Текст книги "Пуля нашла героя"

Автор книги: Андрей Курков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Минут через десять он уже храпел на кровати.

А в коридоре слышались шаги: пьяная полуобнаженная девушка что-то рассказывала заплетающимся языком двум молодым милиционерам и дежурной горничной Дома творчества писателей.

– Эти писатели, – причитала, слушая девушку, горничная. – Они такие сволочи! Такие —развратники! Лучше бы лишний роман написали, чем безобидных дур совращать!..

– Не мешайте, гражданка, – пытался урезонить ее один из милиционеров, безотрывно глядя на кружевной лифчик девушки.

Глава 14

Весть о страшной смерти Захара-печника разнеслась по всей округе Новых Палестин. Разнеслась и словно осела на языке и в памяти тысяч людей, знавших и не знавших его. Всех потрясла она, и примолкли новопалестиняне, будто не о чем им стало говорить меж собой. Все делали молча. Только учительница Катя продолжала свои уроки в человеческом коровнике, объясняя детям разные несложные науки. И даже историю с Захаром-печником напоминала она детям, объясняя им разницу между жизнью и смертью.

Замолчал на время и ангел, для которого происшедшее было непонятно и ужасно. Сидел он днями на своей лавке, вспоминая то, что уже не могло повториться: долгие зимние вечера разговоров за столом в доме у Захара. Иногда спускался он с холма и шел к оставшемуся жить в доме печника Петру. Сидели они тогда вдвоем за столом и молчали. Петр подпирал единственной рукой подбородок и время от времени вздыхал.

А время шло. Зима была еще сильна холодом, но оставалось ей недолго править. Люди думали о весне, и, наверно, каждый в душе надеялся, что весенние заботы отвлекут их от воспоминаний и мыслей о смерти Захара. Хотя понятно было, что весна, когда наступит, начнется как раз с похорон Захара и Архипки-Степана, лежавших между большой колодой для рубки мяса и стеной зимней кухни. Сейчас оба тела были припорошены снегом, а Захар еще был завернут в широкую холстину, чтобы никто не видел, что от него осталось.

Доходили до новопалестинян слухи о том, что разыскивают разные колхозные крестьяне бригаду строителей вместе с бригадиром, чтобы поступить с ними по справедливости. А сама бригада прячется по лесам, постоянно переходя с места на место.

Эти слухи дошли и до ангела, но особенного внимания он на них не обратил, да и не думал особенно о строителях, хотя их бригадира, виновника гибели Захара, вспоминал не раз, пытаясь понять, откуда в человеке может быть столько зла.

И вот однажды утром, выйдя на какой-то шум из человеческого коровника, увидел он внизу у реки, как раз напротив дома Захара, множество народу – пожалуй, даже больше, чем было жителей в Новых Палестинах. Спустился он с холма. Увидел горбуна-счетовода с толстой амбарной книгой под мышкой. Подошел к нему.

– Словили, – сказал горбун и движением подбородка указал на реку, однако ничего там ангел увидеть не мог из-за большого стечения народа.

– А что там делают? – спросил ангел.

– Судят, – ответил горбун-счетовод. Это слово внезапно отозвалось в мыслях ангела, и подумал он, что в конце концов и его ожидает высокий Небесный суд за его побег. Стало ему на мгновение страшно, но пересилил он этот страх и задумался дальше спокойнее, хотя и с обреченностью, ведь думал он о том, что некого будет ему брать отсюда в Рай, некого будет ему вводить в райские ворота, а значит и прощения от своих братьев и сестер он не получит. И эти мысли как-то сами собой подвели его к другой мысли, которую он внутренне прослушал и испугался. «Уходить надо, – сказала мысль. – Праведника искать, иначе страшное наказание ждет!» И хоть отогнал ангел эту мысль, но неожиданно для себя кивнул в знак согласия с нею.

А суд над бригадиром и его строителями продолжался. Горбун протерся поближе к судилищу и вернулся обратно. Отыскал ангела и сообщил ему, что судят строителей не новопалестиняне, а колхозные крестьяне, которые сказали, что новопалестинян к суду допускать нельзя, потому что добрые они очень и обязательно недосудят виновных. Услышав это, ангел вздохнул с облегчением – раз колхозные крестьяне считают жителей Новых Палестин слишком добрыми, значит живет он, ангел, среди не самых худших из людей этой загадочной страны. Может, просто мало он им помогал, может, это его вина, что уже сейчас видно – не попадут эти люди после смерти в Рай?

– Тише! Тише! – закричал кто-то со стороны замерзшей реки, где проходил этот суд.

Замолчали люди, прислушались. Прислушался и ангел, голос расслышал, но о чем говорил этот голос – не разобрал.

Через полчаса толпа стала расступаться, расходиться. Ангел стоял и о Рае думал. И вдруг в освободившемся от людей пространстве увидел он полынью на льду реки, а из полыньи торчала макушка головы и расставленные в стороны руки, привязанные к длинной жердине.

Оглянулся ангел по сторонам, испугавшись вдруг, что один он остался. Но много еще людей стояло рядом. Стояли молча и смотрели, как вмерзает в лед по приговору суда бригадир строителей – убийца Захара.

Подошел горбун-счетовод.

– Ну все, – сказал он с облегчением.

– А со строителями? – спросил ангел, будучи не в силах оторвать свой оцепеневший взгляд от страшной полыньи. – Что решили?

– Одного простили, он пообещал школу в одиночку достроить. Остальных под лед, они ведь и там, в колхозе, чего-то натворили. С бабами…

Ангел кивнул. И вдруг его затошнило – почудился в воздухе запах копченого мяса. Ангел в испуге оглянулся на дом Захара и действительно увидел вылетающий из трубы дымок.

Горбун-счетовод тоже посмотрел туда.

– Колхозники свинины принесли, вот Петр и коптит, он ведь знает это дело, от Захара выучил.

– На ужин? – спросил ангел, и стало ему не по себе от чужеродности заданного им самим вопроса.

– Ага, они ж ночевать у нас будут. Хотят за ужином суд отпраздновать, Захара помянуть. Водки тоже принесли.

Ангел снова кивнул. На душе у него было тяжело, будто одною своею душою удерживал он все небо над этой страной, не давая ему рухнуть, удерживал из жалости к людям, которых не понимал и, казалось, больше не любил.

Глава 15

Ко Дню Победы в Краснореченске установилась хорошая погода. Дожди и грозы прекратились, выглянуло солнце и за пару дней высушило все улицы и площади города. И хоть в окружающих город лесах и рощицах еще лежал снег, в самом Краснореченске зеленела трава и на клумбах распускались первые нарциссы.

Девятого мая, перед тем как идти на почетную трибуну Добрынин положил букет цветов на могилу друга. В прошлом году они вместе с ним, Дмитрием Ваплаховым, приветствовали демонстрацию и оба радовались, глядя на пионеров и октябрят с шариками и надувными фигурами в руках. Теперь, год спустя, Добрынин был один. Он уже свыкся со своим одиночеством, но одиночество это было скорее душевного характера, ведь знакомых у него в Краснореченске имелось множество, и все они хорошо относились к народному контролеру, уважали его и, может быть, даже по-человечески любили. Не было у Добрынина только друга, такого близкого друга, каким был раньше Дмитрий. Но Добрынин знал, что настоящая дружба рождается сама по себе, ее нельзя найти на работе или на улице. Настоящая дружба очень часто скрепляется кровью, но сейчас было другое время. Сейчас было мирное время, и редко выпадали на долю людей испытания, в которых могла бы родиться настоящая дружба.

Демонстрация закончилась к полудню, но праздник в городе продолжался, и из репродукторов на фонарных столбах неслась бодрая музыка. Люди наслаждались солнечной погодой, гуляли по городу.

Горком партии поехал на пикник. Куняев приглашал и Добрынина, но народный контролер в больших компаниях чувствовал себя неуютно, терялся. Он поблагодарил секретаря горкома, но, сославшись на трудовую усталость, отказался от приглашения. Вместо этого он пошел домой.

Открывая дверь, заметил кончик письма, выглядывавшего из почтового ящика. Вытащил письмо и зашел.

Первым делом поставил чайник. Потом по привычке сел на кухне за стол. Вскрыл письмо.

«Дорогой товарищ Добрынин», – прочитал он. Округлый аккуратный почерк показался знакомым, и он посмотрел на адрес отправителя, указанный на конверте.

Адреса там не было, но фамилия отправителя присутствовала: Таня Ваплахова.

Добрынин удивился: ведь это было ее первое письмо за долгое время. Первое письмо после ее приезда в Краснореченск в прошлом октябре.

«Дорогой товарищ Добрынин, – снова прочитал он. – Извините, что долго не писала, и большое спасибо за заботу, которую вы мне оказали осенью. Пишу вам, потому что больше написать некому. Нет у меня больше никого из родных и близких, кроме вас, поэтому и пишу с просьбой о помощи. Со мной случилось что-то непонятное. Напишите: можно ли мне к вам приехать? Уже несколько месяцев я в отчаянии, и некоторые надо мной смеются. Жду ответа, с уважением, Таня Ваплахова».

Это сумбурное короткое письмо озадачило Добрынина. Сначала озадачило, а потом взволновало. Он нашел ее адрес и, не выпив чаю, поспешил на дежурную почту. Отправил Тане телеграмму: «Приезжай, жду. Добрынин».

Через несколько дней она приехала.

Добрынин как раз возвращался с работы. Возвращался позже обычного: контролировал загрузку двух внеплановых цистерн.

Поднялся на свой второй этаж, уже и ключ дверной вытащил, и вдруг увидел Таню. Она сидела на верхней ступеньке лестницы, рядом стоял ее фанерный, обтянутый брезентом чемодан.

Добрынин заметил, что Таня изменилась, но слабосильная лампочка плохо освещала лестничную клетку и при таком свете мало что можно было рассмотреть.

– Вы откройте дверь, а я сейчас встану, – сказала Таня, придвигаясь к стене и пропуская Добрынина.

Она зашла следом за ним у сразу нырнула с чемоданом в комнату.

Добрынин закрыл дверь, разулся. Включил свет.

– С приездом! – крикнул он из коридора.

Но Таня не ответила.

Он удивленно заглянул в комнату и тут понял, что изменилось в ее внешности. Таня сильно пополнела – тут Добрынин еще больше удивился – казалось, была беременна. От неожиданности народный контролер замер, уставившись на ее живот, выпиравший под легким зеленым пальто.

– Не смотрите на меня так! – жалобно попросила Таня. – Не надо?

Добрынин кивнул и вернулся в коридор. Нашел свои тапки. Обул их.

– Вы не обижайтесь, – донесся из комнаты Танин голос. – Я так намучилась там… Столько стыда натерпелась. Ведь никто не верит…

«Вот оно что», – вдруг подумал народный контролер. Смысл письма теперь был ему ясен. Вспомнил он о той девушке в Сарске, которую красноармеец бросил, вспомнил, к чему это привело, и понял, что должен он позаботиться о Тане, чтобы ничего подобного с ней не случилось. Ведь ясно было, что теперь она одна, и неважно – кто ее бросил: красноармеец или инженер!

Вернулся Добрынин в комнату, сел на табурет у окна и уставился на фотографию урку-емца, висевшую на стене, – не хотел больше смущать Таню своим взглядом.

– Это ничего, не бойся! – произнес Добрынин как можно мягче. – Кушать хочешь?

– Да, – призналась Таня.

Добрынин с радостью ушел на кухню. Почистил картошку. Потом варил ее долго на плите. Вдруг услышал за спиной шаги. Обернулся.

Перед ним стояла Таня. Она уже переоделась в широкий домашний халат. На ногах – тряпичные тапочки. Широкий халат почти полностью скрывал беременность, может быть, поэтому сейчас она выглядела более уверенно.

– Может, я помогу? – спросила Таня.

– Садись, уже все готово, – ответил Добрынин. За поздним ужином они сидели почти до полуночи.

То, что Таня рассказала народному контролеру, так озадачило и удивило его, что он и не знал, верить ей или нет. С одной стороны, он не мог ей не верить, ведь была она теперь вдовой его друга Дмитрия Ваплахова. Но с другой стороны, весь ее рассказ вызвал в Добрынине сомнения с точки зрения нормального разума. «Как же это так? – думал народный контролер. – Разве можно забеременеть без хотя бы какого-нибудь захудалого мужика? Разве может это из ничего получиться?» Но Таня настаивала на своем. – Я это заметила где-то через месяц после того, после брака, – говорила она. – Думала сперва, что живот болит. ! Поболитпоболит и пройдет, решила. А он не проходит. И тогда я к врачу пошла, а он говорит: «Вы, гражданка, беременны!» Я чуть не отравилась! А тут еще подруги заметили, извели меня совсем. Все «кто» да «кто» спрашивают. Еще обижались, почему им не сказала раньше. А как же я знаю, кто? Я ж после брака ни с кем не была. Только работа и общежитие…

Под конец Таня расплакалась, и сам Добрынин за нее расстроился.

Он уже почти верил в ее рассказ. Постелил ей потом свою кровать, а сам на завод пошел. Спал на полу, подстелив одеяло. Да и не спал, а ворочался всю ночь, все о Тане думал.

Вечером после работы пришел домой.

Таня его с ужином ждала. Картошки с мясом натушила.

Поели они молча.

– А ты вообще надолго? – осторожно спросил Добрынин перед тем, как на завод идти ночевать.

– Я назад не поеду! – взволнованно сказала Таня. – Мне товарищ Соколов говорил, что можно будет здесь остаться… Работу потом найду, общежитие…

– Да-да, ну спокойной ночи!

На заводе было тихо, и даже вохровец на проходной спал.

Добрынин поднялся в свой кабинет, постелил на полу одеяло. Потом сел за стол. Спать ему не хотелось, да и мысленные сомнения совсем замучили голову. «Хоть бы какое научное объяснение найти или про похожий случай в газете прочитать, – думал Добрынин. – А может, спросить у кого-нибудь знающего?» И решил он тут же письмо полковнику Соколову написать. Соколов, он и Таню Ваплахову знает, и его, Добрынина. Он, если что, все как есть напишет и объяснит.

Достал Добрынин ручку, чернильницу и бумагу. Долго писал, а письмо все равно короткое вышло. Короткое и не очень складное. Но главное – вопрос, интересовавший Добрынина, был в письме понятен и очевиден.

Утром перед началом рабочего дня сходил народный контролер на почту, отправил это письмо.

Следующие дни были похожи один на другой. По вечерам Добрынин заходил домой, кушал приготовленный Таней ужин, справлялся о здоровье и уходил, проверяя висевший на двери почтовый ящик.

Таня сидела все время в квартире и на улицу не выходила. Должно быть, стеснялась.

Наконец пришло письмо из Сарска. Добрынин так обрадовался, вытащив его из ящика. Положил письмо в карман пиджака и поспешил на завод.

В кабинете включил свет, сел за стол и распечатал полученное письмо.

«Уважаемый товарищ Добрынин! – прочитал он. – Ваше письмо, адресованное полковнику Соколову, получили. К сожалению, должны сообщить вам, что полковник Соколов погиб в мирное время три дня назад. Примите искренние соболезнования – мы ведь знаем, что вы с полковником Соколовым были друзьями.

Касательно вашего вопроса мы навели справки и узнали следующее:

Подобный случай т. н. непорочного зачатия описывается в религиозных книгах, однако исторически этот факт подтверждения не имеет. Однако известны несколько других случаев, когда женщины беременели исключительно, пользуясь только силой воли. Как научный феномен это явление достаточно не изучено, но, судя по всему, такие случаи изредка встречаются. Извините, что большего нам узнать не удалось. Если вам нужна будет помощь или какая-нибудь научная или другая справка – обязательно напишите. Не забывайте наш отдел.

С уважением,

майор Василюк».

Дочитав, Добрынин опустил письмо на стол. «Как же так? – подумал он. – Почему люди погибают? Дмитрий, теперь вот Соколов. Ему ведь и сорока еще не было!» На какое-то время забыл Добрынин о Тане. Забыл обо всем. И думал, думал о справедливости, о смерти, о жизни. Обида затаилась в душе у народного контролера, и не знал он что с этой обидой делать.

Добрынин встал из-за стола. Вышел в коридор. Его гулкие шаги разнеслись по пустому зданию. Спустившись, прошел Добрынин в главный цех. Красным цветом горели там дежурные лампочки, освещая двери и железные лестницы, ведущие наверх, к подвесным переходам и мосткам.

Народный контролер подошел к ближней лестнице и стал подниматься наверх.

Загудело под ногами железо, и тут же эхо подхватило этот гул.

Почти на ощупь шел Добрынин по подвесному переходу, хватаясь левой рукой за бортик. Остановился около огромного чана, доверху наполненного спиртом. Знакомый запах сильно ударил в нос. Но Добрынин опустился на корточки, наклонился к чану, зачерпнул ладонью спирта и, поднеся ко рту, глотнул.

Обжигающая боль хлынула вниз по пищеводу. А он, скривившись от этой боли, зачерпнул еще и снова глотнул.

Потом еще.

Уже все внутри горело у Добрынина, а он, словно хотел измучить себя до смерти, все черпал ладонью из чана и пил, и пил. Пока не свалился на бок. Потом полежал немного, слушая свою внутреннюю боль. И не то чтобы заснул, но впал в забытье. Лежал и бормотал что-то несознательное, как дремлющий ребенок.

Но никто не слушал его бормотания. Никого не было вокруг. И даже эхо его тихий голос не подхватывало.

Перед рассветом Добрынин пришел немного в себя. Страшно болела голова, и, спускаясь по железной лестнице вниз, он чуть не сорвался.

Пришел в кабинет, закрылся изнутри и улегся на расстеленное на полу одеяло. Лег не раздеваясь, в костюме. И сразу заснул, измученный мыслями и спиртом.

Глава 16

С наступлением осени загрустил Банов. Видно, такая уж это пора – осень.

Поток писем уменьшился, и работы теперь у Банова было немного. Может, поэтому и загрустил – теперь у него и времени больше было для грусти и для раздумывания, а также и для воспоминаний.

– Это ничего, голубчик, – говорил ему за костром Эква-Пырись. – Вот наступит зима, увидишь, сколько писем придет. Тут дело понятное, нет у крестьянина времени на умствование, когда урожай собирать надо!

Старик уже давненько заметил, что не в духе Банов пребывает. Все пытался разговорить своего секретаря, развлечь, рассмешить.

Даже рассказывал случаи всякие забавные из своего прошлого.

Банов все слушал и смеялся иногда, но как только заканчивал Кремлевский Мечтатель свой рассказ – так и Банов переставал улыбаться, и словно туча находила на, его лицо.

– Ты, видно, Васильич, по своей женщине-товарищу тоскуешь! – догадался наконец Эква-Пырись. – Так ведь?

Банов, подумав, кивнул.

– А что, если нам ее сюда протащить как-нибудь? – сказал старик и, хитровато прищурившись, посмотрел на Банова.

Банов онемел на минуту. Сам-то он не раз думал об этом, но всегда понимал невозможность появления Клары на Подкремлевских лугах и поэтому иногда даже сам над собой горько посмеивался, при таких мыслях. Но теперь, услышав то же самое из уст старого Эква-Пырися, по-другому отнесся он к этой мысли.

– А как? – спросил он, исполнившись враз надеждой.

– Надо с Васей поговорить, он парень смышленый, – сказал Эква-Пырись.

Банов пожал плечами – в помощь Васи он не очень-то верил, особенно после того, как Вася отказался им сверху карты принести.

Но, к удивлению Банова, когда тем же вечером за ужином заговорил старик с Васей о том, как одну женщину сверху сюда провести, Вася воспринял дело серьезно и подумать обещал. А уже потом, собрав миски в рамку судка, уходя, оглянулся и загадочно сказал на прощанье: «Есть у меня одна мыслишка!» Потом рукой махнул и ушел.

Всю ночь после этого Банов не спал. Ворочался в своем шалаше, о Кларе думал. И спать хотелось ему, и одновременно боялся он уснуть, потому, что не хотел снова сон увидеть, в котором они с Кларой тут же, на Подкремлевских лугах в домике живут. А может, и хотел увидеть он этот сон, но боялся, что если заснет – другой какой-нибудь сон ему приснится, и все будет в этом другом сне подругому, и ничего хорошего в том другом сне у Банова с Кларой не выйдет.

Так прошла эта ночь.

А утром старик встретил .вышедшего к костру Банова радостно и весело.

Вася с завтраком пришел. Сразу сказал, что план у него уже есть, но надо немного подождать, пока один офицер из охраны в отпуск уйдет.

И зажил сразу Банов надеждой. Аппетит появился, настроение улучшилось.

А когда ушел Вася, гремя на ходу пустым судком, старик живо поднялся и, глянув на Банова, сказал:

– Ну, пошли, Васильич!

– Куда? – удивился Банов.

– За грибами! Я тут грибное место нашел, боровичков – как матросов в Кронштадте!

– Так ни ножей нет, ни корзинок!..

– Есть ножички! – улыбнулся старик и вытащил из внутреннего кармана своего бежевого костюма два странных ножа. – Это я из двух ложек сделал, камнями расплющил и заточил – ложки мне Вася принес…

– А корзинки?

– А зачем? Мы старинным способом воспользуемся! Прутиков наберем и будем грибы на прутики нанизывать!

Тут уже и Банов улыбнулся.

И повел старик Банова по холмам к известному только ему одному грибному месту.

А осеннее солнце, пожелтевшее и немного притухшее, светило все-таки вниз. И доходило от него до земли какое-никакое тепло.

И шагал Банов следом за Кремлевским Мечтателем. Шагал и думал, что не пройдет много времени и будут они втроем ходить за грибами: он, старик и Клара.

И от мыслей таких улыбался Банов радостно и на солнце посматривал не жмурясь даже, потому что яркость у осеннего солнца была слабой.