Текст книги "Амазонка: призраки зеленого ада"

Автор книги: Андрей Шляхтинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестая
Запах Ах'Кауару и вкус «пчелиной воды»

– Хей! Ну'кутара щинща, ну'кутара щинща! – Хей! Делайся глупой, делайся глупой!

Заклинание индейцев чайяуита

Дум-дум, дум-мум! Дум-дум, дум-дум!.. – ритмично и монотонно стучат длинные пестики-дубинки. – Дум-дум, дум-дум, дум-дум, дум-дум!..

Два обнаженные по пояс индейца чайяуита – молодой, лет двадцати пяти по имени Кано, и другой, совсем мальчик, – встав напротив друг друга, толкут горькие листья кустарника ах'кауа. Изумрудная зелень, высыпанная в выдолбленную наподобие корыта деревянную колоду, под ударами быстро приобретает черновато-бурый оттенок и струит резкий, приторный горьковато-кислый запах, от которого желудок сжимается в спазмах. Индейцы готовят яд, время от времени подсыпая в зловонную массу очередную порцию листьев из стоящей подле плетеной корзины. Неистово звенят цикады, нещадно палит солнце, и на темно-коричневых мускулистых спинах бисером сверкают капельки пота. Три семьи – все родственники – готовятся отправиться на рыбалку. А какая рыбалка без яда ах'кауару?

Признаю: яд этот, содержащийся в листьях невысокого кустарника ах'кауа, по-настоящему великолепен! В отличие от барбаску – другого яда и одноименной лианы, – он значительно сильнее. Так утверждают мои спутники, ибо я тоже собираюсь участвовать в рыбалке. Впервые. Белесым соком нитевидных корней барбаску мне не раз приходилось травить рыбу как в высокой монтанье близ Пастасы, так и в низкой сельве к югу от Напо. Но вот ядом из листьев кустарника – никогда. До меня доходили только рассказы, ибо во многих местах Амазонии – по крайней мере там, где мне приходилось бывать – индейцы обычно рыбачат именно с барбаску, специально выращивая ее на своих расчистках.

Я не один. Вместе со мной за процессом перемалывания листьев внимательно следит Маленький Вождь. А толстая жена старшего из двух работающих индейцев перетаскивает в тень под высокий пол свайного дома тяжелые зеленые грозди платано. Щеки и подбородок у нее разрисованы короткими горизонтальными и вертикальными черными черточками, а ладони, будто чернилами, вымазаны соком плода уиту, из которого она и приготовила краску.

Дум-дум, дум-дум, дум-дум, дум-дум.

– Брат, где мы будем ловить рыбу? – обращаюсь я к Аро.

– Здесь, брат, рядом. В Кунии.

– Где-где? – не понимаю я.

– В том ручье, что впадает в большую реку чуть ниже порта.

– Ты хочешь сказать в Атингаяку, брат? – догадываюсь я.

– Атингаяку, брат. Мы называем ее Кунии, потому что там живут куни – длинные рыбы, вроде угрей.

Теперь, когда Аро разъяснил мне значение слова «куни», все встает на свои места. Ведь название ручья на языке индейцев чайяуита в точности соответствует названию на кичуа: атинга – это змеевидная рыба, похожая на электрического угря, но не бьющая током. А внушающее уважение слово «порт» в данном случае означает место, где швартуется каноэ Аро, то есть просто участок береговой линии. У каждой семьи свое каноэ и свой порт.

Кунии, как и многие маленькие речушки, рождается в агуаха-лях, которые начинаются сразу за сухими речными террасами и простираются до самого подножия Кордильеры по правому берегу и до далекого Мараньона по левому. Об агуахалях стоит рассказать особо, ибо так сложилось, что почти вся жизнь чайяуита – по крайней мере охотников-мужчин – проходит именно в них.

Эти гнилые пальмовые болота, раскинувшиеся на площади от нескольких сотен метров до многих десятков квадратных километров, круглый год утопают в застоявшейся воде. Обыкновенно черного цвета. Или же приобретающей мутно-рыжий оттенок после сильных дождей, или если какой-нибудь лесной зверь пройдет топью, взмучивая грязь.

В большинстве случаев агуахали лежат в глубине джунглей, в низинах и редко-редко подступают к самому берегу большой реки. Почвы здесь не пропускают и не впитывают воду, поэтому-то она и застаивается на поверхности. К счастью, тут не слишком глубоко. Нечасто, но встречаются места, по которым охотнику приходится брести по пояс или даже по грудь в воде. А если внутри агуахаля есть небольшое озеро, не сразу угадываемое глазом, то здесь можно и утонуть: глубина нарастает по мере удаления от берегов и зачастую внезапно обрывается черной бездной. Так и просится на язык: «Места тут гиблые. Передохнем все.»

В целом разреженных агуахалях полным-полно густых зарослей, завалов, а корни с вымытой меж ними почвой выпирают над поверхностью и земли, и воды. Здесь не слишком много больших, высоких деревьев, что естественно в других, более возвышенных и сухих местах джунглей. Исключение составляют монументальные маврикиевые пальмы-агуахе, в большом количестве растущие по болотам. Собственно говоря, благодаря им агуахали и получили свое имя. В Эквадоре эту пальму зовут морете, а заболоченные джунгли, как следствие, – мореталь. Другое типичное растение для этих мест называют ренако. Оно забивает рост любого другого дерева близ себя еще в самом начале, само не давая при этом никаких съедобных плодов. Правда, листья ренако обладают целебными свойствами. Пальма агуахе, напротив же, приносит множество плодов, вкусных и питательных, любимых не только животными и птицами, но и людьми.

Пальмовые болота часто настолько огромны, что нет никакой возможности обойти их, не потеряв массу времени и сил. А кое-где агуахаль – это синоним джунглей. Например, здесь, на Реке Утренней звезды. И вот когда обстоятельства или сама жизнь вынуждают человека углубиться в болото, он должен принять во внимание следующее. Я испытал это на себе и рекомендую другим прислушаться к моим советам, которые я в свою очередь узнал от Маленького Вождя чайяуита.

Во-первых, двигаясь по агуахалю, не следует задирать ноги и пытаться прощупывать ими путь. Так недолго оступиться и упасть, провалившись в какую-нибудь яму. Самое неприятное здесь не в том, что вымокнешь и вывозишься в грязи как свинья. Это нормальное состояние человека, бредущего болотом. Хуже то, что в таких вот ямах-невидимках иногда живут существа, встреча с которыми может оказаться фатальной.

Путь лучше прощупывать шестом, срубив нетолстое и прямое деревце. С таким импровизированным посохом ступать легче, в нужный момент на него можно опереться. Если же вдруг почувствовал, что «твердь» ушла из-под ног, то немедля раскинь руки и постарайся ухватиться за ветви, корни или стебли, дабы не окунуться с головой. Обратно можно уже и не вынырнуть. Когда же провалился твой спутник, то немедленно помоги ему выбраться, даже если не видишь никакой опасности. Опасность имеет обыкновение появляться неожиданно, заставая человека врасплох.

Как я уже сказал, почву в агуахалях лишь с огромной натяжкой можно назвать твердью. Именно поэтому, когда сквозь душное болото движется большая группа людей, то не следует всем идти одной и той же «тропой». Будет правильнее разбиться по три-четыре человека и двигаться параллельными маршрутами на некотором удалении друг от друга. И вот почему: чем больше людей двигаются шаг в шаг гуськом, тем мягче становится дно болота, ноги идущих сзади вязнут сильнее, они устают, а сама «тропа» быстро приходит в негодность, становясь хуже самого окружающего болота.

Пиявки – калю-калю, крайне редко попадающиеся в других местах и даже в реках, в агуахалях встречаются чаще, присасываясь к незащищенным участкам тела. Даже если ты следишь за ними, регулярно осматриваешь себя – я, например, с детства ненавижу пиявок, испытывая к ним смесь отвращения и страха, – то все равно отыщешь на себе присосавшуюся склизкую гадину. Вцепится же такая дрянь! Почти бесполезно пытаться отодрать ее силой. Но если окурить ее сигаретным дымом или смочить табачным соком, то тварь отвалится сама. Избавиться от кровососа также можно, приложив к нему размочаленные листья табака или же просто прижечь его сигаретой или зажигалкой, стараясь при этом не подпалить собственную шкуру.

От вездесущих комаров – другой напасти пальмовых болот – избавиться, увы, невозможно. Репелленты – сужу по собственному опыту – оказываются малопригодными. Конечно, можно залезть под противомоскитную сетку. Но это на отдыхе: ходить-то в ней не получится при всем желании. Даже если кожа у вас настолько нежна, что комариные укусы вызывают жуткую аллергию.

Вот что такое агуахаль, уважаемый читатель. К счастью, пока индейцы намерены ограничиться лишь средним и нижним течением тенистой Кунии. В болота нам тоже предстоит идти, но чуть позже, за «пчелиной водой»: так чайяуита называют самое любимое сладкое лакомство в джунглях – мед диких пчел.

Не случайно именно сегодня все три семьи и я будем ловить рыбу. Весь вчерашний день и половину ночи лил дождь. Понятное дело, вздулась и большая река, и притоки, куда зашла рыба. Поэтому, чтобы не дать ей уйти вместе с убывающей водой, Аро и Кано потемну перегородили Кунии высокой циновкой-полотном из расщепленного бамбука.

Итак, все готово. Корзина до половины наполнена едкой массой из перемолотых листьев ах'кауа, и мы грязной тропкой, истоптанной широкими босыми ступнями, отправляемся в дом к Аро, где сидим и пьем масату. Постепенно сюда подтягиваются все новые и новые люди. Индеанки держатся отдельно. На лицах многих из них узоры-черточки черного, красного и фиолетового цветов. Последнее – от цветного химического карандаша. Выглядит красиво до тех пор, пока их не смоют пот и вода: в отличие от растительных красок, карандаши не стойки к влаге. Яркие блузки некоторых женщин подчеркивают общее приподнятое настроение. Еще бы! Сколько бы рыбы ни наловили сегодня, это будет отличным дополнением к столу. Особенно учитывая то обстоятельство, что последние два дня все мы сидим без мяса, перебиваясь вареными бананами, клубнями маниока и бражкой из них же.

По песчаному пляжу большой реки суетливо бегают два красноногих, черно-белых куличка-галстучника, самец и самка. Где-то неподалеку у них гнездо, вот птицы и волнуются. Индейцы зовут их уайраши и не употребляют в пищу, потому что верят, будто те обладают «секретом», как выражается Аро. «Секрет» в представлении чайяуита – все, что способно оказывать любое магическое воздействие. Это может быть трава, кости или черепа животных. Что же касается «секрета» куличка-уайраши, то он в следующем. Если юноша, желающий влюбить в себя девушку, убьет птицу, отрежет ей лапку, извлечет из нее трубчатую косточку и станет смотреть в нее «как в бинокль» на объект воздыхания, то это притянет девушку, и она влюбится в своего поклонника.

Есть еще другая крошечная серая пичуга, живущая возле рек парами и редко-редко попадающаяся на глаза по четыре. Чайяуита называют ее уишуруку и утверждают, что ей свойственно предсказывать будущее. К примеру, если она кричит: «аши-аши», то путешествующие на каноэ должны знать, что она предвещает или приближение дождя, или какую-то опасность. Напротив, когда уишуруку весело щебечет, то все будет хорошо и плывущим ничто не угрожает.

Маленький коричневый ястребок-ми'мито' с желтым «лицом» живет неподалеку от человека. Иногда, сидя на сухой ветви дерева, выдающейся из кроны, он громко кричит: «пииии-пииии.» – и своим криком предупреждает людей о том, что должно произойти что-то плохое. Например, человек плохо себя чувствует и, услышав голос ястребка, знает, что вероятность того, что он умрет, весьма велика.

– Хей! Ну'кутара щинща, ну'кутара щинща! – бормочет себе под нос Кано, полоща корзину с ядом в мутных водах Кунии.

Смысл его заклинания – оказывается, традиционного для чайяуита – можно перевести как: «Хей! Делайся глупой, делайся глупой!» Своими словами индеец заставляет рыбу «делаться глупой». Ну а если без лукавства, то полумертвой. Солнечные зайчики, пробившиеся через плотный полог крон, играют в полумраке ручья, прыгая по грязным глинистым берегам, веткам кустов и деревьев, водной глади и телам чайяуита. Здесь, выше по течению, мы одни. Все остальные столпились ниже, в устье возле загороди, где поджидают одурманенную рыбу. Женщины и дети стоят на берегу, кто-то уже по грудь в воде. У других над поверхностью торчат лишь головы: они пытаются нащупать руками добычу в мутной глубине.

Взрыв смеха. Кто-то поймал длинноусого мраморного сомика и выбросил его товарищу на берег. Но тот рыбу не поймал, и она снова шлепнулась в воду. Ненадолго. Несмотря на общую толчею в неширокой речушке, индейцы умудряются выбрать всю добычу, обследуя каждый сантиметр кромки берега и извлекая рыбу из таких мест, где я бы ее даже не заметил.

Пока матери бродят в воде, их маленькие – лет трех-четырех – дети сидят на берегу и тоже в меру сил помогают взрослым, подбирая выловленную рыбу и складывая ее в маленькую плетеную сумочку, которую обычно носят через плечо. Под конец, когда все, что можно было выловить, выловили, Кано снимает четырехметровую бамбуковую загородь. Рыбу делят на равные порции между семьями. Женщины и девочки тут же потрошат ее, выбрасывая кишки в реку, и разносят по домам. Аро, я и его жена с дочерьми и сыном возвращаемся домой. Индеанки, не теряя времени, ставят на очаг котелок с водой и принимаются стряпать еду. Вскоре из двух соседних домов приходят мужчины, за ними их жены и дети. От каждой семьи приносят две или три рыбины в подарок: сегодня все будут обедать в доме Аро. Настроение отличное: наконец-то мясо!

Вот уже и большая створка речной ракушки, служащая всем нам ложкой, лежит внутренней стороной вверх в опустевшей глиняной тарелке. Трапеза окончена. Каждый из нас семерых, мужчин и мальчиков, ел этой раковиной, поочередно зачерпывая бульон и возвращая ее на место, перевернув черной наружной стороной кверху. Теперь все мы благодарим друг друга ритуальным: «Спасибо, брат, спасибо, брат». Опять пьем масату. Постепенно индейцы расходятся, возвращаются к себе домой. Нам же с Аро и его семьей предстоит еще идти в джунгли за медом диких пчел. Воистину, сегодня великий день обжор и сладкоежек!

Должен предупредить впечатлительного читателя, что разорять пчелиные гнезда в джунглях Амазонки – времяпрепровождение отнюдь не болезненное и не имеющее никакого отношения к мазохизму. Существует множество видов этих насекомых, однако большинство из них лишены жала и не кусаются. Поэтому основное неудобство при сборе меда в том, что десятки пчел беспомощно кружатся вокруг тебя, в отместку стремясь залезть в глаза и во все естественные отверстия на теле двуногого вандала.

Надо заметить, что у чайяуита пчела ассоциируется не с работящим существом, а, наоборот, с лодырем и лентяем. Тут индейцы в корне отличаются от нас, считающих пчел, равно как и муравьев, настоящими трудягами. У чайяуита есть такая сказка.

В прежние времена многоножка-амашура, дикая пчела-нино' и гриф-супо' были людьми. Все трое.

У одной старой женщины было три дочери, и вот они вышли замуж. Одна за многоножку, другая – за пчелу, а третья – за грифа. Минул месяц со свадьбы, и мать отправилась поглядеть, какие у нее зятья. Пришла она на расчистку к многоножке и увидела, что все деревья уже повалены, осталось только сжечь их.

Затем старушка пошла к пчеле, но так и не нашла его расчистку. Ведь тот даже не начинал расчищать джунгли, а вместо этого сидел в дупле большого дерева и шумел.

После пчелы женщина побрела искать своего третьего зятя, грифа-супо'. Но и этот не работал. Он лишь все время выбирал и ел блох из своих волос, которые для удобства снял с головы. А вот надеть волосы обратно гриф так и не сумел. Поэтому, когда все превратились в животных, гриф остался с лысой головой.

Пора в джунгли за медом, ибо солнце уже клонится к вечеру. Уходим все, кроме одной из старших дочерей Маленького Вождя, остающейся в доме нянчиться со своим недавно рожденным братом. Его сын-подросток берет старое одноствольное дробовое ружье, сам Аро вооружается мачете, повесив его себе за спину. Теперь я понимаю, зачем чайяуита привязывают к рукоятке большого тесака красочный шнурок-пояс, которым женщины подпоясывают юбки: прежде мне не приходилось видеть, чтобы мачете носили, завязав на шее. Мне выпадает тащить топор на длинном топорище. Женщины несут два металлических котелка: один под «пчелиную воду», а второй под сури, или шуни, – так индейцы называют больших, жирных личинок черного жука-долгоносика, живущих в стволах пальм агуахе.

Сколько уже прожил среди индейцев, а все никак не могу привыкнуть к виду тропы, истоптанной босыми ногами мужчин, женщин и детей. Ладно где-нибудь на чакрах или старых заросших расчистках. Случается, что на свои «плантации» и в более обжитых местах индейцы ходят босыми. Но вот в джунглях! Признаюсь, для меня вид отпечатков ступней на земле все еще несет налет экзотичности.

Тем временем наша колонна довольно шустро продвигается лесом, не обращая внимания на встречающихся чаще обыкновенного черных и бурых змей афанинга. Индейцы не убивают их, так как они не ядовиты и не нападают на людей. Вообще замечу, что эта моя экспедиция, как ни одна прежняя, богата на встречи с разными кусачими и жалящими тварями: то наткнешься на скорпиона с кучей крошечных детенышей на спине, то на змей, некоторые из которых ядовиты и опасны. Будто тянет их ко мне. Невольно закрадывается в голову мысль: а не надумал ли какой-нибудь из лесных духов чайяуита – уа'йян покалечить или и вовсе свести меня в могилу. Ведь что ни день – то какая-нибудь кусачая гадина.

Вот мы и пришли наконец. В нетолстом стволе дерева на высоте роста индейца – дупло. Я замечаю его не сразу: оно залеплено черным застывшим воском пчел, а сам лаз закрыт плоской деревяшкой. Маленький Вождь внимательно осматривает его и принимается отковыривать деревяшку пружинящим клинком мачете.

– Брат, когда ты нашел это дупло? – обращаюсь я к Аро.

– Год назад, – отвечает он.

– А ты уже доставал мед отсюда?

– Да, брат. Год назад доставал. А потом закрыл дыру, чтобы пчелы не улетели. Сейчас снова достанем.

И Маленький Вождь, поднапрягшись, отдирает крышку. В тот же миг из дупла с громким гудением высыпают десятки, сотни недовольных черных пчел. Аро же преспокойно, не опасаясь их укусов, запускает руки внутрь и извлекает оттуда куски мягких сот, сочащихся прозрачным, опьяняющим и дурманящим медом. Господи, какой аромат! Никогда прежде мне не доводилось пробовать такую фантастически прекрасную «пчелиную воду». Это не мед, а нектар олимпийских богов! Потрясающий букет!

Аро выгреб все, что можно было вытащить из этого гнезда, сложил в котелок и закрыл крышкой. Теперь несколько пар смуглых жаждущих рук тянутся к дыре в дереве, липкие пальцы тут же облизываются жадными губами. Вместе с прозрачным и жидким, словно вода, медом в рот попадает и ярко-оранжевая кашица из сот. Она кислая до оскомины, но прекрасно оттягивает приторную сладость «пчелиной воды». Когда слизывать уже нечего, маленький вождь закрывает деревяшкой отверстие и приматывает его к стволу отрезком лианы:

– Через год снова вынимать мед будем.

Солнце скрылось за тучами и, судя по громыхающим раскатам в небе, быть грозе. Несмотря на это, мы не возвращаемся домой, а идем проверить еще одно гнездо диких пчел, которое приметил еще накануне маленький сын Аро. В нем должно быть много меду, потому что его еще ни разу не разоряли.

Да, задачка потруднее. Большое высокое дерево с корнями-контрфорсами убегает вершиной далеко вверх. И где-то там, на высоте метров пятнадцати, обосновались пчелы. Чтобы выяснить все наверняка, мальчишка, ловко подтягиваясь на спадающих вдоль ствола толстых одеревеневших лианах, карабкается наверх. Да, гнездо действительно есть, но запрятано глубоко в стволе, так что придется валить дерево и расширять леток. Я в недоумении. Не дает покоя мысль: сколько же мы будем рубить этого гиганта и когда же вернемся домой? Гроза все ближе и уже очевидно, что она накроет нас.

– Быстро срубим, брат. Это дерево мягкое, его просто повалить. Сначала подрубим три корня до ствола, а потом оно само упадет, – разъясняет Аро.

Рубим по очереди, но основная часть работы достается все же Маленькому Вождю. Ему намного привычнее управляться с топором на длинном топорище, чем мне, с детства привыкшему к короткому. Жена Аро вместе с детьми устроилась поодаль на земле, подложив под себя кругом импровизированную подстилку из пальмовых листьев: ни один индеец никогда не сядет на голую землю!

Дерево падать не хочет. Оно трещит, временами откуда-то сверху с шумом прилетает перекрученный кусок лианы или здоровенная ветка, но ствол стоит. Он завис. Его, словно канаты, держат сотни метров вьющихся, изгибающихся и скручивающихся лиан. Аро приказывает всем отойти метров на пятьдесят и периодически покрикивает на мальчишек, которые норовят подобраться поближе. Сам же он то рубит, то шустро отбегает прочь, когда дерево начинает содрогаться и клониться. Гадаем, упадет или не упадет. Аро уверен, что рухнет. Я же готов поспорить: в сельве частенько случается обратное. Ствол застревает, повиснув в кронах соседних великанов, и обрушивается, когда ему заблагорассудится: может, через минуту, а может, и через неделю.

Треск, грохот и гулкий удар о землю. Пестрящая туча листьев все еще кружится в воздухе. Мы карабкаемся на поверженное дерево, словно муравьи, разыскивая пчелиное гнездо. Наконец находим. Надо опять рубить, чтобы добраться до хитрых насекомых, обосновавшихся в пустотах в глубине ствола.

Едва липкие ручейки сладкой «пчелиной воды» потекли в котелок, как первые капли тропического ливня гулкими, смачными шлепками обрушились с почерневших небес.