Текст книги "Рука Москвы"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– А я не понял, – сообщил я. – А понять хотелось бы. Значит, приказ выполнять распоряжения Янсена – это самодеятельность Консула?

– Это не самодеятельность Консула. Это вообще не самодеятельность.

– Консул знал, что гроб пустой?

– Да.

– От кого?

– Хороший вопрос.

– От вас?

– Нет.

– От Янсена?

– Ты это допускаешь?

– Нет.

– Я тоже.

– Кто, кроме вас и Янсена, знал, что гроб эсэсовца пустой? – начал я суживать сектор обстрела.

– Как ты думаешь, меня не посадят, если я здесь закурю? – спросил Голубков.

– Курите, – разрешил я. – Я буду носить вам передачи. Но редко. За ваше нежелание прямо отвечать на прямые вопросы.

Голубков закурил «Яву», приспособив для пепла кулек из вырванного из блокнота листка, и только после этого произнес:

– А о чем ты спросил?

– Кто мог сообщить Консулу, что гроб пустой?

– Вероятно, тот, кто об этом знал.

– Кто? – повторил я. – Кто об этом знал, кроме вас, Янсена и нас?

– Какие-то странные вопросы ты задаешь. Детский сад. Как будто вчера родился.

– Куратор, – наконец догадался я.

– Это сказал ты. Ты, а не я. Понял? Да, твою мать, куратор. Он был единственным человеком в Москве, который об этом знал. Мы обязаны были ему доложить. И что интересно, у них двое детей, младший школьник, а старший уже студент. И вот поди ж ты: седина в бороду, а бес в ребро.

Я сначала ощутил себя полным идиотом, и лишь потом сообразил, что последние фразы предназначены не для меня, а для стюарда из бара, который возник из-за наших спин и готовился произнести суровую речь. И начал ее произносить. Разумеется, на государственном языке Эстонии. О том, что в зале ожидания воспитанные люди не курят. Чтобы понять смысл его слов, не нужно было знать эстонский язык.

Генерал Голубков суетливо закивал и стал искать глазами, куда бы выбросить сигарету, но я сделал ему знак сидеть на месте и извлек из бумажника десять баксов.

– Сто граммов коньяку, две чашки кофе и пепельницу, – сказал я стюарду, помахивая купюрой. – Вы понимаете, что я этим хочу выразить?

– Да, господин, – мгновенно перешел он на русский язык. – Кофе черный? Со сливками? Без сахара? С сахаром?

– Черный, с сахаром. Сахару немного.

– А коньяку сто пятьдесят, – добавил мгновенно охамевший генерал Голубков. – А еще говорят, что эстонцы плохо относятся к русским, – заметил он, когда поднос с нашим заказом был заботливо размещен на придвинутом к нам кресле, а стюард удалился с чувством глубокого и полного удовлетворения чаевыми. – А они, оказывается, очень отзывчивые.

– Да, – кивнул я. – Только к ним нужно найти подход. Значит, куратор. Тогда я не понимаю совсем ничего. Янсену нужно, чтобы похороны состоялись, потому что об этом уже широко объявлено. Консулу нужно, чтобы они не состоялись, потому что это фашистский реванш и наглый вызов России. Но он как бы от вашего имени передает нам приказ молчать о содержимом гроба. Выходит, и Консулу нужно, чтобы похороны состоялись?

– Логично рассуждаешь, логично, – одобрил Голубков, делая глоток и оценивая вкусовые ощущения. – Хороший коньяк. Нормальный.

– Зачем?

– Мы снова воткнулись в тот же вопрос, – констатировал он. – «Зачем?» Притормозим. И зайдем с другого конца. Но при этом отметим, что Консул – фигура функциональная. За ним стоит ФСБ.

– И куратор?

– Да, и куратор.

– А кто стоит за куратором?

– Угадай мелодию. Теперь моя очередь задавать вопросы. Как я понял, вы не собираетесь немедленно возвращаться в Москву?

– А как вы это себе представляете? – возмутился я. – У нас контракт. На очень хорошие бабки. Мы их получили. А теперь возвращать? Плохая примета, Константин Дмитриевич. А мы верим в приметы.

– Про контракт расскажешь кому-нибудь другому. Он поверит. В чем дело?

Я бросил ему на колени черный конверт с фотографиями эстонских спецназовцев – заместителя командира второго взвода третьей роты отдельного батальона спецподразделения «Эст» Валдиса Тармисто и рядового Петера Раудсеппа. А потом рассказал в чем дело.

– Вон оно что, – проговорил Голубков. – Я ожидал чего-нибудь в этом роде. Но не такого. От эстонцев я этого не ожидал.

– Консул знал об этом?

– Не думаю. Он бы мне сказал. С намеком: вот с какими бандитами работает Управление. И немедленно доложил бы в Москву. Нет, не знал. Янсен сказал ему только одно: есть доказательства, что вы причастны к взрыву на съемочной площадке. И если Россия не хочет громкого международного скандала, вам следует делать то, что прикажет господин Янсен.

Он еще раз внимательно просмотрел фотографии, повторил:

– Не ждал я от эстонцев такого. Не ждал. Ты уверен, что это те солдаты, которых вы с Мухой обезоружили?

– Сто процентов. На Валдисе мой плащ от Хуго Босса. Видите? С погончиками. Не хотите спросить, зачем я приказал Боцману убрать этих солдат?

– Не хочу, – ответил Голубков. – Боцман не стал бы стрелять им в грудь и в живот. И тратить на это пять патронов.

– Он вообще не стал бы стрелять. Он предпочитает работать без шума.

– Черт. Чего-то я не понимаю. Когда Янсен показал тебе эти снимки?

– В ночь с пятого на шестое. В Аугсбурге.

– А когда обнаружили трупы?

– На снимках есть дата и время.

– Вижу. Пятое марта. Четыре тридцать. Утра. Когда их убили?

– Если верить Янсену, около полуночи.

– А щетина у Боцмана не меньше, чем трехдневная.

– Муха в таких случаях говорит: сечете фишку, – сделал я комплимент генералу Голубкову, одному из самых опытных контрразведчиков России. – Боцмана забрали, как только мы улетели в Германию. Потом взяли мой пистолет из сейфа в гостинице и устроили все это дело, а пистолет подложили в багажник его «тойоты».

– Ничего не понимаю, – с растущим раздражением повторил Голубков. – И чем больше смотрю, тем понимаю меньше. Боцмана фотографировали не в тюрьме. Это не тюрьма. Это какая-то изба.

– Сечете фишку, Константин Дмитриевич, сечете. Его держат на базе отдыха Национально-патриотического союза. На побережье, в Пирита. Скорее всего, в котельной.

– Как узнали?

– Подсказал Томас. Он там был. Жилая рига и несколько коттеджей из калиброванной сосны. Нужно еще проверить, но похоже, что так оно и есть.

– Ты сказал, что плащ от Хуго Босса. Что это такое?

– Торговая марка. Вроде Ле Монти.

– Дорогой?

– Не из дешевых. Баксов триста, не меньше. Точно не знаю, его покупала Ольга. Сам бы я никогда…

– Помолчи, – прервал Голубков. – Пей кофе. А то остынет. И немного помолчи.

Он засунул снимки в конверт, вернул его мне, а сам поерзал в кресле, устраиваясь поудобней, и погрузился в созерцание панорамы ночного порта.

– Красиво, – через некоторое время сообщил он. – Аэродромов я насмотрелся до зубной боли, а на море бывал редко. Море. Что-то в нем есть. Балтика.

Стекло не отражало ничего подозрительного позади нас, и я вынужден был признать, что говорит все это Голубков для меня, а не для кого-то другого.

– Что ж, все ясно, – наконец заключил он. – По этому поводу можно выпить. Будь здоров, Серега. Я рад, что все так получилось.

И он опрокинул в себя оставшийся в стакане коньяк. Я подождал, пока он закурит, и попросил:

– А теперь расскажите, чему вы рады. Я тоже порадуюсь.

– Молодой ты еще, Серега, молодой. И можно подумать, что трупы видел только в кино.

– Видел и не в кино.

– Посмотри еще раз на снимки.

– Я смотрел на них сто раз, – сказал я, но снимки все же достал.

– Смотрел, но не видел, – поправил Голубков. – Смотреть и видеть – не одно и то же. Ну-ну, не расстраивайся. Я тоже не сразу въехал. Смотри внимательно. Плащ. Видишь?

– Ну, плащ. И что?

– А то, что он целехонек.

– Ничего удивительного. Стреляли в живот.

– В упор, – напомнил Голубков. – Три раза. И ни одного сквозняка. Можно, конечно, предположить, что все три пули застряли в позвоночнике. А можно и другое. Плащ от Хуго Босса. За три сотни баксов. Жалко такую вещь портить. Эстонцы – народ бережливый. Я думаю, это у них от немцев.

– Вы хотите сказать…

– Сейчас ты сам это скажешь, – пообещал он. – Смотри дальше. Поворот головы. Много ты видел трупов с тремя пулями в животе с таким поворотом шеи? А у этого голова повернута так, чтобы можно было видеть лицо. Чтобы не было никаких сомнений в том, кто убит. И главное. А вот это ты мог бы понять и сам. Сколько времени прошло с момента убийства до момента съемки?

– Четыре с половиной часа.

– Какого цвета становится за это время кровь?

– Черной.

– То-то и оно, что черной. А не остается красной, как думают те, кто настоящей крови не видел. А эти патриоты настоящей крови не видели никогда. Поэтому они рвутся ее увидеть. И увидят. Теперь ты понял, что это такое?

– Да. Инсценировка.

– Вот мы и приехали.

– Даже жалко, что я не пью, – сказал я. – По этому случаю можно и выпить.

– Не спеши расслабляться, – предостерег Голубков. – Рано. Где сейчас Док?

– В Аугсбурге. Пытается выяснить, при каких обстоятельствах погиб Альфонс Ребане. Вернее, почему его гроб оказался пустым. Выступает как доверенное лицо Томаса. Мэр обещал содействовать расследованию.

– Вызови. Срочно. Он нужен здесь. Этих солдат нужно как можно быстрей найти. Вряд ли после этой инсценировки их оставили в части. Скорей всего отправили по домам и велели сидеть и не высовываться. Адреса помогу узнать. Их нужно спрятать, а еще лучше – на время увезти в Россию. Пусть Док и займется этим.

– В одиночку не справится.

– Разве я сказал, что их нужно увезти силой? Они сами уедут. Док будет их сопровождать. И только. Им нужно доходчиво объяснить, что это в их интересах, если они не хотят стать трупами. А они этого наверняка не хотят.

– А могут?

– Еще и как могут. Если уже не стали. Но надеюсь, что нет. Для следствия они трупы. И если они исчезнут, никто не станет искать их настоящие трупы.

– Думаете, Янсен на это пойдет?

– Сейчас пойдет. Сейчас он пойдет на все. Игра пошла по самой высокой ставке. А теперь напрягись и ответь мне на такой вопрос. Ситуацию ты знаешь во всех подробностях. И там знают, – неопределенно кивнул генерал Голубков вверх. – И вот представь, что тебе приносят разработанный эстонскими национал-патриотами под руководством Янсена план крупномасштабной политической провокации против России. Проработанный с немецкой дотошностью. Фильм об Альфонсе Ребане, торжественное перезахоронение его останков на мемориальном кладбище Таллина, возвращение внуку фашиста земли, на которой построены микрорайоны с русскими. Взрыв недовольства, акции гражданского неповиновения, усиленные провокациями. Как бы ты оценил такой план?

– Слишком сложный.

– Вот именно. Слишком сложный. Переусложненный. А чем план сложней, тем больше он зависит от случайностей. Пьяный мудак потерял купчие эсэсовца – и все? Сливаем воду?

– Минутку, – остановил я Голубкова. – Минутку, Константин Дмитриевич. А теперь помолчите вы. Полюбуйтесь Балтикой, а мне нужно подумать.

Под влиянием сильных эмоций голова всегда начинает работать с полной отдачей. Эмоции, которыми зарядили меня разговор с Консулом и рассуждения генерала Голубкова, были очень неслабыми. И голова у меня заработала на полные обороты.

Когда мы минувшим вечером вернулись в гостиницу после безуспешного обследования прибрежных дачных поселков, голодные и злые, как псы после неудачной охоты, Томас рассказал, что он обул своего приятеля Краба на пятьдесят штук «зеленых». Мы как-то не обратили на это внимания. Тем более что рассказал он об этом так, словно его мысли были заняты каким-то другим, гораздо более важным делом. Ну, обул и обул. Ни с чем не связал я и неожиданное возвращение Риты Лоо. О нем сообщил Томас, встретив нас в прихожей и попросив не шуметь, так как Рита спит. Ее возвращение не вызвало у нас никаких положительных эмоцией, потому что из ответа Центра на мой запрос мы уже знали, кто она такая.

По силе ненависти, которую мы испытывали в Чечне к тем, с кем воевали, эти прибалтийские суки из батальона «Белые колготки» стояли рядом с хохлами. Самыми ненавистными были русские, которые продались чеченцам. С ними разговор был короткий. Хохлов иногда доводили до штаба, но не всегда. А к «Белым колготкам» относились как к гадюкам. Они и были как змеи аккуратные, хладнокровные, меткие, как эфы. Чеченцы их ценили, каждую снайпершу страховали не меньше пяти-шести боевиков. Так что попадались они нашим ребятам не часто.

Но когда попадались, их душили их же колготками. Во всяком случае, такие разговоры ходили. Скорее всего желаемое выдавалось за действительное. И при всем моем неприятии таких методов у меня язык не поворачивался кого-нибудь за это осудить. Приехали заработать? Получите расчет.

Как ни странно, но на последнем месте в этой шкале ненависти были сами чеченцы. В конце концов, они воевали за свои дела. Воевали, конечно, по-волчьи, но на войне как на войне. Каждый воюет так, как умеет.

Перспектива общаться с Ритой Лоо как ни в чем не бывало еще какое-то время нас не больно-то умиляла. Но нам с ней не детей крестить. Вернулась и вернулась. Поэтому гораздо больше нас заинтересовало предположение Томаса о том, что Боцмана держат на базе отдыха национал-патриотов.

И только сейчас эти разрозненные события минувшего вечера обнаружили внутреннюю связь. И связь эта была настолько очевидной, что я даже удивился тому, что не просек ее сразу.

Торг с Крабом Томас вел в кабинете. Кабинет прослушивался людьми Янсена. Кто такой Краб, Янсен знал лучше, чем Томас. И он понял, что Краб скорее утопится, чем выложит пятьдесят тысяч долларов без стопроцентной уверенности в том, что получит купчие эсэсовца. Или даже уже получил, а перед Томасом просто валяет ваньку. Торг этот происходил утром. А вечером появляется Рита Лоо, дочь Генриха Вайно, союзника и сообщника Янсена. Откуда у Краба могли появиться купчие, этого я не знал. Но уже был почти уверен, что они появились.

Генерал Голубков не любовался панорамой порта, а с интересом наблюдал за мыслительным процессом, отражавшемся на моем лице. Я сказал:

– У меня такое ощущение, что купчие нашлись.

– Да что ты говоришь? – удивился он. – Какая радость! Где же они нашлись?

Он выслушал мои соображения без всякого почтения и заключил:

– Все равно херня. Нашлись, не нашлись. Сейчас нашлись, а завтра снова потеряются. И все наши планы будут зависеть от этой херни? Нет, Сергей. У нас слишком крупная игра. И в ней нам нужен очень сильный и абсолютно надежный ход.

– Когда вы говорите «нам» – кого вы имеете в виду? – спросил я. – «Наши планы» – чьи планы?

Генерал Голубков ответил не сразу. Сначала он развел руками как бы в знак того, что если я ничего не понял из сказанного, то дальнейшие объяснения бесполезны. Но потом все же решил сделать еще одну попытку.

– Ладно. Давай вернемся к нашему вопросу «зачем». Следи за моей мыслью. Зачем была направлена нота протеста? Зачем с такой поспешностью отзывают посла? Почему Консул, фигура функциональная, не предпринимает ничего, чтобы похороны эсэсовца не состоялись, а делает все, чтобы они состоялись? Улавливаешь логику?

– Пока нет.

– Нет, – повторил он. – Я понимаю, почему ты говоришь «нет». Потому что у нас очень плохо преподают историю. Из рук вон плохо. Я все чаще думаю, что все наши беды происходят от того, что россияне не знают историю своей родины. Этот сценарий, Серега, был обкатан в Прибалтике в сороковом году. Отзывают посла, потом направляют новую ноту. О необходимости строго соблюдать пакт о взаимопомощи. И одновременно, для обеспечения выполнения договора, вводятся войска. Ограниченный контингент. Трудящиеся горячо приветствуют советских воинов и требуют смены правительства. В нашем случае: вводятся миротворческие силы для защиты русскоязычного населения. Трудящиеся горячо приветствуют российских воинов и требуют воссоединения с братской Россией.

– Константин Дмитриевич, вы сами-то понимаете то, что сказали? Это же оккупация!

– Нет, господин Пастухов. Нас вынудили к этому шагу. Против России готовилась крупномасштабная политическая провокация. Мы можем доказать это всему миру..

– Но зачем, зачем?!

– Оторвался ты, Серега, от российской действительности. Иначе бы помнил, что в ноябре будут выборы в Думу, а через год – выборы нового президента России. И если сидеть и ничего не делать, президентом станет Примаков. Или даже Зюганов. И где после этого окажется первый президент России?

– Где?

– В говне. А первые лица из его команды переедут на постоянное место жительство из Кремля в Лефортово. Рейтинг Примакова все время растет, а рейтинг Ельцина падает. Если начнется операция НАТО в Косово, он упадет до нуля. А она, судя по всему, начнется. Так что сейчас самое время разыграть эстонскую карту и основательно подправить свой имидж.

– Это агрессия!

– Агрессия? Какая агрессия? Где ты видишь агрессию? Ввод в Эстонию российский миротворческих сил – вынужденная превентивная мера, направленная на защиту русских в Прибалтике. Их жизней. Их гражданских прав. Их чести и национального достоинства. И только.

– Не верю, – сказал я. – Наши на это не пойдут.

– Мы начали с вопроса «зачем», – напомнил Голубков. – У тебя есть другой ответ? Поделись. С интересом послушаю.

– НАТО этого не допустит.

– НАТО это допустит. У натовских генералов будет достаточно проблем с Косово.

– Все равно не верю.

– Не веришь? Или не хочешь верить?

– Да, не хочу!

– Есть разница.

– Значит, вы считаете, что наши решили воспользоваться планами национал-патриотов и сыграть на опережение?

– Ну-ну, продолжай.

– Тогда, действительно, нужен более сильный ход, чем купчие эсэсовца.

– Вот наши выводы и сошлись, – подтвердил Голубков. – Да, нужен очень сильный и абсолютно надежный ход.

– Какой?

– А вот это и есть самый главный вопрос. Для чего, по-твоему, я тебе все это рассказал?

– Не знаю.

– Потому что ответ на этот вопрос придется искать тебе. Больше некому.

Он помолчал и добавил:

– Без всякой помощи со стороны. Управление выведено из комбинации. Нам приказано прекратить заниматься эстонской темой и отозвать тебя и твою команду. И это еще одно доказательство того, что мои предположения – совсем не фантазия. Все наши наработки переданы в ФСБ. Мы – аналитический центр. Мы свое дело сделали. Я передал тебе приказ немедленно вернуться в Москву, ты его проигнорировал, исходя из корыстных соображений. О чем я и доложу. Так что официально я даже больше не имею права с тобой встречаться.

– А неофициально?

– Имею. С завтрашнего дня я в отпуске. И почему-то решил провести его в Эстонии. Не знаю почему. Хочу отдохнуть от российской действительности. Так тебе, говоришь, не нравится Таллин? Мне тоже. Но, может, это только потому, что мы его толком-то и не видели?

Он вновь погрузился в созерцание панорамы порта, а на самом деле проследил за отражением какой-то фигуры в стекле.

– Надо же, – сообщил он. – Я ошибся. В наружке не четыре человека, а шесть.

– Кто может за вами следить?

– За мной? Не уверен, что следят за мной. За мной – постольку-поскольку. Следят за тобой. И это значит, что ты на самом нерве интриги. Так что делай выводы. И очень внимательно присматривайся к тому, что происходит вокруг тебя. А теперь давай договоримся о схеме связи и разбежимся. На Балтику я уже насмотрелся. На первое время хватит. Перед отъездом посмотрю еще. Если, конечно, отъезду ничего не помешает.

– Где вы остановились?

– Пока нигде. Найду какой-нибудь пансионат. Лучше бы, конечно, в гостинице «Виру», рядом с вами, но это не соответствует моему статусу небогатого российского туриста.

– Почему бы вам не остановиться у нас? – предложил я. – Скажем, в роли моего дяди. А что? Дядя Костя. Приехал на несколько дней посмотреть Таллин. Томас не будет возражать. Места хватит. И никаких проблем со связью.

– Хорошая идея, – подумав, одобрил Голубков. – Очень хорошая.

– В ней есть одно «но», – предупредил я. – Если следят за мной, вас могут вычислить. Контакт.

– Обязательно вычислят, – согласился он. – Этим идея и хороша. Пусть вычислят. Пусть узнают, кто я. Это их напряжет. А когда напряг, возрастает вероятность ошибок.

– Вы подставляетесь.

Он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от вопроса настолько пустого, что на него и отвечать не стоит. И только тут я заметил, какие у него набрякшие веки, какая тяжелая складка врезана в переносицу. Сквозь его простоватость вдруг проступил совсем другой человек, как из-под грима коверного рыжего иногда проглядывает маска трагического актера, смертельно уставшего от бесконечного фарса, в котором ему выпало играть роль.

– Сколько вам лет, Константин Дмитриевич? – спросил я.

– Дядя Костя, – поправил он. – Привыкай.

– Сколько вам лет, дядя Костя?

– На одну войну больше, чем тебе. На Афган.

И тогда я задал вопрос, который, возможно, задавать не следовало:

– Зачем вам все это нужно? Мы влезли в это дело по дурости, и теперь уже придется идти до конца. А вам-то это зачем? Если хотите, можете не отвечать, – добавил я.

– Почему? Отвечу, – сказал генерал Голубков. – Все очень просто, Серега. Через год моему парню идти в армию. Младшему, Саньке. Я не хочу, чтобы он воевал в Прибалтике. Я хочу, чтобы он не воевал нигде. Я за него навоевался. Мы с тобой, Серега, навоевались. Хватит.

И вдруг я понял, с чего я так завелся в посольстве и почему этот завод не отпускает меня даже сейчас.

Как же я ненавижу этот бульдозер, который называет себя государством. Как же я ненавижу всех этих чиновных валуев, которые от имени государства берут на себя право говорить и решать за меня. Начинать войны за меня. Вести их до победного конца. Как же я ненавижу их вдохновенную готовность оплачивать победный конец тысячами жизней. Чужих, понятное дело, чужих. Не своих.

Суки!

Перед тем, как выйти из здания морского вокзала в штормовую балтийскую ночь, Голубков напомнил:

– А Дока сегодня же вызывай. Если люди Янсена успеют убрать этих солдат, вы окажетесь на крючке, с которого не сорваться.

– Придется, – согласился я. – Хотя и досадно. Хотелось бы узнать, что там произошло.

– Узнаешь, – пообещал он.

– Вы хотите сказать, что архивное дело Альфонса Ребане нашли?

– Нашли. По словесному портрету. По совокупности признаков. Но не всех. Только четырех. Рост. Телосложение. Цвет волос. Цвет глаз.

– В деле была его подписка о сотрудничестве с НКВД?

– Да, была.

– Так чего вы ждете? – заорал я. – Ее нужно немедленно опубликовать! Вместе со сводными данными о деятельности разведшколы. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Национал-патриоты отменят похороны. А это нам сейчас и нужно!

– Не знаю, нужно ли это делать, – проговорил Голубков. – Не уверен, Серега. Совсем не уверен.

– Почему?

– Мы искали архивное дело Альфонса Ребане среди заключенных, поступивших во внутреннюю тюрьму Лубянки в сентябре пятьдесят первого года. И найти не смогли.

– Но все же нашли?

– Да, нашли. Его привезли на Лубянку не в сентябре пятьдесят первого года. Его привезли в мае сорок пятого года. Понимаешь, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что Альфонс Ребане не был агентом НКВД.