Текст книги "Аргентина. Нестор"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

На вопросы лектор отвечать не стал, лишь предположил, что если случится изложенное выше, правительство СССР будет действовать прежде всего в интересах страны и народов, ее населяющих. Умному – достаточно.

И вот теперь обо всем этом писала «Правда». Клеветники из «Гавас» не поминались, но о польских планах на Литву и Инфлянтию было, равно как о невыносимом положении национальных меньшинств в Речи Посполитой, причем с подробностями и цифрами. А чтобы читатели не пребывали в сомнениях, в предпоследнем абзаце красовалась цитата из выступления на недавнем съезде начальника Главпура товарища Мехлиса: «В случае возникновения войны Красная армия должна перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик». Не больше и не меньше.

Александр на всякий случай проверил выходные данные. Уж не из типографии ли «Гавас» газета? Умножить число республик – это, конечно, сказано сильно.

Но ведь и поляки хороши!

4

Над Берлином царил холод. Даже подогрев не спасал, черное небо казалось ледяной глыбой, в которую вмерзли бессильные бледные звезды. Мороз добрался до пальцев, пополз выше по руке, дышалось тяжело, воздух застревал в горле. Слишком высоко, три с половиной километра. Ниже нельзя – сплошные тучи. Столица Рейха утонула в дожде.

Надо снижаться, но Соль не торопилась, терпела. Полет в тучах опасен, инструкция рекомендует всячески его избегать, в крайнем же случае лететь строго по прямой, экономя секунды. Значит, вертикальный спуск. Из туч аппарат вынырнет почти у самой земли, над городскими крышами. А дальше? Экран честно пытался помочь, высветив план города, но сейчас поздний вечер, она увидит не улицы и площади, а темное поле, рассеченное тысячами огней. Радиомаяк мог бы выручить, но его сначала требуется установить.

Четвертый день миссии. Уже на подлете к Берлину, когда пришлось резко набирать высоту, Соль даже не поняла, прочувствовала, что «Сфера» – только приложение к ней самой, хитрое устройство, позволяющее подняться ввысь. Но двигателя нет, двигатель – она сама, ее силы, энергия и нервы. Небесный велосипед, как говорит папа. Теперь все на исходе, каждая сотня метров дается с трудом, пространство пружинит, отталкивает, а если пытаешься набрать скорость, аппарат попросту вязнет, словно муха в меду.

От «Хранилища» до Берлина чуть более 700 километров. Вчера было легче, погода позволяла лететь на штатной высоте. И с ночевкой повезло – спустилась над лесом и уже через несколько минут нашла большую поляну, посреди которой возвышались два стога сена. Спалось хорошо, но проснулась уже под дождем. Тучи пришли с запада. Пришлось завтракать на скорую руку и стартовать, уходя сквозь сизую пелену к чистому утреннему небу. Высота чуть не втрое выше рекомендованной, значит, и скорость ниже, и сил уходит больше.

Седьмой час полета. Не так и много, а ее едва хватит на спуск. А еще придется лететь над крышами и улицами, постоянно сверяясь с картой. Проще просто приземлиться, выключить аппарат и пройти к ближайшей автобусной остановке или взять такси. Если бы не приметный комбинезон с черным «блином» на груди!..

Соль пошевелила пальцами, разгоняя кровь, скользнула взглядом по равнодушным звездам. На войне легко не бывает, солдат!

– Я «Сфера-1». Спуск!

* * *

Крыша была холодной и очень мокрой, но Соль, не удержавшись, легла на спину, подставляя лицо дождю. Стекла очков тут же покрылись водой, капли дождя барабанили по железу, а она ничего не чувствовала, только усталость.

Аппарат пришлось отключить полчаса назад на такой же мокрой крыше. Дома, темные корабли с огнями-иллюминаторами, ночью похожи, словно близнецы. Трептов, жилой комплекс Фалькенберг, непопулярный ныне в Рейхе стиль Баухауз, очень похожий на тот, где когда-то жила она сама. Отец рассказывал, что какой-то Корбюзье хотел снести центр Парижа, застроив его такими же коробками-кораблями, только повыше. Не разрешили, и Соль даже огорчилась. Жаль! Нынешние французы лучшего не заслужили. И вообще, Нотр-Дам надо разобрать по кирпичику и перенести на Клеменцию, в Новый Монсальват.

…Химеры оставить Парижу, не было на соборе химер!

Отдохнула? Соль, привстав, попыталась протереть стекла очков. Не отдохнула, но лететь пора. Время позднее, а заходить через подъезд слишком опасно. Значит, снова воздушный цирк. Если на балкон, придется выдавливать стекло. Не хотелось бы, она здесь гостья…

Четвертый этаж, почти все окна темны. Нужное – начиная с четвертого от края. Оно, кстати, светится…

Соль подобралась к самым стеклам, но прежде чем постучать, оглянулась. Пустой двор, мокрый автомобиль, а напротив почти такой же дом, только на этаж выше.

Представила, что сейчас увидят те, кто за стеклом. Лётный шлем, стеклянные стрекозьи глаза, тяжелая перчатка… Пугало марсианское.

А теперь вспомним азбуку Морзе.

– Тут! Тук-тук! Тук-тук! Тук!..

Знакомое лицо появилось в окне в середине первой фразы. «Добрый вечер, госпожа…»

Рама приоткрылась, пахнуло теплом.

– И кто здесь такой вежливый?

Голос тоже знакомый, и Соль облегчено перевела дух.

– Добрый вечер! Я Соланж, дочь приора Жеана. Мы познакомились у вашего дяди, барона фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау. Я была с отцом…

– Погодите, открою окно.

Соль решила, что лучше снять очки, но не успела.

– Очень оригинально, фройляйн. Ну, заходите, раз прилетели. Сейчас кастрюлю с подоконника сниму…

Прошлый раз пришлось заходить в чужую квартиру с балкона, на этот раз с кухни. Газовая печка на три конфорки, столик, два стула, посуда на полках… Не разбить бы чего!

Разбить не разбила, зато натекло с комбинезона изрядно. Ботинки шлепнулись в лужу.

– Эффектно! – невозмутимо констатировала баронесса Ингрид фон Ашберг. – Приор Жеан, надеюсь, осведомлен о ваших занятиях небесной акробатикой?

– Нет, – выдохнула Соль. – Но… Пароль: три кольца…

– Сначала снимите свой водолазный скафандр и умойтесь. О шпионских делах поговорим после ужина.

Она покорно кивнула и вдруг поняла, что того и гляди упадет прямо на мокрый линолеум. Вот прямо сейчас… Уже падает…

* * *

В маленькой комнате, так похожей на ее прежнюю, парижскую, темно и тихо. Но тишина не мертвая, как в «Хранилище», живая, наполненная еле различимыми, на грани слышимости, отзвуками. Тиканье часов, шум воды в трубах, гудки авто за влажным оконным стеклом. Непрочный уют, маленький островок, око тайфуна. Между Вчера и Сегодня, между одним боем и неизбежным следующим.

Лицо мокрое, словно стекла под весенним дождем, но Соль уже не плакала. Даже на это не осталось сил. Призраки-тени убитых и навеки сгинувших отступили, оставив ее одну. Никто не виноват, и она не виновата. Просто каждому положен свой предел. Она исчерпалась, выпив саму себя глоток за глотком.

Соль было искренне жаль себя-прежнюю, девочку, убитую на крыше дома, что на улице Шоффай. Но ей уже не помочь. Пилота «Сферы» никто жалеть не станет, и прежде всего она сама. Кто бежал – бежал, кто убит – убит.

Она жива!

На смутно различимом циферблате стенных часов две минуты второго. До утра еще далеко, можно много успеть.

Соль встала, накинув висевший на спинке стула халат прямо на голое тело. Волосы еще не успели высохнуть до конца. Свет лучше не включать и в зеркало не смотреться. В шлеме и лётных очках – это еще не пугало, а вот сейчас…

Нащупала ногами домашние тапочки, завязала поясок халата. Как шутил папа: «Форма номер восемь – что украли, то и носим».

Ингрид, баронесса фон Ашберг-Лаутеншлагер, сказала, что будет или у себя, в большой комнате, или на кухне. Уже открывая дверь, она явственно различила бодрящий запах кофе. Значит, на кухне. Зеркало висело на стене напротив, но Соль отвернулась. Потом, сначала кофе! Если, конечно, угостят.

* * *

– А я такой уже пила, – удивилась она, ставя невесомую фарфоровую чашку на блюдце. – Или очень-очень похожий…

Прикусила язык, чтобы не поминать Герду, новую подругу, однако баронесса, кажется, даже не обратила внимания. Взяла с подоконника пачку сигарет «Ramses», покосилась на гостью.

– Не возражаете? Мне так лучше думается.

Соль покачала головой. Негромкий щелчок зажигалки.

– В дальнейшем, пожалуйста, без «баронессы». Ваш отец называет меня по имени, будем считать это наследственной привилегией. Врача к вам приведу завтра, и не вздумайте возражать. Наркотики не принимали?

Соль сглотнула.

– Н-нет… Нет! У меня есть первитин, но я не стала…

– Правильно. Из группы «марсиан», которые служат в Люфтваффе, двое погибли из-за таблеток. Я еще на Эйгере поняла, какая это гадость…

Знакомое слово заставило вздрогнуть. Эйгер – гора в Швейцарии, на которой гибнут альпинисты. Их-то баронесса и имела в виду. Но Эйгер еще и фамилия. Вальтер Эйгер, руководитель Германского сопротивления! Ингрид наверняка его знает!..

– Не представляю, что за технику на вас испытывали, но марсианскими ранцами детям и подросткам пользоваться строжайше запрещено. Угробить себя хотите? Пользуясь своими полномочиями исполняющей должность магистра Ордена Рыболовов, запрещаю вам, дева Соланж, выходить из квартиры в течение минимум трех дней. Спать, читать детективы, пить чай с медом и немного красного вина. Это приказ.

Баронесса не шутила, и Соль послушно склонила голову.

– Повинуюсь, рыцарственная дама.

– От следственных действий я вас избавлю. То, что случилось во Франции и у нас в Рейхе, имеет самое простое объяснение. Миссию Клеменции терпели бы и дальше, но вмешалась новая сила – Великое княжество Тауред…

Руки сами собой сжались в кулаки. «Нечистые»! Проклятые предатели!

– Говорим «Тауред», подразумеваем «Британия». Правительство Франции любыми силами пытается добиться от Соединенного Королевства согласия на участие в будущей войне. Англичане вроде бы не возражают, но от высадки на континенте отказываются, в крайнем случае обещают две дивизии и то через полгода. Ваша миссия – всего лишь маленькая гирька на весах.

Соль прикусила язык, чтобы не напомнить о погибшем Транспорте-2. Будь он на орбите, британцы бы не посмели.

– А Рейх просто испугался. Тауред предъявил ультиматум: или разрыв всех связей с вашей планетой, или они сами в этом помогут. Если вспомнить, что за последние два года на фюрера было уже несколько покушений, угрозу восприняли очень серьезно. Что случилось с вашими соотечественниками, я попытаюсь узнать.

– Спасибо!

Баронесса Ингрид затушила сигарету.

– Пока не за что. Отвечаю на следующий вопрос. Поможет ли вам «Общество немецкого Средневековья»? Лично вам, Соланж, поможет. Деньги, документы, конспиративная квартира… Клеменции – нет. Германские рыцари не выступят против Рейха. А вот следующий вопрос задам я… Кто угощал вас очень-очень похожим кофе? Марек Шадов?

Имя показалось знакомым. Кажется, это боевик из Германского сопротивления, тот, что стрелял в Геббельса…

– Нет, меня одна девочка… То есть девушка угостила.

Баронесса улыбнулась, тонкие брови взлетели вверх.

– Не может быть! Герда? И что она велела передать?

Все оказалось проще, чем думалось. Соль облегченно вздохнула.

– Вам – большой привет, и от себя, и от Крабата. А Харальду Пейперу – письмо.

Ингрид взглянула удивленно.

– Харальд Пейпер – это кто?

Теперь уже улыбнулась Соль.

– Ее дядя. Колдун.

5

На этот раз «обер» был в комнате один. Ни русскоязычного лейтенанта, ни стенографиста, ни кофе. Александру даже не предложили сесть. Тем не менее, офицер улыбался.

– У меня для вас две новости, господин Белов, причем обе очень хорошие…

Улыбка сразу же не понравилась. И вообще, откуда хорошие новости у фашиста?

– Прежде всего, вас не выдадут Польше. Общение с майором Орловским откладывается, хотя он, представьте, лично приезжал…

Довольно потер руки, и внезапно спохватился.

– А чего вы стоите? Ах, да, совсем забыл. Садитесь, господин Белов, садитесь!

Сам же встал, подошел ближе.

– И похвалиться не перед кем, разве что перед вами. Вы, надеюсь, оцените. Знаете, что той ночью произошло на пограничном посту?

Замполитрука честно напряг воображение. Неисправные тормоза – уже было, марсиан к делу не пришьешь…

– Нападение американских гангстеров, промышлявших до этого в Варшаве?

Немец взглянул с интересом.

– Думаете в правильном направлении, но все равно не угадали. Все куда проще. Поляки предприняли вооруженную провокацию против миролюбивой соседки-Германии.

– Машина со служебными номерами! – осенило Белова. – Они наверняка военные!..

– …И еще стрельба прямо по нашим пограничникам, которые проявили невиданную выдержку и даже героизм. А вас, господин Белов, в том «форде» не было и быть не могло. Водитель неизвестной национальности тяжело ранен, показаний давать не может, по его личности проводится тщательное и полное расследование. А если поляки продолжат настаивать, им ответим уже не мы, а Министерство иностранных дел. С учетом того, что завтра Юзеф Бек приезжает в Берлин, подобное не слишком вероятно.

Александр задумался, поглядел на серые тучи за окном.

– Меня, значит, в машине не было. А где же я?

«Обер» развел руками.

– Ищут! Советы выкатили целую ноту по поводу трех приграничных инцидентов. Там сказано, что без вести пропали несколько военнослужащих РККА. Естественно, требуют их немедленно вернуть. Но пусть поляки беспокоятся, мы здесь, естественно, не при чем.

– И на вашем пограничном посту меня никто не видел, – понял Александр. – И вы меня не видели.

Офицер согласно кивнул.

– Не видел. Но протоколы оформил и отослал, вдруг пригодятся? Но это уже не моя забота… Вторая новость, господин Белов! Наша служба работу завершила, отныне вашим делом займется кто-то другой. Кто именно, не скажу, не знаю. Будь вы обычным нарушителем, то прокуратура. Но вдруг вы, извините, шпион?

Александр вспомнил детского поэта Сергея Михалкова. У того была поэма про отважного пионера, попавшего в плен к японцам. В свое время Белов только посмеялся. И в самом деле, зачем японской разведке отважный пионер? А отважный комсомолец? Фашисты даже не спросили, желает ли он вернуться в СССР. Ни банки варенья, ни корзины печенья…

А может, именно так вербуют агентуру?

– Поскольку меня здесь нет, господин обер-лейтенант, отвечать на этот и все прочие вопросы не считаю возможным.

Тот взглянул равнодушно.

– И не надо. Разве что… Человек, который вам известен как Фридрих, успел назвать одно имя. Нестор! Вам оно ни чем не говорит?

Александр вспомнил о хитрой науке идеомоторике. И этот, выходит, с подходцем?

– Нестор из «Илиады» Гомера. Нестор Каландарашвили, сибирский партизан. А еще Нестор Иванович Махно.

Не зря, не зря ему «Дума про Опанаса» вспоминалась! Там тоже про комиссара.

 
Хуторские псы, пляшите
На гремучей стали:
Словно перепела в жите,
Когана поймали.
 

Не повезло товарищу Когану. Сперва поймали, как и его самого, замполитрука Белова, а потом…

 
Повели его дорогой
Сизою, степною, —
Встретился Иосиф Коган
С Нестором Махною.
 

* * *

– Какие-нибудь пожелания будут, господин Белов? Много не обещаю, но… Если нам удастся поймать майора Орловского, могу передать ему от вас привет. Или, если нам очень повезет, госпоже Волосевич.

– Ему не надо, обойдется. А ей… Передайте привет от Мэкки Мессера.

* * *

Три подвала, два самолета… Этот он узнал, Ю-52, точно такой, как на фотографиях. Польского явно побольше и, конечно, удобней. Не трясет – и целая лавка под спиной. Повезли его, как был, в костюме с чужого плеча, зато оделили наручниками, причем не на цепочке, а хитрыми, вроде толстой стальной пластины с прорезями для рук. Конвоиры с карабинами, гул моторов, вечерний сумрак за иллюминатором.

Перед посадкой старшой конвоя предупредил: стрелять будут сразу на поражение, никаких тебе «Стой!» и «Назад!» Чего стесняться? Его в Рейхе, считай, и нет. Какой-то подпоручик Киже, только наоборот.

 
А тебе дорога вышла
Бедовать со мною.
Повернешь обратно дышло —
Пулей рот закрою!
 

И все-таки в этой ситуации было и что-то хорошее. Маленький просвет в обступившей со всех сторон тьме.

Его везут не в СССР.

* * *

Когда однокурсники не без зависти спрашивали у Белова, откуда он так хорошо знает немецкий, тот обычно отшучивался. Учиться, мол, лучше надо! Что интересно, завидовал ему и самый настоящий немец, Володя Берг из Саратова. Для того язык был родным, даже думал на нем, но вот произношение! Как он сам признавался, говорит, словно русскоязычный тунгус, хоть и правильно, но шибко-шибко странно, однако. Александр же щеголяет хохдойчем, а в хорошем настроении переходит на Berlinerisch.

Сам Белов не обольщался. Язык он действительно знал прилично, но только на разговорном уровне. О физике и уж тем более о философии беседовать бы не решился. С чтением тоже имелись проблемы, столь необходимый по работе готический шрифт он разбирал примерно как церковнославянский, медленно, не слишком уверенно и с ошибками. А вот произносил правильно и диалекты ловил с ходу. Причина проста – абсолютный музыкальный слух. Потому и запоминалась «мелодия» чужой речи. На хохдойче изъяснялся школьный учитель, проживший в Германии полжизни, а берлинский диалект выучился сам собой, при общении с приятелями-немцами в интернате. Оба из Берлина, дети эмигрантов, причем мать одного родом из бывшего Позена, второй же по отцу баварец.

– Без моего немецкого ты бы с голоду умер, – не раз говорила мама. – Учи, обязательно пригодится!

Пригодилось. На отделение романо-германского языкознания Александр поступил легко, желающих оказалось не так и много. А когда им, первокурсникам, раздали машинописные листы с темами курсовых работ, Александр почти инстинктивно стал искать то, что подальше от опасной и непредсказуемой современности. XVI век? Годится! А еще прельстило незнакомое словечко «гробианизм». Тут же вспомнился пушкинский «Гробовщик». Веселая была у немцев жизнь!

С «Гробовщиком» вышла промашка, но в целом Белов не ошибся. В Прошлом оказалось куда уютней, чем в продуваемой всеми ветрами текущей реальности. Маркса и, конечно же, очередной съезд ВКП(б) приходилось регулярно поминать, но чисто в ритуальном контексте. Даже в зубастой комсомольской организации на него махнули рукой. Утонул парень в древности, что с такого взять? С докладами о международном положении выступает – и ладно.

В ИФЛИ царили молодые поэты, народ неадекватный, нервный и очень обидчивый. Время от времени Александру приходилось по долгу студенческой службы знакомиться с плодами их творческих мук. Наследники Пушкина все как один мечтали умереть в боях будущей Мировой революции, причем желательно на реке Ганг, в флибустьерском дальнем синем море и прочих экзотических местах. Белов пожимал плечами и возвращался к Гансу Саксу.

Все шло хорошо до третьего курса. А потом Александр Белов понял, что даже в XVI веке ему не отсидеться.

* * *

– Выходи, выходи! Не задерживай!..

Замполитрука невольно удивился. Вроде бы только-только сели в крытый кузов серого грузовика, который старшой конвоя отчего-то посчитал зеленым да еще обозвал женским именем. Аэродром, где приземлился Ю-52, рядом, гул моторов слышно. А они, выходит, уже приехали?

Что за город? У конвоя не спросишь. Или все-таки попробовать?

– Камрады! Куда вы меня привезли? Хоть намекните, если говорить нельзя.

– Ма-а-алчать! – с явным удовольствием рявкнул старшой в серой, в цвет грузовика, форме. Подумал немного, оглянулся и уже шепотом:

– Не повезло тебе, парень. В «Колумбию». Выходи, сам увидишь.

В первый миг представилось невозможное. Ю-52 за час пересек океан, и они сейчас где-то чуть севернее экватора. Быстро понял, что ошибся, однако название все равно казалось знакомым. Слышал, слышал, причем не так и давно.

«Колумбия» – и аэродром рядом. Было, было!

Вспомнил, когда сползал вниз по железной лесенке на мокрый асфальт. Наручники сильно мешали, он едва не упал…

«Колумбия»! Нет, не слышал – читал, причем совсем недавно и на немецком. Курт Биллингер, писатель-антифашист, книга «Заключенный 880». Там «Колумбия», не страна, конечно, а следственная тюрьма, описана во всех подробностях, со знанием дела. Значит, прилетели они в Темпельгоф, который даже не аэродром, а целый аэропорт.

Берлин! Рабоче-Крестьянская Красная армия в его лице – в логове фашистского зверя.

– Пошел!

Асфальт в лужах после недавнего дождя, слева и справа – бетонные стены с «колючкой» наверху, впереди широкая спина старшого конвоя. Курт Биллингер попал сюда в 1933-м, почти сразу же после поджога Рейхстага. Если ему верить, «Колумбия» – настоящий ад, такой, что и не выжить. Написано ярко, только вот автор не просто уцелел, но и через полгода очутился на свободе. А между тем, он коммунист, то есть политический. В отчестве мирового пролетариата за «политику» по статье 58 дают минимум «червонец», и то если очень повезет. Значит, пропаганда? Хоть и не хочется, а придется проверить…

– Стой-стой! Уже пришли.

6

Ей снилась родная планета. Далекая, недостижимая, никогда не виденная, но все равно самая лучшая из всех. «Боже великий, Боже единый, храни Клеменцию, землю праведных!», – повторяла она каждый вечер перед сном. Может, именно потому Клеменция снилась ей очень часто, похожая, однако, не на учебные фильмы и фотографии, а на знакомую с детства Германию. В последний год, уже во Франции, родная планета представала перед ней уже иной, сумрачной, тревожной, даже чужой. Ей приходилось скрываться, бегать по незнакомым адресам, прятать оружие. Во сне она даже удивлялась. Почему? Ведь это не Париж, это Новый Монсальват, там можно не бояться французской контрразведки! Сны не давали ответа, но становились все тяжелее и безысходнее.

На этот раз все было иначе. Родную планету Соль увидела из космоса, точно такую, как в кино, только без белой пелены облаков. Темная синь океанов – Южного, покрытого тысячами островов, и Северного, где вечно бушуют шторма. И зелень континентов, неровной полосой протянувшихся вдоль экватора. Предки назвали их Европой и Африкой в память о Старой Земле, но эти имена остались только в академических атласах. Клементийцы, новый народ, почти сразу переименовали их в Старый, где были построены первые города, и Новый, который еще предстояло освоить. Так и называли впредь.

Соль знала, что спит, и радовалась хорошему сну. Прошлой ночью она видела черную тьму над улицей Шоффай, желтые вспышки выстрелов и ступени деревянной лестницы, на которых лежала она сама. Надо было встать, подняться на крышу, но Соль понимала, что не сможет. Мертва… Она даже успела пожалеть о том, что никогда не увидит свою планету. Раньше, до гибели Транспорта-2, ее бы отозвали домой после совершеннолетия, чтобы дать возможность самой выбрать профессию и судьбу. Теперь этому не быть. Девочка, жалевшая об оставленном в пустой квартире плюшевом медвежонке, прикована к чужой и жестокой Земле.

Но в эту ночь, в этом сне можно без всякой опаски парить над родной планетой, жалея лишь о том, что нельзя спуститься вниз. Космопорт не дает посадки. Соль не обижалась. Рано! Слишком много дел осталось на Земле.

Горы, леса, извилистые русла рек, синие пятнышки озер… Все это так близко – и так невероятно далеко!

Соль подумала о том, что надо все же запросить посадку, но вдруг поняла, что во сне она уже не одна. Кто-то совсем рядом, незнакомый, чужой, опасный…

Синий океан исчез в желтом электрическом огне.

– Господи! Да они ребенка прислали!

Знакомая комната, стены в линкрусте, неяркий свет лампы на столе, книжные полки. И темный резкий силуэт, словно вырезанный из жести. Широкие плечи, острый подбородок, резкие складки у губ, короткая стрижка. Глаза не увидеть, только черные пятна.

За окном ночь, уже третья в квартире рыцарственной дамы Ингрид. Все верно, баронесса предупредила, что гость придет очень поздно, может, даже под утро.

– Я не ребенок, – не думая, возразила она. – Я уже в седьмом классе.

Тонкие губы дрогнули.

– Моя дочь – в четвертом. Я тебя разбудил, извини, но времени мало. Ингрид спит, поговорим на кухне. Одевайся, умывайся, а я пока кофе заварю. Тебе много времени нужно?

«Бьет барабан, красотки смотрят вслед». Маленький солдат улыбнулся.

– Сорок секунд. Засекайте время!

* * *

– Семейный рецепт, – не без гордости сообщил Харальд Пейпер, наливая кофе из джезвы. – В концлагере пригодилось, охранники по настоящему кофе соскучились. Порадовал их… напоследок.

Пахло восхитительно, но Соль даже не чувствовала вкуса. В концлагере… Начальник штаба Германского сопротивления бежал сам и помог спастись десяткам обреченных. Если и бывают на свете герои, то вот он, в недорогом костюме, крепкий, спортивный, коротко стриженный, с еле заметной сединой на висках. Неуловимый, всезнающий, бесстрашный. Французские газеты (что с лягушатников взять?) называли его провокатором и шпионом, но отец считал иначе. «Этот парень переиграл самого Гиммлера, – как-то обмолвился приор Жеан. – Такого бы нам союзника!»

Германское сопротивление отказывалось иметь дело с предателями из Тауреда, но и с Клеменцией в контакты не вступало. Странный, но по-своему логичный нейтралитет. Германию освободят сами немцы.

Пейпер, отхлебнув из своей чашки, покосился на лежавшую на кухонном столе пачку сигарет «Ramses».

– Курите, господин Пейпер, – вздохнула Соль. – Баронесса Ингрид считает, что так лучше думается. Может, и правда?

Гость взял сигареты, повертел пачку в крепких длинных пальцах.

– Слушай, давно хотел узнать… У вас на Клеменции это в самом деле серьезно? Рыцари, бароны, аристократия, феодальные порядки?

Соль усмехнулась.

– В самом ли деле мы живем в Средневековье? Господин Пейпер! Мои предки покинули Землю, чтобы остаться свободными. У нас никогда не было ни рабства, ни крепостного права. «Аристократия» по-гречески – «власть лучших». Они, самые лучшие, и правят.

Харальд Пейпер задумался на миг, затем резко мотнул головой.

– Не верю! Так не бывает.

– У нас – бывает, – твердо, без улыбки, ответила дева Соланж. – Хотите, расскажу?

* * *

– Папа, смотри, что здесь написано! «Видимый мир – это Ад, и он будет непременно уничтожен. Но все души человеческие окажутся тогда в раю, и в небесах будет столько же счастья для одной души, сколько и для другой; все будут спасены, и каждая душа будет любить другую». Значит, мир должен погибнуть, иначе не настанет Рай?

– Это сказал великий учитель Пейре Отье шесть веков назад[41]41
   В нашей реальности Пейре Отье, глава Церкви Добрых Людей, был последним великим учителем катаров. Сожжен на костре в Тулузе 10 апреля 1310 года.


[Закрыть]. Многие соблазнились, посчитали нас, «чистых», самоубийцами. Они ошибались, Рай – не смерть, а бессмертие в бесконечном просторе Вселенной. Сейчас наши ученые знают, как такого достичь. Кое-кто предлагает поделиться этой великой тайной с землянами, но, думаю, еще рано. Они испугаются.

* * *

Ингрид они все-таки разбудили, хотя оба старались говорить как можно тише, а Пейпер под конец вообще перешел на шепот. Не помогло. Сначала послышался шум воды в ванной, а потом баронесса возникла в дверях. Синий китайский халат, полотенце на плече. Харальд резко вскочил, и Соль сообразила, что стульев в маленькой кухоньке всего два. Хотела встать, но Ингрид, заметив, только рукой махнула.

– Постою! Где мои сигареты?

Щелкнула зажигалкой, затянулась.

– И кто кого завербовал?

– Мы не вербовались! – возмутилась Соль. – Я господину Пейперу про Клеменцию рассказывала. Но вы, господин Пейпер, кажется, мне не верите.

Начальник штаба Германского сопротивления пожал плечами.

– Отчего же? Тебе так объяснили, а ты попыталась объяснить мне. Сказать, на что это очень похоже? Или лучше я кофе еще заварю?

– Кофе завари, – поморщилась баронесса, – А говорить ничего не надо, девочку обидишь.

Соль вспомнила много раз слышанную притчу. «Вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали…»

– Говорите, господин Пейпер!

Тот тоже взял сигарету, взглянул неуверенно.

– Я мог тебя, конечно, неправильно понять… Но то, что ты рассказала, очень похоже на Рейх. Только не настоящий, а тот, о котором любил распространяться покойный доктор Геббельс. Все как в фильмах Лени Рифеншталь – солнце, ясное небо, стройные колонны, белозубые улыбки. Только вместо евреев у вас «нечистые». А поскольку на Земле народ не знает, в чем его счастье, вы посылаете сюда агентуру и оружие.

Она хотела возмутиться, но вспомнила о «Хранилище». Нет, лучше не спорить. Земляне, даже самые умные, меряют мир по себе.

– Хватит! – отрезала баронесса. – Давайте о наших делах. Соланж хочет узнать, что случилось с ее соотечественниками в Рейхе. Ей сказали, что они арестованы. Если это так, то почему? По какому обвинению?

Харальд Пейпер кивнул.

– Постараюсь. Проблема в том, что сегодняшняя Германия очень похожа на ту, что была тысячу лет назад. Император, герцоги, распри между ними. За сотрудничество с Клеменцией всегда выступал Геринг, а вот Гиммлер был против. Два года назад моего бывшего шефа крепко прижали, однако он справился. Эти аресты – удар не по инопланетянам, а по Борову и тем, кто его поддерживает. Вы думаете, ультиматум Тауреда появился на свет случайно? А насчет того, что Гитлер испугался… Фюрер, конечно, человек – пугается, закатывает истерики, грызет ковры. Но все это делает очень и очень вовремя и к месту. Потому он и фюрер.

– Есть еще одна причина, – негромко проговорила Ингрид. – Не исключено, что в ближайшее время начнется большая война. Сначала Россия и Польша, а затем, возможно, и Рейх. Карты уже сброшены, и в этом раскладе Клеменция лишняя.

– Погодите! – взмолилась Соль. – Ничего не понимаю, ничего! Война, Геринг, Гиммлер… Мы-то тут причем? Мы только исследователи…

Не договорила, вновь вспомнив «Хранилище» и то, что спрятано на нижнем ярусе. Встала, провела ладонью по лицу. Начальник штаба Германского сопротивления прав. Сюда прислали ребенка. Ребенок сейчас расплачется от обиды и бессилия.

«Бьет барабан, красотки смотрят вслед, в душе весна, солдату двадцать лет. Позвякивает фляжка на боку, и весело шагается полку…»

Да, прислали ребенка, девочку, которая еще не закончила седьмой класс. Почему? Потому что она дочь приора Жеана и знает то, что не положено знать остальным – тем, кто остался на улице Шоффай. У каждого свой приказ, маленький солдат!

– Я не смогу сделать много, – тихо проговорила она. – Но то, что мне поручили, сделаю. А потом сюда прилетят взрослые и все объяснят. И вам, и мне.

7

Стальное перо на миг зависло над желтоватым листом бумаги.

– Белов или Белофф? – равнодушным голосом уточнил восседавший за столом чин.

– Белов. Через «в».

Перо принялось за работу. Чин работал без всякой спешки, тщательно выводя букву за буквой, словно заводной механизм. Серая форма, но не виденная уже, армейская, а иная, незнакомая. На столе чернильница, груда папок в дальнем углу и еще одна, пустая. В эту будут упаковывать его, новичка.

Пока что происходящее ничем не напоминало книгу антифашиста Биллингера. На ее страницах орали, топали ногами и лупили дубинками по поводу и без. И тюрьма была переполнена, в канцелярию, что на втором этаже, стояла немалая очередь. Этаж оказался действительно вторым, но вокруг – пусто-пустынно. А еще в книге имелись страшные эсэсовцы в черной форме, чуть ли не целый батальон. А здесь мундиры серые, и лица серые, и голоса пустые. И никаких дубинок. Один чин, годами постарше, за столом, другой, моложе и много габаритней, сзади, в затылок дышит.