Текст книги "Проценты кровью"

Автор книги: Андрей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

11

Небольшая квартира Ерожина в Чертанове Наде нравилась. Она здесь жила хозяйкой, и это новое состояние, поначалу вроде игры, перерастало в ответственное чувство хранительницы очага. Правда, очаг на кухне подполковника был электрическим и требовал привычки. Надя долго не могла сообразить, что выключенная конфорка по инерции продолжает жарить продукт. Но через месяц молодая хозяйка эту премудрость усвоила. Петр Григорьевич оказался на редкость непривередливым супругом. Он нахваливал любое блюдо, что ему подавали, хотя хозяйка не была уверена, понимает ли любимый, что кладет в рот.

Сегодня Надя спешила. Ей хотелось успеть с трапезой к приезду Ерожина. Она снова обрела отца и мать и желала это отметить. Поняв, что Аксеновы ее приемные родители, Надя испугалась и удрала. Где проводила время девушка, пока не позвонила в дверь Ерожина, она никому не говорила. Это была ее тайна. Надя хотела рассказать все Петру, и не решалась. За время этого побега в ее жизнь вошел другой мужчина. Нельзя сказать, чтобы девушка влюбилась, но место в ее душе этот мужчина занял.

Сегодня Надя была счастлива. Родители любят ее, и ничего не изменилось в их отношении к неродной дочке. Молодая женщина вспоминала, как билось сердце матери, когда они обнялись в прихожей генерала Грыжина. Так биться может только любящее сердце. А лицо бабушки, когда та увидела штамп в Надином паспорте? Разве может так реагировать чужой человек? Марфа Ильинична надела очки, долго изучала документ, затем строго взглянула на внучку и изрекла: «А свадьба?» Надя начала объяснять, что они с Петром решили в тягостное для семьи время тихо сходить и расписаться. «В следующее воскресенье зову гостей на свадьбу, – заявила генеральша и, оглядев притихшее семейство, предупредила: – И своих друзей-стариков позову. Пусть порадуются за старую вдову. Я многих годами не видела, а здесь повод».

Три коротких звонка в прихожей перебили воспоминание о родительском доме. Так звонил только Ерожин, и Надя, вытирая руки о маленькое кухонное полотенце, вприпрыжку побежала открывать. Петр Григорьевич видно уловил настроение молодой жены и явился с букетом роз, шампанским и целой коробкой всевозможных деликатесов.

– Куда столько?! Ты назвал гостей? – закричала Надя, впуская в квартиру мужа.

– Какие гости?! Я тебя вечность не видел, – возмутился Ерожин.

– По-моему, ты вчера до поездки к своему Грыжину, все успел… – кокетливо сказала Надя, унося на кухню цветы и продукты.

– Ты считаешь все?! – искренне изумился Ерожин.

– Мне так показалось, – улыбнулась Надя и, обхватив Петра Григорьевича за шею, повисла на нем, болтая ногами. Ерожин обнял жену, нашел губы и долго не мог оторваться. Потом, не снимая плаща, отнес Надю на тахту, аккуратно опустил и стал сбрасывать с себя одежду. На пол полетели плащ, твидовый бизнес-пиджак, сорочка. Брюки спали сами собой. Оставшись в галстуке, Ерожин почувствовал запах дыма и, покрутив головой, сказал:

– У нас что-то горит.

– Мои отбивные! – закричала Надя и, спрыгнув с тахты, помчалась к плите.

Ерожин слышал, как она сбросила шипящую сковородку в раковину, как, причитая, открыла окно. Вернувшись в комнату перепачканная сажей, Надя горестно сказала:

– Я так старалась…

– Ничего, еды у нас полно. Не переживай, – успокоил Ерожин.

– Какой ты смешной, ты ведь в галстуке, – вздохнула Надя и ушла в ванную.

Ерожин содрал с себя галстук, сходил на кухню и закрыл там окно. Дым вышел, остался только слабый запах гари, а в раковине лежала сковородка с обуглившимися темными коржиками, называвшимися раньше свиными отбивными. Петр Григорьевич надел халат, взял сковородку и вместе с содержимым вынес к мусоропроводу. Надя не успела отмыть с себя сажу, а стол уже был накрыт. Розы стояли в вазе, и бокалы поблескивали в ожидании шампанского.

Выйдя из ванной и обнаружив столь разительную перемену, она воскликнула:

– Когда ты успел?!

Ерожину нравилось, как любимая выражала ему свое восхищение, и он самодовольно заулыбался:

– У нас же сегодня праздник.

– Ты догадался? – обрадовалась Надя и извлекла из шкафа длинное вечернее платье. – Тогда я переодеваюсь.

Пока она занималась своим туалетом, Петр Григорьевич открыл шампанское и спросил:

– Мне тоже переодеться?

Надя засмеялась:

– Если ты собирался спать с дамой в галстуке, то ужинать можешь в халате. Важно, чтобы я тебе нравилась. Ты мне нравишься в любой одежде.

– А ты мне больше всего нравишься без нее, – горестно сообщил Ерожин и разлил шампанское.

– Что я тебе могу на это ответить, старый нахальный кобель, – покачала головой Надя.

Они подняли бокалы. Хрустальный звон пробежал по комнате и медленно погас. Глядя на Ерожина своими темными и счастливыми глазами, жена спросила:

– Так за что же мы пьем?

– Во-первых, за тебя и твою семью.

– Принято…

– Во-вторых, за мой новый офис, а в-третьих, за то, что ты у меня есть, – ответил Петр Григорьевич и с удовольствием выпил бокал шампанского до дна.

Надя сделала небольшой глоток, поставила бокал на стол и, включив магнитофон, подошла к мужу:

– Я тебя приглашаю. Помнишь наш первый танец на свадьбе Веры? – Ерожин встал, обнял Надю за плечи, и они медленно поплыли по комнате.

– Слушай, я не хочу сейчас раздеваться, – возмущенно заявила партнерша, когда Ерожин приостановился у тахты. – Я есть хочу! Разреши тебе ужинать в халате…

– Не я же спалил отбивные, – напомнил Ерожин.

– Петя, ты хоть один раз можешь без этого? Ну только один?

– Один, наверное, могу… – неуверенно согласился Петр Григорьевич и усадил жену за стол.

Поглядывая на молодую супругу в вечернем платье, Ерожин про себя поносил последними словами проклятые отбивные и, чтобы отвлечься и выполнить просьбу Нади о воздержании, решил перейти к делам:

– Сегодня Грыжин показал мне наш будущий офис. Там нужен большой ремонт.

– Ты хочешь, чтобы я помогла клеить обои? – спросила Надя, уплетая бутерброд с ветчиной.

– Обоями не отделаешься. Нужны деньги, и я хочу попросить их у тебя взаймы.

– Ты уже говорил по телефону. Я думала, ты шутишь, – Надя с удивлением посмотрела на супруга. – Где я тебе возьму денег? Отец сам, как ты догадываешься, на мели. Да и не хотела бы я просить у родителей.

– Тебе ни у кого не надо просить. Ты богатая, – усмехнулся Петр Григорьевич. – Может, я и женился на тебе по расчету.

– Хватит морочить голову. Никогда не пойму, смеешься ты или говоришь серьезно.

Петр Григорьевич встал. Вышел на кухню и взял оттуда табуретку. Забравшись на нее, открыл дверцы стеллажа. На свет появился пыльный кейс. Ерожин протер кейс влажной тряпкой и вернулся к столу. Надя с удивлением следила за манипуляциями супруга.

– Вот твои деньги, – сказал Ерожин и раскрыл кейс. В нем лежали пачки стодолларовых банкнот, перетянутые резинками.

– Что это? – не поняла Надя.

– Деньги, валюта. Я однажды занял у тебя сто долларов. Тогда других денег в кармане не оказалось, но с первой зарплаты вернул. С тех пор они тут и лежат, – пояснил Петр Григорьевич и наполнил бокалы. – Давай выпьем за мою богатенькую женушку.

– Подожди, Петька! Можешь ты по-человечески все объяснить?

– Могу, но сначала выпьем.

Надя, задумчиво глядя на содержимое кейса, подняла свой бокал:

– С тобой не соскучишься, милый.

Ерожин понял, что тоже хочет есть, и набросился на еду, будто увидел ее только сейчас.

– Могу я все же узнать, что все это значит? – поинтересовалась Надя, дождавшись, когда Ерожин расправится с заметной частью закусок.

– Это деньги твоего отца. Ты можешь делать с ними, что захочешь. Мне на ремонт офиса надо тысяч шесть. Не хочу, чтобы Грыжин тратил только свои. Если наше дело пойдет, верну быстро. Нет – придется тебе ждать. А не пойдет совсем – ты их потеряешь. Решай.

– Откуда у отца деньги? Он зарплату сотрудникам два месяца не платил, – удивилась Надя.

– Причем тут Аксенов… Я говорю о твоем родном папочке. Его нет в живых. Это твое наследство.

– Ты говоришь о том узбеке, который бросил Шуру? – спросила Надя.

Теперь уже вытаращил глаза Ерожин:

– Откуда ты знаешь Шуру?

– Почему тебя это удивляет? – притворилась Надя.

– Откуда?! – продолжал допытываться изумленный супруг.

– От тебя. В тот день, когда ты собрал нашу семью и открыл происхождение Фатимы.

Что-что, а память Петр Григорьевич имел феноменальную. Он помнил все допросы своих подозреваемых с первого дня работы в милиции. Во время разговора с семьей Аксеновых он лишь в общих чертах обрисовал события. Имени Шуры он не называл. Да и не мог назвать, понимая, что Аксеновым будет непросто жить, сознавая, что где-то находится человек, по вине которого и произошли все трагические события в их семье.

– Наденька, у нас раньше не было тайн друг от друга, – в свою очередь соврал Ерожин. – Имя Шуры в вашей квартире я никогда не произносил.

– Какое это теперь имеет значение, – ответила Надя, и Петр Григорьевич понял, что его молодая жена на эту тему распространяться желания не имеет.

Он посмотрел на нее и улыбнулся:

– Не хочешь – не говори.

– Может быть, когда-нибудь скажу. Не обижайся, Петенька. Я много пережила за последние месяцы и во многом еще должна разобраться.

Петр Григорьевич подошел к Наде, сел перед ней на корточки и, поцеловав руку, предложил:

– Хочешь посмотреть на твоих родителей?

Надя побледнела и испуганно заглянула мужу в глаза:

– Как посмотреть?

– На фото, дурочка.

– У тебя они есть? – изумленно прошептала Над я.

– Есть. Они в этом же кейсе. – Он вынул черный конверт и вышел с ним на кухню. Ерожин должен был отобрать те снимки, которые он решился бы жене показывать. Карточки Вахида с голыми девицами могли Надю травмировать. Петр Григорьевич вынул из черного конверта пачку снимков и, усевшись на табурет, стал их сортировать.

– Не надо, милый, ничего от меня скрывать, – услышал он голос Нади над ухом. Жена стояла рядом и через его плечо рассматривала снимки. Ерожин молча протянул ей конверт.

– Можно, я их посмотрю одна? – попросила Надя.

Ерожин увидел, как Надя побледнела, и, обняв ее, тихо сказал:

– Конечно, милая. Делай, как тебе лучше.

Надя прижала снимки к груди и быстро ушла в ванную. Ерожин вернулся в комнату, сбросил халат и улегся. Надя долго не выходила. Вернулась она с покрасневшими от слез глазами и уселась на краешек тахты:

– Ты не спишь?

– Нет, – ответил Ерожин.

– Расскажи мне о них, – попросила Надя.

– Что ты желаешь услышать? – Петр Григорьевич давно побаивался этого разговора.

– Все. Я же их ни одного дня не знала. А они мои родители. Во всяком случае, мама, – Надя с трудом сдерживала слезы.

– Вахида я знал не очень долго. Мы с ним вместе проходили курсы повышения квалификации в Твери. Тогда город еще назывался Калинин, – подыскивая в своих воспоминаниях моменты, с которыми можно поделиться с женой, начал Петр Григорьевич. – Мы жили в одной комнате офицерского общежития. Так и познакомились.

– Представляю, – грустно предположила Надя.

– Что ты представляешь? – растерялся Ерожин.

– Как вы жили в одной комнате… – пояснила жена.

– Нормально жили, – ответил Ерожин, стараясь не выдать смущения. Для Петра Григорьевича это было не очень знакомое чувство, и опыта борьбы с ним подполковник не имел.

Ерожин сдержал слово – до утра они спали, как в первую ночь после возвращения Нади. Утром, когда Петр проснулся, жена уже встала и готовила на кухне завтрак. Ерожин огляделся и заметил на стене возле кровати карточку. Фото крепилось булавками. Он встал и подошел к снимку. С фотографии на подполковника смотрела чернобровая Райхон. Петр Григорьевич покраснел, как мальчик, которого застали за неблаговидным занятием, и поспешил в ванную.

Надя повесила на стену портрет мамы. Фотографии Вахида она порвала на мелкие кусочки и выбросила. Теперь смуглая узбекская красавица немым укором будет сопровождать Ерожина по жизни.

За завтраком Надя была задумчива и с мужем почти не говорила. Только когда он надел костюм и собрался уходить, подошла к нему:

– Петя, ты просил взаймы денег. Взаймы я тебе дать не могу. Возьми так – они наши.

– Нет, Надя. Так я не хочу, – ответил Ерожин, надевая плащ.

– Тогда я подумаю, – сказала Надя и, поцеловав мужа, закрыла за ним дверь.

Вернувшись в комнату, она сорвала со стены фотографию и, прижав ее к груди, громко в голос заплакала.

12

Около десяти часов вечера, отправив Назарову домой, криминалист Суворов быстро вынул из своего портфеля пакет с фарфоровой кружкой сына, которую прихватил из дома, и надел белые перчатки. Осторожно освободив кружку из пакета, он поставил ее под яркий свет и направился к шкафу, где хранился «материал». Добыв оттуда пластиковую бутылку от «спрайта», Виктор Иннокентьевич принялся за работу. К одиннадцати результат был получен. Сверив отпечатки, Суворов уселся в кресло и, прикрыв глаза рукой, надолго застыл.

Виктор Иннокентьевич по жизни шел открыто. Он не был ханжой и никогда никому не читал морали. Свое жизненное кредо Суворов формулировал иронично, взяв его у Оскара Уайльда: «Не делай ничего такого, о чем нельзя поболтать за обедом». В этой на первый взгляд шутливой сентенции великого английского писателя имелся глубокий смысл. Если о поступке стыдно рассказать друзьям, значит, поступок этот недостойный. До одиннадцати часов десяти минут вечера сего дня Суворову без труда удавалось следовать данному правилу. Но сейчас он оказался перед нелегким выбором. Мучительно размышляя, как поступить, криминалист все больше склонялся к тому, чтобы совершить тяжкий проступок, даже, можно сказать, преступление. Когда решение созрело, Виктор Иннокентьевич резко покинул кресло и, взяв бутылку «спрайта», подошел к раковине. Намылив губку, он тщательно вымыл бутылку, отнес ее в сушильный шкаф и, пока она сохла, спрятал в портфель фарфоровую кружку сына. После чего огляделся, прибрал свой рабочий стол и, накинув плащ, вышел из лаборатории.

На стоянке возле управления осталась только его «трешка». Пятнадцатилетняя «старушка» сиротливо стояла, поблескивая мокрым кузовом. Суворов много раз мог сменить машину на новую, но он привыкал к вещам и считал свой «жигуленок» другом. Друзей менять трудно. «Трешка» завелась, и Виктор Иннокентьевич, не грея машину, рванул с места. Так жестоко со старым другом он никогда не поступал. Машина не хотела разгоняться с холодным двигателем. Она дергалась, движок норовил заглохнуть, но Виктор Иннокентьевич жал к полу педаль акселератора. Машина ревела, но двигалась. Наконец стрелка температуры поползла вверх, и «трешка» восстановила свои ходовые качества. Через пятнадцать минут Суворов оказался возле своего нового дома. Сюда, в большую квартиру, они с Наташей съехались шесть лет назад.

Оставив машину у подъезда, Суворов набрал код и вошел в дом. Пока кабина поднималась на четвертый этаж, Виктор Иннокентьевич, порывшись в карманах, приготовил ключи, но возле двери передумал и позвонил долгим тревожным звонком. Открыла Наташа. Она сидела с тетрадями, и пожарный звонок мужа ее напугал.

– Гриша где? – спросил Виктор Иннокентьевич и, бросив плащ на тумбочку для обуви, не снимая ботинок, прошел в квартиру. Наташа проводила мужа удивленным взглядом. Всегда аккуратный и педантичный, супруг сегодня вел себя возмутительно. Она уже хотела высказать свое неудовольствие, но, услышав странный разговор Суворова с сыном, поспешила к ним.

– Гриша, у нас десять минут на сборы. Ты должен взять с собой только необходимые вещи. Мы уезжаем, – произнес Суворов тоном приказа.

– Папа Витя, у меня завтра тренировка, – растерялся юноша.

– Все по дороге. У нас будет время поговорить. Сейчас я должен объясниться с мамой, – отрезал приемный отец и, взяв изумленную Наташу под руку, повел ее в спальню. – Сядь, слушай и не перебивай. – Наташа опустилась на кровать. – В квартире убитого депутата нашли бутылку с отпечатками пальцев нашего сына, – отчеканивая каждое слово, начал Суворов. – Депутат застрелен из пистолета лейтенанта Крутикова. Гришу могут обвинить в трех убийствах. Это тянет на высшую меру.

– Чудовищно! Наш мальчик никого не убивал, – прошептала Наташа, и в глазах ее застыл ужас.

– Без паники. Я знаю, что Гриша невиновен, но это придется доказать. Я на время спрячу парня, – предупредил Виктор Иннокентьевич и, видя, что жена бледнеет и вот-вот потеряет сознание, обнял Наташу и стал покрывать поцелуями ее губы, лоб и щеки. – Успокойся, милая, клянусь, все будет хорошо. Я тебе обещаю.

– Куда ты собрался? – слабым голосом поинтересовалась женщина.

– Тебе этого лучше не знать. Если Гришу будут спрашивать, так и говори: уехал, а куда не знаю. Поняла?

Наташа кивнула, хотя понять до конца так ничего и не смогла. Она почувствовала, что ее ребенку грозит опасность. Наталья Владимировна Суворова безгранично доверяла мужу. Раз он делает так, значит, так и надо.

– Папа Витя, я готов.

Гриша стоял на пороге спальни в теплой куртке и с большой спортивной сумкой. Суворов с сыном часто ходили в походы, и собираться быстро парень умел.

– Господь с вами, – сказала Наташа, крестя их в прихожей.

Захлопнув за сыном и мужем дверь, она постояла возле вешалки и вдруг бегом бросилась на кухню: «Я не собрала им в дорогу поесть!» Но открыв холодильник, поняла, что опоздала, и, усевшись на табуретку, уставила взгляд в распахнутый холодильный шкаф.

До выезда из города Суворов молчал. Не доезжая триста метров до поста автоинспекции, он остановил машину и сказал Грише:

– Переходи на заднее сиденье и ложись так, чтобы тебя не заметили.

Гриша послушно забрался назад и, тихо посапывая, ждал, пока Суворов взгромоздит на него сумку.

Пост миновали спокойно. Суворов поглядел в светящуюся витрину окна инспекторского домика и увидел, что страж дороги сидит за столом, опустив на руки голову.

«Спит», – удовлетворенно сказал себе Виктор Иннокентьевич и, проехав с полкилометра, остановился. Озеро они миновали, но ветер с него продолжал дуть крепко. Мелкий дождик или капли, сдуваемые ветром с голых деревьев, свежили лицо. Гриша вылез из своего укрытия, потянулся и уселся рядом с отцом.

Они покатили в сторону Москвы.

– Где ты вчера был от двадцати одного до ноля часов? – спросил Суворов сына.

– Я гулял, папа Витя, – ответил юноша.

– Где? С кем? Все точно и по порядку.

– Знаешь, папа Витя, вчера был странный вечер, – неуверенно произнес Гриша.

– Чем же он был странный, сынок?

– Мне позвонила девушка, – Гриша сказал и задумался, припоминая вчерашние события.

– Имя? Чем занимается? Сколько лет? – уточнил криминалист.

– Не знаю. Она мне раньше никогда не звонила, – покачал головой юноша.

– Фиксируем. Тебе позвонила незнакомая девушка.

– Да, незнакомая, – подтвердил Гриша.

– Откуда она взяла наш телефон?

– Я не спросил, – признался молодой человек и виновато улыбнулся. – Она так со мной говорила, как ни одна девушка раньше.

– С твоим опытом это звучит интригующе, – усмехнулся Суворов. – Можешь поподробнее? Поверь, это у меня не праздное любопытство.

– Мне очень стыдно пересказывать наш разговор, – сказал Гриша и опять замолчал.

Суворов не торопил. Времени у них впереди хватало. Они свернули на Кольцевую дорогу, ее построили к Олимпиаде много лет назад. Кремлевские вожди надеялись, что иностранные гости на своих машинах толпой помчатся в Москву на спортивный праздник. Но советские войска вошли в Афганистан, и Запад Московскую Олимпиаду бойкотировал.

Начался долгий подъем к мосту через реку Волхов.

– Ну, набрался смелости? – спросил сына Суворов, прерывая затянувшуюся паузу.

– Она сказала, что видела меня на соревнованиях.

– Очень интересно!

– Сказала, что от меня в восторге и хочет показать мне такую любовь, которую я не знаю.

– Не уверен, что эта задача кому-нибудь в городе по силам, – высказал свои сомнения Виктор Иннокентьевич.

– Папа Витя, если будешь насмехаться, я не смогу быть откровенным, – предупредил молодой человек.

– Хорошо, не буду, – заверил сына Суворов и решил вести себя тактичнее.

В душе он немного гордился донжуанским наследием, доставшемся Грише от Ерожина. Приемный сын вообще очень часто напоминал ему старого друга. Хромой и невзрачный очкарик втайне всегда завидовал способностям Петра Григорьевича без труда добиваться благосклонности прекрасного пола. Кольцевая вокруг города заканчивалась. Перед выездом на основную трассу опять предстояло миновать пост. Криминалист решил не рисковать.

– Лезь назад, герой-любовник, – приказал он Грише, останавливаясь на обочине. Движение по основной трассе было более оживленное. Из Москвы в Питер, невзирая на выходные дни, катили фуры с товаром и продуктами. Мощные фары грузовиков иностранных марок сильным светом слепили глаза, и Виктор Иннокентьевич несколько раз протирал очки. Теперь, воспользовавшись остановкой, он тщательно вытер лобовое стекло. На этом посту не спали. Два инспектора со светящимися жезлами стояли возле обочины и внимательно осмотрели проезжающую машину. Суворову даже показалось, что один из сотрудников собирается поднять свою палку. Он сбросил скорость, но старенькая «трешка» интереса у доблестных работников ГИБДД не вызвала. Когда пост остался позади, Гриша снова пересел вперед.

– Вечер воспоминаний продолжается, – напомнил Суворов.

– Сказала, что очень красивая, – продолжил Гриша рассказ о таинственном звонке. – Стала описывать свою фигуру. Да так откровенно, что я смутился, – признался Гриша.

– Кроме прелестей своих она о себе что-нибудь сообщила? – спросил Виктор Иннокентьевич и, выбрав момент, когда далеко впереди не было машин, обогнал фуру. Суворов торопился. В понедельник надо выйти на работу вовремя.

– Да. Она сказала, что ее зовут Света и работает она в гостинице «Интурист». Назначила мне в этой гостинице свидание. Сказала, что выпишет пропуск, и попросила, чтобы я прихватил с собой документ.

– Почему она назначила свидание в гостинице? – поинтересовался Суворов.

– Обещала попридержать свободный номер, где мы прекрасно проведем время. – Гриша покраснел и замолчал.

– Дальше я сам тебе все могу рассказать. Ты пришел в гостиницу. Тыкал свой паспорт…

– Не паспорт, а студенческий билет, – уточнил Гриша.

– Это сути не меняет. Светы никакой там не оказалось, но твой документ охрана зафиксировала. Так?

– Откуда ты знаешь? – удивился Гриша.

– Это моя работа, мальчик, – вздохнул Суворов и подумал, что сделано все точно. Гостиница находится в пяти минутах ходьбы от места убийства. Парня в это время видели и могут подтвердить. Он был растерян, потому что девушка, назначившая свидание, его не ждала. Спрашивал Свету, которая в «Интуристе» никогда не работала, и вел себя странно. При наличии отпечатков в квартире депутата поведение молодого человека становится косвенной уликой.

– В котором часу ты вошел в двери гостиницы? – для порядка спросил Суворов.

– Около полуночи, как мы с ней по телефону и договорились.

Суворов замолчал и прибавил скорость. Старенькая «трешка» выжимала сто десять. Начинались подъемы на Валдай.

– Слушай меня, мой мальчик, и думай, думай, думай, – сказал Суворов, обгоняя очередную фуру. – Думай, кому и где ты мог перейти дорогу.

– О чем ты, папа Витя? – не понял Гриша.

Виктор Иннокентьевич знал мальчика с раннего детства. Когда они сошлись с Наташей, Грише не было десяти. Отношения отчима и пасынка сразу стали близкими. Суворов заменил Грише отца и старшего брата. Это он приобщил мальчика к спорту. Страстный болельщик тяжелой атлетики, сам по здоровью лишенный возможности заниматься любимым спортом, Виктор Иннокентьевич передал эту любовь Грише. Они с сыном были большие друзья, поэтому обращение по имени – Витя – даже льстило Суворову.

– Ты любишь «спрайт»?

– Да, я только его и пью, – Гриша с удивлением поглядел на отца.

– Кто-то утащил твою бутылку из раздевалки стадиона и подбросил ее в квартиру, где произошло убийство. Этот кто-то хочет, чтобы обвинили тебя. Почему именно тебя? Вот в чем вопрос. – Суворов лихо свернул с дороги, и они подрулили к бензоколонке. – Думай, – еще раз повторил Он и вышел заправляться.

– Мне ничего такого в голову не приходит, – сказал молодой человек, когда они снова покатили по шоссе.

– Плохо, что не приходит, – покачал головой Суворов. – Есть хочешь?

Гриша хотел. Они пересекали город Валдай. Основная часть старого русского городка находилась далеко внизу, возле чаши одноименного озера. Трасса проходила лишь через административный участок города. Предприимчивые армяне открыли тут круглосуточное кафе. Суворов завернул на стоянку. Водители нескольких фур закусывали в кафе, и их огромные машины, словно спящие слоны, застыли на обочине.

– Посиди. Тебя видеть не должны, – предупредил Суворов и направился в кафе.

Поскольку кафе держали южане, то и кухня оказалась соответствующей. Виктор Иннокентьевич попросил, чтобы еду ему завернули с собой. Пока чернявый и круглый как мяч буфетчик накладывал в пакет люля-кебабы, сыпал нарезанный лук и зелень, Суворов успел выпить стакан черного кофе. Он боялся уснуть за рулем, и напиток пришелся кстати. Забрав еду, криминалист оглядел столики, за которыми сидели шоферы, и, купив большую зеленую бутылку «спрайта», вышел на улицу.

Гриша спал. Суворов аккуратно пристроил пакет за подголовник водительского кресла и тихо уселся за руль.

– Хочешь, я поведу? – спросил Гриша, открывая глаза.

– Нельзя. Если остановят, тебе придется показывать права. Ты не понял? Фиксировать твою персону мы не имеем права, – объяснил Виктор Иннокентьевич и тронулся с места.

– Что же, я теперь всю жизнь должен прятаться как уголовник? – недовольно спросил юноша.

– Ешь, пока армянские котлеты не остыли, – посоветовал Суворов, предпочитая на вопрос сына не отвечать.

Гриша снял пакет с подголовника и принялся за еду.

– Вкусно, папа Витя. Жаль, запить нечем.

– Пошуруй между сиденьями сзади, – предложил Виктор Иннокентьевич и включил щетки.

Дождь усилился, стекло помутнело, и скорость пришлось сбавить.

– Думай, сынок, – снова попросил Суворов. Гриша открыл шипящую бутылку, сделал несколько глотков. Виктор Иннокентьевич, покосившись на сына, отметил, что тот держит бутылку именно так, как и ту, где остались злополучные отпечатки. – Думай. Может, ты какой-нибудь крале наобещал хрустальных замков, а потом слинял? Или по спорту кому помешал? Без причины ничего не бывает. Поймем причину – найдем убийцу.

– Нет, папа Витя. Предложения жениться я никому не делал. По боксу я всего перворазрядник и в чемпионы не рвусь.

Суворов посмотрел на часы:

– Плохо. Время уже три, а мы еще до Вышнего Волочка не добрались.

– Мы едем в Москву или дальше? – спросил Гриша, закупоривая свой «спрайт» и пряча бутылку на прежнее место.

– Да, Гриша, мы едем в Москву. В большом городе легче раствориться.

– Тогда почему не в Питер? – удивился сын.

– Потому что в Москве есть человек, который может нам помочь.

– Я догадываюсь, о ком ты говоришь, – тихо сказал Гриша.

– Догадываешься, и молодец, – ответил Суворов и, заметив, что из зоны дождя они выбрались, выключил щетки и прибавил скорость. Стрелка спидометра заплясала у отметки «сто двадцать». Гриша откинул кресло и, устроившись поудобнее, засопел.