Текст книги "Красный коридор (СИ)"

Автор книги: Андрей Скарулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Скарулис Андрей Владимирович

Скарулис Андрей Владимирович

Красный коридор

Мне девять лет. Я бегу по ячменному полю в сторону небольшого холма. Колючие остья хлещут по голым коленкам и рукам. Солнце такое яркое, что кажется, отражается в уже начинающих наливаться желтизной колосьях. Жаркий воздух маревом поднимается над землёй и дрожит над крышами старых склепов, что приютились на самой вершине холма. Лето, август. Пронзительно синее небо и пьянящий аромат трав.

Там, на холме, я это уже знаю, откроется вид на бескрайнее, колышущееся, словно живое поле. Там ветер будет развивать отросшую за лето чёлку, бросать выцветшие на солнце пряди в глаза и приносить запах далёкого леса. Завтра я уезжаю в город. И я бегу на холм, чтобы ещё раз увидеть далёкий горизонт и запомнить пьянящее чувство простора и ветра. И, когда наконец на вершине в широко распахнутые глаза брызнет синева небес, золото поля и далёкого, в жаркой дымке, горизонта, я запрокину голову к небу, и раскинув руки во всё горло заору: "Эге-ге-гей!!!". Мне девять лет, я счастлив.

***

Я сам так решил. А сам ли? Решение принимается на основании сделанных выводов. Выводы основываются на логических построениях, которые я осуществляю на базе той информации, жизненного опыта, испытываемых эмоций и переживаний, которыми я владею на данный момент времени. А что или кто является поставщиком этой базы? Внешний, окружающий нас мир, и люди вокруг нас, их мысли, слова, поступки. Так сам ли я решил? Да, процесс мыслительной деятельности принадлежит однозначно мне. А вот остальное, вряд ли. И, соответственно, принятое решение не является полностью моим. И чаще всего ответственность за него несут гораздо большее число людей, чем я один, ибо пусть опосредованно, но именно они влияли на то, какое именно решение я принял сейчас. И мог ли я принять другое решение, поставленный окружающей действительность в положение, откуда увидел только такой выход? Наверное. Может быть. Беда, что вариантность решений я увидел уже после, когда уже всё решено и сделано.

А вот расплачиваться всегда приходится только самому, остальные участники категорически не желают разделять ответственность. И отмазка у них шикарная – ты сам так решил. И ведь не поспоришь, действительно сам. Наверное, заумные психологи, с ласковыми глазами сумасшедших, смогут доходчиво и ненавязчиво окунуть тебя в бочку говна и убедить что всё именно так, как и надо, и что именно этого ты и хотел, когда принимал решение. Вот только почему, где-то чуть ли не на подкожном уровне, я не могу принять, и согласится с этим? Да, я нисколько не умоляю, и не снимаю с себя ответственность за то, что я сделал, и я согласился с той ценой, что выставила жизнь в счёте.

Вопросы, вопросы. В поисках ответа сгорают последние силы. Метаюсь по закоулкам собственной души. Из памяти всплывают подробности давно прошедших дней. Я вспоминаю дословно разговоры пятнадцатилетней давности...

***

–Их лица счастливы. Они дарят солдатам цветы. Они снабжают армию едой. Они знают, что мы несём им возможность просто выжить, а потому стараются от чистого сердца. Хм... по крайней мере до тех пор, пока не обретут то, что им нужно. – капитан улыбнулся.

– А потом? – спрашиваю я пытаясь стереть с подбородка капли чужой крови.

– А потом они станут неблагодарными свиньями, которые поставят перед собой новые цели и будут искать способы их достижения. Если для этого им будет нужна Россия, то они продолжат целоваться в десны, если нет – то наши отношения резко охладятся. Как говорят пиндосы, "it"s only business".

Как же, ты, был прав капитан! Ведь вроде простая вещь, чётко сформулированная сущность человеческой неблагодарности. И ведь так во всём. В политике, в жизни, в любви...Я всё равно не понял этого тогда. Понадобилось ещё десять лет шишек набитых собственным лбом, море выпитой горечи разочарований и измен, чтобы эта, высказанная ещё тогда тобой мысль, достучалась, наконец, до моего воспалённого в поисках выхода мозга.

***

Цвет войны – не защитный хаки и не кроваво-красный. Цвет войны – черный. Траурное дымное небо. Черные от въевшейся грязи, запредельной усталости и хронического недосыпа лица. Черная, как битум, запекшаяся кровь. Иссиня-черные раздутые тела убитых. Черные кресты на свежих могилах. И даже золотые церковные купола сквозь смоляной дым пожарищ кажутся черными...

Убитые и бьющиеся в агонии тела, куски мяса, оторванные конечности, кровь, мозги, содержимое кишечника, стоны и крики ужаса раненых, ползающих в этой каше и сладковатый аромат парного мяса, смешанного с запахами фекалий и крови, от одной только смеси которых, с непривычки, может желудок вывернуть. И меня рвало. Рвало до жгучей горечи желчи. А мозг отчаянно сопротивлялся, в слепой надежде защитится от этого ужаса, но казалось, я слышал, как раз за разом лопались и осыпались стеклянными осколками очередные представления о том, что люди так не могут поступать. Могут... и поступают.

А ещё я отчаянно, панически, до судорог и колик в животе, боялся первого боя. Мелко подрагивает нижняя губа, я бледен, глаза не могут остановиться на каком-то одном предмете. Вздрагиваю от каждого разрыва, и, кажется, что меня бьёт нервная дрожь.

– Страшно?

– Да.

– Когда стреляют – всегда страшно. Но есть способ. Стрелять самому. В ответ. Тогда вместо страха остается злость и ярость.

– Не могу...

– Не могу – это без сознания или паралич. Всё остальное – не хочу! – и короткий, жесткий позатыльник. Голова бьётся каской о стенку окопа, и вниз бежит маленький ручеёк песка. – Встал и сделал!

Встаю. Делаю. Стреляю. Куда? Понятия не имею, куда-то в сторону стены разрывов, дыма и пыли...

***

Я лежу за спешно наваленном из диких камней бруствером, около старой, перекрученной течением времени, сосной. Автомат, обмотанный уже посеревшими бинтами, словно решил отдохнуть и смотрит слепым зрачком дульного среза в пронзительно-синее, прозрачное небо. Тихо. Только шум ветра запутавшегося в ветвях, словно подчёркивает эту тишину. С утра подмораживало, но выглянувшее сейчас солнце, сверкает на пятнах ноздреватого снега, который ещё остался на склонах.

– Лебедев! – окликаю я напарника.

– А? – слышится в ответ.

– Лебедев, а тебя как зовут, а?

– Антон... – после долгой паузы, говорит он.

– Странно, – хмыкаю я, – серб, и Антон... Что так?

– Мать русская, – меланхолично, набивая магазины к РПК, отвечает он.

– А-а-а-а, – тяну я, – а почему тогда Лебедев?

– Не знаю, Лебедев и Лебедев... всю жизнь так живу.

– Сколько той твоей жизни!? Девятнадцать? Двадцать?

– Двадцать. В мае будет.

– Так это ж скоро! Напьёмся, – мечтательно зажмуриваясь восклицаю, – сливовицы возьмём, шашлыков наделаем... или лучше вообще махнём к самоходам, у них там связистки симпатиш-ш-ш-ные есть... загуляем!

Я закрываю глаза, и словно окунаюсь в эту, ещё несостоявшуюся вечеринку. Образы настолько яркие, кричащие, что на миг, кажется, что нет этого холодного, продуваемого склона и надежды, что "бандерлоги" пойдут по нижней, более удобной тропе, а мы через два часа свернёмся и пойдём догонять своих на перевале.

– Лабус, как думаешь, они здесь пойдут?

Я оглядываюсь на Лебедева. Выше меня на голову, светло-русый, почти блондин, с по-детски синими глазами. "Пацан ещё", – проскальзывает мысль. " А сам-то что? На много старше? – с едким сарказмом спрашиваю себя, – да. Старше. На два года. И на полгода войны...". Я смотрю на небо, оглядываю склон перед нами и чувствую, как, что-то необъяснимо меняется на этом пятачке гор. Словно напряжение, висевшее до сих пор в воздухе, размытым по окрестностям полем, резко, скачком, собралось в одной точке вокруг нас.

– Хуже, Тоха. Они уже идут.

– Скоро? – тихо, будто бы боясь спугнуть вязкую тишину вокруг, спрашивает Тоха.

– Да. – односложно отвечаю я.

Раскладываю под руку набитые магазины. Достаю из разгрузки три гранаты, отжимаю на них усики. Потом на это времени может и не быть. Труба гранатомёта удобно устроилась в углублении между корней сосны, только руку протянуть. Чувствую, как меня начинает бить крупная дрожь.

Лабус? – слышу шёпот Тохи, – мы умрём?

Поворачиваю голову к нему. Он тоже боится. Страх по-разному действует на людей. Я дрожу. Тоха, вон посерел лицом. Во втором взводе мужик в ступор впадает, пока ему сержант пендаля не даст... Боятся можно. Это нормально. Любой человек на войне боится, и нет в этом ничего зазорного. Только идиоты и дети верят, что они бессмертны. И взвод гурий на том свете не сильно утешает под обстрелом. Главное, чтобы страх тебя не парализовал, а ты смог его приспособить для выживания. Не существует "не могу", есть одно слово – "приказ". Нет на войне храбрых и трусливых – есть люди, способные выполнить "надо". Тут работает самолюбие, чувство долга и окружение. А человек всегда боится. Страх – это такая защитная реакция. Но его надо перешагнуть, тогда, кажется, что страха нет. Так что все боятся.

Не нормально, когда страх начинает диктовать. Диктовать поступки, суждения, образ мыслей и жизни. Не нормально, когда страх выглядеть в чужих глазах нелепо или не такими как все, заставляет предавать и отказываться от своих убеждений. Не нормально, когда страх стать "белой вороной", заставляет быть серой массой протоплазмы упакованной в мировые бренды. Ярко, красиво, стильно... как фантик конфетный. А внутри пустышка. Мыльный пузырь в радужных разводах.

Мы все хотим выжить. На войне особенно. Инстинкт самосохранения заменяет все остальные. Мне не важно, что думают обо мне другие, я хочу выжить и победить. Мой страх поставлен на службу Долгу. Чести. Идеи конце концов! Я верю в то, за что сражаюсь, и мне всё равно страшно. Да, я не тот матёрый волчище, как наш капитан-"афганец", но зубки уже режутся, режутся. И запах крови уже давно не пугает, а заставляет шире раздувать ноздри, превращая улыбку в оскал.

– Конечно, Тоха. – отвечаю я, – все мы когда-нибудь умрём. Но, мы с тобой не умрём сегодня. И не здесь. Я тебе больше скажу... Я иногда вижу будущее. – Я говорю тихо, почти шепчу, но я знаю что Тоха меня слышит.

– Так вот. Не здесь. Не сейчас, и не сегодня. Вот увидишь. Всё именно так и будет.

***

Минск. Лето. Душное марево поплывшего от жары асфальта, шум улиц, гомон людей. Где же это было? А, на проспекте. Я вышел из-под навеса уличной кафешки. Чашка кофе, стакан холодного сока и выкуренная с особым удовольствием сигарета подняли настроение. На какой-то момент город расцвёл побитыми пылью красками.

– Девушка! Добрый день. Простите за беспокойство, но вы не могли бы уделить мне толику вашего времени?!

Улыбка. Открытый взгляд. В голосе задор и обещание. Она останавливается, улыбается в ответ. Ура! Есть контакт.

– Да

– Девушка, милая. Не сочтите за навязчивость, но... увидел Вас... сражён. На повал. Безумное желание с Вами познакомиться. Умоляю, скажите. Как Вас зовут?

– Алина, – с улыбкой, стреляя взглядом из-под ресниц, отвечает она.

– Ахуительно... – теряя настроение и интерес, бормочу я себе под нос. Разворачиваемся, уходим. Это просто имя. И возможно, девушка там была замечательная. И, может быть, я отвернулся от своей судьбы, но... Алина. Это до сих пор как красная тряпка. Имя, как синоним предательства. И ничего не могу с собой поделать. Второй раз я этого уже не переживу.

Поэтому, молча уходим. Никому, ничего не надо объяснять.

***

– Плакать пробовал?

– Пробовал... Не получается. Морда кривится, губы дрожат, а глаза сухие. Злость накатывает... Убить готов.

– Обсудим?

– Нет.

– Можешь объяснить почему?

– Могу. Но не буду.

Миленький кабинет, мягкая мебель, ублюдочные занавески, которые раздражают меня, с каждым визитом всё больше и больше.

Вот так и беседуем. Типа терапию проводим. Спасаем очередного параноика, в моём лице, от общества. Или общество от меня. Но я, загнал своё "я" глубоко -глубоко. Над всем этим понастроил бетонных капониров и дотов. Врыл в землю танки. Растянул в шесть рядов "колючку". Наставил вокруг мин. И любое движение вокруг меня отслеживают сотни стволов, чутко подрагивая на любое шевеление. Только тронь – и плесканёт наружу неприкрытая злоба захлёбывающихся пулемётов.

Всё что произошло тогда, год назад, уже история. А это не то что было, а то во что она верит. Это та версия событий, которая удобна ей, потому что так легче. То, что произошло с моей точки зрения ей не интересно. Так как это может разрушить ту картинку, которую она себе нарисовала. Она намеренно ослепла на один глаз – и видит только удобную часть той реальности. Ту, которая вписывается в простую, гладкую, эмоциональную схему. Злой и ужасный я, и невинная жертва она. Обвинять её в этом? Зачем? Истины нет, ни в её версии, ни в моей. Она где то посередине, но чтобы выяснить это, надо говорить, сопоставить две картинки происходивших событий... а разговор со мной это её самый большой и непреодолимый страх. Страх признаться себе в собственной подлости. А значит, ату его, ату! Это он подонок, а я несчастная жертва.

А кто тогда я? Подонок? Согласен, многие творимые мной тогда вещи очень чётко укладываются в определение этого слова. Я могу привести тысячи стройно аргументированных причин, почему я поступал именно так и никак иначе. Но зачем? Оправдаться? Перед кем? Перед ней? Я всё высказал ещё тогда. Меня не захотели услышать. Так что изменилось за это время? Ничего. Время залечило мелкие царапинки в её душе. С совестью ей уже давно помогли договориться, нашлись помощники. Она молода, красива и счастлива.

А злость. Чёрное, дикое, душащее изнутри бешенство, безумное желание раздавить, уничтожить, распять, вырвать сердце и вонзиться в него зубами... это не жажда мести. Нет. Это реакция на невозможность справедливости на всём протяжении этого безумного отрезка жизни по имени Алина. Алина, которая простиралась в моей душе до самого горизонта и заполняла собой всё внутреннее пространство. Девочка, девушка, с невинным взглядом бездонных карих глаз и смешной привычкой прикусывать нижнюю губу.

– Андрей?

– Да?

– Так и будем молчать?

– Да. Будем...

***

Лицо Красковского... Удивительная у человека способность со всеми дружить и вовремя предавать. Лицемерно объяснять прописные истины, извращая их до состояния неприятия. Затащить девушку в койку в виде спасения её от меня, и бросить через неделю. И всё это под умные разговоры, что именно так всё должно и быть, и именно так ей надо поступать в будущем. Её делают шлюхой, а она только радуется снисходительному похлопыванию по щеке, мол, хорошо трахаешься. Как мало надо девочке для счастья, взрослый дядя похвалил. А мысли, что её банально поимели, даже не возникает.

Я помню, когда она выбесила меня в очередной раз, я чуть не орал:

– То, что рассказывает тебе человек, даже вполне пользующийся твоим доверием, не есть истина. Причем этот человек может искренне считать, что он прав и что дело обстоит именно так, как он сказал. Просто кто-то, более искусный в манипулировании, заставил его так решить. И ты ПОВЕРИШЬ тому, что не есть правда. И примешь решение, которое окажется ошибкой. А ошибка это – поражение, распад, конец всему, что нас связывает. Заблуждения бывают очень стойкими. Причем степень этой стойкости зависит не столько от правдоподобности, сколько от того, какое количество людей их по тем или иным причинам разделяют. Ты уже разделяешь их. Ты уже там! Почему я не могу достучаться до твоих маленьких мозгов, чтобы объяснить, что некоторые вещи нельзя делать! Без объяснения причин! Просто потому что НЕЛЬЗЯ! Нельзя ставить свои желания выше горя других, нельзя построить своё счастье на чужой боли, нельзя жить, зная что ты причинила кому-то зло... Потому что, ты человек, а не хитрожопая свинья с похотливыми глазками.

Не услышала. Не поняла. Не захотела. Оставаться человеком трудно, надо прилагать к этому усилия. Проще жить по канонам Красковского, превращаясь в розово-сопливую шлюху. Но не уличную, а в некотором роде элитную, принимающей и обслуживающей клиентов у себя дома, в тепле и уюте, считая что именно это и есть любовь, самая что ни на есть настоящая. А в случае возникновения каких-либо душевных метаний... что ж, умные дяденьки с липовыми дипломами всё объяснят. Успокоят. Погладят по головке, попке, дадут в рот и снова отправят на панель, убедив её в том, что всё у неё хорошо. Паскудно от осознания того, что её это устраивает...

***

Пошёл снег – крупный и белый, как куски ваты.

Он щедро осыпал землю, скрывая грязь, оставленную людьми, и придавал окружающему миру вид кристально чистый, нетронутый и невинный. Город выглядел, как белое платье невесты. Холодный ветер носил снежинки, закручивая в небольшие торнадо, гнал мелкую ледяную крошку над дорогами и тротуарами, собирая в сугробы, где-то оранжевые, а где-то синеватые из-за света фонарей.

Я отдыхал душой, глядя на снег, поэтому даже немного расстроился, когда он прекратился. Снова подул холодный сырой ветер, немного разогнавший влажную пасмурную пелену. Я смотрел в сторону её дома, там, где здания окончательно сливаются в единое целое, превращаясь в исполинский муравейник, стоит её дом. Он не виден отсюда, слишком далеко. Но я знаю, что сейчас она там. Может быть уже спит, может болтает с кем-нибудь в сети или пишет курсовой. Чем бы она не занималась, я знаю, она не думает обо мне... и даже не вспоминает.

И исправить это, уже давно не в моих силах. Апатия какая то... отсутствие моральных сил заставить себя что-то делать. Состояние неделящейся амёбы. Словно вынули какой-то внутренний стержень, который держал на себе всё. Я – словно бесхребетная, бескостная масса вонючей протоплазмы, которая выдаёт случайные электронные импульсы серого вещества за мысли.

***

Вверх, вверх, вверх. Контролировать дыхание, чтобы не сдохнуть раньше срока. Вдох носом, выдох ртом. Со лба стекают капли пота. Ноги отваливаются. В глазах мутная серая пелена, разбавленная яркими вспышками радужных кругов.

***

Тохе наконец удалось вытащить меня в клуб... Терпеть не могу клубы и их лицемерную публику, озабоченную только запечатлеваем себя в самых выгодных ракурсах, дабы завтра всласть подрочить на лицемерные отзывы своих подписчиков в Инстаграм.

Появление социальных сетей перевернуло само понятие отдыха с ног на голову. К чёрту впечатления – делаем улыбку в камеру. Чувствовать себя хорошо стало недостаточно – нужно, чтобы все об этом узнали, чтобы твой сетевой отпечаток красовался отменными фотками. На них ты в модном месте, со стаканом алкоголя за половину зарплаты в одной руке и красоткой-блонди в другой. Наплевать, что девушка куплена за коктейль, музыка – говно, а цена этого пятничного выхода – недельная диета из соевой колбасы и воды. Ты должен создать образ, на который никто никогда не посмотрит. Ты должен прокричать о себе на весь мир, не замечая гула таких же криков вокруг. Безумное одиночество посреди толпы. Торговля личной жизнью за жалкие крохи внимания. Все на продажу, "и это тело я пустила в дело". Согласись, сложно требовать от других, видеть в девушке свободную и независимую личность, когда она сама продаётся направо и налево.

Я выделяюсь – это видно с первого взгляда. Одежда, возраст, манера держаться – всё во мне буквально кричит: "Я не один из вас!" и организовывает вокруг столь необходимый сейчас вакуум. Даже шлюхи не подходят с просьбами угостить.

Тоха принёс три стакана с какой-то фиолетовой бурдой. За счет чего она светилась – было неясно, но я очень надеюсь, что в состав входит плутоний. При мысли о том, что эти люди будут мучительно умирать от рака, вызванного облучением, на душе становилось легко и приятно. И с чего я такой кровожадный?

Да, нет у меня в душе уважения к чужому неприятному существованию рядом. Не трогай меня – и я тебя не трону. Нормальный человек должен думать: а что будет дальше – и в принципе не стучать ближнего и дальнего своего по башке топором или выпускать ему кишки ножом. А мне как-то фиолетово. Нет, в тюрьму попасть не мечтаю, как раз наоборот, но чего-то сдерживающего явно не хватает. Смахивает на то, что я не вполне нормален, но абсолютно комфортно себя чувствую. Впрочем, по бытовухе еще никого не прикончил и не собираюсь. Но, хочется, хочется... и даже знаю с кого начать... И совесть по ночам не будет будить кровавыми мальчиками в глазах. Это только первые убитые самые страшные, потом привыкаешь.

***

– Видишь ли, чтобы хладнокровно убить человека нужно обладать некоторой толикой безумия и ненормальности, потому что каждый вид защищает своих родичей. Интуитивно и подсознательно. Когда ты находишься в бою и стреляешь куда попало, просто потому что впереди неприятель – это одно, но вот когда ты стоишь с оружием в руке, а перед тобой на коленях будущий труп и нужно решиться перерезать ему горло или выстрелить в лоб – это другое. Не все смогли. А кто смог, тот уже не мог вернуться назад. – Я замолчал, вспоминая.

– Куда назад? – тихо спросила Алина.

– К гражданской жизни, к мирному сосуществованию, окружающий мир меня пугает до сих пор. Знаешь, – разоткровенничался я, – иногда идешь по улице в магазин, а сам прикидываешь, как бы ты подрезал этого или сломал другому руку и свернул шею в случае возможного на тебя нападения. Первое время я без ножа не выходил даже за хлебом – резкий звук, стук или грохот и уже нервы на пределе. Чуть парня молодого не прирезал в супермаркете. – Я усмехнулся. – Только тогда понял, что тихо шифером шурша едет крыша не спеша. Все эти армейские психологи – чушь собачья, несут какой-то детский лепет и не более. Я с ними в одном согласен – держать таких как я нужно подальше от гражданских, потому что в любом споре и драке исход одни – кровавый.

Как повезло тогда Бушуеву, не узнает никто. Скольких сил понадобилось для того, чтобы не сорваться в кровавый туман, застилающий глаза и разум. Как трудно было оставаться в сознании.

***

Каждый раз при взгляде на звёздное небо меня обуревало непонятное чувство. Какая-то странная тоска, что ли. Лишь повзрослев, я понял, что это ощущение возникало у меня при взгляде вверх, на далёкие звёзды, пробивавшиеся сквозь смог и слепящий неоновый свет. Они были такими далёкими и недоступными. Меня тянуло туда, как мотылька на свет, но шансы попасть туда, за горизонт атмосферы – ноль целых, ноль десятых.

Мне говорили, ежедневно скармливая дерьмо в духе "Работайте усердно и вы достигнете желаемого". "Шансы есть у каждого", – говорил они.

– Чушь собачья, – отвечал им я.– Выбор есть всегда. Настоящий выбор – это выбор между жизнью и смертью. Он есть у каждого. Все остальное – лишь иллюзия выбора.

Психологи давно заметили: чувство удовлетворения от своей жизни практически не зависит от абсолютной величины благосостояния человека и испытываемой им нагрузки. Ему достаточно видеть, что он живет так же, как и большинство окружающих. Значительные отклонения от средины, как в одну, так и в другую сторону вызывают значительный психологический дискомфорт, уродуя личность, лишая ее того неуловимого состояния, которое мы называем счастьем. Но то, что богатые не просто плачут, а делают это значительно чаще обычных людей, тема закрытая. Ибо, способна поколебать устои современной цивилизации безуспешно пытающейся провести знак равенства между счастьем и безграничной алчностью.

И домашние тюльпанчики на балконе элитного дома в престижном районе прекрасно вписываются в иллюзорность успешной жизни. Но, может мне это только кажется, что где-то в глубине её глаз уже плещется тоска, о которой она сама ещё не знает.

***

Медицина (я не медик, но университетский курс общей физиологии немного помню): повышение артериального давления, утомляемость, постоянное сонливое состояние, кожные покраснения, нервозность (человек не может больше 3 секунд просидеть без движения)... что еще... ага: проблемы с пищеварением и выделением, сном, либидо, усилившийся или наоборот полностью исчезнувший аппетит (но это уже экстим).

Красный коридор – это когда адреналин поступает в кровь в больших количествах в течение долгого времени. Фактически, это та самая адреналиновая наркомания, о которой столько говорят психологи, и о которой кричат умные врачи.

С одной стороны: человек действительно начинает действовать со 120-150% эффективностью. Тело за эту радость платит тратой неприкосновенных ресурсов, которые идут на обеспечение функций жизнедеятельности. Главное, что с огромной скоростью умирают нервные клетки, как при запое или употреблении тяжелых наркотиков. Из-за этого в какой-то момент энергия кончается совсем. Резко и разом. Как правильно заметили в комментариях, человек действительно может оказаться на больничной койке и лечиться потом долго и нудно.

Психология: это путь саморазрушения. Личность начинает провоцировать вокруг себя кризисные ситуации. Потому что нужна доза. Потому что только в кризисных ситуациях личность считает, что чувствует себя комфортно. Потому что в состоянии спокойствия личность просто не знает, чем себя занять. Как это не смешно, состояние спокойствия вызывает жуткий стресс (что тоже объяснимо, правда долго, и потому не отвлекаюсь). Но самое страшное: в глубине, где-то там, где не живут слова, человек чувствует, что это жопа. Самая настоящая. И стремиться прекратить эту жопу любой ценой...

Отсюда странные "совпадения": болезни (ага, они в том числе и из-за того, что энергии не хватило, но не только), аварии (очень часто машины бьют, в том числе и потому что засыпают за рулем, склонны излишне рисковать, но еще и потому, что жить уже не могут и не хотят), странные и страшные любовные связи...

Я недолго был в режиме красного коридора: всего шесть месяцев моей жизни. В себя приходил потом почти два года. Реально обрел равновесие только несколько месяцев назад, да и то да сих пор сомневаюсь, что получилось. И все еще ощущаю, что откат возможен. И, как любой вылечившийся, боюсь его неимоверно. Я в эту "пропасть в себе" один раз уже заглянул. И теперь четко понимаю, что второго раза не выдержу.

Красный коридор – это игры для молодых и безбашенных.

У некоторых инстинкт самосохранения (ага, страх за свою бренную жизнь) настолько отсутствует, что они не останавливаются никогда. И это, опять-таки, не хорошо и не плохо. Это страшно.

Однако бояться стоило не каких-то неведомых чудищ, а вполне реальных людей, шедших рядом со мной. Эта мысль была отголоском одного из первых уроков, что преподала мне жизнь: окружающие могут оказаться намного страшнее монстров под кроватью. У самого опасного существа в твоей жизни будет не длинная шерсть и острые зубы, а милая улыбка, воздушные ресницы, чувственные губы и твёрдое убеждение на право втоптать тебя в грязь, не оставив и мокрого пятна.

Перестав себя уважать, мужчина и человек умирает. Остается сохраняющая видимость жизни оболочка, механически совершающая рефлекторные действия. Раздавите человека морально, и вот вам готовый зомби, созданный без всякой магии, и любые ощущения сменились гнетущим чувством, будто меня впереди не ждёт ничего хорошего, и, если как следует вспомнить историю моей жизни, можно было сделать вывод, что так оно и есть. Не то, чтобы я был таким уж выдающимся неудачником, просто взлётов в моей жизни было намного меньше, чем падений, да и те оказывались какими-то невысокими и неубедительными.

***

Когда ты умрёшь, ничего не изменится.

День по-прежнему будет сменяться ночью, люди всё так же будут ходить на работу в свои универмаги, офисы, заводы , общаться в соцсетях, влюбляться и ссориться, изменять и ревновать, смеяться и грустить. По телевизору и дальше будут транслировать очередной сезон какой-нибудь "Битвы экстрасенсов", "Пусть говорят" или тупые сериалы по ТнТ загонящие тебя в деградацию своей личности. Где-то будут воевать, где-то – что-то праздновать, где-то наблюдать , где-то участвовать. Жизнь продолжит идти своим чередом, как будто тебя никогда не существовало. Ничего не изменится...

Но сейчас ТЫ есть.

Сейчас ТЫ живой.

Вот ты выходишь на улицу ясным весенним днём, щуришься в слепящую дорогу, уже слегка затуманенную ниспадающим небом, наполняешь вдох пьянящим ароматом преющих душ тех людей что "пахают" на своих заводах , чувствуешь кожей убивающее солнечное тепло и уже почти прозрачный ветерок на своём лице. Снаружи и внутри тебя, сотканная из мыслей, образов и чувств, всё громче и громче звучит, исполненная торжественного величия и умиротворения, многовековая ода бытию.

О дааааа........

Прямо сейчас перед тобою, во всём своём объёме, глубине и цвете, расстилается целый мир, а впереди у тебя – вся жизнь и ещё предостаточно возможностей хотя бы что-нибудь изменить.

Например, достать с чердака свою старую винтовку.