Текст книги "Сто шагов назад Часть 3. Обратная сторона Земли (СИ)"

Автор книги: Андрей Страканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

И Случай тогда, словно бы обидевшись на него за этот дурацкий поступок, ни с кем его в тот день больше не свел – смешно сказать, но даже та самая девушка, которую он тогда ждал в метро, не явилась к нему в тот раз на свидание. Может он и не должен был с ней встретиться? Что если именно к этой, самой последней в тот день встрече, от которой он так глупо отказался, Случай и вел его тогда? Вдруг не случайно именно армейский его сослуживец оказался тогда первым в цепочке этих встреч – ведь именно в армию писала ему та девочка, и именно встреча с армейским сослуживцем показалась ему тогда самой невероятной! Кто ж знает, кто теперь все объяснит ему... Учитесь читать знаки, так кажется было сказано у Коэльо?

Вернуть все это назад, изменить что-то, поправить теперь уже было нельзя, как впрочем нельзя вернуть и изменить в этой жизни и все остальное. Ведь у каждого найдется немало такого, что захотелось бы вернуть или поправить... Или пережить заново. Но, увы! Не властны мы над временем.

Вот и с Владимирским у него теперь было точно так. Ничего нельзя изменить, ничего нельзя теперь поправить. Никакими силами не вернуть его из таинственных глубин космоса, как бы ему этого сейчас ни хотелось. Хоть головой об стенку бейся.

У следователя не было ни тени сомнений в том, где находился сейчас его главный свидетель. На звездах, в других мирах, ну а где же еще ему быть. Ведь он собственными глазами видел, как тот улетел, так какие уж тут могут быть сомнения! Да и кто бы из людей отказался бы от шанса оказаться на его месте, увидеть то, что Случай позволил увидеть именно ему? Кто поступил бы иначе?

Хотя возможно такие и нашлись бы. Более того, в своих размышлениях о возможных вариантах развития событий, для самого себя он почему-то не исключал подобный исход – у него и на Земле остаться был не менее сильный стимул. Но вот для Владимирского с его могущественными звездными заступниками предположить иного он не смог. И зря. Потому что место, где находился сейчас Владимирский, было на самом деле весьма далеко от звезд и от иных миров. По крайней мере для тех, кто составлял персонал этой маленькой, закрытой клиники.

Владимирский был в сумасшедшем доме.

***

– Так, давайте-ка мы с вами повторим все еще раз. С того места, как вы попали на этот ваш Арсидах. Я же правильно запомнил название?

– Правильно. Только я не вижу смысла повторять все это в сотый раз. Все рассказы мои у вас имеются. По-моему – даже в видеозаписях, и нового мне ничего добавить к сказанному, увы, не удастся.

– И все же давайте повторим. Значит вы говорите...

– Доктор! Вы просто с какой-то нездоровой, я бы даже сказал – болезненной настойчивостью добиваетесь от меня очередного рассказа, и у меня по этому поводу начинает возникать закономерный вопрос. Не догадываетесь какой?

– Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Но после того, как вы ответите на мои.

Они беседовали так практически каждый день. Он много раз уже пересказывал эту историю, каждый раз по просьбе врача останавливаясь подробнее то на одном, то на другом. Бывали моменты, когда он готов был напасть на врача, лишь только для того, чтобы его перевели в разряд буйно помешанных и оставили бы наконец в покое. Из-за бесконечного пересказывания его история теперь утратила свой смысл, как теряет смысл любое слово, если начать твердить его без остановки. Так теряет свой смысл самый смешной анекдот, если после ключевой фразы приходится долго и обстоятельно объяснять его соль особо тупому слушателю.

Но даже не этот факт вызывал у него сейчас тоску и отчаяние – он вдруг ощутил, что уже и сам не знает точно, было ли все это на самом деле или нет. Призрак безумия распахнул над ним свои мрачные, серые крылья. Мир для него теперь все чаще расслаивался на отдельные фрагменты, дробился на осколки, которые никак не хотели потом собираться в реальную картину. В такие моменты он был бы рад исчезнуть, просто раствориться в пространстве... И сил сопротивляться этому у него уже почти не осталось.

Оставаясь вечерами в одиночестве в своей палате он пытался понять, проанализировать ситуацию. Почему все так закончилось? Наверно после разговора с Жоркой ему надо было все-таки сделать выводы. Но ведь после этого у него был еще разговор с тем следователем! И тот, в отличие от Жорки, безоговорочно поверил ему – каждому его слову! И при этом он совсем не был похож на сумасшедшего. Значит все же во всё это можно поверить нормальному человеку?

Но почему же он решил тогда, что если ему поверил следователь, то поверят и ТАМ? ТАМ хоть и работают живые люди, да только подход у них к любому вопросу немного иной, чем у людей обычных. Он-то, дурак, думал, что стоит ему прибежать и рассказать все, как тут же закрутится неведомый механизм, закипит невидимая работа. Нет, конечно на слово ему никто там не поверит, нужны будут факты. Но у него же был биоком!

Хотя нет, бикома-то, как выяснилось, тогда как раз у него уже и не было. Знал бы он это раньше, перед тем, как решился ТУДА пойти... Ведь это был его главный козырь, основной аргумент. Знал бы – наверняка было все сейчас иначе.

Нет. Что толку себя обманывать, иначе быть просто не могло. И не спроста его биоком пропал, непонятно только как...

...А он так привык к нему за ту фантастическую неделю! Просто как к своей собственной коже. Причем не просто коже – могущественному помощнику и защитнику! Даже и теперь, в этой клинике, он часто ловил себя на том, что ему по-прежнему кажется, будто эта удивительная живая оболочка, его "вторая кожа", все еще находится на нем.

Но хитрые даххи решили все по-своему. Операция закончена – и значит биоком ему больше не нужен. Фактически они "подставили" его в очередной раз, потому что именно биоком он и хотел в первую очередь использовать в качестве доказательства, в качестве подтверждения своего невероятного рассказа. Конечно они это прекрасно понимали и застраховались на этот случай. Вполне логично – цель достигнута, враг захвачен! Все. Изволь-ка сдать на склад, дикарь, временно выданный тебе инвентарь. Он невесело хмыкнул про себя – мысль неожиданно получилась "в рифму". Да, инвентарь у него забрали, и он даже не понял когда. А что он, собственно, ожидал?

Да и ладно, черт бы с ним, нет – так и нет! В конце концов не на одном же биокоме свет клином сошелся, хотя стоит признать, что это был самый несокрушимый его аргумент. Но был ведь еще тот оберег – пусть и помятый теперь, "прострелянный", однако вполне реальный. И наверняка какой-нибудь спектральный или изотопный анализ состава этой железки – как там, у этих ученых, это называется? – сразу же подтвердил бы, что не на Земле сработана эта вещица!

Но нет. Не поверили. И этому не поверили. И не проверили. Даже и делать ничего не стали. Просто упекли сюда и все. И вот теперь у него есть только эти нескончаемые "беседы", больше похожие на бесконечный, нудный допрос с перерывами на еду и отдых. Пожалуй, ему стоило бы им еще и спасибо сказать за то, что пыток пока нет.

Ребята те – это ведь не Жорик, им не скажешь: "Господа, извините великодушно, немного перегрелся я – сами видите какая жара стоит! Обещаю посидеть в холодильнике и как следует остыть. И не занимать впредь ваше драгоценное внимание всяческими глупыми россказнями". Нет, у этих ребят "за базар" принято отвечать. Вот он и отвечает теперь. День за днем, на одни и те же вопросы.

Ничем его здесь не кололи, никаких таблеток ему здесь не давали, хотя не исключено, что чем-то все же незаметно поили. Потому, что иногда ему все вдруг становилось "по барабану", в том числе и эти ежедневные беседы. В такие дни он не испытывал ничего кроме страшной усталости.

Он казался тогда самому себе неким гигантским моллюском и все, что было ему нужно в такие моменты – это сомкнуть поплотнее створки своей раковины и забыться в ее успокаивающей, исцеляющей темноте. И тогда он принимал свои провалы в безмыслие, как благо.

А иногда – бывало и такое – ему становилось невыносимо тоскливо и жутко. Он как будто превращался в этот момент в совершенно другого человека и тогда на какое-то мгновение начинал понимать, как нелепо и жалко выглядит он перед врачами – взрослый человек со своими глупыми, детскими сказками... Он готов был тогда сдаться, сказать: "Я болен. Помогите мне избавится от этого бреда..." Но все проходило и он опять замыкался в себе, в своей раковине. Он почти потерял способность реально оценивать в эти моменты свое состояние.

И совсем редко на него наваливалась злоба. Он давился ей, наверно он был в этот момент близок к тому, чтобы убить. Кого угодно. Но что-то, какой-то малюсенький светлый островок в его сознании еще мог противостоять этому страшному, невидимому шторму, бушевавшему в такие моменты у него внутри, позволял ему бороться с этой необузданной волной звериной злобы. Первый раз, когда все прошло, и он, обессиленный, лежал на кровати, у него вдруг появилась мысль, что та тварь передала ему что-то в неистовой попытке вырваться из плена, часть своего сознания что ли... Не спроста такой испепеляющей, безумной злобой светились тогда все ее шесть глаз и не спроста он обратил на это внимание! Может и правда вселился в него тогда демон и вовсе не врачи ему теперь нужны, а хороший экзорцист? Может быть и черные эти провалы не что иное, как моменты, когда его телом, его мозгом и сознанием владеет та мерзкая тварь? Может быть поэтому он ничего и не помнит об этих моментах?

Он разрывался между этими странными своими состояниями, будучи не в силах не только справиться с ними, но и до конца разобраться в причинах. И внутренняя борьба эта постепенно истощала его. Для врачей же у него налицо было начинающееся расщепление личности, а с ним и всякие прочие, сопутствующие этому процессу, прелести шизофрении.

Он чувствовал себя булгаковским поэтом Бездомным, оказавшемся психиатрической лечебнице. "Шизофрения? Вы уж сами профессора об этом спросите..." – шелестел, казалось, в его голове воландовский голос. Ну, неужели сумасшедший дом – это удел всех, кто прикоснулся к неизведанному, таинственному и загадочному?

Иногда же, пусть и не часто и не надолго теперь, но к нему возвращалось прежнее его спокойствие. Полное, абсолютное, холодное. И способность мыслить нормально. Он на короткое время становился прежним собой, почти прежним. В эти моменты он отчетливо понимал, что попал в ловушку, почти такую же, какую устроили – не без его помощи – даххи для той страшной твари.

Правда с небольшой разницей. Он, в отличие от этого монстра, мог двигаться. И это было для него еще ужаснее. Он мог двигаться, но это ничего ему НЕ ДАВАЛО, а лишь еще сильнее подчеркивало полную беспомощность его положения. Убедить в своей правоте он никого здесь не мог – для всех них он давно был просто душевнобольным пациентом. Убежать отсюда тоже было невозможно – двери тут запоров и ручек изнутри не имели, а окна, с небьющимся, в чём он имел уже возможность убедиться, стеклом, забранные снаружи красивой, ажурной, но весьма крепкой на вид решеткой, вообще не открывались. В этом просто и не было нужды – в каждой комнате воздух принудительно кондиционировался и вентилировался. Да и куда было ему бежать, даже если и предположить, что каким-то чудом ему удалось бы выбраться отсюда? И самое главное – зачем? Разве есть в этом мире кто-то, кто поверит ему, кто-то кому была нужна эта правда?

В минуты спокойствия его занимал и еще один вопрос, про который он потом забывал, проваливаясь в очередную пропасть черной тоски – почему же его никто не ищет? Ни Надя, ни его, пусть и немногочисленные, друзья, ни коллеги по работе. Вообще абсолютно никто! Это само по себе могло свести с ума...

Ну с Надей-то дело понятное – практически никакой информации друг о друге у них не было, и искать его в таких условиях для нее было все равно, что искать иголку в стоге сена. А вот со всеми остальными – совсем не понятно. Исчез человек – как его и не было. И что – так и надо? Так и должно быть?

Помнится, ему довелось размышлять об этом на Арсидахе – интересно стало, спохватится ли кто-нибудь, если он исчезнет, пропадет. И, помнится, были у него уже тогда на этот счет сомнения. И вот теперь, таким неожиданным образом, но он получил возможность узнать печальный ответ на этот вопрос.

Да, никто. Собственно он и тогда предполагал что-то похожее, но убедиться в этом было все же горько. Впрочем может быть он и ошибался – отсюда, из этой клиники-тюрьмы, ему, лишенному всяческих контактов с внешним миром, было трудно понять, оценить ситуацию. Но только даже если его и искали, то, судя по тому, что он продолжал пребывать в этом заведении, искали пока безуспешно.

Что было делать? Бастовать, объявлять голодовку или требовать встречи с представителями власти? "Я требую прокурора! – Конечно, конечно! Сестра, скажите: у нас Прокурор в какой палате лежит?" Хорошая комедия – "Кавказская пленница", что называется, на все времена...

Увы, ему оставалось только пролеживать себе бока на довольно удобной койке, читать и ждать, чем все это закончится. Он ведь не в тюрьме? За что его сюда упекли, что такого он сделал? Не будут же его держать здесь вечно? Или... Он старался гнать от себя такие мысли. Хорошо еще, что книги ему давали, правда тематику, похоже, контролировали. Но бесконечно так продолжаться не может, когда-нибудь должна же наступить развязка!

Он отложил книгу и в который уже раз начал вспоминать, как все тогда произошло...

***

...Руан тогда не удивилась его желанию, все было точно так же, как и на Арсидахе, когда он первый раз решил вернуться на Землю. Ну что ж – свободы его не лишали, и это уже было хорошо. Руан только сказала ему, что для безопасного возвращения им необходимо попасть на ту самую станцию Сети в одном из тоннелей московского метро, с которой все и началось. Так, мол, будет проще и незаметнее, поскольку они и так уже один раз серьезно нарушили режим скрытого пребывания на Земле – во время операции по пленению слига. Поскольку это само по себе уже являлось, пусть вынужденным, но, тем не менее грубейшим нарушением внутренних инструкций, она больше не может, не имеет права рисковать.

И добавила, как всегда, что спасал их теперь от неминуемой расплаты на Арсидахе за этот просчет только лишь успешный исход всей операции, ставший возможным – естественно, а как же иначе! – исключительно благодаря его непосредственному участию... И так далее в том же духе.

На его вопрос где же все-таки располагается эта база, Руан дала ему такой пространный и запутанный ответ, что в конце ее объяснения он уже смутно помнил, что же именно он у нее спрашивал. Ясное дело, что местоположение базы ему раскрывать не хотели.

Не доверяли? Скорее всего. В общем-то это было их право. Все что было им нужно – они от него получили. И теперь он опять стал для них самым обычным аборигеном, простым дикарем. Ну просится дикарь обратно, к себе – в такие привычные и милые его дикарскому сердцу джунгли, пусть идет. Почему бы его и не отпустить, коли больше не нужен?

И они вернулись. Знакомый округлый зал опорной станции выглядел так же, как и пару дней назад. Вот только когда он попытался "протянуться" за его пределы, чтобы нащупать "свой" поезд, вместо дельфиньего зрения на него неожиданно навалилась странная темнота. А потом он и вовсе перестал ощущать свое тело.

Это было немного похоже на первые секунды его "пробуждения" в корабле той твари. И назад вернуться уже не было никакой возможности. Правда длилось это странное состояние буквально несколько секунд – по крайней мере так ему тогда показалось. И когда наконец "включились" изображение и звук, то он обнаружил, что сидит на лавочке, на станции метро. Своего перехода в вагон он не помнил совершенно. Как, впрочем, и того момента, когда он вышел из него и уселся на эту лавочку. Странно.

Он посидел еще немного, пропустив один поезд, а потом поехал на ближайшую к Надиному дому станцию. И вот тут его ожидал еще один сюрприз. Нади дома не оказалось, хотя время было уже довольно позднее. Ситуация становилась интересной. Ну, нет девушки дома – само по себе это еще не трагедия. Но ключей от собственного дома у него с собой теперь не было – он прекрасно помнил, что оставил их в квартире, когда они пришли туда со следователем, чтобы договорить про всю эту историю, а заодно выпить по бутылочке пива. Он прекрасно помнил, что положил их на полку, под зеркало. Вероятно ключи так и остались там лежать, конечно если следователь, уходя, просто захлопнул за собой дверь.

Не исключено также, что он мог и запереть его квартиру, взяв ключи с собой. Но для него это сейчас существенного значения совершенно не имело – ведь кроме имени-отчества, больше о следователе он ничего узнать не успел, прервали их тогда, помнится, весьма неожиданно. Поэтому искать этого следователя по его имени-отчеству, да еще в полдвенадцатого ночи – затея совершенно пустая, просто сумасшедшая. Разве что завтра? Отделений милиции в том районе, где все это тогда произошло, и откуда, надо предполагать, прибыл к нему следователь, было не так уж и много, авось ему бы и повезло. Значит так тому и быть, завтра он займется его поиском. Завтра.

А на сегодня о собственной квартире придется забыть. Не ломать же в самом деле из-за этого дверь? Эх, надо было ему от Надиной квартиры ключи взять, она и сама предлагала! Но кто же знал – тогда они ни к чему вроде были – все равно без нее ему здесь делать нечего. Тем более, что вечером они и так должны были встретиться... Да вот не так все вышло, не сложилось. И торчит он теперь у нее под дверью, как школьник какой-нибудь и ломает голову над тем что делать дальше. Господи, какая пустяковина – ключи. И зачем они только нужны, если этим тварям поганым они вообще не понадобились, чтобы к нему в квартиру попасть! А вот он без них – никак.

Ладно. Не беда! Не зима в конце концов. Он пошарил в кармане. Хоть ключей от квартиры у него и нет, но зато у него имеются ключи от машины! А это тоже кое-что. Помнится, в машине он уже как-то собирался коротать время – так значит сейчас как раз и настал подходящий момент, чтобы воспользоваться собственной старой "идеей". Он еще раз пошарил по карманам. Кроме ключей там нашлась какая-то бумажная мелочь. Он направился обратно к метро.

Уже спустившись на перрон он вдруг подумал про Жорку – может быть к нему двинуть? Машина машиной, но дом все равно лучше. А что – в конце концов сейчас, когда ему самому, похоже, ничего уже не угрожает, он может пойти к кому угодно, совсем уже не опасаясь, что накличет своим визитом беду на близких ему людей. Электронные часы над черным гулким зевом тоннеля, из которого слабо тянуло теплым, пыльным и каким-то искусственным воздухом, показывали уже без четверти двенадцать ночи.

Если сейчас он поедет к себе, то к Жорику уже точно не успеет. "Постой-ка, как это не успею? – спросил он сам себя. – Я же еду не куда-нибудь, а за машиной! И плевал тогда я на метро – куда захочу, туда и поеду. Видать совсем отупел я с этими инопланетянами. Вот только стоит ли к Жорке сейчас ехать? Может лучше к кому-нибудь еще?"

Он стоял на краю перрона, уставившись в белую кафельную стену станции и размышлял. "Да нет, пожалуй ни к кому другому тоже не стоит сейчас ехать. Ведь без объяснений – хоть каких – мне все равно не обойтись, да и время слишком позднее. Ничего себе будет сюрприз – заваливается мужик на ночь глядя, дайте переночевать! Но куда же тогда мне деваться? То слиги эти несчастные на "хвосте" у меня висели, а теперь и их вроде бы нет, так ведь все равно податься некуда – просто замкнутый круг какой-то получается! Блин, кажется, застрял я между двумя мирами, как этот... как цветок в проруби. Даже к себе домой попасть, и то не судьба".

Кончится это когда-нибудь? А может быть у него уже и нету давно – его дома? Он все думает, говорит по инерции "мой дом", "у меня дома", "ко мне домой", а его давно уже нет, осталась от этого понятия лишь жилая площадь, мертвые квадратные метры... Маленькая бетонная пещерка в большой бетонной горе. Дом...

Из тоннеля сильнее потянуло теплым, приближался поезд. "Да-а. Черт его знает во что моя жизнь превратилась! – задумчиво глядя на яркие огни, приближающегося с далеким гулом, поезда, размышлял он. – А что если мне к своей бывшей податься? Вот это будет настоящий экстрим, у нее ведь кажется теперь кто-то есть. Правда Жорик говорил, что она вроде бы сама меня зачем-то искала. Зачем? Рассталась, хотела вспомнить былое? А нужно – вспоминать? Всё и так помнится. Наоборот скорее – рад бы был забыть! Забыть...Нет, все же сперва надо за машиной. Это свобода. Там уже видно будет". Мысли у него расползались, бились в голове словно мотыльки у ночной лампы. Что такое? Что происходит? Такого с ним еще не бывало.

Подошел наконец поезд. Всю дорогу он пытался собрать разбегающиеся мысли, упорно продолжая думать о том, куда ему теперь деваться. В общем нехорошее это было чувство, страшно и тоскливо было ощущать себя бездомным. Опять.

И еще он думал о том, куда могла подеваться Надя. И как ему лучше найти завтра того следователя, потому что без него сложнее будет объяснить ТАМ все, что с ним произошло, рассказать, что может ожидать Землю в самом ближайшем будущем. Да и ключи, его ключи от квартиры – если конечно тот забрал их, – надо бы вернуть. Сейчас его совсем не удивляло соседство таких разных мыслей в его голове, да и что здесь было странного? А может быть поэтому он и не может собрать их воедино, что старается думать о разном одновременно?

Думал-думал он про все это и, незаметно для себя, заснул под монотонный, укачивающий гул вагона, просто разом провалился в чернильную темноту – без снов, без чувств, без мыслей.

– ...милок, выходить пора! – разбудил его чей-то участливый голос.

– А? Что? – он открыл глаза и недоуменно огляделся, моргая от яркого, режущего глаза, вагонного света.

– Все, конечная! Выходи, милок, а то в тоннель тебя увезут, потом и не выберешься оттуда! – какая-то старушка потрясла его за плечо, словно он все еще продолжал спать.

– Да-да. Ага. Спасибо. Задремал я... Извините.

Он вышел на перрон следом за сердобольной бабкой (надо же, ездит в такой час!), и она, убедившись что спасенный в ее помощи больше не нуждается, шустро засеменила к эскалатору. Он проводил старушку взглядом и оглянулся на замерший состав. Ну вот, теперь придется три перегона обратно ехать. И угораздило же его заснуть! Поезд со злорадным шипением захлопнул двери и шустро втянулся в тоннель – словно неведомый великан всосал огромную макаронину. Вслюп – и нету поезда, только теплый ветер гонит по перрону затоптанную обертку от "Сникерса".

Он перешел на противоположную сторону и уселся на лавочку – ждать обратный поезд. Рядом с лавочкой стоял здоровенный, серый, похожий на огромную муфельную печь, цилиндрический контейнер. Кажется, предназначался он для временного – пока не прибудут специалисты-взрывотехники – хранения всяких, найденных на станции, подозрительных предметов. Теперь на каждой станции стояли такие серые контейнеры. А почему? Да все из-за похожего на гремучую змею слова "тер-р-рориз-з-зм" – трескучего и шипящего и, как та змея, тихо и страшно вползшего в жизнь людей – вместе с взорванными машинами, самолетами, домами и поездами, вместе с погибшими – невинными людьми, взрослыми и детьми, одним из которых был его... "Нет-нет, не надо сейчас об этом, – взмолился он, – прошу тебя, память, пожалуйста, не сейчас! Только не об этом!"

Но мысли его против воли все равно крутились вокруг подсознательно выбранной темы. Какой же опасной штукой стала нынче эта жизнь! Такой она сейчас стала опасной, что и никаких инопланетян нам уже не надо – посмотрев на подобный контейнер, начинаешь понимать это особенно отчетливо. Да и когда это раньше в метро было что-либо подобное? Он, например, прекрасно помнил те времена. А ведь спроси кого-нибудь, и большинство наверняка ответят, что эти контейнеры были всегда.

Но ведь это не так, с некоторых пор исчезли вдруг со станций урны, собственно с них-то все и пошло. Все по той же причине, все та же гремучая змея их незаметно своим раздвоенным языком слизнула... Ужасно это, но еще ужаснее то, что люди постепенно перестают замечать и исчезновение со станций урн, и появление таких вот "муфельных" антитеррористических контейнеров... Они привыкают с этим жить, постепенно привыкают. Кроме, быть может, тех кто уже никогда не сможет ЭТО забыть, тех, кого ужалила та гремучая змея в самое сердце, поразила навсегда своим холодным и страшным ядом, от которого нет и не будет им уже спасения до самого конца жизни.

...Время уже перевалило за полночь и пассажиров на конечной станции в этот поздний час практически не было. Все звуки поэтому далеко и отчетливо разносились по пустому, гулкому залу. В самом дальнем конце платформы одинокий рабочий сдержанно гудел моечной машиной – станция уже начинала потихоньку готовиться к закрытию. "Нет, пожалуй что и к Жорке тоже ехать не стоит, – окончательно решил он, глядя в каменный пол. – Перебаламучу я все его честное семейство, только и всего. Да и не поймет он все равно".

В свете прошлых Жоркиных подозрений по поводу Нади, информация о пропаже ключей от его квартиры, собственно как и пропажа самой Нади выглядела бы для друга просто ужасно. Это моментально было бы воспринято им, как несомненный и однозначный факт, убедительный аргумент в пользу той теории, высказанной им во время их прошлого, теперь уже вчерашнего, разговора. Да что тут говорить – для Жорика с самого начала все и так было ясно! Гипноз, мошенники и вообще близится всеобщий пипец. То есть развязка. А значит свистать всех наверх, полундра! И... Что там еще? Открыть кингстоны? Нет, это вроде из другой оперы.

Но попытаться объяснить ему все еще раз и рассказать вдобавок очередную невероятную правду про самые последние события было для него равнозначно подписанию самому себе диагноза, вернее сказать приговора – скорая психиатрическая помощь и Кащенко. Все правильно – именно "открыть кингстоны". Он Жорку знает. Нет, он отличный мужик, и на него всегда можно положиться, но только ведь и у него есть свой предел... И сделал бы он это все из самых лучших побуждений. Ни минуты не задумываясь о том, что благими намерениями чаще всего вымощена дорога известно куда.

...Он на мгновение оторвался от своих воспоминаний и посмотрел в зарешеченное, темное окно с налипшими на стекло пятипалыми кленовыми листками. Нет не сделал этого тогда Жорка. И уже не сделает. Он сам все за друга сделал, облегчил, так сказать, ему задачу. Снял груз ответственности. Смешно. Тогда его еще волновала реакция друга. Волновать-то волновала, но только где он оказался в результате? Может быть этот итог все-таки закономерен и глупо было пытаться от него уйти и что-то изменить? Он вновь скользнул взглядом по темному, мокрому окну, по сумрачному лицу осени, прильнувшей к окну его палаты снаружи – там где жила свобода, упершейся в забрызганное дождем стекло своими желтыми, мокрыми, кленовыми ладонями и наблюдавшей за ним оттуда с холодным, отстраненным любопытством... Так наблюдают за жучком, тщетно пытающимся перевернутся со спины на лапки. "Смотри, осень, смотри – вот он, я, здесь, – мысленно обратился он к ней. – Маленький жучок. Или муравьишка. И мне уже, похоже, не перевернуться назад, на лапки".

Он отвернулся от окна, закрыл глаза и вновь погрузился в воспоминания.

...Поезда все не было. Итак решено – нет. Нет, нет и нет. С Жоркой придется подождать. По крайней мере до того момента, пока не проясниться ситуация с Надей и с его ключами. Не стоит давать другу лишний повод для сомнений в его психическом здоровье. В конце концов его положение сейчас не в пример лучше того, которое было пяток дней назад. Или все-таки хуже?

Из тоннеля наконец лениво показался сонный поезд. Наверно целую минуту тянулся он мимо, пока не замер около перрона, натужено тарахтя компрессорами. В пустой вагон кроме него сел всего один человек – явно подвыпивший, с выражением сосредоточенной усталости на полусонном лице, который тихо появился буквально за секунду до поезда. Сел и сразу погрузился в хмельную дрёму. Если на другом конце линии не найдется сердобольной старушки, у него был шанс уехать в тоннель...

"Нет, но куда же все-таки могла деться Надя? – его мысли незаметно для него самого опять переключились на девушку, делая очередной круг. – Может быть она меня уже по моргам разыскивает? Ведь у нее никаких моих координат нет, да и какой от них для нее сейчас толк?! Вот ведь абсурд какой получается! Просто какой-то заколдованный круг! А может что-нибудь случилось с ней самой и это не ей, а мне самому ее уже надо разыскивать? Тьфу, тьфу! Тьфу. Даже думать о таком..." Самое правильное, решил он тогда – это вернуться сейчас на машине к ней. Может быть к этому моменту она уже будет дома. А если нет, то там, в ее дворе, он и переночует, как хотел это сделать несколько дней назад – хотя бы с третьей попытки. И это будет правильно – должна же она рано или поздно вернуться домой! Можно для верности записку ей написать и в дверь просунуть.

Поезд наконец подкатил к его станции. Он поднялся на поверхность и вдохнул теплый летний воздух. Воздух был сладковато-прогорклый из-за неистребимого запаха перегоревшей солярки – на большой асфальтовой площади перед выходом метро стояло несколько рейсовых автобусов. Оглянувшись зачем-то по сторонам, он не спеша пошел через автобусную площадь – наискосок, в сторону дома. Пешком до дома ему было идти минут пятнадцать – в общем пустяк. Он и так-то всегда, когда случалось ему быть без машины, старался ходить домой пешком. А уж сейчас, когда погода располагает – отчего же не пройтись? Через пятнадцать минут он возьмет с парковки свою машину и поедет к Наде.

Она к тому моменту придет – обязательно вернется, непременно. И он ей все тогда расскажет. Вот она-то ему поверит непременно, да ей просто и нельзя соврать, она же все чувствует! Это будет второй человек, который ему поверит, а это ему так надо сейчас! Только бы она вернулась, только бы оказалась дома!

Неожиданно он почувствовал, что неимоверно, просто смертельно устал от всего этого. От инопланетян, от бегств с погонями, от фантастических перемещений и от этого дурацкого груза ответственности, который, скорее всего, он сам себе и выдумал, сам на себя взвалил. Да наплевать на все это и забыть. Все ведь кончилось. Ну разве так нельзя? Кому, в конце концов, и что он должен? Боже, ну сколько можно ходить по замкнутому кругу этих дурацких вопросов?