Текст книги "Год обмана"

Автор книги: Андрей Геласимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я упал, – сказал я, но сам себя не услышал.

Она еще что-то сказала, но я слышал только, как бьется сердце.

Она закричала, а я старался вздохнуть поглубже. Ноги Рыжика и белой лошадки подошли друг к другу. «Вот этого они и хотели, – подумал я. – Надо было дать им побыть вместе».

Марина склонилась ко мне и продолжала что-то кричать. Я видел, как у нее напрягалась шея. На висках выступил пот.

И вдруг я ее услышал.

– Дыши! Дыши! – повторяла она. – Старайся дышать! Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу, – ответил я. – Чего ты орешь? Я тебя очень хорошо слышу.

Она на секунду застыла, а потом без сил опустилась на землю рядом со мной. Легла и затихла. Мне показалось, что она плачет.

Я глубоко вдохнул и почувствовал в боку боль.

Марина приподнялась на локте.

– Ты такая красивая, – прошептал я. – Весь день хотел тебе сказать.

– Не болтай. Лучше полежи спокойно.

– Знаешь, я обманул тебя насчет Сергея.

– Я знаю. Лежи, не вставай. Это может быть опасно.

– Как знаешь?!!

– Лежи, я тебе говорю. Знаю, и все. Лежи, не дергайся.

Я хотел еще о чем-то ее спросить, но вдруг позабыл о чем. В ушах у меня зазвенело, перед глазами завертелись яркие точки, и я, наверное, отрубился.

* * *

Когда я открыл глаза, Марина стояла на коленях, склонившись надо мной, и пыталась убрать падавшие ей на лицо волосы. Я понятия не имел, сколько прошло времени и что тут происходило, пока я валялся без со– знания. Самое первое, что я увидел, был ее белый свитер. Прямо перед моим лицом.

Больше я уже не мог сдерживаться. Я не виноват, что она так удобно склонилась. Обняв ее, я припал к ее губам, чего она явно не ожидала. Я почувствовал, как она вздрогнула всем телом, однако оттолкнуть меня не решилась.

Она на мгновение замерла, а потом я ощутил, что она мне отвечает. Я подумал, что не зря все это затеял.

– Так ты прикидывался, что потерял сознание? – сказала она, отрываясь от меня и чуть-чуть задыхаясь.

– Попробовала бы сама так полетать. – Я скривился от боли.

– Лежи, не шевелись. Вдруг у тебя сломан позвоночник.

Я приподнялся на правом локте:

– Чтоб он сдох, этот твой Рыжик! Пристрелите его. Или отправьте на живодерню.

– Подожди, не вставай! Я лучше кого-нибудь приведу.

– Да пошли они все!.. Вместе со своими конями!

– Не вставай, говорю тебе! Что ты делаешь?!!

Я оперся на дерево и медленно выпрямился во весь рост.

– Миша!

– Тебе за меня страшно? – улыбнулся я и тут же сморщился от резкой боли.

– Где болит? – быстро спросила она.

– Вот здесь, – я показал на свой левый бок.

– А спина или шея?

Я повертел головой:

– Вроде бы нормально. Только вот лоб...

– У тебя там ссадина и еще шишка.

– Большая?

– Ничего себе.

Я тихонько вздохнул, проверяя, не станет ли больно, и потом медленно опустился вдоль дерева на землю.

– Дурак ты, – сказала Марина. – Это правда могло быть очень опасно.

– Не опаснее, чем летать с твоего Рыжика.

– Он что, сбросил тебя?

– Нет, я сам с него соскочил. Кстати, ты мне скажи, лошадей едят или нет?

– Не знаю... Я не ем.

– А я теперь, кажется, буду. Интересно, у нас в Москве можно достать жеребятины?

– Перестань. – Она улыбнулась и опять склонилась ко мне. – Не злись. Обошлось ведь, слава богу.

Она снова заправила непослушную прядь за ухо и, встав передо мной на колени, сама поцеловала меня.

– Ого, – сказал я, когда уже все кончилось. – С чего бы это?

– Приз победившему на скачках.

– Ни фига я не победил.

– Как знать. Не всегда нужно приходить первым... Ты сам-то сможешь идти? Или я подсажу тебя на кого-нибудь из них? Хочешь, на мою садись.

– Я лучше на четвереньках поползу!

– Не будешь больше на конях ездить? – усмехнулась она.

– Если захочется вдруг покончить с собой, я лучше прыгну с девятиэтажки. Во-первых, быстрее. А во-вторых, наверняка.

– Я слышала, один мужик свалился с двенадцатого этажа и только сломал ногу.

– Может, его тоже потом кто-нибудь целовал.

– А ты что, специально для этого с коня прыгнул?

– Нет, не специально. Но получилось здорово.

– Ладно, пора идти, а то скоро стемнеет, – сказала она. – Обопрись на меня. Как-нибудь дохромаем.

Всю обратную дорогу обе лошади бок о бок шли сзади нас. Когда мы останавливались, чтобы передохнуть, они клали головы на спину друг другу и смотрели на нас коричневыми глазами. Я видел, как в их зрачках отражались деревья и небо, Маринино лицо и моя разбитая физиономия. Им нравилось смотреть на нас. Когда мы целовались, они одобрительно всхрапывали и трясли гривами.

* * *

Я проснулся от яркого света, который лился мне прямо в лицо. Открыв глаза, я чуть не ослеп. Передо мной что-то искрилось, переливалось и слепило меня такими потоками света, что у меня на глаза навернулись слезы. Прищурившись, как только мог, и закрыв глаза рукой, я разглядел большое зеркало, в котором отражалось солнце. Его лучи падали на срез зеркала, и от этого оно горело всеми цветами радуги, разбрасывая по комнате оранжевые, фиолетовые, синие и зеленые зайчики.

Я некоторое время тупо смотрел на всю эту радость, пока не сообразил, что у меня такого зеркала в доме нет. Есть одно небольшое, но оно в ванной. Я перед ним бреюсь.

Комната тоже, по ходу, была не моя. Я повернул голову и увидел под своим одеялом Марину. Впрочем, одеяло тоже было не мое. Это вообще был чужой дом. Я проснулся в чужом доме.

«Так-так, – подумал я. – Угораздило меня в эту постель забраться. Чего я теперь скажу маленькому Сергею? А его папе? Вот, блин, сымпровизировал... Но какая она красивая!»

Марина лежала, закинув левую руку под голову, и солнечные зайчики дрожали у нее на груди и на лице. Странно, но они совсем не мешали ей спать. Очевидно, она привыкла. На окнах даже не было штор.

Я понятия не имел, сколько сейчас времени. Наверное, очень рано. Солнце едва взошло. Комната при свете выглядела совсем иначе. От утренних лучей солнца она как будто светилась. Стены были выкрашены в мягкий сливочный цвет. Даже ковер на полу был бледно-желтый.

Лежа в этой кровати рядом с Мариной, разглядывая ее комнату, куда я раньше никогда не входил, я чувствовал себя очень странно. Как будто мир вокруг сошел со своего места и тихими шагами перебрался на другое. Не так чтобы очень далеко, но, в принципе, на другое.

«А ему-то здесь нельзя ночевать, – злорадно подумал я. – Папочка не велит. Отругает и поставит в угол».

– Мне нравится солнце, – неожиданно заговорила Марина.

Я вздрогнул и повернулся к ней. Фиг ее знает, сколько времени она уже так на меня смотрела. Я, например, не слышал, как она проснулась.

– Что?

– Я люблю солнце, – повторила она. – Специально жду весну каждый год, чтобы оно меня по утрам будило. А сегодня ты на моем месте лежал.

– Я чуть не ослеп.

– Я всегда ложусь на тот край. Каждое утро как праздник.

– Это когда солнце?

– Да. Только в последние годы оно бывает уже не так часто. В детстве было почти каждый день. Даже такое ощущение, что зимой. Теперь как-то намного меньше.

– А я чуть не ослеп сегодня.

– Надо не торопиться открывать глаза.

– Как это? – спросил я.

– Сначала подставляешь лицо свету, чтобы он проник внутрь головы. Лежишь и ждешь, пока веки не станут как бы прозрачными. Потом открываешь узкие щелочки.

Она показала как.

– Потом снова зажмуриваешься изо всех сил, так чтобы искорки побежали, а после этого...

– Открываешь глаза, – договорил я за нее.

– Нет, залезаешь под одеяло, – рассмеялась Марина.

Мы помолчали немного.

– Как-то у нас странно все с тобой получилось, – сказал я.

Улыбка исчезла с ее лица.

– Разве? – она пожала плечами. – По-моему, нормально. Ты же сам все время за мной подглядывал.

– Я? Когда я за тобой подглядывал?

– В коридоре. Каждый раз, когда приезжал со своим Сережей.

– Он не мой.

– А чего ты с ним все время таскаешься? Нянька, что ли?

Я молчал.

– Молчишь? Ну ладно... Давай вставать. Скоро отец вернется. У него ночь любви тоже подошла к концу. Вставай! Чего развалился, как король?

Я уже хотел встать, как вдруг увидел на ковре свои трусы. Не знаю почему, но мне стало неловко. Не то чтобы я раньше перед женщиной голым никогда не ходил... Так-то вроде ходил... И в общем, не один раз... Но тут как-то не по себе стало. Типа – встану с голым задом, за трусами пойду... Короче, затормозил.

– Ну ты встаешь или нет? – сказала она и ткнула кулаком прямо в бок.

Больно, блин, ткнула.

Я сказал:

– Чего ты так больно бьешь? Меня туда веткой вчера знаешь как садануло?

– Прости, – ответила она. – Я не хотела. Просто время идет. Мне в институт пора. У тебя, наверное, тоже работа. Ты ведь работаешь где-нибудь? Или все время со своим Сережей болтаешься?

– Он не мой.

– Я уже слышала. Так где ты работаешь, если не секрет?

– Секрет.

– Дурак ты. У голых мужчин не бывает секретов от голых женщин. Ты встаешь? Скоро маленький Мишка проснется.

– Да-да, – говорю. – Уже встаю. Сейчас вот... только...

А сам лежу как дурак.

– Что «только»?

– Полежу чуть-чуть...

– Слушай, ты точно больной. Я тебе говорю, вставать надо. Сейчас отец придет.

– Мне нельзя... это... резко вставать... Я должен так чуть-чуть полежать сначала...

– Почему?

– Врач сказал.

– Да? – она посмотрела мне прямо в глаза. – Какой врач?

– Врач?.. Ну... этот...

– Какой?

– Ларинголог.

– Ухоларинголог?

У нее в глазах уже прыгали такие смешные чертики.

– Ну. Именно этот.

– Или горлоларинголог?

Я понял, что она меня расколола.

– Носоларинголог, – сказал я.

– Ты что, меня стесняешься, что ли? – улыбнулась она.

– Да нет. Чего я буду стесняться? Не маленький уже. Просто мне хочется полежать.

И в это время раздался звонок в дверь.

– Доприкалывались, – сказала Марина. – Папа пришел. Теперь мы с тобой точно попались.

– Может, я спрячусь под одеялом? А потом, когда он к себе в комнату уйдет, я потихоньку отсюда выберусь.

– Перестань.

Она откинула одеяло и, ничуть не стесняясь, пошла через всю комнату за халатом. За тем самым, в котором выходила отсюда, когда я с Сережей к ней приезжал. Я смотрел на ее спину как завороженный. По дороге она подхватила с пола мои трусы и, не оборачиваясь, кинула их мне.

– Ты ведь разулся в прихожей. Твои бахилы на самом виду стоят. Думаешь, он дурнее паровоза? Одевайся! Придется все объяснить.

Я сел на кровати.

– И знаешь, – сказала она, поворачиваясь ко мне, все еще голая. – Насчет того, что у нас с тобой все получилось странно. Ничего странного. Главное, не бери в голову.

Она накинула халат и быстро застегнула пуговицы.

– Понял? Вот так.

– Думаешь, не брать в голову? – задумчиво сказал я, но дверь за нею уже закрылась.

* * *

Я слышал, как она прошла в прихожую, и потом щелкнул замок. Кто-то заговорил. Должно быть, ее отец. Интересно, что она ему скажет? Я быстро одевался и все время старался услышать, о чем они говорят. Напрягал слух, двигался как можно тише. Все впустую. Ни фига не было слышно. Я понятия не имел, что делать дальше.

Помотавшись бесшумно по комнате, я наконец приткнулся на край незастеленной кровати и стал ждать. Нет, можно было, конечно, выйти. Типа: здрасьте, Илья Семеныч, я тут с вашей дочкой перепихнулся. Но меня как-то ломало. Вроде мужик этот был мне абсолютно до пуговицы, детей с ним не крестить, и все-таки было как-то не совсем удобно. Потом, фиг его знает, начнет орать, руками размахивать.

Короче, я присел пока на кровать. В квартире вообще все затихло.

«Может, лучше было вчера не ездить на этих лошадях кататься? – подумал я. – Покрутились бы по городу, сводили бы в „Макдоналдс“ малыша... Ничего бы и не было... И бок бы так не болел».

Я осторожно пощупал ребра.

«Хрен его знает, а вдруг сломал? Надо еще этому Сереже наврать чего-то. А вдруг Илья Семеныч решит меня спалить? Потеряю, на фиг, работу. Такие бабки на халяву ведь получал! Вот идиот... Тоже мне, подгулял, называется... Девок столько вокруг – нет, надо было к этой, блин, именно в кровать забраться! Ну что там они притихли? Умерли, что ли, все?!!»

Я тихонько поднялся с кровати и на цыпочках подошел к двери. Снаружи не доносилось ни звука. Может, они там знаками разговаривают? Как немые. Вертят, блин, пальцами друг перед другом, а я тут прислушиваюсь, как фиг знает кто. Хоть бы маленький Мишка проснулся, что ли!

Я прижал ухо к двери, но все равно ничего не услышал. Зато увидел, какие книжки она читает. Рядом с дверью висела книжная полка. Все про театр. Станиславский. Немирович. Толстоногов какой-то. Ну и фамилия! Еще увидел за книжками спрятанные фотографии. От Сережи, наверное, убрала. Он в этой комнате довольно часто бывает. Раз не от меня, значит, можно. Я посторонний человек, меня стесняться не надо.

На фотографиях везде была Марина. Какие-то еще девчонки, какие-то мужики. По-моему, одного я узнал. Это был тот козел из ее института, который вчера крутился вокруг студенток во время зачета. Еще узнал одну девчонку с длинной косой. Она вчера стояла с Мариной в одном ряду. Кажется, слева от нее. Больше ничего интересного не было.

Я снова прислушался к тому, что происходило снаружи. Во всей квартире стояла абсолютная тишина. «А может, они ушли? – мелькнуло у меня в голове. – Может, Марина догадалась вывести его из квартиры, чтобы я тихонько выбрался отсюда после них?» Эта мысль показалась мне настолько убедительной, что я решил приоткрыть дверь и выглянуть из комнаты.

В коридоре никого не было. Может, они сидели на кухне?

Я повертел головой, стараясь заглянуть за угол, откуда падал свет, но в то же время пытался не упустить из виду соседнюю дверь. Кто его знает, вдруг они резко выйдут оттуда, а я тут стою с вытянутой шеей посреди их квартиры, как фашистский шпион. Такой маленький домашний Штирлиц. Типа, свой домовой. «У вас барабашки в доме не водятся? А Штирлиц? Он славный и почти ручной. Любит ласку, но немного балует. Его можно часто встретить в постели молодых девушек. Отзывается на „кис-кис“, „вот, возьми себе немножко денег“ и на русское имя Миша».

В квартире по-прежнему стояла полная тишина. На всякий случай я решил вернуться назад в комнату. В руках у меня все еще были Маринины фотографии.

«Надо же, какое иногда у нее бывает интересное лицо, – подумал я, опуская взгляд на один из снимков. – Вот здесь такие же большие глаза, как вчера. Когда спрыгнула с лошади. Она, наверное, подумала, что я там совсем убился. Перепугалась».

И тут вдруг я вспомнил, что там в лесу, лежа на земле среди переступавших вокруг меня лошадиных ног, среди всего этого замерзшего мусора, ужасной боли, страха и сердцебиения, я неизвестно почему проболтался насчет Сережи. В том плане, что я про него наврал. Но главное было даже не то, что я проболтался. Мало ли что – может, я думал, что мне конец, может, я думал, что жить-то осталось всего минут десять, – нет, дело было не во мне. Дело было в Марине. Что она там сказала?

– Я знаю.

«Ни фига себе, – подумал я. – То есть как это – „я знаю“? Чего она знает? Откуда?»

Эта мысль поразила меня до такой степени, что мне даже пришлось опереться спиной на дверь. Не в том смысле, что я хотел там забаррикадироваться, спрятаться и чтобы никто не входил, а в том смысле, что меня вчера сбросила лошадь и, может, даже ребра сломались, а мне тут в голову приходят такие вещи. Да еще с этой Мариной на кухне (или где там она?) происходит черт знает что.

«Откуда она может знать? Кто ей сказал? Может, она имела в виду, что знает насчет того, что он вчера заболел? Вернее, наоборот, не заболел, а это я ей насвистел, что ему резко вдруг стало плохо. Может, она это имела в виду? Или она все-таки догадалась, что он ее „лечит“ насчет своего пролетарского происхождения? Неужели она знает насчет его папы? Что там она спрашивала меня о моей работе? С кем-то меня сравнила... Никак не могу вспомнить, с кем...»

У меня вообще появилось такое странное чувство, как будто я здесь оказался не совсем случайно. Точно такое же, как после разговора об итальянском катере. Как будто вокруг меня что-то происходит, и я даже принимаю в этом участие, но вот что происходит и что, собственно, я тут делаю – это оставалось загадкой.

– Не бери в голову.

Так она, кажется, мне сказала. Интересный, вообще, подход к любви. А как же тогда Сережа?

В этот момент дверь в комнату резко открылась и треснула меня по спине. Я зашипел от боли.

– Прости, – сказала Марина, отбирая у меня фотографии. – Я не думала, что ты так близко будешь стоять.

Я молча следил за тем, как она снова прячет их за книжки.

– Пойдем завтракать, – обернулась она. – А то твой омлет остынет. Ты чай с сахаром пьешь или без?

Я не знал, что ей сказать на это.

* * *

После разговора с Ильей Семеновичем пришлось ехать к Сереже. Бывают такие дни. Начинаются паршиво, а продолжаются еще хуже. Совершенству нет пределов. Причем – в оба конца. Это касалось, кстати, и самого Ильи Семеновича. Я даже не предполагал, что такое бывает. Читал, может быть, в старых книжках или по телику видел, но думал всегда, что это литература из школьной программы. Иудушка Головлев – «прореха на человечестве». Так, кажется, нас учили? Или это был какой-то другой приколист? Плюшкин? Короче, все они – пацаны из одной команды. А капитаном у них Илья Семенович. Флагман и рулевой. Загрузил меня по полной программе.

И вот я поехал от него прямо к Сереже. А куда мне деваться? Бабки-то получаю. Надо было отчитаться, как покатались на лошадях.

Классно покатались.

Но бок все еще болел. Даже скорость переключать было больно. Может, все-таки лучше к врачу?

– А что у тебя с лицом? – сказал Сережа, выключив свой компьютер. – Впрочем, неважно. Пойдем со мной. Отец, наверное, еще дома.

Хорошо, что он не спросил про Марину. Фиг его знает, что бы я мог ответить. Настроение было паршивое. Я даже придумать ничего не успел.

– Что с вашим лицом? – спросил Павел Петрович, как только мы вошли к нему в кабинет.

– Он упал с лошади, – сказал Сережа.

Догадливый, блин. Шерлок Холмс. А я тогда кто?

Во всяком случае, не доктор Ватсон.

– С лошади? Может, вам надо к врачу?

– Ни к какому врачу ему не надо. Мы пришли поговорить с тобой.

Интересно, что он имел в виду под этим «мы»?

– Хорошо, я вас слушаю.

Павел Петрович немного напрягся. Его, видимо, тоже прикололо Сережино «мы».

– Сколько ты платишь Михаилу за то, чтобы он за мной шпионил?

Немая сцена. В прямом смысле. Стоим и смотрим друг на друга.

Молчание ягнят, часть вторая.

– Две тысячи долларов, – наконец оживает Павел Петрович. – Но кто сказал, что он должен... шпионить?

– Я.

У Сережи голос немного срывается. Подросток еще. Половое созревание, все дела. Пубертатный период.

– Мне кажется, Сергей, ты несколько драматизируешь ситуацию...

– Перестань говорить свои дурацкие слова! Ты все время говоришь слова, которые совсем не к месту. Сейчас не надо так говорить!

Тут я понял, что Сергей мой завелся. Или уже был заведен к тому времени, как я пришел. Может, у них вчера что-нибудь произошло? На этом их совещании.

Слава богу, что он еще не знал про мои подвиги.

– Я говорю вполне нормально. Но если тебе не нравится мой тон, можешь говорить сам. Я тебя слушаю.

И тут этот Сережа поворачивается ко мне:

– Скажи ему, что ты от него уходишь.

Молчание слонят. Ягнята не актуальны.

– Что?

– Скажи ему, что ты увольняешься.

– Увольняюсь?!!

– Сергей, послушай... – попытался вмешаться Павел Петрович.

– Не перебивай!

Он почти орал уже. Этот подросток.

– Скажи ему!

Мы снова молчим. Смотрим друг на друга. Теперь уже молчание слонов. Настоящих, больших, пыльных. Замешательство.

А у меня еще совесть. Марина рядом со мной, под одним одеялом. Облом.

– Скажи ему!

– Хорошо. – У меня голос немного хриплый, пришлось откашляться. – Павел Петрович, я увольняюсь...

Павел Петрович вздыхает, как бегемот, и садится. Мне бы тоже куда-нибудь сесть, но стульчиков рядом нету. Впрочем, теперь все равно. Чего тут рассиживаться?

– Отлично, – радостным голосом говорит этот Сережа. – А раз ты свободен, то теперь я хочу тебя нанять.

Вот сейчас мне бы стульчик.

– Он платил тебе две тысячи – я буду платить две с половиной. Ты согласен?

Я поворачиваюсь к Павлу Петровичу. Кто тут из них рулит, в конце концов?

– Подожди, Сергей, – говорит он. – Что за цирк? Чем ты ему будешь платить?

– Долларами. Мама оставила мне сто тысяч. Ты ведь их не потратил? Она доверяет тебе.

– Она просила вложить их в твое образование...

– Вот мы и вложим. Михаил – великолепный учитель. Педагог с большой буквы.

– Послушай, Сережа...

– Хватит! – он вдруг по-настоящему закричал. – Хватит, папа! Я не могу больше это терпеть! Не могу! Ты понимаешь? Я устал! Устал от всего, что ты делаешь!

Павел Петрович молча смотрит ему в лицо. Только глаза потемнели.

– На этой планете живет шесть миллиардов человек. – Сережа продолжает каким-то странным захлебывающимся голосом. – Шесть миллиардов человек, которым нет до меня никакого дела. Пять миллиардов девятьсот девяносто девять тысяч и еще сколько-то там людей! И еще есть ты. Один-единственный мой отец. У меня никого больше нет. Мама из своей Швейцарии даже не пишет. Может, она умерла там давно. Или новых детей нарожала. Но у меня есть ты. У меня есть отец. И я хочу любить своего отца. Понимаешь? Я имею на это право. Я хочу любить своего отца! Почему ты мне все время мешаешь?

– Но, послушай, Сережа... Я ведь тоже хочу...

– Ничего ты не хочешь! Ты просто не понимаешь, что значит «сын». Нельзя бесконечно нанимать людей, чтобы они за мной следили! Неужели ты меня так ненавидишь? Из всех этих шести миллиардов ты выбрал меня, чтобы возненавидеть? Одного-единственного меня?

– Подожди, Сергей...

– Да перестань! Ты даже сейчас меня не слышишь!

– Я слышу тебя. Я очень хорошо тебя слышу.

– Да?

Он вдруг остановился. Как санки, которые скатились наконец с огромной горы.

– Тогда отпусти Михаила. Пусть он работает на меня.

Павел Петрович посмотрел в мою сторону:

– Может, нам у него надо спросить?

Сережа повернулся ко мне. Глаза у него блестели.

Теперь они оба ждали, что скажу я.

– Да мне как-то... Я не знаю...

Вот попал!

– Ты согласен? – Сережа не отводил от меня глаз.

– Ну, в общем... да. А почему нет?

Он кивнул и посмотрел на отца. Тот раскладывал на столе какие-то бумаги. Теперь была его очередь что-нибудь сказать. Важный момент. Ежу понятно. Они, наверное, не часто так разговаривали.

– Может, вам все-таки сходить к врачу, Михаил? Как вы думаете? У вас ничего серьезного?

* * *

– Ну как? – спросил меня Сережа, когда мы вернулись к нему в комнату.

– Круто, – ответил я. – Только предупреждать надо. Я ведь не знал, что ты задумал.

– Да я не об этом. Я насчет Марины. Не сердилась она?

– Марина?

– Ну да, Марина. Кто же еще? Ты ездил с ней вчера?

Мне нужно было немного времени. Он снова застал меня врасплох. Поспеть за этим подростком было непросто.

– Ну так-то, вообще-то, ездили... Катались на лошадях...

– Отлично. Она не злилась?

– Из-за чего?

– Слушай, ты тормозишь. Из-за меня. Из-за того, что я не поехал. Что с тобой? Ты ночью нормально спал?

– Я? Вроде нормально... А что?

– Ничего. Просто ты странный какой-то. Головой, что ли, ударился?

– Ну да. Думал, что вообще насмерть убьюсь.

– Ладно. Как там Марина?

– Она не злилась. Только вначале немного... Но я потом объяснил.

– И что она?

– Нормально. Вроде бы успокоилась.

– Спрашивала про меня?

– Что?

– Как что? Почему не поехал, какие дела.

– Да нет вроде бы...

– Не спрашивала? А что говорила?

– Да ничего такого не говорила... Показывала, как на лошадях надо ездить.

– Да? – Он немного нахмурился. – А в чем была одета?

– Одета? В таком белом свитере... в джинсах и в куртке.

– Классно. Видел, как она катается?

– Видел.

– Я люблю смотреть, когда она ездит на лошадях.

– Понятно.

– У нее такое лицо... Знаешь... Как у Одри Хепберн.

– У кого?

Он махнул рукой:

– Это актриса такая. Американская. Давно умерла.

– А-а. Я не знал.

– Неважно. Ты мне скажи, почему тебя ночью не было дома?

Не нравились мне его переходы. Нельзя так резко тему менять.

– Дома? Да я вроде бы... был.

– Не ври. Я тебе звонил восемь раз. Никто к телефону не подошел.

– Я... я... к травматологу ездил.

– Так поздно? Я тебе последний раз в два часа ночи звонил.

– Они круглые сутки работают.

– Правда?

«А я-то откуда знаю?» – мелькнуло у меня в голове.

– Конечно, – это я сказал вслух. – Позвони в любую больницу. Там тебе скажут.

– Я звонил.

– Ну и что?

– Они работают до десяти вечера.

– Ты в какую больницу звонил? Откуда ты знаешь, в какую травматологию я поехал?.. Подожди... А на фига ты вообще в больницу звонил?

Сережа ответил не сразу:

– Ты знаешь, иногда так плохо становится. Как будто предчувствие... Как будто кто-то умрет... Я вчера почему-то вдруг испугался. Даже у компьютера сидеть не мог. Звонил тебе, звонил, а у тебя никто не отвечает. Чуть телефон об стенку не треснул. И главное – Марине позвонить нельзя. Там этот Илья Семенович... Как разведчик... – Он внимательно посмотрел мне в глаза. – Ты ведь мне не врешь? Вчера ничего не случилось?

Я преданно смотрел ему в лицо. Только моргнул два раза.

– Я тебе не вру. Вчера ничего не случилось. Правда...

– Что?

По его лицу пробежала волна страха. Настоящая волна. Он в самом деле вчера испугался.

– Марина все знает.

– Как?!!

Он был ошеломлен. Вот этого он не ожидал точно.

– Что она знает?

– Все.

– Вообще все?

– Абсолютно.

– Перестань. Откуда она...

И тут я ему рассказал все то, что считал нужным.

Во-первых, про Марину. Во-вторых, про Илью Семеновича. Я рассказал ему о том, что они оба давно знают, кто он на самом деле. И о том, что им известно о его папе. Вернее, о его деньгах. Так что понтоваться насчет бедного родственника из Калуги больше не имеет смысла. Они просто прикидываются, когда он им парит мозги насчет однокомнатной квартиры, насчет папы в чужой семье и насчет мамы из техникума.

– Но откуда?..

– Где-то ты прокололся. Дерьмовый из тебя Штирлиц. Не рассчитал. Помнишь, какой у него был в Швейцарии знак провала? Горшок с цветами на подоконнике. Можешь его выставлять. Ты под колпаком у Мюллера.

Но всей правды он, разумеется, от меня не услышал. У него бы пиджак загнулся от всей правды.

Потому что у меня лично он загнулся.

Не надо было этому юноше знать, что Илья Семенович устроил на него охоту, и что в этой охоте Марина играет роль приманки, а я должен загонять на нее дичь, и что папа Илья собирает целое досье на модных женихов, и что несчастный Сережа в этом досье давным-давно стоял под первым номером – фамилия-то в Москве известная. Папа Илья хотел от Сережи внуков. Он хотел марша Мендельсона и Павла Петровича рядом с невестой.

«А ну-ка, сват, давай еще по одной!» – вспомнил я его отвратительный голос.

А я не хотел потерять работу. Илья Семенович это понял и решил, что я буду ему помогать. И я знал, что буду. Если не хочу, чтобы кое-кто узнал о том, где я провел ночь.

– И что мне теперь делать?

Голос у Сережи стал вдруг растерянный, как будто он догадался о подлинных планах Ильи Семеновича.

– Да ты не бойся. Все будет по-старому. Собирайся, поедем в Кузьминки. Они тебя ждут.