Текст книги "Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)"

Автор книги: Андрей Курков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Покосился Калачев на народного контролера.

А тот смотрел себе грустным взглядом на воющих собачек и время от времени покачивал головою.

– Товарищ Добрынин, – заговорил наконец начальник экспедиции. – Хочу признаться вам... нехорошее тут дело...

И тут смелость и решительность покинули Калачева.

А Добрынин уже повернулся и смотрел ему в глаза совсем не пьяным, а очень даже серьезным взглядом, и видно было, что готов он выслушать Калачева до конца.

И показалось даже, что собаки потише завывать стали, и их не очень-то дружный хор стал распадаться и растворяться в побеждающей любые звуки тишине.

– Я Москву обманул! – выпалил одним духом начальник экспедиции.

Рот Добрынина приоткрылся. Недоумение и удивление слились в одно выражение взгляда, и уперся этот взгляд прямо в Калачева, пронизывая его насквозь.

Хмель стал уходить из тела и головы народного контролера.

– Как же это? – спросил он. – Как это ты смог, товарищ Калачев, Москву обмануть?

Начальник экспедиции склонил виновато голову. Уже жалел он о своем признании, но отступать было поздно. Да еще и надежда жила, надежда на облегчение.

– Нас ведь забросили сюда и забыли, – заговорил Калачев. – Запасы кончались, а новых нам не присылали. Глушь здесь. А задание у нас было – золото найти для страны... Я знал, что к обнаруженным золотоносным местам решено было прокладывать железные ветки кратчайшим способом. Вот и решил я отправить радиограмму, что мы, мол, нашли выходы золотосодержащих руд на поверхность земли. Ну, чтоб сюда провели ветку и увезли нас отсюда... Мы же сами никак не выбрались бы...

– Так-так-так, – начал понимать отрезвевший Добрынин. – А золото?

– Да откуда здесь золото? Здесь же мерзлота в низинах. Мы тут ничего, кроме вмерзших в землю мамонтов, не нашли. Так, товарищ Добрынин, и...

– А что это – мамонты? – перебил главного геолога народный контролер.

– Доисторические слоны... Мясо мы вот сейчас ели... Ему миллион лет.

– Кому? – вскинулся Добрынин.

– Мясу, которое мы ели... Здесь, в земле, кроме этого мяса, ничего нет!

Добрынин прислушался к своему желудку, как-то помутилось у него сознание от такой новости.

– Не умрем? – спросил он неожиданно прорвавшимся жалобным тоном, полным испуга за свою жизнь.

– Мы уже полгода его едим. Не умерли, – признался Калачев. – Вот без него, конечно б, ведь есть больше нечего! Вы же поймите, если бы я не соврал, то и вы бы здесь погибли, и мы... эти ближние военные, они ж вообще черт знает где! Я только прошу вас, когда они приедут, сказать, что я вам признался...

Испуг у Добрынина прошел. Понял он, что организм жив и работает нормально. Вернулся побеспокоенный здравый рассудок.

– Надо и им признаться! – сказал он негромко.

– Как?! – вырвалось у Калачева, и собаки окончательно притихли. – Они ж тогда перестанут строить дорогу! А может, они уже рядом?!.

– Ты, товарищ Калачев, коммунист? -строго спросил контролер.

– Да, конечно...

– А я – нет! – говорил Добрынин. – Значит, ты должен учить меня честности, а не я тебя! Надо сказать им правду...

Калачев тяжело вздохнул. Ничего хорошего из его признания не вышло – это он уже понял. А что делать теперь – не знал.

– Да не могу я... – скороговоркой выпалил он, поднялся и, ощущая дрожь в руках и внутреннюю дрожь раздражительности, пошел в вагончик.

Добрынин тоже поднялся на ноги и вошел в домик следом.

Ваплахов спал на железной раскладной лежанке, бережно укрытый несколькими оленьими шкурами, хотя в вагончике холодно не было. За ящиком-столом дремал хромой Дуев. А Горошко и Храмов пьяными голосами играли в города.

– Молотов! – говорил Храмов.

– Ворошиловград! – отвечал Горошко.

– Дыбинск!

– Коммунарск!

– Куйбышев...

– Кончайте! – перебил игру мрачный Калачев.

– Чего? – Горошко поднял на главного геолога удивленный взгляд.

– Ваш начальник Москву обманул! – ответил на "чего"

Горошки народный контролер. – Садись к станции, сознаваться будем!

Пораженный радист впялился в Калачева, но тот стоял, прикусив нижнюю губу, и на его красивом мужественном лице лежала печать отрешенности и капитулянтства.

– Садиться? – спросил Горошко у Калачева враз протрезвевшим голосом.

Добрынин тем временем наклонился к лежанке, на которой сопел во сне Дмитрий Ваплахов, вытащил из-под нее вещмешок, а из него револьвер – подарок Тверина. Выпрямился с оружием в руках и твердо сказал:

– Давай-давай! Ищи Москву! – и кивнул на радиостанцию.

– Ищи, – сказал негромко, кивнув, сам Калачев. Шатаясь, Горошко потащил ящик-стул к стоявшей в углу станции. Уселся там, дрожащими руками одел наушники, защелкал выключателями, закрутил ручками.

– Мы же тебя как брата приняли! – с горечью произнес Калачев, не поворачивая головы к Добрынину.

Степа Храмов слушал происходящее спокойно, а потом как бы сам себе шепотом произнес:

– Обманывать нехорошо... Добрынин глянул на него с одобрением. Запипикала морзянка в комнате – Горошко, настроившись, запускал в радиомир свои позывные. Контролер слушал это пипиканье с подозрением, как бы понимая, что за каждым звуком – буква или слово, которые он на слух не понимает.

– Есть! – вдруг завопил радист, словно сам не ожидал так быстро связаться со столицей Родины.

Потом обернулся к народному контролеру и уже холоднее спросил:

– Ну? Шо передавать?

– Передавай! – все еще сжимая револьвер в руке, направив его дуло в пол. заговорил Добрынин. – Сознаемся в том, что обманули нашу Родину. Никакого золота тут нет, а есть одно лишь мясо...

Горошко превращал слова народного контролера в точки-тире и отправляла в невидимые миры.

– ...к тому же очень старое. Поэтому просим перестать строить железную дорогу...

– Да как же? – встрепенулся вдруг Степан Храмов. – Ведь замерзнем насмерть! Товарищ контролер!

– Давай-давай! – прикрикнул Добрынин на остановившегося было радиста. Просим перестать строить дорогу и не разбазаривать зря народные средства...

– Стойте! – крикнул вдруг Горошко. – Прием! И, схватив огрызок карандаша, стал заполнять однообразными знаками страницы специальной большой тетради для приема радиограмм. Заполнив, стал снова что-то передавать, но уже не со слов Добрынина, а вообще неизвестно с чьих слов. Потом снова был прием...

– Ты что им передаешь? – через несколько минут возмутился Добрынин.

– Да они тут про мясо спрашивают: какое и сколько... – походя бросил контролеру радист, не отвлекаясь от работы.

Минут десять спустя он обернулся, посмотрел на народного контролера помягче, спросил:

– Еще шо-нибудь передать?

– Да, передай привет товарищу Тверину от народного контролера Добрынина.

Радист передал. Потом стянул ленивым жестом с головы наушники и, подавшись вперед, прямо лег на радиостанцию, то ли от усталости, то ли от пьяного своего со стояния.

– Ну что? – спросил контролер. – Что сказали? Радист зашевелился, с трудом выровнял спину. Обернулся с какой-то пьяновато-счастливой полуулыбкой на лице.

– Будут строить дорогу! – сказал и вздохнул. – Они ее не строили, а сейчас будут!..

– Почему? – удивился молчавший до этого Калачев.

– Родине мясо надо, а не золото! Золота, сказали, до хрена, а мяса – нет!

В наступившем после этого молчании только сопение спящего Ваплахова подтверждало наличие жизни в домике-вагончике.

У Добрынина настроение заметно испортилось. Оттого, что не мог понять он: зачем Родине нужно старое мясо? Опустил народный контролер револьвер на стол, и сам за этот ящик-стол уселся, упершись в его поверхность локтями.

Калачев тоже уселся за ящик-стол. Видно было, что и ему далеко не все ясно. Горошко, подремав несколько минут, полуприлегши на радиостанцию, тоже подтянулся со своим ящиком-стулом к начальнику.

Так вся компания снова оказалась за столом, и только Ваплахов, лежа, отсутствовал по уважительной и легко объяснимой причине.

Дуев вдруг храпанул, и когда его Горошко потрепал по плечу, оторвал голову от стола и обвел всех мутноватым взглядом. Он ведь не знал, что происходило в вагончике, пока он сидя спал.

– Начальник! – промычал он. – Может, еще по полкружки?

– Угу, – кивнул Калачев. – Степа, достань ему... да и остальным!..

Разлил Степа по кружкам еще мясного самогона. Выпили. Но сумрачное настроение владело всеми. Тихо было за ящиком-столом. Тихо и невесело. Добрынин переживал, что пришлось ему первый раз в своей жизни угрожать оружием вообще-то хорошим людям, можно сказать героически живущим в северных местах. И хотя понимал он, что правда была на его стороне, тем более, что защита Родины, а с нею и Москвы, от обмана входила и в его обязанности народного контролера. Да и какой бы он был контролер, если б не поступил так, как поступил?! Но в то же время сидеть теперь рядом с этими людьми, после всего происшедшего было неудобно. Дуев, выпив, снова заснул.

Калачев уткнул взгляд в кружку и серьезно о чем-то думал. И только на лице радиста Горошко не было никакой печали и никакой озабоченности. Лицо его было покрасневшим и естественно радостным, чего нельзя было сказать о Храмове.

– Но все равно, теперь-то они железку построят! – как-то тяжело выдавил из себя Степан. – Теперь точно построят...

Калачев задумчиво посмотрел на Храмова, кивнул – больше сам себе, как бы подтверждая свои мысли. Потом поднял взгляд на народного контролера, и услышал Добрынин его вздох. Снова не по себе стало Добрынину.

– Прав ты был!.. – выговорил Калачев, упершись взглядом в глаза народного контролера. – Без твоей принципиальности – нам бы смерть... А ведь у меня тоже револь-. вер есть... И я его чуть не вынул.

Набежали на его лоб после этих слов морщины. Нахмурился он и снова взгляд на кружку опустил. Нелегко давался разговор.

Ваплахов заерзал во сне на лежанке. И от этого ерзанья упали на пол две или три оленьих шкуры.

Степа Храмов поднялся, снова накрыл заботливо урку-емца.

Оказался, благодаря своему сну, Ваплахов в самом удобном положении. Ничего он не знал о случившемся, а потому все глянули в его сторону с теплотой.

– Мне товарищ Тверин уже две книги подарил, – заговорил Добрынин после очередной паузы. – Они как бы детские, но не совсем. Он так и сказал, что из них многому научиться можно...

– А как называются? – спросил Калачев, который был даже рад поговорить о чем-нибудь, но только не об истории с обманом Москвы.

– Они все называются "Детям о Ленине" только там в разных книгах разные рассказы. Поучительные очень. Я недавно там короткий рассказец прочел... Тоже как бы про честность...

Калачев снова вздохнул тяжело, восприняв слово "честность" как обвинение в свой адрес.

– А шо? – икнув, сказал Горошко. – Прочти!.. Добрынин вытащил вещмешок, положил туда свое именное оружие, а оттуда вытащил книгу. Сел за ящик-стол, полистал, отыскивая нужную страницу.

– Ага, вот он! – сказал, найдя. – Прочитать?

Геологи кивнули.

– Называется "Как наказал Ленин обидчика крестьянского". "Был у Ленина товарищ-друг, что ни есть первейший – разверстки комиссар. И вот сказали Ленину, что друг его этот обирает мужиков да живет несправедливо, добро народное не бережет. Призвал его Ленин и говорит:

"Друг ты мой, верно это?" А тот молчит, голову опустил. А Ленин ему: "Мужика теснить ты права не имеешь. Потому мужик – большая сила в государстве, от него и хлеб идет. Значит, как друга своего, я наказать тебя должен примерно". Поцеловал тут Ленин друга-то, попрощался с ним, отвернулся и велел расстрелять его. Вот он, Ленин какой. Справедливость любил".

Дочитав, обвел Добрынин взглядом сидевших за столом. Все, даже радист Горошко, имели вид задумчивый и серьезный. Все над услышанным думали.

– Хороший рассказ, – произнес, кивая, Калачев. – Правильный. И ты, товарищ Добрынин, конечно, правильно сделал все, по-ленински. Теперь вместе будем поезда ждать.

Добрынин кивнул. Чувствовал он, что вовремя ему этот рассказ вспомнился, и прочитал он его вовремя. Получилось, будто сам Ленин его защитил. Напряжение спало.

Дуев снова начал было похрапывать, но Горошко живо его растолкал.

– А там еще какой-нибудь рассказ есть? – спросил вдруг Степа Храмов.

– Тут много разных, – ответил Добрынин, листая книгу. – Тогда прочтите еще что-нибудь! – попросил Степа. Добрынин посмотрел вопросительно на Калачева, желая знать, хочет ли начальник экспедиции еще один рассказ услышать.

Калачев дружественно кивнул, и тогда народный контролер обратил свой взгляд на страницы, думая, какой бы рассказ прочитать, чтобы польза от него была двойная, чтобы он и поучительным был, и полезным для зарождающейся дружбы между народным контролером Добрыниным и геологами экспедиции.

Глава 7

Когда из сплошного тумана проступили линии, контуры, белые стены и спинки соседних кроватей госпитальной палаты, Марк Иванов понял, что это уже не сон и не бред. Он понял, что жив. И даже повернул голову набок: увидел раненых бойцов. У кого-то забинтована голова, у другого – руки, лежащие поверх одеяла.

Захотелось что-то сказать, но изо рта вырвалось невразумительное мычание.

– Таня! Танюша! – крикнул тут боец с соседней койки. – Артист очнулся! Иди сюда!

Таня, худенькая медсестра в белом застиранном халате, наклонилась, улыбаясь. Всмотрелась в открытые глаза Марка.

Он Опять попробовал что-то сказать. Напрягся. И снова стало невыносимо жарко, и черты милого девичьего лица, наклонившегося к нему, стали расплываться и растворяться во вновь собирающемся перед его глазами тумане.

– Вам еще рано говорить, товарищ Иванов! Вы еще очень слабы!

И голос ее затих, втянулся в туман.

Два дня спустя сознание дернулось к Марку и в этот раз, казалось, надолго.

Он долго смотрел в потолок, привыкая к белому цвету, потом покосил глазами вправо и влево.

– Сестра-а-а... – с трудом прошептал он. И снова тот самый сосед, у которого дело шло на поправку, услышал и закричал: "Таня! Таня! Артист очнулся!"

Снова она прибежала, наклонялась над ним, щупала пульс.

– Кузьма... – шептал ей Марк. – Где Кузьма? Где он? И почувствовав, что снова становится ему жарко, Марк замолчал и попробовал расслабиться.

Получилось. Сознание он не потерял. Смотрел в потолок, считал трещинки.

– Он этого Кузьку две недели в бреду звал! – говорил сосед по палате новеньким легко раненым. – А Кузьмы-то, наверно, и нет уже. Один вот тут же до него лежал и в бреду Машу звал. Потом выяснилось, что вся семья живьем сгорела в поезде – в эвакуацию ехали и под бомбежку попали...

Голоса раненых бойцов то становились громче, и Марк разбирал каждое слово, то отдалялись, и тогда уже звучали глухо, как из подвала, и редко какое слово было разборчивым для ушей Марка.

Приходил врач, приставлял ухо к груди Марка, слушал что-то сквозь многослойные бинты, которые уже несколько дней не меняли.

И снова, почувствовав в себе немного силы, Марк косил взглядом по сторонам и шептал – и шепот его звучал уже громче, чем раньше: "Кузьма! Где Кузьма?"

Прибежала Танюша. Наклонилась над ним, успокаивала.

– Придет ваш Кузьма, обязательно придет! – приговаривала она.

А сама, встречаясь взглядом с каким-нибудь раненым бойцом, тяжело вздыхала.

– Не человек он... – шептал Марк. – Кузьма – не человек...

– А кто?! – удивилась Таня.

– ...o-..у...ай... – с трудом выдохнул раненый, уже утомившийся, ощущая приближение головной боли.

– Кто? – Таня наклонилась к самому рту.

– Попу-гай... – постарался почетче произнести Марк.

В глазах Тани сверкнул огонек догадки, и она улыбнулась.

Марк заметил этот огонек и с надеждою смотрел ей в глаза. Даже вытащил руку из-под одеяла, потянулся к ней бледными желтоватыми пальцами.

– Где он? – прошептал уже из последних сил.

– Он такой синий и зеленый? – спросила сестра. Марк кивнул глазами.

– Его начальник госпиталя выхаживает... – сказала Таня.

Сил на продолжение разговора у Марка не осталось, и он уставился в потолок, уцепился взглядом за кривые линии трещин и трещинок.

На следующий день, когда Таня снова была в палате, Марк продолжил разговор.

– Позовите начальника госпиталя! – попросил сестру Марк.

Она позвала.

Начальник госпиталя, подполковник, военврач, седой и красивый, с благородным лицом, приставил к изголовью Марка табурет, уселся.

– Что с ним? – спросил Марк.

– Повреждена печень, – ответил подполковник. – Я не ветврач, но что могу делаю. Видно, во время взрыва вы его сдавили сильно. Вас же вместе привезли... Ну и осколком ему досталось – крыло пробито...

– Сообщите, пожалуйста, в Москву... в ЦК... товарищу Урлухову, что мы здесь... – попросил Марк.

– Хорошо, – пообещал подполковник. Пару дней спустя Танюша привела в палату старенькую бабушку в круглых толстых очках.

– Вот, товарищи бойцы, – привлекла она внимание всех. – Евфросинья Федоровна пришла к нам от артели инвалидов "Красный Октябрь".

Солдаты оживились. Смотрели с ожиданием на две прикрытые корзинки, которые старушка крепко держала в руках. Думали, что продуктов им перепадет.

Но бабушка не спешила раскрывать корзинки. Она рассказала бойцам, что на фронтах воюют ее десять внуков и что двое из них уже награждены боевыми медалями.

А потом она, оставив одну корзину у входа на полу, подошла к каждой койке и подарила бойцам по паре вязаных варежек.

– Чтобы вам теплее было немца бить! – приговаривала она.

Таня потом повела ее в следующую палату. Бойцы успокоились. Кто, как Марк, смотрел в потолок, кто писал письмо своим. Было тихо в палате.

И вдруг пришел начальник госпиталя.

Он взял табурет и снова подсел к изголовью койки Марка Иванова.

– Есть ответ из Москвы, – сказал он, сдержанно улыбаясь. – От товарища Урлухова. Вам желают скорейшего выздоровления, а Кузьму приказывают отвезти в Москву в центрветлечебницу...

Марк опешил.

– А я? Я один останусь? – зашептал он сбивчиво и взволнованно.

– Нет, вы тоже скоро поедете, в тыловом госпитале вас будут долечивать, легкое выправлять...

– Я не могу... – прошептал Марк, и на глазах его появились слезы. – Мы с Кузьмой уже тринадцать лет вместе... Он умрет без меня... Не увозите его...

– Но вы же сами просили сообщить в ЦК! – подполковник посерьезнел. – Я исполнил обещание, а теперь мне надо исполнять приказ...

– Отправьте меня вместе с ним в Москву! – попросил полушепотом-полухрипом Марк.-Умоляю!.. Подполковник молчал. Молчал и думал.

– Как я вас могу отправить? Вы даже не майор, чтобы вас в Москве лечили! Вы понимаете?

Марк смотрел в потолок, и по его щекам катились слезы.

– Знаете что, – попробовал успокоить его начальник госпиталя. – Я попробую что-нибудь придумать, но не обещаю... Если б вы выздоровели – могли бы сопровождать раненую птицу... А так... Я подумаю...

Тяжело вздохнув, подполковник поднялся и вышел из палаты.

Глава 8

В начале лета, когда посевные работы были окончены и жизнь в Новых Палестинах чуть замедлилась, Катя снова стала по вечерам собирать новопалестинян в "классе", располагавшемся в дальнем углу главного коровника, и учить их общей грамотности. Снова дети и взрослые писали на доске всякие слова и фразы, а утомившись, слушали и запоминали различные полезные знания.

На первый летний урок пришел и ангел. Пришел, уселся на последней от доски лавке и стал наблюдать, как Катя подливала в лампы керосин, а потом развешивала их на вбитые в стены крючья, чтобы больше света было.

Первый урок начался в тот раз с опозданием, да и то, кроме детей, ангела и горбуна-счетовода, пришли только женщины. Мужиков не было, но и Катя не ходила их звать, зная, что уставшему мужику знания не нужны.

Тянулись длинные летние дни.

Между делом, присматривая за растущим урожаем, новопалестиняне жили в свое удовольствие. Купались в реке, рыбачили, ходили в лес за ягодами и на охоту, и только под вечер некоторые из них отправлялись в главный коровник на очередной урок.

Но вот однажды, в конце июня, пришедшие на урок новопалестиняне застали Катю в слезах. Успокоив ее и расспросив, узнали они, что в этот день кто-то украл у Кати книжку иностранного писателя Жюля Верна о будущем. Урока, конечно, не было, а к вечеру все жители уже знали о происшедшем.

Счетовод, как только услышал о краже, тотчас схватил свою толстую тетрадь и прибежал к Кате. Разузнал у нее, какого размера и цвета была украденная книжка и о чем в ней говорилось. Сказал заодно, что такие книжки нужно хранить серьезнее, в сундучке или в тайном месте. Но в то же время стал он вслух размышлять о том, как обнаружить вора и вернуть украденное. Однако размышления его ограничились в конце концов предложением подождать, пока вор эту книжку сам не вытащит и не станет ее читать, а для этого нужно сделать вид, будто о краже все забыли. С таким предложением, правда, никто из присутствовавших не согласился.

– Надо проверить вещи всех грамотных! – сказала веснушчатая беременная баба, всегда сидевшая на уроках впереди. – Авось у кого-то из них найдется покража-то!

–А сколько у нас тут грамотных, а? – ехидно спросила ее другая женщина. Вот – счетовод, ангел да и, почитай, все! Ну, бригадир еще, может, знает че-нибудь...

Счетовод тут же встрепенулся, повел женщин осмотреть его вещи, благо были они в этом же коровнике. Через несколько минут все они вернулись к Кате в ее "классный" угол и продолжили там думать вслух.

Пришедший чуть позже ангел, послушав разговоры, спросил вдруг: а не осталось ли каких-нибудь следов от вора? Катя задумалась, припоминая, и тут взгляд ее просветлел.

– Ага, – она кивнула. – Он мне на тетрадку наступил!

– Че ж ты молчала? – всплеснул руками счетовод. – А ну покажи!

Катя наклонилась и подняла из-под стола чуть примятую тетрадку. Раскрыла ее, и всем даже при тускловатом свете керосиновой лампы виден стал отпечаток босой ноги с косой белой полосой на пятке.

– А кто у нас счас босой ходит? – спросил счетовод.

– Да почти все ходят! – ответила ему беременная баба. – Кому ж охота обувку впустую летом стаптывать?

– И то верно, – сказал счетовод и вздохнул.

А ангел тем временем взял тетрадку с отпечатком ноги и к лампе подошел.

– Да брось ты, – сказал ему грустно горбун-счетовод. – Много ты по пятке узнаешь!

– Кажется, хромой это был, – не слушая счетовода, произнес ангел, – шрам это на пятке. Может, вспомните, кто у нас здесь хромой?

Женщины напряглись, задумались, припоминая.

– Нет. Чтоб совсем хромой, так только красноармеец один был, но он еще зимой исчез куда-то, – заговорила беременная, – а еще одно время Глашкин Петр хромал, как на косу наступил да ногу порезал...

– Ногу порезал? – переспросил счетовод радостно. – А где он тут спит?

– Не тут, они с Глашкой в третьем коровнике за второй печкой, – сказала молодуха в белой косынке.

– Пошли, покажешь! – приказал ей счетовод. Книжку нашли минут через десять – лежала она под тюфяком, набитым сеном, на лавке этого самого Петра.

– Ну вот, – счетовод обвел свидетелей обнаружения книги довольным взглядом, – теперь надо всем сказать и суд произвести, чтоб наказать вора примерно! Так ведь?

Тишину раннего летнего вечера нарушил призывный глухой звон била, по которому несколько раз ударил тяжелым молотом сам горбун-счетовод.

Народ собирался недолго.

– У нас тут сегодня кража была! – объявил пришедшим к билу новопалестинянам счетовод. – У учительницы книжку про будущее украли...

Тут он сделал паузу и услышал, как зашептались, завозмущались собравшиеся.

– ...и вот я хотел спросить вас, что надо с вором сделать, когда найдем его? А? – закончил свою мысль счетовод.

– Да чего, в тюрьму его! – выкрикнул какой-то мужик.

– Поколотить хорошенько, чтоб не встал...

– Руки пообрубать!..

– Ну, тюрьмы у нас тут нету, – сказал в ответ на выкрики счетовод. – А поколотить, так для этого суд не нужен. Надо так наказать, чтоб было это наказание, a нe драка какая! Так, чтоб и сам он понял, и другим не повадно было... Вот, может, кто знает, какие еще наказания есть в природе? А? Может, учительница? – и счетовод бросил взгляд на заплаканное лицо Кати, стоявшей рядом.

Катя вытерла рукой слезы, шагнула вперед и заговорила:

– Вот раньше, при царе, чуть что – на каторгу или в тюрьму, а если против царя боролся, то в ссылку, в Сибирь... А еще до этого закон совсем другой был: украл первый раз– правую руку отрубают, второй раз – левую. д потом уже ноги...

– Так и надо! – выкрикнул кто-то из толпы новопалестинян. -Руки пообрубать – и все тут!

– Да, отрубить ему правую! – закричала одна из баб. – Нашли-то хоть, кто украл? Счетовод не ответил.

– Так что, как решим? Голосовать будем? – спросил он. Собравшиеся согласно зашумели. – Кто за отрубание правой руки вору, поднимите руки! – сказал счетовод.

Тут столько рук поднялось, что ясно стало счетоводу – других предложений не будет.

– Да что вы, – крикнул пораженный ангел подавшись вперед всем телом. – Как же это – руку рубить?

– Да погоди ты, – перебил его бригадир. – Лучше скажите: нашли вы этого вора уже или сейчас вместе искать будем?

– Нашли, – ответил счетовод. Все притихли, насторожились.

– Петр Глашкин украл.

– Господи! – прокричала какая-то женщина и рухнула на землю без чувств.

– Это Глашка, – прошептал кто-то рядом с ангелом.

– А сам он где? – спросил вслух кто-то.

– А тут он, вот! – и новопалестиняне вытолкнули вперед малорослого мужичка, который, оказавшись в середине круга, потупил взгляд в землю и застыл так.

– Зачем книжку-то украл? – строго спросил его счетовод.

– Читать хотел, – ответил Петр, не поднимая головы.

– А ты, что ли, читать умеешь? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Умею, – пробубнил вор.

– И писать тоже?

– И писать...

– Да врет он все! – сказала низенькая круглая баба. – На самокрутки хотел, небось, книжку разодрать...

Пока раздавались выкрики, ангел подошел к учительнице.

– Катя, – сказал он. – Нельзя же, чтобы руку ему отрубили! Может, он на самом деле только почитать эту книжку хотел?

– А мы сейчас проверим, – специально громко, чтобы все слышали, произнесла Катя. – Если грамотный и без ошибок на доске писать может, то прощу его!

– О, это дело! – оживился счетовод, находивший расследование занятием интересным и поучительным. – Пошли все!

Отвели Петра в "класс", Катя зажгла керосиновые лампы. Дала вору мел.

– Ну, пиши, – Сказала.

Петр вроде как приготовился. Поднял правую руку с зажатым в пальцах мелом, стал бочком, исподлобья на учительницу глядя, словно ждал, что ему писать скажут.

– Мы не рабы, рабы не мы, – медленно и четко произнесла Катя.

Петр стоял неподвижно, снова опустив свой взгляд.

–Ну что же ты! – поторопил его счетовод. Петр дотронулся мелом до доски и, видно, так сильно надавил, что рассыпался мел в его руке.

– Соврал! – вздохнул кто-то.

Петр отвернулся от всех, став лицом к доске. Стоял и молчал. Только узкие плечи его содрогались.

– Ну что? – спросил всех счетовод.

– Что-что, – пробасил какой-то мужик. – Рубить, да и все тут! Вор ведь, ясное дело!

И тут сам счетовод ощутил в себе некую жалость к этому малорослому, видно, никудышному мужичонке, который и для кражи ничего лучшего не нашел, чем какую-то книжку, и отовраться от обвинения не сумел. Смотрел счетовод на его дрожащие плечи, на хлипкую спину. Смотрел, и неприятно ему становилось на душе. Ну, думал он, будь это здоровый какой детина из строителей или красноармейцев, и укради этот детина копченый окорок или что из вещей – тогда б обе руки не жалко было отрубить! А этот-то со спины ребенок ребенком!

– Братья! – зазвучал тут голос ангела. – Что же мы сделаем, если руку отрубим! Ведь он, может, и не будет воровать больше, честнее станет, а рука наново не отрастет...

– Да, – охотно поддержал тут ангела счетовод. – Может, чуть по-другому наказать, чтоб не так жалко его было? Простить его – не простим, это ясно. Но, может, как-то по-другому, чтобы не рубить ему правую руку?

Замолчал счетовод и задумался, разыскивая мысленно другие наказания. И тут встретился он взглядом с Архипкой-Степаном, и показалось счетоводу, что знает Архипка, как поступить.

– Ну вот пусть Архипка скажет! – проговорил счетовод, и десятки глаз уставились на Архипку.

А он пожевал губами, посмотрел на все еще стоявшего , ко всем спиной вора, и сказал:

– Да, может, не правую отрубить? Правой-то человек работает и ест. Может, лучше левую?

– Ну да! – сказал бригадир, – Конечно, лучше левую, а то что ж – останется он с левой рукой, а он ведь не левша! Кто за?

Снова поднялось множество рук, и бригадир, которому, видимо, уже надоело это долгое расследование, схватил вора за локоть и потащил его к выходу из коровника.

– Помогите! – попросил он мужиков. – Оттащим его к зимней кухне, накажем и все! Чтоб неповадно было.

Бледный, как сентябрьская луна, вор быстро переставлял свои короткие ноги, покорно отдавшись на милость тащивших его за локти мужиков.

Солнце уже зашло, но темнота еще не загустела. Мужики остановились у большого пня, на котором кололи дрова и разрубали мясные туши.

Подождали, пока подошли остальные. Однако не было среди окруживших пень ни ангела, ни учительницы, ни доброй половины других новопалестинян.

– Давай! – скомандовал бригадиру счетовод, державший под мышкой свою толстую тетрадь. – Кто наказывать будет?

– Я могу! – самопредложился бригадир, закатывая рукава своего вечно грязного ватника.

– Да ты сними его, удобней будет для размаха! – посоветовал бригадиру кто-то из строителей.

– И так хорошо, уж очень я к нему привык! – ответил бригадир, поднимая с земли у пня топор-колун. – Ну че, пускай руку ложит!

– Слышь ты, руку ложи! – повторил прямо в ухо Петру стоявший рядом с ним мужик.

Петр медленно наклонился к пню, осмотрел выпученным взглядом его поверхность, потом оперся о нее левой ладонью.

– Ну че ты так встал? – бригадир начинал сердиться, уже надоела ему эта канитель.

Петр присел, положил левую руку на пень и уставился на нее.

– Не смотри, дурак! – крикнул на него бригадир. Петр отвернулся.

– Ну че? – бригадир посмотрел на счетовода, сжимая топорище обеими руками.

– В общем, мы тебя примерно наказываем за воровство, понятно? – произнес счетовод. Петр молчал.

– Тебе понятно? – угрожающе наклонился к вору бригадир.

– Да... – едва слышно пробормотал он.

– Давай! – счетовод махнул рукой бригадиру, и тот, размахнувшись, опустил топор на пень.

Страшной силы крик раздался, и вор, подпрыгнув высоко вверх, побежал, хрипя и выкрикивая что-то, к склону холма. Он бежал и размахивал руками: правой и недорубленной левой, болтавшейся на жилах, и все кричал, кричал что-то бессвязное...

– Что ж ты недорубил! – нарушил напряженное молчание счетовод.

– Да топор... тупой совсем... хоть наточить надобно было... – оправдывался бригадир. – Че стали! – заорал он вдруг на стоявших рядом мужиков. – Ловите его, дорубить надо!

Мужики сорвались с места, рассыпались по склону, выискивая недонаказанного вора больше по его крику, чем глазами.

Догнали, принесли Петра снова на холм, к пню.