Текст книги "Бардак на чердаке"
Автор книги: Андрей Смирягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Моя Лениниана
У каждого советского человека есть своя лениниана. Ленин давно уже перестал быть кошмаром истории и стал кошмаром сознания. Сейчас каждый половину дня размышляет о том, со зла он это сделал или хотел как лучше, а остальное время думает на другие отвлеченные темы.
И когда вся страна ужасается, что же он натворил, он себе лежит спокойно и зарабатывает валюту этой самой стране на туристах, которые приезжают убедиться, что он все еще лежит.
Может, легче вывезти его туда вместе с надувным Мавзолеем и солдатами – пусть убеждаются за валюту на месте.
Что делать с телом – ясно, со всем остальным труднее. Непонятно, как быть с названиями. Мы никуда не денемся от Библиотеки имени Ленина, что находится на станции ордена Ленина Метрополитена имени Ленина «Библиотека имени Ленина». Непонятно, почему книги дал Румянцев, а имя взяли у Ленина? Почему тогда Третьяковская галерея до сих пор стоит не Третьяковской галереей имени Ленина?
Хорошо. С учреждениями, улицами, городами и турбинами все ясно. Но почему Воробьевы горы названы Ленинскими? Этого постичь невозможно! Может быть, он их насыпал?! Хорошо. Если Воробьевы горы названы Ленинскими, тогда, может, и воробья в Ленина переименовать. А что! Воробья – в Ленина. Жабу – в Сталина. (Хотя лично мне обидно за лягушку.) Кукурузу назвать Хрущевым. «В прошлом годе мы собрали пятьдесят га Хрущевок». Рыбу я предлагаю назвать Брежневым. Верблюда… тоже понятно кем.
А что делать с живописью, мозаикой, камнем и кино? Сталина из них вырезать, замазать, сколоть удалось – Ленина никак не удается. Потому что, если его оттуда вырезать, останется один эпизод с выстрелом.
И сами художники ни в какую не хотят с ним расставаться. Если раньше они жаловались, что, кроме Ленина и Сталина, рисовать ничего не дают, то теперь, кроме Ленина и Сталина, ничего и не получается.
А что делать со скульптурой, которой у нас завались? В каждом областном городишке обычно столько памятников Ильичу в самых невероятных позах, что при достаточно быстрой ходьбе можно посмотреть фильм «Танец вождя мирового пролетариата».
А какой он во всех памятниках здоровый?! Просто не Ильич, а какой-то полысевший Шварценеггер.
Начали было сносить все подряд, потом вдруг оказалось, что среди них затесались произведения искусства. А отличить штамповку от произведения народ пока еще не умеет.
Дальше. Вдруг оказалось, что переименовать город в кого-нибудь на радостях, что наконец умер, народу ничего не стоит. А после того, как радость прошла и пришла пора переименовывать обратно,– это стоит уже жуткие миллионы.
Может, тогда имена так и оставить, чтобы люди не забывали, кого они должны благодарить за такую веселую жизнь.
А что делать с праздниками, парадами и другими развлечениями? С одним «красным днем», вроде, все ясно. Из праздника сделать день траура, но все равно отдыхать, а что прикажете делать с 1 Мая и 8 Марта? В мире никто не понимает, что это за праздники. Почему трудящиеся празднуют один день в году, а тот, кто не трудится, все остальное время? А этот Международный женский день, который нигде, кроме нашего народа, не прижился. В других странах не понимают, как это можно поздравлять женщину с тем, что она не мужчина.
Ну а прочие развлечения? Раньше, судя по длине очереди, наибольшее удовольствие советскому человеку доставляло зрелище мертвого вождя. А что делать теперь?
Можно, конечно, перенаправить очередь из Мавзолея в «Макдональдс», но веселье уже будет не то.
А что будет отечественная сатира делать без вождей? Она же захиреет, увянет и умрет с тоски.
Скажем, в кинофильме Соловьева «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви» показали в сатирической форме, как какает Сталин. Теперь осталось показать, как какает Ленин, и говорить нашим сатирикам будет больше не о чем.
Так что давайте уж Ильича не трогать – себе дороже обойдется. «Ленин – жил, Ленин – жив, Ленин будет жить!» Короче, живчик такой…
Обои
Мутит меня, сил нет. А все с тех пор, как на обойную фабрику бригадиром устроился. Один на тридцать три обойщицы. Половина не замужем, половина разведенных. Устаю очень, особенно в ночную смену.
Прибавьте сюда шеф-повара Настюху. Горячая баба, особенно на раскаленной плите.
Директорская секретарша и та на мои плечи легла. Я ее спрашиваю: «Вер, а наш директор не функционирует, что ли, совсем?» «Да нет,– говорит,– функционирует, но так ласково и нежно, что почти незаметно».
Короче, на работе вымотаешься, придешь домой, а там моя Любка сидит. «Пойдем,– говорит,– любимый, я поклеила в нашей спальне новые обои».
«Э! – думаю,– хитрая бестия, в спальню заманить хочет. Нет, я так просто свое тело на поругание не отдам. Возьми да скажи: «Ты только не пугайся, Люб, но выяснилось, что я из этих, из голубых». «Да нет,– подмигивает она,– не голубые, а розовые». «При чем здесь обои,– говорю – Голубой я. От женщин меня тошнит».
Любка сразу плюх лицом на диван и попкой в истерике задергала. «Люб,– говорю,– не реви, это же болезнь». «Заразная?»– сразу переспросила она. «Нет,– говорю,– это психическое. Это когда женщину чем-нибудь пришибить охота, вот как мне сейчас тебя».
Потом сжалился. «Ладно,– говорю,– не реви. Пойдем в последний раз этим позорным делом займемся, и все, завяжу я с вами».
С утра встал, пошел ноги для чулок брить. Как женщины это делают, я не знаю, но я коленки вдоль и поперек изрезал. Потом стал юбку выбирать. Какие-то странные они, ширинка у всех сзади расположена. Вдобавок ко всему Любкин бюстгальтер не подошел. Маловат для моей груди, зараза, оказался.
Выхожу на городскую панель. Тут же ко мне местные путаны подгребают: «Эй, новенькая,– кричат,– в очередь вставай». «Зачем?»– спрашиваю. «Дура, что ли? Мы тут с ночи на мужиков пишемся. И чур, больше двух в одни руки не брать».
«Да бросьте, девчата, – говорю – Я в вашем деле не конкуренция. Сексуальное меньшинство я». «А ну, докажи»,– потребовали они, а сами как налетят, и каждая подергать мое доказательство норовит. Ну я же не железный. Смотрю, мое сексуальное меньшинство в сексуальное большинство превращается. Я как закричу: «Зря, дуры, стараетесь, денег у меня все равно нет». «А,– говорят,– ну тогда тебе здесь делать нечего. Все твои клиенты на демонстрацию в защиту секс-меньшинств ушли».
Бегу на демонстрацию. А там каких только извращенцев нет. Один мазохист ко мне сразу клеиться начал: «Девушка, а девушка, вы свободны?» Я засмущался, все-таки в первый раз, говорю: «Свободна». «Тогда будьте так добры, ударьте мне в пах, пожалуйста!». Я за доставленное удовольствие даже денег с него брать не стал.
Еще были эти, которые без статуи жить не могут. Как статую Ленина увидят, сразу к ней бегут и в оргазме биться начинают. Тут же рядом зоофил с аквариумом в обнимку слонялся.
Был даже один зеленый-зеленый, по всему видать из «Грин-Писа». «Тебя тоже,– спрашиваю,– от женщин тошнит?». «Нет,– отвечает,– меня с перепоя».
Ну подемонстрировали у кого чего есть. Потом омоновцы понаехали, дубинками толпу разгонять стали. Больше всех зоофил пострадал. В суматохе аквариум у него разбился, и рыбок насмерть затоптали. Он дохлых рыбок в ладони собрал, на щеках слезы, а в глазах невыразимый укор: «Люди, вы же хуже, чем звери!»
Один мазохист как следует оторвался. Омоновцы еле от него отбились. То по спинке ему пройдись, то по животику.
Мне тоже досталось. Ладно, облапали всю, ладно, юбку порвали, но главное, стыдно и сказать, что с женщиной учинили… Вы их палки-то видели?! Представляете, и вот этой палкой женщине не куда-нибудь, а промеж лопаток.
Нет, с меня хватит, не хочу больше женщиной быть, хочу обратно, на обойную фабрику. Бабы и так несчастные, а если еще и мы, мужики, обои им клеить перестанем!
Ну все, побегу, а то мне еще домой забежать надо, хочу успеть перед сменой жене Любе самые красивые обои поклеить.
Телевидение, Как Оно Есть
Как Берут Телеинтервью
Ведущий. Добрый день, дорогие телезрители. Сегодня у нас в гостях человек, которого… э-э-э… я надеюсь, никому представлять не надо.
Гость. Да уж, пожалуйста, не надо.
Ведущий. Первый вопрос, вероятно, покажется вам нескромным. Не могли бы вы рассказать про свою личную жизнь?
Гость. Очень интересный вопрос, спасибо, что вы его задали. Кстати, я давно хотел на него ответить, но все как-то не было случая. А теперь отвечу со всей присущей мне прямотой. Не мог бы.
Ведущий. Гм. Любопытно. А вот другой вопрос, который чрезвычайно интересует наших телезрителей. Я просто обязан задать его в свете сегодняшних событий. Вопрос… э-э-э… про вашу личную жизнь.
Гость. Прямо скажем, неожиданный вопрос, невыразимая вам за него благодарность. У меня просто нет слов, как я растроган. (Плачет.)
Ведущий. Даже и не верится, что такое случается в личной жизни. Это урок нам всем. Кстати, к нам в редакцию приходит множество писем и звонков с одним и тем же вопросом. Вот, например, товарищ Крупный из города Мелкий интересуется вашей личной жизнью.
Гость. Спрошено не в бровь, а в глаз. Я искренне признателен товарищу Мелкому из города Крупного, что он затронул эту животрепещущую тему…
Ведущий. Извините, что я вас прерываю. Время нашей передачи неумолимо движется к концу, а телезрителям хотелось бы еще так много узнать про вашу личную жизнь. Но сейчас мне хочется задать традиционный вопрос передачи. Вы, конечно, догадались, о чем он?
Гость. Похоже, сейчас пойдут вопросы о моей личной жизни?
Ведущий. Вот именно. Как у вас с нею обстоят дела?
Гость. Да. Каверзный вопрос. Я давно его ждал. И, представьте, даже на бумажке основные моменты выписал. Она у меня вот в этом кармане. Показать?
Ведущий. Спасибо, спасибо, не надо. Наши телезрители верят вам на слово. И в самом конце хотелось бы услышать еще вот о чем…
Гость. Вот-вот, давно пора рассеять все небылицы и нелепицы, которые распространяют недоброжелатели про мою личную жизнь.
Ведущий. У нас осталось полминуты, в двух словах, если можно.
Гость. Если в двух словах, то это тема отдельной передачи или даже цикла передач. Такой вот ответ, если говорить вкратце.
Ведущий. Исчерпывающе! Что же, спасибо нашему гостю, что он нашел время заглянуть к нам на огонек. К сожалению, мы так и не успели задать ему вопроса о его личной жизни.
Как Делают Телепередачи
Автор. Старички, до эфира осталось три дня, срочно нужна чумовая идея для передачи.
Режиссер. Есть идея! Едем в Париж, снимаем на Монмартре проституток, и полчаса чумовой нарезки я вам гарантирую.
Автор. Что-то в этом есть, но пока слабовато. Кстати, анекдот. Приходит мужик к психиатру…
Сценарист. Стоп! Кстати, о психиатрах. Есть гениальная идея! Запуск Лени Голубкова в космос. Валера, звони в «МММ».
Автор. Алло! Это «МММ»? Телевидение беспокоит. Мы тут решили вашего Леню Голубкова в космос запустить… Да нет, натурально. Бортпроводником… Куда идти?.. Вместе с Леней? Тогда извиняйте.
Режиссер. А жаль. Представляете, мы с проститутками на Монмартре, и вдруг с неба спускается Леня Голубков. Чумовой эфир!
Автор. Старички, шевелите мозгами. Кстати, пока вы ими шевелите, приходит монашка на исповедь…
Сценарист. Подождите! Кстати, о монашках. А что, если какого-нибудь политика на кресте распять. Не насмерть, конечно, а так, для имиджа. Валера, срочно звони Явлинскому.
Автор. Алло! Григорий Алексеевич? Телевидение беспокоит. Мы тут решили вас на кресте распять. Вы как? Не волнуйтесь, гвозди прокипятим, крест отполируем… Спасибо. Я там сегодня уже был…
Режиссер. Обидно! Как представлю: мы, Монмартр, проститутки, а посередине распятие. Чумовая картинка!
Автор. Ну, старички, давайте же, думайте. Кстати, анекдот, приезжает муж домой…
Сценарист. Идея! Я про мужа и жену вспомнил. А что, если Пугачевой предложить трон Российской Империи. Устроим натуральную коронацию. Чем она хуже Екатерины Второй? Валера, звони.
Автор. Алло! Алла Борисовна?.. Что?.. Понял. Спасибо за совет. Непременно схожу…
Режиссер. Вот облом! Ну не хотят люди на Монмартр. А были бы не знаменитостями, а бомжами, тут же согласились бы.
Сценарист. Может, и правда предложить какому-нибудь бомжу до Парижа прогуляться.
Автор. Старички, вы гении! Только представьте – московский бомж в парижском публичном доме.
Сценарист. А что, если он идти откажется?
Режиссер. Да и черт с ним! И без него там справимся!
Автор. Кстати, анекдот. Приходит мужик в публичный дом…
Как Делают Телерекламу
Режиссер. Так! Какую рекламу снимаем сегодня?
Ассистент. Сценарий предельно прост. На экране рвется кусок ткани, за ним стоит обнаженная девушка с бутылкой водки в руках. С улыбкой она должна сказать: «Водка, от которой не рвет!»
Режиссер. Что за идиот придумал этот сценарий?
Ассистент. Утверждено самим заказчиком.
Режиссер. Ну, если сам заказчик… И вы говорите, с таким воображением они делают большие деньги? Ладно. У вас все готово?
Ассистент. Все, за исключением оператора.
Режиссер. Действительно, какие пустяки! Подумаешь, оператор. Да мы сейчас любого с улицы пригласим, пускай снимает. Где этот душегуб?
Ассистент. Здесь, но от принятого вчера он на грани коматозного состояния.
Режиссер. Ох, уж мне эти непризнанные гении! Ладно, поднесите его к окуляру камеры и пусть его кто-нибудь там придерживает. Так! Репетируем. Ведите модель… О Господи, кто это?!
Ассистент. Модель.
Режиссер. Модель чего, паровоза?
Ассистент. Утверждено самим заказчиком. Говорят, что она их удовлетворяет.
Режиссер. Ну, если удовлетворяет… Тишина в студии! Дубль первый. Внимание. Камера!.. Так, хорошо. Рвется ткань, появляется бутылка и девушка с улыбкой на лице… Стоп, стоп! Деточка, я сказал улыбка, а не предсмертная гримаса. Ты что, первый раз раздеваешься перед камерой?
Модель. Да. А откуда вы знаете?
Режиссер. Мда! Внимание, дубль второй. Мотор! Так, хорошо. Ткань, бутылка, улыбка… Стоп! Стоп! Деточка, скажи, тебя часто в детстве били чем-нибудь тяжелым по голове?
Модель. Часто. А как вы узнали?
Режиссер. Мда! Ну, хорошо. Попробуем по Станиславскому. Идем от роли. Что у нас в руках? Бутылочка, предположим, молока. Ты несешь ее своему ребенку. Не будешь же ты с такой зверской рожей кормить собственное дитя?
Модель. А откуда вам про ребенка известно? (Плачет) Мой маленький Андрюша! Если я не получу денег с этой рекламы, он умрет от голода.
Режиссер. Срочно, бухгалтера сюда! Выдать ей постановочные и гонорар вперед.
Модель. (Светясь от счастья.) Спасибо! Вы первый, кто отнесся ко мне по-доброму в этом сумасшедшем городе.
Режиссер. Замри. Вот такое счастливое лицо мне и нужно. Все по местам, снимаем. Мотор!.. Стоп! Я сейчас кого-нибудь убью. Кто там раньше времени рвет ткань?
Ассистент. Это не ткань, это оператор.
Режиссер. Ладно, меня и самого уже тошнит от этой рекламы. Перерыв на полчаса! Кто-нибудь, сбегайте за пивом для оператора. Да! И постарайтесь хоть пива купить, от которого не рвет.
2. Смешной Народ
Она
Ну вот, опять мы добрались до постели. Когда этот разврат только кончится, я не знаю. Хотя вы будете свидетелями, моим попыткам избавиться от нее не найдешь конца.
От входной двери в спальню тянется прерывающийся след из пальто, носков, чулок и нижнего белья. Досадно! Опять, уходя ночью, я не найду какого-нибудь носка или, как в прошлый раз, трусов. Трусы обязательно должны быть яркой расцветки или хотя бы светиться по ночам, чтобы в темноте их было легче разыскать.
«Подожди, не торопись так. Дай же мне перевернуть страницу пособия! Ага, эту ногу надо держать вот так, а вторую вот так. Стоп! Я, кажется, запутался. Давай все сначала. Тут написано, вывернуть бедро наружу… Зачем так кричать?! Я же еще не начал самого главного».
Нет, все-таки слабый я человек. И три главные мои слабости: к еде, сну и женщинам. Она знает это и бесстыдно использует.
Ах, как она готовит! Еда – это ее оружие массового поражения. Всякое сопротивление бесполезно. Она без промаха бьет по самому больному и уязвимому у мужчины – по животу. А надо заметить, все в жизни, кроме еды, вызывает у меня безразличие и тоску. Еда – единственное, что дает мне уверенность в себе, толкает на духовные проявления и наполняет этот мир хоть каким-то содержанием.
И каждый раз, как я набираюсь решимости сообщить, что я ухожу от нее, она предлагает прежде подкрепиться. После небольшого пиршества я превращаюсь в одно большое и доброе лицо с заплывшими глазами. Тихо, чтобы не спугнуть поглощенную пищу неосторожным движением, дыша через раз и волоча щеки по полу, я отползаю от стола. Сил хватает только, чтобы доползти до постели, где она уже в нетерпении поджидает мое упитанное тело. Она медленно меня раздевает и приступает к своей трапезе. И если бы не моя бдительность, она бы давно сожрала меня целиком. Часто, просыпаясь по ночам, я слышал ее аппетитное чавканье и видел, что ноги уже обгрызены по коленку. Хорошо я такой здоровый, и к утру у меня вырастали новые.
«…Так, а теперь встань на четвереньки и покажи мне язык. Тут написано, что таз должен быть выше плеч. Я сказал, выше! Еще выше!.. А-а-а! Осторожнее! Я же так задохнусь».
А как она плачет?! О, она умеет правильно плакать. Чувствуя, что я собираюсь сообщить о нашем разрыве, она бросается на диван реветь, и юбка ее задирается ровно настолько, сколько нужно моему проклятому воображению, чтобы тут же на диване ее и захотеть.
В юности я полагал, что секс – самое главное в жизни. Теперь я стал старше и убедился, что так оно и есть. Жизнь с точки зрения секса можно поделить на несколько этапов. Детство, которое сменяется юностью, потом юность уходит, приходит секс, потом приходят дети, потом снова приходит секс, потом приходят внуки, потом снова приходит секс, который должен плавно завершаться все тем же детством.
Ее же энтузиазм в постели не сравнится ни с чем. Наш секс с ней больше похож на непримиримую борьбу. Мы боремся с сексом каждый день. И в такой позиции с ним боремся, и в другой боремся. И она, похоже, готова погибнуть в этой неравной борьбе, но не сдастся никогда.
Я же стал уставать от дикости и изощренности в постели. Все чаще хочется простого и понятного секса. Прийти вечером с работы, поужинать, почитать или посмотреть телевизор, лечь в темноте в постель, нащупать рядом теплое и живое тело и тихо, не производя лишних движений, закончить трудовой день.
«…Как все же трудно выбрать одну из существующих в сексе трех тысяч пятисот восьмидесяти семи позиций. Постоянно приходится ломать голову. Просто не секс, а Академия наук какая-то…»
Избавиться от нее я пытался разными способами. Но она оказалась хитрее, чем я думал. Ей невозможно опротиветь ничем. Я напивался в лоскуты – она, как ни в чем не бывало, взваливала меня на свои хрупкие плечи и тащила до дому. Вконец обессилив от неподъемной ноши, она бросала меня на улице и, проклиная последними словами, делала вид, что уходит. Но я и не думал расстраиваться. Как только ко мне начинала приглядываться какая-нибудь добрая женщина, интересуясь, не надо ли мне помочь куда добраться, она объявлялась тут как тут. И еще долго по окрестным дворам разносились ее ругательства в адрес обнаглевших баб. «Безобразие! Мужика на пять минут без присмотра оставить нельзя!»
«…А теперь встань вверх ногами и отпусти руки. Не бойся, я же держу!..»
Ну вот, опять уронил ее на голову. Она, кстати, и виду не подала, что больно. Ослаб я что-то за последнее время, надо будет в выходные потренироваться со штангой.
Потом я сменил тактику и решил сделать все, чтобы быть застигнутым врасплох ее мужем. Я наплевал на наш условный знак – «женские трусики в окне» и врывался к ней в квартиру, зная, что он точно там. Не давая опомниться, я хватал ее на руки, тащил в постель и дико орал, кончая. Муж упорно не появлялся. Тогда я начинал бегать в одной майке и носках по квартире, заглядывая под все кровати и распахивая шкафы, изображая свихнувшуюся от желания насиловать все, что еще движется, гориллу. Однако, что я ни делал, ему не удалось застигнуть нас вдвоем. Куда она его прячет, я так и не смог определить.
«…Так, эту грудь я беру в левую руку, а вторую… Стоп! Халтурщики, они забыли написать куда девать вторую!..»
И ведь мне не к чему даже прицепиться. Она никогда со мной не спорит, никогда не показывает свой характер. Я могу часами доводить ее намеками на мои похождения с другими женщинами, ее молчание становится только упорней. Но я-то вижу, как она до обморока ревнует меня ко всему, что не является ею. Она ревнует меня к женщинам, мужчинам, животным, вещам и воспоминаниям. Из ревности она отравила последовательно трех моих кошек. В отместку мне пришлось спустить в туалет ее любимую канарейку.
«…Ну а теперь походи по мне, а потом побудь моим одеяльцем…» Как мне все-таки тепло под ней! Плутовка, она так приучила меня к себе, что я уже давно разучился вырабатывать тепло, когда ее нет рядом. И если она теперь перестанет греть меня, то я, возможно, просто окоченею и умру.
И я всегда спрашиваю у себя: ну что, скажи, зажравшаяся сволочь, тебе еще надо?! Какого еще ляда, упрямая скотина, тебе не хватает?! Посмотри кругом! Ведь такие женщины на дороге не валяются. Ведь сдохнешь, лучше не найдешь.
Тем не менее я собрал остаток сил и решил использовать последний мой шанс, а именно – применить способ ящерицы.
Сначала я отбросил одно ухо, потом у меня выпал один глаз. Но она, как ни в чем не бывало, продолжала любить меня, утверждая, что так даже лучше – у нее будет меньше конкуренток. Но я уже не мог остановиться, я уже увлекся процессом распада.
Нога долго волочилась, но в конце концов отпала и она. Потери преследовали меня одна за одной. Все тело покрылось гноящимися язвами, и тогда я понял, что конец уже не за горами. Жить осталось немного, и я решил посвятить остаток минут созданию бессмертного творения, чтобы рассказать о ней. Она – все! Жизнь без нее бессмысленна. Жизнь с ней все так же бессмысленна, но зато много приятней. Она лишает сил, которых становится бесконечно много. Она – Черная Дыра. Противиться ее притяжению уже не в силах ничто, кроме, быть может, меня. Но и мне осталось недолго. Скоро отвалится вот это, а сразу потом откатится голова. И некому будет проснуться, чтобы облегченно вздохнуть и радостно возопить, какой только нелепый ужас не приснится этой дурацкой башке!
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Пошарив в темноте рукой, я с тоскливой радостью нахожу ее рядом. Может, придушить ее подушкой? Нет, я успею это сделать всегда. И с этой счастливой мыслью я снова засыпаю.
