Текст книги "Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомурушка тридцать вторая (СИ)"

Автор книги: Андрей Русавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Русавин Андрей Сергеевич
Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомурушка тридцать вторая

СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА

Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)

Закомурушка тридцать вторая

КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК НА ДИЧЬ ОХОТИЛСЯ

Посвящается Е. П. Ушаковой

Ага! Так вот, после негаданного расставания с Сазошкой Корносым и Киришкой Ухатым еду я, еду себе на лошадке по зимнему лесу дальше. Славное оружжо́ – за спиною; чутко прислушиваюсь, как ветер, по выражению поэта (мабудь, и Веневитинова), «звоном однотонным // Гудит-поет в стволы ружья».

Ну, дальше еду я, еду и напеваю себе под нос:

– Еду, еду в субботу в лес по охоту!

Тут мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – нашептывает еле слышно:

– Едет, едет бездельник, без цели, без денег!

– Что ты там бормо́лишь*, Внуша-Голуша? – спрашиваю его. – Я чтой-то не расслышал!

– Я говорю, едет, едет младший брательник по дичь в понедельник!

– А-а-а, – соглашаюсь, – вот и цель поездки: будет дичь – будут и деньги! Вот что значит в субботу ехать в лес по охоту!

– Хм-хм! – прошептал Внуша-Голуша тихо-тихо. – Будет младший брательник в тот понедельник без дичи, без денег!

А я продолжаю напевать себе под нос:

– Ах, в какой хорошенькой епанче, ах, какой хорошенький паны́ч едет, едет бить дичь, бить дичь! Я еду, еду, не пылю, я еду, еду, не дремлю, я еду, еду, я сулю: вот увижу ворона – щас застрелю!

А мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – нашептывает еле слышно:

– Кто в лесу поет и увидит ворона, тому наткнуться на волка!*

– Что ты там вотла́ешь*, Внуша-Голуша? – допытываюсь я у него. – Я чтой-то не расслышал!

– Я говорю – слышишь: за лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут?*

– А-а-а! – поддерживаю беседу. – Кажется, слышу! Ну ничего, поржут, поржут, да и в конюшню побегут! А хорошо бы медведя в лесу встретить!

– Тьфу ты! Типун тебе на язык! На кой тебе медведь?

– Медведь в лесу – шкура на продажу!

– Да-да! Верно! – поддакивает Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Медведь – охотник знатный! Охота – природа медведя. На кого он охотится, с того, понимаешь, шкуру сдерет да и продаст в охотном ряду, однозначно!

– Ох, люблю охоту! Охота – природа человека. Без охоты и человек болван!*

Тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – на эвто нашептывает еле слышно:

– Шнырять в лесу – видеть смерть на носу: либо деревом убьет, либо медведь задерет!

– Что ты там баку́лишь*, Внуша-Голуша? – вопрошаю. – Я чтой-то не расслышал!

– Я говорю: где медведь, там и шкура, понимаешь!

– А-а-а! – стараюсь поддержать беседу. – Дичи набью из ружжа – видимо-невидимо: ажно целый воз! Нет, не воз, а обоз, однозначно!

А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бормочет еле слышно:

– Борьба да охота похвальбу любят!

– Что ты там ботви́шь*, Внуша-Голуша? – спроха́ю* его. – Я чтой-то не расслышал, Гоша!

– Я говорю, не довольство, а охота человека тешит!

– А-а-а, понимаешь!

– Бэ-э-э, однозначно!

Вот еду я, еду, не пылю, вот еду я, еду, не дремлю. Ехал, ехал да и заехал в самую трущобу. Гляжу: под поваленным деревом – вход в какую-то нору.

– Ну, – говорю своему Гоше, соскочив с лошади, – ты тут лошадку пока покарауль, а я в энту нору полезу посмотреть, что там.

– Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! – отвечает мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли кто-нибудь из норы или подле норы и не опасен ли он.

– А энто обязательно – лежать в засаде?

– Обязательно!

– Ну хорошо! – нехотя соглашаюсь. – Полежим тринадцать наноминуточек, понимаешь, и ежели всё в порядке, то я в энту нору полезу, однозначно!

Вот залегли мы втроем – я, Гоша и лошадь – за тем сугробом, головы высунули и наблюдаем обстановку вокруг норы. Проходит наноминута, две, три, десять, одиннадцать, двенадцать, двенадцать с половиной наноминут, двенадцать с двумя третями, двенадцать с тремя четвертями, двенадцать с четырьмя пятыми. Я уже собираюсь выходить из засады, как вдруг прямо перед норой появляются черт Кинстинктин и поп Абросим: черт черненький, в кучерявой шерсти, поп Абросим розовенький, в татуировках, и оба́два* голенькие, понимаешь. Черт дрожит и вопит истошно:

– Эй! Ай! Ой, боже мой! Уй, как мне плохо, о-ё-ё-ё-ёй! А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!

– Шо?

– Ой, как я замерз!

А поп отвечает, хотя у него зуб на зуб не попадает:

– На всё воля Божья! Терпи, Костик, терпи!

– Не могу терпеть! Ах, ах!.. Ох, ох!.. А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!

– Шо?

– Гляди: энто ж – нора!

– Вижу! Ну и шо?

– Ура! Полезли туда, дабы согреться!

– Фу! Умный бы ты был, Костяшка, черт, кабы не дурак! – отвечает поп Абросим. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли хозяин энтой норы и не опасен ли он.

– А энто обязательно – лежать в засаде?

– Обязательно!

– Ну нет! – закричал черт. – Я сильно замерз и не могу ждать!

И полез черт Кинстинктин в нору!

А через тринадцать наносекунд выскакивает оттуда, а за ним – медведь! И давай реветь! Обадва!

Медведь ревет:

– У-у-у!

Кинстинктин ревет:

– У-у-у-у-у! У-у-у-у-у! А-а-абро-о-оха!

– Шо, Костик?

– Ведмедь с меня шкуру сдирает!

– На всё воля Божья! Терпи, Костик, терпи!

– Не могу терпеть! А-а-а!.. А-а-а!.. Не надо! Не надо! Я сам!

И черт сам расстегнул молнию на своей съемной шкуре, однозначно, ибо эвтот черт, понимаешь, с которого уж не раз сдирали шкуру за всяческие прегрешения в аду и не в аду, вынужден был завести съемную шкуру – на молнии. Медведь шустро содрал с черта шкуру и побежал с ней куда-то, радостно подпрыгивая на бегу.

– Мишка! – закричал черт Кинстинктин.

– Шо? – крикнул мишка, оглядываясь на бегу.

– Ты куда?

– В город на рынок!

– У-у-у! Зачем?

– У-у-у! У-у-у! Ур-р-ра-а-а! Шкуру продавать в охотном ряду!

– Погодь!

– Отстань, некогда!

– А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!

– Шо, Костик?

– Бежим за ним!

– Зачем?

– В охотном ряду шкуру выкупать!

– Хорошо, Костик!

И черт Кинстинктин и поп Абросим бросились за мишкой в пого́н*.

– Иван! – закричал тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится.

– Шо?

– Седай на лошадушку да и скачи!

– А куда скакать? За ведмедем, попом и чертом?

– В противоположную сторону!

– Почему – в противоположную?

– Щоб ведмедь и с нас шкуры не содрал, понимаешь!

– Аз хочу посмотреть, що будет с ведмедем, попом и чертом дальше, однозначно!

Аз вскочил на лошадушку, понимаешь, да и поскакал за убегающей троицей, не слушая протестующие вопли своего Внутреннего Голоса, однозначно!

Скачу себе и скачу, пою себе и пою. Вот догоняю аз убегающую троицу. Неожиданно увидел на дереве ворона. Сразу послышались какие-то посторонние завывания, и убегающая троица внезапно остановилась, опасливо прислушиваясь. Лошадка моя прислушалась и то́жде* встала как вкопанная.

– Гоша, а Гоша! – обращаюсь я за советом к своему Внутреннему Советчику.

– Шо?

– Шо, шо! Шо случилось? Почему все стали? Шо посоветуешь? И кто эвто там так противно непрерывно завывает?

– Шо, шо! Почему, почему! Кто, кто! Советую, Ваня, тебе и лошадке вместе со мною залечь вон за тем сугробом! – советует мне и лошадке мой Внутренний Антисоветчик. – Слышь, энто за лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут!

– А-а-а! – отвечаю. – Слышу, слышу! Ну, ничего, поржут, поржут, да и в конюшню побегут! А зачем залегать за сугробом?

– Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! – отвечает мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли кто-нибудь из-за деревьев и не опасен ли он.

– А энто обязательно – лежать в засаде?

– Обязательно!

– Ну хорошо! – нехотя соглашаюсь. – Полежим тринадцать наносекундочек, и ежели всё в порядке, то я из засады выйду!

Вот залегли мы втроем – я, Гоша и лошадь – за тем сугробом, головы высунули и наблюдаем обстановку вокруг. Проходит наносекунда, две, три, десять, одиннадцать, двенадцать, двенадцать с половиной наносекунд, двенадцать с двумя третями, двенадцать с тремя четвертями, двенадцать с четырьмя пятыми. Я уже собираюсь выходить из засады, как вдруг из-за деревьев выскакивает стая волков! Медведь тут же и убежал, а черт Кинстинктин и поп Абросим обомомлели. А эвта стая окружила обомомлевших черта Кинстинктина и попа Абросима и принялась бегать вокруг на некотором довольно безопасном удалении, метрах в тринадцати от жертв.

Поп Абросим внимательно пригляделся к волкам и с возмущением пробасил:

– Не сойти мне с энтого места, энто ж грешники! Эк встелеля́хивають*, грехотворцы! По усем усюдам свига́ють* да гайда́ють*, однозначно! Побойтесь Бога, многогрешные!

Черт Кинстинктин внимательно пригляделся к волкам и с возмущением проверещал:

– Не сойти мне с эвтого места, эвто ж праведники! Эк встелеляхивають, безгрешные! По усем усюдам свигають да гайдають, понимаешь! Побойтесь черта, безгрешники!

Ту́товона* из стаи выдвинулись особь альфа, то бишь атаман, и особь бета, то бишь есаул.

– Герры вольфы! – хрипло заорал атаман.

– Шо-о-о? – воскликнули герры, облизываясь.

– Шо, шо! Слушай мою команду!

– Да, да, слушай его команду! – сипло крикнул есаул. – Поняли, герры вольфы?

– А может, не надо слушать команды командилов, паны люпусы? – опасливо прогундосил, умело прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.

– Да, да, а может, не надо шлушать команды командиров, паны люпуши? – опасливо прошипел, умело прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.

Прочие волки два последних высказывания проигнорировали.

– Хорошо! Командуй, герр атаман, атаку! – с азартом завизжали прочие волки, облизываясь и продолжая проворно бегать вокруг жертв по кругу.

– Хорошо! Герры вольфы, в атаку! – хрипло заорал атаман.

– Да, да, герры вольфы, в атаку! – сипло крикнул есаул.

– Нехолошо! Не надо, паны люпусы, лваться в атаку! – опасливо прогундосил, ловко прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.

– Да, да, паны люпуши, нехорощо! Не надо, паны люпуши, рватьша в атаку! – опасливо прошипел, ловко прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.

Но прочие волки два последних высказывания проигнорировали. И вот эвти волки, все энти грешники, сиречь неправедники, понимаешь, а вкупе с ними и праведники, сиречь безгрешники, однозначно, не убоялись ни Бога, ни черта и, облизываясь, сжали кольцо вокруг черта Кинстинктина и попа Абросима и продолжили крайне проворный бег по кругу на расстоянии метров двенадцати от двое́чки*.

– Вам чего, грешники? – хрипло-хрипло заорал поп Абросим, инстинктивно выкатив глаза.

– Да-да, вам чего, праведники? – сипло-сипло крикнул черт Кинстинктин, инстинктивно закатив глаза.

Тутовона из стаи выдвинулись особь альфа, то бишь атаман, и особь бета, то бишь есаул.

– Сейчас мы сдерем с вас шкуры! – хрипло заорал атаман, инстинктивно щелкая зубами и истекая слюнками.

– Да-да, сейчас мы сдерем с вас шкуры! – сипло крикнул есаул, инстинктивно истекая слюнками и щелкая зубами.

– А у них сейчас нету шкул! – опасливо прогундосил, инстинктивно прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.

– Да-да, а у них шейшаш шовшем нету шкур! – опасливо прошипел, тожде инстинктивно прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.

– Да-да, сейчас у меня нет шкуры и раньше не было! – хрипло-хрипло, радостно-радостно подтвердил поп Абросим, инстинктивно хихикая. – С меня сдирать нечего, ха-ха!

– А с меня шкуру недавно содрали! – сипло-сипло, радостно-радостно подтвердил черт Кинстинктин, тожде инстинктивно хихикая. – Сейчас и сдирать-то нечего, хе-хе!

– Не верю! – ворчливо изрек атаман, инстинктивно никому не доверяя. – Ибо с каждого я сдираю три шкуры!

– Да-да, и я вам не верю! – не менее недоверчиво изрек есаул, инстинктивно ворча. – Ибо и я тожде с каждого сдираю три шкуры!

– Нет, нет! Нет никаких оснований не ве́лить таким высокоуважаемым пелсонам!

– Да-да! Нет, нет, нет никаких ошнований не верить таким вышокоуважаемым першонам!

– Не верим! Не верим! – довольно-таки возмущенно закричали прочие волки, облизываясь.

Тутовона поп Абросим протянул вперед две волосастые татуированные ручищи и показал атаману с есаулом два здоровенных кулачища, красных, как кирпичищи:

– А вот эвто вы нюхали, нюхавнюки?

– Нихт! Впрочем, сейчас эвто нюхавно понюхаем!

Атаман с есаулом принюхались и радостно заорали, истекая слюнками:

– М-м-м, как вкусно пахнет! – и бросились на черта Кинстинктина и попа Абросима.

Черт Кинстинктин обомомлел, а поп Абросим не растерялся, а изловчился да и схватил нападавших за шкирки ручищами. Лбами боссов, балбесов, стукнул, балбесы и обомомлели до потери сознания.

– Блатцы люпусы! – с воодушевлением заорал самый забитый волк, особь омега. – Ясновельможные паны!

– Шо?

– Шо, шо! Наших атамана и есаула ко... ко...

– Шо – ко-ко?

– Ко... ко... ко... ко...

– Шо – ко-ко-ко-ко?

– Ко... ко... ко... кокнули!

– Ну и шо? – спрохали волки, облизываясь.

– Шо, шо! Вот и холошо, ясновельможные паны! Тапелича я ваш атаман, паны люпусы! А есаулом мна... мна... назначаю своего колеша!

– Да-да, я шоглашен штать ешаулом, яшновельможный пан атаман! – тут же отозвался кореш нового атамана.

– Хорошо! Командуй атаку, ясновельможный пан атаман! – довольно-таки одобрительно закричали волки, облизываясь.

– Холошо! Командую: всем отступать в лес!

– Да-да, вшем отштупать в леш!

– Шо, в самом деле всем отступать, а не наступать? – довольно-таки уныло закричали волки.

– Да! Такую даю команду как командил! А того, кто ослушается...

– Да-да, такую он дал команду как командир! А того, кто ошлушаетша...

– Шо? Шо? – закричали облизывающиеся волки, и у них из пастей потекли слюнки.

– Шо, шо! Того я на части лазолву! Вот шо!

– Да-да, а того он на щашти ражорвет! А я пошоблю! Вот що!

– А-а-ах, вкусно! Ну, отступать, так отступать! – довольно-таки радостно закричали волки, и стая тут же убежала в лес.

А черт Кинстинктин и поп Абросим, гадко и громко ругаясь, ловко содрали с бывшего атамана и прежнего есаула шкуры, благо сделать энто было несложно: атаман с есаулом были тертые калачи, однозначно, и с них так часто сдирали шкуры, что энти, понимаешь, тертые калачи завели себе легко сдирающиеся шкуры на застежках-молниях.

Поруганные и ободранные экс-атаман с разжалованным есаулом через тринадцать наносекунд пришли в себя и бросились наутек. А поп Абросим и черт Кинстинктин воспользовались волчьими шкурами, чтобы защитить от обморожения самое дорогое. Поп Абросим обмотал себе, понимаешь, голову, а черт Кинстинктин обмотал себе чресла, однозначно. Засим поп и черт ну так быстро рванули вдогон медведю, что тут же пропали из виду.

А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, из засады вышел, на кобылку вскочил и поехал по лесу дальше. Вот еду я, еду, не пылю, вот еду я, еду, не дремлю. Вдруг гляжу: суши́на*, подле сушины – дуб, под дубом заяц, а на дубу тетерев. Заяц дрыхнет, громко храпя, а подле него валяется пустая бутылка из-под водки, зато тетерев бодрствует, но безмолвствует, на груди – плеер, на ушах – наушники. Тот тетерев на дубу высоко сидит, на меня даже не глядит, вишь, не пошелохнется!

Я птице кричу:

– Эй, ты, глухая тетеря! Слышишь меня?

А тетерев сидит на дубу, ни шиша не слышит! Знать, эвто глухой тетерев – мошни́к.

Я толды́*, понимаешь, лошадку остановил, ружьеце с плеча снял, к глазу поднес, однозначно, в тетерева прицелился – а кремня-то и нет! Видно, потерял, когды с портными препирался!

– Ружье не выстрелит – и птицы не убьешь! – подал свой голос мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится.

Тутовона поневоле зачешешь затылок! Коли за кремнем возвращаться – будет сто верст, ой, как далеко! Птица, поди, упорхнет!

А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось повесить ружье на плече и на лошадке скакать вкруг сушины с дубом, дабы не замерзнуть.

Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой не долго думает, понимаешь!

На всем скаку спрыгнул с лошади прямо на дуб, воображаешь, а ее под присмотром своего Внутреннего Голоса оставил вкруг дуба скакать. Сам же на дуб полез. И зря, зря я с собой своего Внутреннего Голоса не захватил – он бы предрек, чем всё энто кончится! Вот я лез, лез, не долез, на желуде поскользнулся – и вниз полетел, однозначно!

Лечу и кричу:

– Ой-ой-ой! Орешки дерут прорешки в моей епанчешке!

Всю епанчу щеголеватую изорвали мне желуди проклятые! Однозначно, воображаешь!

Слава богу, не разбился – грохнулся на лошадку, что вокруг дуба продолжала галопировать, да скатился прямо на свою пе́жинку*, что на хвосте! И поскакал: хоть о́хлябь*, да верхо́м!

А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – шипит:

– Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! Туто охотишка дрянная!

Как быть, что делать? Умом не раскинешь, пальцами не растычешь.

А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось на лошадке дальше скакать вокруг дуба, дабы не замерзнуть!

Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой долго не думает, понимаешь!

Достал из-за пазухи игрушку свою – пра́щицу детскую. Да вот только чем бы ее зарядить?

Пошарил в карманах епанчи: в одном кармане Иван постный, в другом Марья леготишна.

Распахнул епанчу, пошарил в карманах матросских брюк: в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи зубами скрипит.

Что делать, как быть? Аз гадал, аз скакал битый час вокруг дуба, дабы не замерзнуть! Но я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, догадался! Удалой долго не думает, понимаешь!

Под епанчой на груди у меня – пулеметные ленты! А в лентах патроны! А в патронах пули из свинца! Эх, аз – молодец: без коз, без овец, зато в пульках свинец! Ну хоть сейчас – в Зимний дворец, однозначно! Вынул я из пулеметной ленты один патрон. Эх, только у молодца в ладони и золотца, что патрон с латунною гильзой и пулей из оловца!

Зарядил я тем патроном пращ, да на всем скаку и метнул! Бац! – да и мимо! Метил в тетерю, а угодил в сук. Сук-то и надломился.

Эдак аз призадумался, пращ за пазуху спрятав; кружил, кружил на кобылке вкруг дуба да задел невзначай епанчой за дубовый сук. За тот самый, который надломился.

Сук тут и вовсе обломился, кобылка моя с испугу рванула, ну, аз как треснулся башкою об сушину – так искры из глаз и посыпались, воображаешь! Я с кобылки – бряк в сугроб, но поднялся, а кобылка моя вокруг дуба скакать продолжает как ни в чем не бывало!

Гляжу: от тех искр сушина запалилась. Пока я голицами ее хлопал да влагою из себя мочил, она вся и сгори!

А тетерев всё на дубу высоко сидит, на меня даже не глядит, вишь, не пошелохнется! Знать, энто глухой тетерев – мошник!

Я тогда ружьеце с плеча снял, к глазу поднес, в тетерева прицелился, кулаком себе в глаз – бац! Искры из глаза так и посыпались!

Одна искра упала на полку, ружье выстрелило – вечная слава тетереву! Поплатился мошник за свою глухоту!

– А ты гу́торил: туто охотишка дрянная! Эх, ты, вруша – Внуша-Голуша! – дробочу́* я своему Внутреннему Голосу, вешая ружье на плече.

А Внутренний Голос молчит, сказать-то и нечего!

А тетерев с дуба упал да на зайца попал!

А заяц вскочил да и дал стречка! Бежит, под ноги не глядит, земля дрожит, деревья кругом валятся!

Пол-леса повалил да дичины-то про меня – страсть сколь набил! Среди той дичины – слоны* всевозможные, волков серых – несколько стай и одиннадцать ведмедей, трождызначно.

– А ты гуторил: туто охотишка дрянная! Эх, ты, вруша – Внуша-Голуша! – гаманю́* я своему Внутреннему Голосу.

А Внутренний Голос молчит, сказать-то и нечего! Знать, эвтот Голос – молчун али немой. А может быть, он вообще не мой, а чужой Внутренний Голос? Может, он сатане в дядьки не годится? Может, его сатана вовсе не пестовал? А может, сей Голос и вовсе обомомлел? Может, и он – мошник?

А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, охотою той – страсть, как доволен остался! Охота – всему делу голова! Русский человек без охоты не живет. Охота не работа, айда на охоту; а коли нет охоты, не ходи! Хорошо промышлять охотой. Охота – природа человека. Охота – веселье. Охота полюбится – ум расступится, понимаешь.

Ну-с, повелел я лошадке за мною ступать и принялся энту дичину-то собирать. Собираю, собираю, вдруг вижу: по насту сломя голову бежит мне навстречу заяц, на груди у него – плеер, на ушах – наушники. Мы с лошадкой залегли за ближайший сугроб, головы высунули да и наблюдаем за зайцем с опаской. Не добежал до нас эвтот стайер метров сто тридцать, как вдруг прямо из двух сугробов выскочили ему наперерез два волка, оба – без шкур. Ни слова зайцу не сказали, только поглядели на него свирепо и щелкнули зубами.

У зайца поджилки затряслись, он остановился и обомомлел. А затем расстегнул на своей шкуре молнию, самолично содрал с себя шкуру и протянул волкам. Ведь заяц эвтот был тертый калач и с него так часто сдирали шкуру, что энтот, понимаешь, тертый калач завел себе легко сдирающуюся шкуру на застежке-молнии, однозначно.

Волки тут же схватили заячью шкуру и разодрали ее пополам. Они воспользовались половинками заячьей шкуры, чтобы защитить от обморожения самое дорогое. Первый волк, бывшая особь альфа, он же экс-атаман, обмотал себе участок на чреслах, однозначно; второй волк, бывшая особь бета, он же разжалованный есаул, обмотал себе голову, понимаешь.

Засим волки поглядели на зайца, увидели на нем плеер с наушниками, ни слова зайцу не сказали, только щелкнули зубами свирепо.

У зайца поджилки затряслись, и он обомомлел. А затем самолично снял с себя плеер с наушниками и протянул волкам.

Волки тут же схватили добычу и разодрали ее пополам. Они воспользовались половинками добычи, дабы украсить самое дорогое. Первый волк, бывшая особь альфа, он же бывший атаман, нацепил себе плеер на участок на чреслах, понимаешь; второй волк, бывшая особь бета, он же в прошлом есаул, нацепил наушники на голову, однозначно.

Ни слова не сказав обомомлевшему зайцу, волки дали деру и мгновенно исчезли из вида.

Заяц постоял, постоял в обомомлении тринадцать наносекундочек, а затем дал деру и мгновенно исчез из вида.

Ну а я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, вылез со своею лошадкой из-за сугроба да и продолжил собирать охотничьи трофеи. Дичину-то всю собрал да и стал думать, как бы ее увезти. Стал как бык, и не знаю как быть: не то стричь, не то брить, не то опалить.

Тут-то мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – подал свой голос:

– Вали на пега́ную* – пега́нка* всё свезет!

Я воплю в восторге:

– Ах, энто мысль! Хорошо на пега́шку* валить – пегашка всё свезет! Молодец, Внуша-Голуша!

Стал я дичь на пегашку валить: на каждую пежину – по своей дичи́не! Как свалю дичину на пежину – кобылка лягнет да хвостом махнет! Ну да ничего: всякая кобыла под возом обрыка́ется*. Так на тридцать восемь пежин и навалил дичи!

Наконец, приметил я на хвосте у кобылки последнюю пежинку, привскочил да и сел! Лошадка шустра, а от хвоста не уйдет!

Я го́лчу* лошадке:

– Но!

Лошадка и пошла. Да токмо, ахти, что ни шаг, то и спотычка.

Я горла́ю* лошадке:

– Ехай, ну!

Тут кобылка брык – и встала!

А мой Внутренний голос – а он сатане в дядьки годится – подает голос:

– Ехало не едет и ну не везет!

– Эвто бывает! Дичь заартачилась, оттого и лошадь стала! – гуторю.

Тут кобылка брык – и ноги по колени увязи́ла в насте!

Я глаша́ю*:

– Энто бывает! Кобылка пятнаста – по колени увязла в насте!

А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бахо́рит*:

– Либо лошадь хорошую держать, либо плеть!

Лошадка раньше хоть на месте стояла, а тут и вовсе на бок пала!

– Эвто возможно! Дичь заартачилась, оттого и лошадь пала! – разъясняю.

И взяла тут меня дума крепкая, раздумьице великое – что делать, как быть: не то стричь, не то брить, не то опалить. Вот и забегал аз вокруг лошадки.

Тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – пищит:

– Вишь ты, лошадка лежит, а Ивашка вокруг бежит!

А я ему, понимаешь, отвечаю:

– Энто бывает! Ну лежит. Ну бегу. Что с того?

А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бахорит:

– Ты же, Ивашка, себе по колени ноги оттоптал!

А я ему, понимаешь, отвечаю:

– Эвто бывает! Ну оттоптал. Что с того?

А мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – шипит, кошкой в глаза мечется, нашептывает свое:

– Умный бы ты был, Ивашка, человек, – кабы не дурак! Эх, топор бы сюда сейчас! Отруби в лесу, Ванька, те ноги по колени, которые себе добра не желают!

Одначе я не козырист парень, да мастист!* Я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, старался, старался – да и догадался!

– Энто возможно! Был бы лес, а топор сыщем! – бакулю своему Внутреннему Голосу.

Аз вдохнул во всю грудь, свистнул, гаркнул, молодецким посвистом, богатырским покриком, позвал из дому топор-самобег:

– Тяп-тяп-перетяп! Ой ты гой еси, мой топор – самобег, тяпа-растяпа чугунная! Приди, не ломайся, а после не кайся! Беги полями широкими, беги лесами высокими, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам! Стань передо мной, как лист перед травой! Послужи на меня, а я на тебя!

– Энто любопытно! Ушел, не ушел, а побежать можно! – молвил топор да и побежал на зов из дому.

Топор тут же прибежал да и тарантит:

– Эвто свершилось! Пришел, не пришел, а послужить можно! Узнай мой обычай: железна душа не берет барыша, и грех – пополам!

– Энто похвально! Люблю молодца за обычай! Твое перед тобою, а в чужое не вяжись! Коль так, то по рукам! – сказал я топору и пожал ему рукою топорище.

– Эвто запросто! Ну, чего там рубить-то в лесу в первую очередь? – спрашивает топор в нетерпячке.

– Энто надо подумать! Мабудь, в лесу отрубить тот Внутренний Голос по гло́тку, который добра своему обладателю не желает?! – спрашиваю аз, усмехаясь.

– Так мабудь – али рубить? – спрашивает топор, вздрагивая от нетерпячки в моей руке.

– Нет! Нет! Только не эвто! – пронзительно закричал мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Ведь мне не прожить без моего симбионта! А ему без меня!

– Ну то-то! – говорю, усмехаясь. – Энто другой разговор! Аз тенчас* сам вырублю то, чьто потребно!

Взял я в обе руки топор да и вырубил сани с оглоблями. Да не одни сани – на одних санях вся дичь не поместилась! – а тридцать девять саней! Ей-ей!

– Уф! – говорит топор.

– Шо, топо́рушка? – спрашиваю, поставив топор у ног и вытирая пот со лба.

– Умаялся я, Ваня!

– Эвто вестимо! Что хочешь в награду?

– Хочу домой!

– Энто пущай! Ну, бывай! Беги, не ломайся, а после не кайся! Беги полями широкими, беги лесами высокими, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам! Беги от меня, как мрак от огня! Отдохни от меня, а я от тебя!

– Энто непременно! Ну, ушел, не ушел, а побежать можно! – молвил топор да и побежал восвояси.

Топор тут же прибежал домой да и тарантит:

– Энто прекрасно! Пришел, не пришел, а отдохнуть можно! Таков мой обычай: железна душа отдохнет не спеша, и жизть – хороша!

– Эвто отлично! Люблю молодца за обычай! – подумал я о топоре и продолжил заниматься своими неотложными делами.

Сани друг за дружкой скрепил, понимаешь, на тридцать восемь саней дичь сложил, однозначно, лошадку запряг, на тридцать девятые сани, передние, сам улегся да и везя́каю*:

– Того, энтого, всего! Всего, эвтого, того! Нет, энтого, всего, того! Молчи, Гошка, в глотке, не вякай! Держись, кобылка, за оглобли, не падай! Н-н-но-о-о!

И тут аз обозом в Саратов отправился!

Кобылка обоз тянет, я на первом возу лежу. Словом, картина Репина «Поперли»: кобылка бежит, а Ивашка лежит, Гошка в глотке дрожит, но молчит, не брюзжит! А лошадка в хомуте везет по могуте. Да ретиво так везет! На ретивую лошадь не кнут, а вожжи!

Хоть сердита кобылка на обоз, а прет его под гору и в гору! Так весь обоз одна кобылка в Саратов и притарба́нила*!

В том Саратове я торговал-продавал, на пятьсот рублёв дичины сбывал! Репин картину с меня написал: «Не ждали»! Однозначно, понимаешь!

Высокоумные примечания

* Бормо́лить – бормотать.

* Кто в лесу поет и увидит ворона, тому наткнуться на волка – примета.

* Вотла́ть – говорить мужиковато.

* За лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут? – Волки.

* Без охоты и человек болван – не знающий забавы.

* Баку́лить – говорить.

* Ботви́ть – бахвалиться.

* Спроха́ть – спрашивать.

* Оба́два – оба.

* Пого́н – погоня.

* То́жде – тоже.

* Встелеля́хивать – бежать впритруску.

* Свига́ть – спешить и бежать

* Гайда́ть – шататься, бегать.

* Ту́товона – тут.

* Двое́чка – двое.

* Суши́на – сухостойное дерево.

* Толды́ – тогда.

* Пе́жина – белое или светлое, крупное пятно по темной шерсти.

* О́хлябь – верхом без седла.

* Дроботи́ть – говорить скороговоркою, таранти́ть.

* Слон – вообще любое большое животное, которое слоняется по лесам.

* Гамани́ть – громко говорить (однокоренное слово: гам).

* Пега́ная – пегая.

* Пега́нка – пегая лошадь.

* Пега́шка – пегая лошадь.

* Обрыка́ться – облягаться, умаяться, уходиться лягая и присмиреть.

* Го́лчить – горланить.

* Горла́ть – горланить.

* Глаша́ть – гласить.

* Бахо́рить – гуторить.

* Не козырист парень, да мастист – находчив.

* Тенчас – сейчас.

* Везя́кать – калякать.

* Тарба́нить – тащить, таранить.

Продолжение следует.