Текст книги "Этюд о многомерности пространства"

Автор книги: Андрей Щербак-Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Щербак-Жуков Андрей
Этюд о многомерности пространства

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

ЭТЮД О МНОГОМЕРНОСТИ ПРОСТРАНСТВА

Светлой памяти советской фантастики

Лет ему было девятнадцать – никак не больше.

Он стоял между несколькими новенькими блочными шестнадцатиэтажками, собравшимися в неплотный кружок, и крутил головой из стороны в сторону, широко при этом раскрыв глаза.

Глаза у него были ярко-голубого цвета. Говорят, такие глаза легко выдают не только состояние их обладателя, но и все его ближайшие намерения. Вот карие – те совсем другое дело, те способны скрывать и таиться... А эти нет – все в них, как на белом листе...

Сейчас в них кроме крайней растерянности и первого курса чего-то гуманитарного, с легкостью читалась целая история. История о том, как он собрался – можно сказать, решился – прийти к весьма важному, но малознакомому ему человеку для очень серьёзного разговора, как трепеща спросил по телефону о встрече, но ошарашенный неожиданной благосклонностью, забыл выспросить поподробней, как добраться. И вот теперь он стоит между несколькими новенькими блочными шестнадцатиэтажками и крутит головой из стороны в сторону. А снег плотными струйками вьется вокруг него, а ветер треплет обрывок клетчатой бумажки с рядком корявых цифр, за которыми скрываются дом, корпус, подъезд и квартира – скрывается так необходимый ему человек. Абзац.

И с новой строки. Все это легко читалось в его широко раскрытых, ярко-голубых глазах.

А новенькие шестнадцатиэтажки были такими одинаково квадратными, такими неразличимыми, как пластмассовые кирпичики из детского конструктора... И то, что стояли они не в прямую линию, а просторным кружком совсем не облегчало поиск, а наоборот – только раздражало.

Наконец он решился.

Самоуверенно хлопнула входная дверь. Загорелась красная кнопка. Двери лифта разъехались в стороны...

Новенький лифт расторопно поднял молодого человека на необходимую высоту и выпустил на лестничную площадку, еще пахнущую цементной пылью.

Он прошел по девственно чистому коридору, еще не тронутому гвоздем жлоба и карандашом лестничного острослова, еще не познавшему, что такое граффити... Подойдя к двери, он еще раз – для верности взглянул на клетчатую бумажку, с силой втянул в себя носом воздух, будто воздух наполнил бы его решимостью, и позвонил.

За дверью торжественно прозвучало приближающееся шарканье стоптанных тапочек и завершилось вопросительной кодой "Кто там".

– Это Евгений. Я звонил вам... Помните? По поводу открытия моего друга... – засуетился молодой человек.

Щелкнул замок, и образовавшийся дверной проем окантовал невысокую фигуру пожилого профессора. Все, как водится: очки, седая борода, домашний халат... Глаза его когда-то тоже были голубыми, но с годами совсем потускнели – скрывать так и не научились, но хотя бы выражать что-либо внятное перестали.

– Как же, как же... Помню, конечно. Проходите. Вешалка слева... Нет, нет – ни в коем случае не разувайтесь. Мы только въехали, беспорядок, понимаете ли...

– Может, лучше снять? Там снег – боюсь, натечет с ботинок...

– Нет, нет... Вы оботрите, вот тряпка. Пожалуйте в комнату... Вот. Теперь мы с вами можем познакомиться лично... Я не люблю эти телефоны. Сергей Филиппович.

Он протянул сухонькую, небольшую ладонь.

– Евгений.

– Вот и отлично. Присаживайтесь...

Евгений сел. И тут его словно прорвало. Словно пока он шел – он терпел; пока он искал – он держал это в себе; пока поднимался сдерживал из последних сил... И вот наконец – пришел, все, приз, можно...

– Понимаете, мне никто не верит. Только вы можете мне помочь... Вы же профессор, у вас имя. А я вообще филолог – они все надо мной смеются. А вы сможете их убедить. К тому же, как я узнал, вы уже занимались этой проблемой. Я имею в виду органы чувств и этот... как его... вестибулярный аппарат... Дело в том, что мой друг Герман Воронин...

Резкий пронзительный свист вырвался откуда-то из-за стены сначала нехотя, потом пронзительно, требуя к себе внимания.

– Чаю хотите? – спросил профессор, кивнув в сторону источника свиста.

– Чаю? – переспросил Женя. В какое-то мгновенье казалось, что он, как символист начала века, так же вошедший с мороза, ответит: "Чаю воскресение мертвых!" Но – нет.

Собственно, так он и ответил:

– Нет. Спасибо.

– А я, пожалуй, выпью. Подождите пару минут.

Пока профессор ходил, Женя отдышался и собрался с мыслями. Он подумал, что, может быть, это и к лучшему, что его перебил закипевший чайник. А то как-то нехорошо – сразу, с порога... Надо как-нибудь исподволь. Как это – "исподволь" – он не знал. Точнее, не мог никак придумать.

Он осмотрелся по сторонам – словно бы помощь могла прийти откуда-то извне... Профессор только вселился – это было видно во всем. Посреди комнаты стояло два старинных кресла, одну стену – от пола до потолка – покрывал книжный шкаф-стелаж, пока еще пустой. Голые доски книжных полок стыдливо демонстрировали те интимные места, что обыкновенно бывают заслонены книгами, а книги во множестве картонных коробок лежали рядом, занимая изрядную часть пола...

Вошел профессор, помешивая в чашке серебреной ложечкой. Струйка дыма вилась над чашкой. Сергей Филиппович устроился в кресле, укутал ноги в клетчатый плед, и только тогда поднял глаза на Евгения.

– Я действительно когда-то работал в этой области, – сказал он. Именно поэтому я и пригласил вас... Ну, так, почему же ваш друг не пришел сам?

Евгений вздрогнул.

– Он не мог... Он не здесь... Он... Впрочем, давайте по порядку. Я принес магнитофонную запись: тут он рассказывает мне о сути своего открытия. Давайте послушаем, а потом я расскажу, что было дальше...

– Как вам будет удобно... Давайте кассету.

– У меня есть диктофон.

– Не нужно, у меня есть... Вот тут...

Профессор откинул какую-то клеенку, и под ней оказался приличный музыкальный центр. Он достал из деки кассету, аккуратно убрал в коробочку – "Вагнер", заметил Евгений надпись на подкассетнике – и вставил принесенную...

Зашелестела пленка.

– Там может быть много глупостей – это он объяснял мне, а я мало смыслю в физиологии, извините...

– То, что надо, я пойму.

– Для начала я хотел бы убедить тебя, что люди не видят истинной картины мироздания... – прозвучал из динамиков приятный спокойный голос, таким может обладать только человек, полностью убежденный в своих словах. В нем не было нервозности или надтреснутости столь свойственных молодым голосам.

– В каком смысле? – Евгений чуть заметно вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к своему собственному голосу звучащему в записи.

– Наши органы чувств просто не могут отобразить мир во всей его сложности, так, как есть, полностью, и вынуждены строить специально для нас другой, упрощенный, ненастоящий. В этом иллюзорном мире мы и живем. Мы привыкли к нему и не желаем другого. Кстати, именно поэтому мы не можем по настоящему понять природу гравитационных и внутриядерных сил, не можем ощутить – кроме как приборами – магнитное поле и радиацию. Несмотря на то, что все это существует рядом с нами и постоянно влияет на нас, мы не можем это увидеть, услышать, осязать... Можно найти аналогию. Собака со своим черно-белым зрением не может представить себе красного или синего, так и мы не можем представить себе четвертое, пятое и другие измерения, несмотря на то, что живем в них... Но Бог с ней, с собакой – предположим, что у нее несовершенное зрение, а у нас-таки совершенное. Но у насекомых – скажем, у пчелы ведь тоже цветное зрение, а видит она все по-другому: белые цветы ей кажутся голубыми, а желтые – фиолетовыми... Кто прав? Человек или пчела? Какие цветы на самом деле?

Профессор улыбнулся, но, словно бы, не тому, что услышал, а чему-то своему. Он сидев в кресле, завернувшись в плед, как гусеница в кокон, и время от времени прихлебывал чай. На поверхности чая отражалась лампа, играли, переливались блики.

– Так вот... – продолжил голос с пленки. – Мир, который мы видим, в котором живем, условен; более того, он искусственный. Покрывало майи... Чувственный опыт обманчив, об этом неоднократно говорили философы прошлого. Я скажу тебе больше: каждый человек видит мир по-своему, а значит, каждый человек живет в своем собственном мире...

Профессор опять улыбнулся.

– Теперь о пресловутом четвертом измерении. Как бы это, что б тебе было попонятней... Ты знаешь строение вестибулярного аппарата человека?

– В общем, нет.

– Если просто... Он состоит из трех колец, лежащих в трех перпендикулярных плоскостях. Это-то тебе понятно?.. В кольцах рецепторы. Еще там... Впрочем, ну их... Подробно тебе незачем. Самое главное, что все органы чувств связаны между собой, и вестибулярный аппарат влияет, скажем, на зрение... и так далее. В общем, каждое из колец регистрирует изменения положения тела в одном из измерений. А всего их три... Понимаешь?

– Не очень.

Женя остановил запись.

– Тут он пытается пересказать мне учебник по физиологии. Я ведь филолог – всего этого не знал... Я перемотаю. Ладно?

– Да, конечно.

Женя перемотал кассету чуть вперед.

– Все вместе эти три кольца рисуют нам картину трехмерного мира. И все другие органы чувств в след за ними тоже... Теперь понимаешь? Мы не чувствуем четвертого измерения только потому, что нам нечем его почувствовать! У нас просто нет четвертого кольца. А между тем четвертое измерение существует, и пятое, и шестое тоже... И мы живем во всех этих измерениях, но не можем понять и почувствовать их. Мы не можем понять многих явлений природы только потому, что суть их не попадает в наши три измерения, а прочно коренится в других. Да что там явления природы, может быть, мы не можем понять друг друга только потому, что души человеческие тоже находятся в четвертом измерении. Ощутить мир целиком и полностью, пожалуй, невозможно, но продвинуться в его познании, вполне в наших силах. Для этого, в первую очередь, нужно отказаться от иллюзорного трехмерного мира, того, что преподносят нам наши органы чувств. Необходимо искусственно усовершенствовать эти органы. И тогда хоть как-то расширится наш кругозор...

– Но как? – спросил с магнитофонной пленки Евгений.

А Евгений реальный еще раз скользнул взглядом по интерьеру комнаты: пустые остовы книжных полок пересекались под прямым углом, словно оси абсцисс и ординат, точно такой же прямой трехмерный угол образовывали стены и потолок; все вокруг, все предметы в комнате включая картонные коробки, перетянутые крест на крест шпагатом настаивали на трехмерности мира. А посреди этого трехмерного мира в мягком кресле, уютно завернувшись в плед, сидел профессор и прихлебывал чай. Только магнитофон – надо заметить, весьма чуждый профессорской квартире – производил шум, выпуская в мир потоки максималистской, юношеской чуши. Чуши, от которой у нормального человека уже давно бы съехала крыша... Кто прав? Кто убедительнее? Евгений вдруг почувствовал бесконечную глупость своего положения. Ничем профессор не поможет, понял он.

– Как? – переспросил на записи Герман. – Я нашел нейрохирурга, который берется мне вшить второй вестибулярный аппарат симметрично с первым... Это, конечно, рискованно. Я даже не представляю своих будущих ощущений, но, может быть, мне удастся воспринять шестимерное пространство, где электрополя так же видны, как лужи на асфальте, а гравитация слышна, как вой ветра, где рядом с телами людей их двойниками ходят души... Возможно, я даже смогу передвигаться из одного измерения в другое. Но риск все-таки огромен, поэтому я не хочу, чтобы ты рассказывал об этом кому-нибудь раньше времени... Зато потом, после эксперимента, что бы ни случилось, постарайся...

Евгений выключил магнитофон.

– Теперь уже не только можно, но и нужно, чтобы об этом узнало как можно больше людей, – торжественно сказал Женя.

– Так что же произошло? – оживленно спросил профессор. И Евгений, увидав эту заинтересованность, всего на миг подумал, а, может быть, все-таки поможет...

– Эта ужасная операция состоялась? – закончил профессор. И Евгений укорил себя за поспешность суждений.

– Да. Более того – операция удалась! Мой друг исчез, как только начал приходить в себя. Чуть ли не с операционного стола. Просто растворился в воздухе. Вы понимаете, он же перенесся в другие измерения, в параллельный мир! Он вырвался из этой трехмерной ловушки иллюзорного мира...

– Вы это сами видели? – чуть охладил энтузиазм Евгения профессор.

– Что?

– Как он исчез.

– Нет, но мне это рассказал хирург.

– Кстати, кто он, откуда, как его зовут?

Женя замялся:

– Дело в том, что он не назвался. Вы же понимаете, что операция была проведена незаконно и тайно, он опасался последствий. А потом он вообще куда-то уехал... Но он очень хороший хирург...

– Ну что ж, я думаю, что милиция сможет его отыскать.

– Почему же милиция... – Женя ошарашено хлопал глазами. – Вы что, мне не верите?

– Причем здесь вы – вы, по-видимому, ни в чем не виноваты. А вот этот ваш, так называемый, хирург – явно аферист. Вы не знаете, он случайно не брал с вашего друга денег? Или он просто маньяк, такие тоже бывают... В любом случае этим должны заниматься не ученые, а правоохранительные органы.

– Вы не верите... – удрученно повторил Женя.

– А почему собственно я должен кому-то верить? Друга вашего нет, хирурга тоже нет, не осталось даже свидетельств их существования, кроме этой кассеты с юношеским бредом и ваших рассказов... Ничего этого нет, а мир – заметьте, нормальный, трехмерный – есть. Вот он, можете потрогать. Вы – романтик; наверное, стихи любите, может быть, поете под гитару... Фантастику, небось, читаете... Но только то, что красиво звучит в литературе, очень часто бывает пагубно для науки. Хотите расширять сознание – так занимайтесь йогой. Или каким-нибудь буддизмом. И, Бога ради, не верьте на слово. Вас ведь просто обманули, говорю вам это точно, как специалист по этому самому вестибулярному аппарату... Кстати, ничего в нем нет таинственного – это всего-навсего орган позволяющий сохранять равновесие...

– Но ведь все органы чувств связаны воедино... – попытался поспорить Евгений.

– Вы меня будите учить? – беззлобно оборвал его профессор. – Науке по этому поводу ничего не известно. И точка...

Однако в рассказе точка еще не поставлена.

Женя ушел, а Сергей Филиппович, закрыв за ним дверь, устало опустился в любимое кресло. Он вспомнил те древние времена, когда он был таким же молодым и смелым, и его глаза были такими же голубыми и так же горели огнем... Ах-ах-ах, вестибулярный аппарат, как же, как же... Хорошо им теперь – нашел хирурга, незаконная операция... А в те времена умели отбивать охотку. Какие, к черту, параллельные миры! Стране нужен металл! Потом – кукуруза... Чуть из комсомола не выперли, а ведь он был сыном полка. Пришлось публично покаяться, рукопись сжечь, и все забыть, как страшный сон. А ведь все доводы были – слово в слово...

А теперь все – нет больше пороха в пороховницах. Хорошо им сейчас...

Сергей Филиппович злорадно усмехнулся, поудобнее завернулся в плед и задремал.

Точка? Нет, все равно еще не точка.

Женя зря переживал. Ведь в параллельном мире, в трех других измерениях был такой же Сергей Филиппович и такой же филолог Женя. И был такой же разговор...

Такой же, да не совсем.

Женя ушел, а Сергей Филиппович, закрыв за ним дверь, бодрым шагов вышел на середину комнаты и прошептал: "Непорядок. Беда с ними. Надо помочь парню..." Прошептал и... растворился в воздухе. Много лет назад ему сделали такую же операцию, и он свободно перемещался из одних измерений в другие. Он нашел Германа и, как опытный учитель, помог ему справиться с новыми ощущениями.

Миров было бесконечно много. Они были похожими и разными.

Еще в одном параллельном мире не было ни Сергея Филипповича, ни Германа, ни даже филолога Жени. И это открытие так никогда и не было сделано...

А в другом все люди с рождения могли перемещаться по разным измерениям, и в других мирах их считали домовыми и прочей нечистью.

И одном из этих бесконечных миров за столом сидел я – Андрей Щербак-Жуков – и, закончив в конце концов рассказ, поставил-таки точку.

Точка. Все.

Москва, 1995 г.