Текст книги "Пятая рота"

Автор книги: Андрей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Спасибо, – начал отказываться старлей, – у меня свои.

– Эти – лучше, – мягко уговаривал Полтава.

Калиниченко взял предложенную сигарету, закурил, затянулся и выпустил дым. Он повертел косяк в руках, недоуменно осмотрел его и снова затянулся.

– Что-то вкус у них какой-то странный, – закашлялся он едким дымом.

– Индийские, товарищ старший лейтенант, – пояснил Гена, – они все немного кислые.

Мы втроем внимательно смотрели на Калиниченко, ожидая наступление результата. Даже водитель вылез из люка, чтобы не пропустить кино. Калиниченко затянулся еще раз и его стало «накрывать».

– Хи-хи, – вырвалось у него.

Мы стали смотреть по сторонам, что бы не показывать своих улыбок.

– Хи-хи, – снова вырвалось у старлея.

Мы усилили наблюдение, чтобы не заржать: старлея «накрыло»!

– Хи-хи-хи-хи-хи! – Калиниченко успел сделать еще две затяжки и его несло неудержимо.

Полтава соскочил на землю и «сломался» под бэтээром, держась руками за живот.

– Хи-хи-хи-хи! – не унимался наверху старший лейтенант.

Тут уже не выдержал и я: мы с Геной попадали на землю, зажимая себе рты руками, чтобы сдержать в себе заряд смеха и не заржать в полный голос. Водитель залез обратно в люк и исходился там тихой истерикой, корчась на передних сиденьях.

– Хи-хи-хи-хи! – продолжал веселиться на башне старший лейтенант и показывал на бачат, – какие они прикольные.

Гена с Полтавой плакали и колотили ладонями по броне.

– Какие у вас звездочки на шапках, – тыкал в нас пальцами Калиниченко, подыскивая нужное определение, – прикольные.

Мы рыдали от смеха, слушая как глупо хихикает обкурившийся шакал, с башни глядя на нас и на бачат соловьиными глазами. Вдобавок, мы тоже курнули и нас «торкнуло» на смех.

– Хи-хи-хи, – тоненько, по-идиотски хихикал Калиниченко, тыча в нас пальцем.

– Аха-ха-ха-ха, – подхватывали мы, любуясь самим старлеем, его тупым видом и тем идиотским положением, в которое его поставили деды, предложив косяк вместо нормальной сигареты.

Водитель, отсмеявшись внутри бэтээра, решил пожалеть Калиниченко: если бы Скубиев увидел его в таком виде, то по башке «комсомолец» получил бы – точно.

– Товарищ старший лейтенант, идите на свой бэтээр, – попросил он, – не положено тут. Вернется начштаба – ругаться будет.

Второй водитель решил помочь убрать глупого старлея от греха подальше:

– Товарищ старший лейтенант, – он потрясал шлемофоном, – вас на связь вызывают.

– На связь? – встрепенулся старлей, – Иду!

Осторожно переставляя ноги и стараясь не свалиться в открытые люки, он стал пробираться на свой бэтээр. Неуверенно цепляясь за поручни, он добрался до командирского люка, но уже забыл зачем его позвали: чарс попался убойный.

Потеряв интерес к старлею я уселся на командирское место и травил во всю про свою счастливую жизнь. Полтава и Гена устроились под башней и вместе с водителем внимательно и сопереживая слушали мой вдохновенный рассказ, то и дело пихая меня под локоть:

– А дальше?!

– Ну, а дальше-то что?!

Толкать и подбадривать меня не было никакой необходимости, так как у меня с двух затяжек развязался язык и во мне проснулся рассказчик. Две затяжки смешной сигаретой «Полтавской», а главным образом три пары свободных ушей и зачарованных глаз, воодушевляли меня необыкновенно:

– Ну, короче, заходим, мы с ней…

– Куда? – пытливо уточняли сзади.

Я, как уважающий себя рассказчик ответил не вдруг, а сперва затянулся нормальнойсигаретой и выпустил дым через открытый люк:

– Ну, говорю же, – возмущенно пояснил я благодарным слушателям, – пока там народ в зале танцует, «медляки» там разные, мы с ней в спальню.

– А в спальне темно?

– Не. Не темно. Там свет горел, – успокоил я дедов, и почувствовав их напряжение, уточнил, – но она его сама потушила.

– А дальше? – волновались за моей спиной.

Я снова затянулся, нагнетая страсти, но меня толкнули в спину, чтоб не спал, а рассказывал.

– Короче, садимся мы с ней на диван…

– В темноте? – волновался Гена.

– Ну конечно, – успокоил я, – свет-то она уже выключила.

– А дальше?

– Короче, я ее обнимаю, трогаю за все места.

– А она? – волновались деды.

– Да и она тоже тащится, стонет уже.

– А ты?

– А чего – я? Я ее укладываю, сам рядом ложусь, начинаю блузку на ней расстегивать.

– А она?!

– Она на мне – рубашку, – я хотел вальяжно затянуться, но получил толчок в спину.

– А дальше что-о-о?!

– Дальше я ее целую…

– Куда?!

– В губы, в шейку.

– А она?

– Она тащится, ширинку на мне расстёгивает.

– А ты?!

– Я с нее блузку снял, юбку расстегнул, начинаю стаскивать чулки.

– А она?

– Она тащится, но чулки стаскивать не дает. Лежит без блузки, без юбки, без лифта, в одних чулках – стонет и тащится. Но чулки с себя стянуть не дает.

– А ты?

– А что я? – мне все-таки удалось сделать затяжку, – куда она с подводной лодки денется?

Я поднял руки и показал свои грязные растопыренные пальцы:

– Из этих лап еще никто не вырывался!

– А она?

– Она все-таки сняла чулки и трусы…

– А ты?! – снова перебили меня.

– Я, короче на нее ногу закидываю…

– Ну, ну! – волновались сзади.

– Короче залезаю на нее, раздвигаю ей ноги…

– А она? А она-то что?! – нервно дышали страдальцы.

– Не дает!

– Как не дает?!

– Так. Говорит: «мне нельзя».

– Почему?

– А так. Ты, говорит, меня разлюбишь, если я тебе дам.

– А ты?

– А чего я? Я, короче, ей опять ноги раздвигаю и…

– Влупил?! – снова перебили меня разволновавшиеся деды.

Я на секунду улетел мыслями из нутра бэтээра, из Мазарей, из Афганистана и вспомнил один мучительный сон, который я видел в учебке.

В этом сне я домогался до некрасивой, но опытной соседки из нашего дома. Соседка был лет на двенадцать старше меня, и уже полностью раздетая поддразнивала мое желание, убирая вожделенное лоно всякий раз когда я готов был протаранить его своей плотью. И только под самое утро она сдалась, развела свои ляжки, капитулируя и готовясь принять победителя… А в самый момент проникновения вдруг отодвинулась подо мной, как-то странно на меня посмотрела и совершенно спокойно сказала: «Рота, подъем». Не успел я подумать при чем тут моя рота и причем тут подъем, как был разбужен криком дневального. Действительно: был подъем в военном городке. Через несколько секунд вся учебная рота побежала строиться на зарядку… Один я, не понимая где и с кем нахожусь, остался лежать под одеялом в обтруханных трусах.

– Влупил?! – торопили развязку деды.

– Кому? – не понял я, отвлеченный своими мыслями.

– Ну, ты ей раздвигаешь ноги, – подсказали мне сюжет, – раздвигаешь ноги, направляешь, и???

– И – проснулся! – закончил я на самом интересном месте.

Деды пару раз хлопнули ресницами, а поняв, что их ожидания остались обманутыми хлопнули меня по загривку:

– Урод!

– Обло-о-о-омщик!

– А ну, Сэмэн, – спросил возвратившийся из консульства Скубиев, залезая в командирский люк и не глядя ставя ботинок мне прямо на голову, – кого ты там в Союзе имал?

– Не беспокойтесь, товарищ капитан, – я переставил капитанский ботинок со своей головы на оббитую железом спинку сиденья, – вашихбаб я не имал.

Ботинок снова пошел вверх: капитан передумал садиться внутрь и устроился на броне, опершись спиной о башню. Гена с Полтавой сделали страшные глаза и не издавая звуков завертели пальцами у висков, показывая мне какой я дурак, раз так нагрубил начштаба.

– В Союзе, – изрек Скубиев через минуту, – все бабы общие! Едем домой!

– А мечеть?

– А мечеть? – спросили из-под башни Полтава с Геной.

– Мечеть?! – возмутился Скубиев, – Охренеть, а не мечеть! У вас во взводе духи разболтались: офицерам что захотят, то и ляпнут. А этим – мечеть подавай. Домой!

Для пущей убедительности Скубиев свесил левую ногу в люк и пихнул ей водителя в плечо:

– Домой.

А я-то еще думал: почему у всех водителей командирских машин всегда грязное правое плечо?

Полтава и Гена смотрели на меня как на обреченного, пока мы ставили автоматы в оружейке. А когда вышли Полтава, копируя комбата, посмотрел сквозь меня вдаль и будто не ко мне обращаясь произнес:

– Да, мордвин – лихо ты служишь. Так ты до дембеля не доживешь: то комбата на хрен пошлешь, то начальника штаба. Считай, что «друга» ты себе приобрел на всю оставшуюся жизнь. Скубиев – мужик хороший, но злопамятный.

– Ну и что?

– А то, что вы с ним – с одного призыва. Ему летом восемьдесят седьмого заменяться, а тебе – весной. И не знаю теперь: уволишься ты весной или нет? Исправляйся, а то до августа останешься, хоть и сержант.

23. Сто дней до приказа

16 декабря в Советской Армии и Военно-Морском Флоте – Красный день, хотя и не отмечен таким цветом в календаре. Этот день начинает отсчет стодневки – ста дней, оставшихся до Приказа Министра Обороны об увольнении в запас дембелей и о призыве на военную службу нового поколения рекрутов. В этот день деды начинают считать дни до своего дембеля, а духи помогают им в этом, чтоб те не ненароком не сбились. Одновременно духи считают дни до своего черпачества, когда двенадцать ударов кухонным половником по мясистой части организма, подобно двенадцати ударам в старой сказке, превратят бесправного духа в гордого черпака.

В этот день – деды празднуют, а в эту ночь – офицеры не спят. В эту ночь офицеры обходят вверенные им подразделения и следят, чтобы не было случаев неуставных взаимоотношений и нарушения распорядка дня. В первых рядах проверяющих рыскают замполиты. Как попы с языческой ересью борются они с солдатскими традициями, наивно полагая, что в году только три великих праздника: 23 Февраля, День Победы и 7 Ноября. Нет, замполиты – не полные валенки: если им, к примеру, из политотдела дивизии придет распоряжение провести празднование рода войск – Дня танкиста или Дня артиллерии – то они примут к исполнению и проведут все на высшем уровне и с идеологически правильной подоплекой. Но вот эти четыре дня в году – две стодневки и два Приказа – для замполитов как идол Перуна для князя Владимира. Узнав, что киевляне продолжают тайком молиться старым богам, князь Красное Солнышко покидал идолов в широкий Днепр и загнал туда же провинившихся обывателей, заодно и окрестив их оптом. Можно только с содроганием гадать: какую пакость способны сотворить замполиты, чтобы выкорчевать неформальные традиции в солдатской среде.

Однако, и солдаты не лыком шиты и не топором подпоясаны.

Ровно в двадцать два ноль-ноль, после команды «Отбой», весь второй взвод связи, кроме суточного наряда, лежал в своих кроватях, с головой укрывшись одеялами. Зашел комбат и удовлетворенно отметил, что пустых кроватей во взводе только две: дежурного и дневального бодрствующей смены. Зашедший после него замполит батальона пересчитал личный состав и умилился от такого отношения военнослужащих к Распорядку дня: положено после отбоя спать – они и спят. Самым добросовестным образом. Самым последним пришел проверять Скубиев и тоже не поверил своим глазам: в пехоте было уже шесть «залетчиков», которых поймали с брагой, а в трех взводах управления батальона, деды, как сговорившись, спят самым натуральным образом.

Досадно и удивительно!

Всю ночь стоять и караулить дедов – скучно и глупо. Шесть жертв собственной неосмотрительности были найдены и завтра их ритуально «выпорют» перед батальоном в назидание остальным. Офицеры пошли к себе в модуль. Для них завтра предстоял обычный день со своими заботами и неотложными делами: нужно поспать, чтобы на разводе быть свежими и бодрыми.

Через час после отбоя по койкам дедов пошло шевеление. Никто из них, разумеется, не спал. Просто это была уже не первая стодневка за их службу и они разумно предположили, что шакалы все равно прошерстят палатки и каптерки и отловят самых глупых и нетерпеливых. Умнее и проще переждать часок, чтобы замполиты удовлетворившись пойманными жертвами, ушли спать и тогда уже можно будет никого не боясь спокойно и с размахом отметить праздник.

Надо ли говорить, что дежурным по взводу связи в эту валтасарову ночь стоял я, а по разведвзводу – Рыжий?

– Ну, что, мужики? – подал из своего угла голос Гена.

Каховский с Полтавой откинули одеяла и стали одеваться. Сбор был назначен в соседней палатке хозвзвода, куда должны были подтянуться и разведчики. Я с некоторой тревогой наблюдал за тем, как деды собирались и уходили, сердцем предчувствуя нехорошее.

Ну не может все пройти так, чтобы человек двадцать дедов гуляли и ничего бы не произошло!

Я вышел из палатки и прошел по батальону. В палатках было так тихо, что будто бы и не стодневка сегодня, а обычный будний день. В штабе полка горело окно дежурного и было видно часового возле пирамиды со знаменем части. Я пошел докладывать, что происшествий не случилось. Меня догнал Рыжий:

– У тебя тихо? – спросил он, имея ввиду дедов.

– Тихо. Мои в хозвзвод свалили.

– И мои туда же свинтили.

– Может, по чайку после доклада?

– Нет, – отказался Вовка, – мало ли чего им взбредет в голову? Вдруг кто-нибудь зачем-нибудь в палатку вернется – а меня нет.

– Ну, это – да, – согласился я, – пьяный дед страшней фашиста.

Часовой возле знамени спал. Как конь – стоя. Примкнутый к автомату штык-нож он вогнал в фанерную стенку и, держась за ремень автомата, спал. Штык-нож, вогнанный в стенку, не давал ему упасть. Видно не он один был такой умный, потому что стенка над его головой была истыкана штык-ножами предшественников, спавших тут, на посту номер один, прежде него. Дежурным стоял замполит четвертой роты: той самой, в которой после отбоя обнаружили дедов с бражкой. На утро этот замполит получит по ушам сначала от замполита батальона, а потом от замполита полка за слабую воспитательную работу среди подчиненных, поэтому сейчас, в его дежурство, старшему лейтенанту требовались «залеты» в других подразделениях, чтобы его четвертая рота не очень выделялась на общем фоне ночного пьянства.

– Товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось. По штату – восемнадцать человек. Трое в наряде, один в командировке. Остальные четырнадцать отдыхают. Больных, раненых и арестованных нет, – доложил я дежурному.

– Неужели не случилось? – не поверил мне замполит.

«Что ж ты какой недоверчивый?», – подосадовал я про себя, но, отводя подозрения, ответил обиженным тоном:

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Комбат лично проверял, замполит и начальник штаба. Все спят. Можете проверить.

– Ладно, я к вам позже зайду. Свободен. Следующий.

Я не стал ждать Рыжего и вернулся к себе в палатку. Все спали, только из соседней палатки доносился шум веселья, которое от кружки к кружке становилось все громче.

«Когда же мы будем праздновать свою стодневку?», – с тоской и завистью дедам подумал я.

Время приближалось в полуночи. Я разбудил Кулика:

– Женек, твоя очередь под грибком «фишку рубить».

Я вышел вместе с ним и мы закурили под грибком, беседуя «за жизнь».

«Как-то все тихо проходит. Спокойно», – назойливо вертелось у меня в голове, – «Ну не может такого быть, чтобы чего-нибудь не произошло!».

И онопроизошло!

Около двух часов ночи развеселившиеся деды с пьяным шумом ввалились в палатку. Спать они явно не собирались. Я забеспокоился, как бы не понесла их нелегкая на переднюю линейку, где их мог обнаружить дежурный…

– Мужики, я есть хочу, – признался Полтава.

– А за столом тебе что – не жралось? – спросил его Каховский.

– Не, мужики, – поддержал Полтаву Гена, – точно: давайте пожрем!

У меня в столе лежали две банки каши, которые я прихватил себе и дневальным на ночь. Я проткнул их ножом, чтоб не взорвались, и поставил разогреваться на печку.

– Чой-то ты поставил? – Гена презрительно посмотрел на банки.

– Кашу, – я повернул банки рисунком к Гене, – каша гречневая с мясом.

– Во дурак! У нас – праздник! А он нам кашу сует. Хочу тушенки. И не говяжьей, а свиной, – раскапризничался поддатый дедушка похожий на поросенка.

– Сань, дай ключи, я сбегаю, – попросил я Полтаву.

– В каптерке нет тушенки. Ни свиной, ни говяжьей. Никакой. Мы последнее сегодня на стол поставили.

– Ты понял: нету! – Гена поднялся и подошел ко мне.

– И что делать?

– Как что?! – возмущенно удивился пьяный Гена моей беспомощной недогадливости, – рожай!

– Ладно, Ген, – Каховский откинул одеяло на своей кровати и начал раздеваться, – отстань от пацана. За столом надо было жрать как следует. Давай спать.

– Нет, а почему?! – драконом взвился Гена, – почему, когда мы были духами, мы рожали, а эти – не могут? Они совсем оборзели! Они совсем летать не хотят. Хочешь с ними по-хорошему, а они не понимают! Пусть пойдет и родит. Хочу свиной тушенки с мягким хлебом. Время пошло.

Я перевел взгляд на Полтаву, думая, что он встанет на мою сторону, но Полтава сказал:

– Принеси пару банок свинины и хлеба.

Ага! Нормальный вопрос!

«Ё-Т-М! Где я им достану тушенки в два часа ночи?! Наряд из столовой уже больше часа назад свинтил. В столовой нет никого уже: одни мыши. Ну, хотя бы с вечера, что ли, просили приготовить эту долбанную тушенку! Можно было бы порыскать по батальону, у Барабаша спросить…».

– Иди, рожай, – напутствовал меня Гена.

Я вышел под ночное небо, посмотрел на звезды, на луну, различил печальное лицо ночного светила и понял, что наверное Господь Бог тоже посылал среди ночи Луну за тушенкой. Поэтому девочка-Луна такая грустная – не смогла «родить». Я, было, сунулся в хозвзвод, но однопризывники уже убирали остатки ночной пирушки и у них ничего не было: деды смели все начисто.

– Утром придет Мусин, мы у него попросим, – пытались утешить меня.

Хрена ли мне Мусин и хрена ли мне «утром»?! Утром я и сам у него могу попросить. Мне сейчаснадо. Я пошел в разведвзвод, спросить у Рыжего: не завалялась ли у него случайно баночка-другая свиной тушенки, но Рыжий сам попался мне на полдороге. Он налетел на меня из темноты между палаток четвертой роты.

– У тебя сгухи нет? – спросил он меня без реверансов.

– Тебя среди ночи на сладкое потянуло? – невесело пошутил я.

– Да нет, – суетясь и размахивая руками начал пояснять он, – деды, понимаешь, приперлись из хозвзвода и их на сгущенку поперло. Вынь и положь им, а у нас в каптерке – пустота. Одна каша и хлебцы.

– Такая же фигня, – кивнул я, – деды все подмели.

– Что делать будем? – Рыжий посмотрел на меня так, будто я знал, что делать.

Я топтался на месте как конь не седланный, понимая, что без тушенки мне лучше в палатку не возвращаться, а Рыжему лучше добровольно принести сгуху своим дедам, чтобы не выхватить от них.

– Ладно, – Рыжий рубанул рукой воздух, – буди своих, я – своих. Вместе рожать будем.

Я вернулся в палатку с трепетной надеждой в душе, что дедушки, попив бражки и курнув чарса, уже видят сны про дом родной, но я слишком хорошо о них думал. Деды не спали, а, включив верхний свет коротали время за нардами и травили байки в ожидании тушенки.

– Принес? – спросили меня все трое.

– Несу, – буркнул я и стал будить Нурика, – Нурик, вставай, тебе на фишку пора.

Мысленно попросив прощения у бедного парня, которому я сейчас поломаю сладкий сон, я растолкал и Тихона.

– А? Что? Мое время? – не понял он спросонья.

– Нет. Вставай. Дело есть.

Не задавая лишних вопросов, Тихон оделся и еще сонный и недовольный вышел следом за мной из палатки. Женек передал Нурику каску, бронежилет и автомат и вместе со мной и Тихоном пошел на соединение с разведкой.

Духсостав двух взводов собрался в темноте возле палаток четвертой роты на военный совет. Рыжий привел с собой троих духов разведвзвода, таким образом нас стало семеро. Время шло, деды могли и закипеть не дождавшись мясного и сладкого, поэтому, совещание было кратким. Решено было разделить наличные силы: двое идут на хлебозавод за хлебом, пятеро добывают тушенку и сгуху. Если на хлебозаводе двое не находят понимания у узбеков-пекарей, то пятеро приходят на подкрепление и разносят там все в пух и перья. Пекарей было человек девять, следовательно силы были равны, а на нашей стороне было моральное преимущество нападающей стороны. После того, как двое раздобудут хлеб, они должны присоединиться к основной группе и помочь донести добытые трофеи.

План был хорош. Неясно было одно: где среди ночи обнаружить искомые продукты питания?

– А давайте, склад бомбанем? – предложил Женек.

– Это как? – недоверчиво спросил я.

– А так: взломаем замок и возьмем все, что нам нужно.

– Ага, «взломаем», – передразнил Рыжий, – там часовой стоит.

– А мы ему кулак покажем, он и не пикнет. Не станет же он по своим стрелять?

– Стрелять он не станет, – рассудительно возразил Рыжий, – но разводящий сразу увидит, что замок и пломба сорваны и сообщит начкару. Даже если и разводящий промолчит, то утром придет начсклада, увидит сломанный замок и сорванную пломбу и тогда звиздец и разводящему и всем трем часовым третьего поста. Все четверо усядутся на губу. А может и под трибунал пойдут.

– И что теперь делать? – растерялся я.

– Мы его по-другому взломаем, – подал голос Тихон.

– Как?! – спросило его сразу шесть голосов.

Тихон минуты две под нашими выжидательными взглядами покумекал что-то, а потом выдал план:

– Поднимем крышу домкратом, двое пролезут в дыру и все там найдут. А мы сверху принимать будем.

– Голова-а-а! – все уважительно похлопали Тихона по плечам и спине.

– Ну, тогда я – в парк, за домкратом, а вы идите с часовым договаривайтесь.

Духсостав рассосался по полку: двое разведчиков отправились на хлебозавод, Тихон побежал в парк за домкратом, а я, Женек, Рыжий и еще один разведчик пошли уговаривать часового отойти в сторонку и не мешать нам воровать продукты.

На третьем посту, охраняя вещевой и продовольственный склады, стоял черпак из пятой роты. Мы окружили его и объяснили ситуацию. К счастью, часовой сам бывал в подобной ситуации: еще совсем недавно, в бытность духом, ему самому приходилось «рожать» среди ночи. Он все быстренько понял и, оговорив свою долю от уворованного, предупредил:

– Через час я меняюсь. Укладывайтесь в это время.

Час! Да нам и полчаса хватит! Вот только где Тихон?

Минут через семь подоспел и он, переводя дыхание от бега. Он стал осматривать крышу продсклада, решая в каком месте пристроить домкрат.

Склад представлял собой огромную землянку: позади столовой была вырыта огромная, размером со спортзал, яма, через которую были положены металлические трубы. Из таких же точно труб вдоль трассы шли две «нитки» с соляркой и бензином и достать их не было проблемой – соседи-комендачи отгрузят их сколько надо. На трубы была положена сетка-рабица, сверху которой были положены длинные полосы черного полиэтилена. Поверх полиэтилена был насыпан слой земли такой толщины, чтобы он мог защитить хранимые продукты от дождя, если он когда-нибудь тут бывает, и от осколков, если бы придурки-душманы в приступе непреодолимого идиотизма рискнули обстрелять расположение полка.

Тихон с видом знатока, будто он «подламывал» этот склад уже раз десятый, облюбовал трубу, похлопал по ней ладонью, прислушался к звуку, который она издала и стал заводить под нее домкрат.

– Погоди, – остановил Тихона Женек, – подложи.

Он протянул кусок доски из-под снарядного ящика и Тихон приспособил его в качестве опоры. Все стояли и смотрели открыв рот, как Тихон качает домкрат и труба медленно ползет вверх, открывая черный зев дыры. Когда домкрат был поднят до упора, образовалась дыра, достаточная для того, чтобы в нее можно было протиснуть ящик.

– Ну, кто полезет?

Вызвались Женек и Рыжий. Опасаясь задеть опору и обрушить крышу себе на хребет они по-змеиному на брюхе вползли в дыру. Пока Тихон возился с домкратом, я, смекнув, что на ощупь воровать будет несподручно, сгонял в каптерку и приволок лампу – обыкновенную «Летучую мышь», которая к счастью, оказалась заправленной. Я сунул эту лампу Аладдина в лаз. Оттуда послышалась возня, шорох, какие-то стуки и приглушенный мат – пацаны искали нужные продукты.

– Эй! Вы там получше ищите, – прогудел Тихон, просунув голову в дыру, – а то еще вместо тушенки толстолобика вытолкаете. Куда нам потом с ним?

Через несколько минут из дыры послышалось:

– Принимайте.

Я подскочил и вытащил тяжелый картонный ящик в котором гремели жестяные банки с консервами.

– Отойдите, не видно же ни хрена, – попросил я пацанов.

Те расступились и при неверном свете далекого фонаря мы попытались разобрать маркировку.

– Сгуха, – определил Тихон.

– Точно: сгуха, – подтвердил разведчик.

– Сгуха, мужики, – прошептал я в дыру, – давайте еще один ящик из этого же штабеля.

В дыре показался второй ящик, который подхватил разведчик.

– Ищите теперь свинину.

Снова послышались стуки об углы штабелей и тихий мат. Минут через десять в дыре показался третий картонный ящик. Тихон вытащил его и стал поворачивать так, чтобы на него падало побольше света от фонаря. Свет еле добивал до склада, но все равно можно было разглядеть наклейку поперек крышки. Это была вкуснейшая вещь на свете: каунасовская свиная тушенка! Пряная, с лаврушкой и шариками черного перца внутри, необычайно вкусная и калорийная.

– Давай еще пару ящиков, – попросил в дырку Тихон.

Двое разведчиков вернулись с хлебозавода. В подолах хэбэшек они держали по две буханки хлеба:

– Горячий, – похвастались они.

Через минуту из дырки были вытянуты еще два ящика тушенки.

– Выбирайтесь теперь сами, – разведчик сунул в дырку руку, чтобы помочь пацанам выбраться, – у часового скоро смена заканчивается.

Женек и Рыжий кряхтя выбрались наружу и стали отряхивать животы и коленки от пыли. Тихон отвернул вентиль на домкрате и труба стало медленно осаживаться на прежнее место.

– Разведка заметает следы, – распорядился я, сбор через пятнадцать минут возле каптерки разведвзвода.

Двое разведчиков остались заметать следы на земле и присыпать песок на крышу, чтобы скрыть следы проникновения на охраняемый объект. Часовой получил банку сгухи, две банки тушенки и остался доволен сделкой. Я взял из добычи буханку еще горячего хлеба и три банки тушенки – пусть деды подавятся в свой праздник от нашей, духовской щедрости. Сгущенку я брать не стал: меня никто за ней не посылал. Она нам самим пригодится.

Полтава с Каховским уже спали. Гена не спал только оттого, что ему хотелось дождаться меня с пустыми руками. Он даже не особо обрадовался, когда я поставил банки и вкусно пахнущий хлеб на стол. Он лениво вскрыл банку, вяло хапанул пару ложек тушенки, прикрыл язычок крышки и лег спать.

И вот ради этого, ради того, чтобы девятнадцатилетний поросенок без аппетита поковырял ложкой в мясе и отвалился в люлю, семь человек не спят уже второй час?!

Нет, ну не уроды ли эти деды?!

Я поспешил к каптерке разведчиков. Рыжий вернулся с теми же мыслями, что были у меня: разведвзвод спал. Спали деды, Спали два дембеля, оставленные до февраля, спали черпаки. Не спали только пять духов разведвзвода и четыре духа взвода связи. У наших ног стояли три ящика с тушенкой и два ящик сгухи – минус пять банок, которые мы с Рыжим принесли в жертву дедам и из-за которых и затевалась вся эта героическая эпопея. На ящиках лежали две буханки мягкого, только что испеченного хлеба. Всем хотелось спать и поэтому все как-то без эмоций смотрели на ночную добычу.

– Давайте, хоть пожрем, – предложил Тихон.

Рыжий отомкнул каптерку и вынес цинкорез и четыре ложки. Идти в палатку еще за тремя ложками не хотелось. Передавая ложки друг другу, макая их то в сгущенку, то в мясо, заедая все это белым хлебом и запивая чаем прямо из фляжек мы прикончили несколько банок. Все равно их оставалось очень много – мы не съели даже десятой доли того, что украли.

– Надо бы заныкать, – подал дельную мысль Женек.

Какой он умный! Стоят тут шесть дураков и не знают что с банками делать?

– Нет, дедам отдадим, – угрюмо пошутил Рыжий.

– А куда? – начал я рассуждать, – в каптерках найдут, в палатках – тоже. Может, отнесем в хозвзвод, а утром разберемся?

– Понесли в парк, – решил Тихон.

И в самом деле: Тихон служил не в разведке и даже не в связи, а в БМП. Его эмтээлбэшка так и называлась – «таблетка»: на ней были намалеваны красные кресты. Ни разведчики, ни связисты шмонать ее не станут просто потому, что им в его машине делать нечего. У Тихона только один дед – Каховский, который в парк не ходит, и только один командир, который тоже в парке не бывает. Может, конечно, сунуть нос зампотех батальона, но в батальоне около сотни машин, прошмонать каждую – дня не хватит, и вероятность была не велика. Я взял для Нурика остатки хлеба и банку сгущенки – тушенка уже стояла в палатке. Пусть, Нурик не принимал участия в ночном налете на продсклад, но он – с нашего призыва и, если бы не его время стоять под грибком, то он наравне со всеми принял бы участие в ограблении. Поэтому, будет правильно, если он поест перед сном.