. Ведь мы были уверены, что управитель Херсон-Града погиб. Когда вы бежали из Инкерманского ущелья, на вас напали… И все же – вы здесь, передо мной, целый и невредимый. Невероятно!

Я молчал, обдумывая услышанное. Значит, я был у гетманов и бежал от них? Зачем? То есть зачем я приезжал сюда и почему после убегал? Сказать в ответ я ничего не мог и потому решил молчать до тех пор, пока будет возможность.

– Но еще больше я удивлен вашей смелости, – продолжал Якуб. – После того, что вы натворили, после всех этих смертей, резни, пожаров, после того как вас стали называть «проклятьем Инкермана» – снова прийти сюда!

– Я не приходил сюда, – проворчал я, чтобы хоть что-то сказать.

Он замахал руками – жест этот, как и манера речи, был настолько знаком, что я даже нахмурился, стараясь вспомнить, где уже видел Якуба.

– Нет-нет, прямо в ущелье или к Редуту вы не совались, это уже было бы совсем непонятно, но вы оказались неподалеку, всего с одним охранником, и позволили моим людям, несущим обычный вечерний дозор, легко захватить вас. Да к тому же так странно одеты… Вот что я хочу узнать: что вы делали возле грузовика?

Я молчал, потому что и сам толком не знал, что делал в тех местах.

– Альбинос! – повысил голос Якуб и повел рукой в сторону радиостанции у стены. – Знаете, я ведь связался с Радой и сообщил о вас… Думаю, скоро здесь появится сам воевода Лонгин. Как полагаете, для вас будет лучше, если вами займется он? После того, что вы сделали с его сыном и дочерью?

В комнате повисла тишина. Комендант Редута постучал костяшками пальцев по краю стола, подался вперед, тут же снова откинулся в кресле… И вдруг я понял, чем вызвана эта суетливость в движениях и словах: гетман боялся меня! Боялся и был растерян, не понимал, что означает мое появление в этих местах и чего от меня ждать, пытался сообразить, что к чему, чтобы получить от происходящего выгоду. Но ведь я в его руках, разве нет? Бояться надо мне, а не ему, Якуб может сделать со мной все что угодно… Или не может?

И еще одна мысль не давала мне покоя: судя по отношению ко мне разных людей и некоторым их словам, на моей совести множество смертей. Неужели я такое чудовище? Я не чувствовал себя плохим. Кажется, я довольно язвительный тип, наверняка при необходимости могу убить… Но я не убийца по натуре и не получаю удовольствия от чужого горя, страдания, смерти. Во всяком случае, так мне кажется – но, выходит, это не так и я просто не знаю, на что способен, не успел заново изучить себя, свою натуру?

– Я могу защитить вас от воеводы, Альбинос, – добавил Якуб.

– Но его послала Рада, – сказал я наобум.

– Да, однако сейчас мы в Редуте, который принадлежит гетманам Дома Гантаров. То есть мне как главе Дома.

– С каких пор Редут стал вашим? – спросил я.

Он улыбнулся, засопев, ухватил себя за нос и, наклонившись над столом, заговорил доверительно:

– Бесспорно, Редутом владеют все четыре Дома, чьи главы составляют Раду Инкермана. Кстати, если помните, их стало четыре вместо пяти именно благодаря вашим стараниям, Альбинос. Вы едва не разрушили наше небольшое сообщество, едва не стали причиной гибели Домов Инкермана, и когда всем гетманам станет известно, что вы живы… О, они потребуют самой мучительной, суровой кары для вас.

– Но им и так известно, – возразил я. – Вы же связались с…

Он прервал меня поспешным взмахом руки.

– Пока что это известно лишь главам двух Домов, считая мой, да еще воеводе! В моих силах помочь вам.

– Что меня ждет, если я попаду в руки Лонгина?

– Полагаю, публичная казнь, равной которой по длительности и… э-э… мучительности не знало Инкерманское ущелье. А у нас разбираются в… в причинении болезненного вреда человеческому телу, ведь мы вынуждены подавлять восстания неблагодарных, работающих на наших каменоломнях. Необычные у вас глаза, Альбинос.

– Что в них необычного?

– Они у вас светло-синие, какие-то очень яркие. Кроме вас, никогда не встречал людей с такими глазами. Наверное, от матери? Слышал, она была из кочевых.