Текст книги "Играй и умри"

Автор книги: Андрей Буторин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Андрей Русланович Буторин
Играй и умри

© А. Буторин, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

Хороших знаю хуже я,

У них, должно быть, крылья,

С плохими даже дружен я, —

Они хотят оружия,

Оружия, оружия

насилья!

В.С. Высоцкий

Глава 1

Человек в серебристом шлеме с темным, на все лицо, забралом бежал под тревожный гулкий аккомпанемент; от ударов ног, его и преследователей, звучно вибрировал решетчатый железный настил. Убегающий был одет в темно-серую кирасу из арамидного волокна, такие же оплечья и наручи – все на голое тело, а обтянутые блестящей тканью ноги, обутые в высокие черные ботинки, сверху до колен защищали арамидные накладки. Человек был вооружен двумя короткоствольными лучеметами, из которых он, не оглядываясь, палил назад, освещая сиреневыми вспышками казавшееся бесконечным пространство, заполненное огромными ржавыми конструкциями: высоченными цилиндрическими емкостями, паутиной многочисленных труб, каскадами железных лестниц, клетями подъемников и прочей металлической требухой – мертвой и мрачной начинкой заброшенного завода.

Самого человека освещал перемещающийся вместе с ним яркий луч прожектора. Преследователей пока не было видно, но их звучный топот слышался все ближе и ближе.

«Ш-шварк!» – теперь уже вспышка оттуда. Но не сиреневая, а жгуче-желтая и короткая – явно из чего-то огнестрельного. Затем еще и еще… «Шварк-шварк-ш-шварк!..» Металл помещения отозвался звуками попаданий и рикошетов – скрежещущими, визгливыми, режущими ухо и нервы. Убегающий споткнулся, как от толчка в спину, но удержался на ногах, развернулся, выпустил сразу два сиреневых заряда и побежал дальше, заметно прихрамывая.

Луч прожектора разделился надвое. Один продолжал следовать за человеком в серебристом шлеме, второй метнулся назад и выхватил из мрака две фигуры в ярко-зеленых комбинезонах. Преследователи также были в шлемах, того же цвета, что и костюмы, только без забрал, вместо них на лицах людей тускло блестели большие очки.

«Шварк-шварк-шварк-шварк-ш-шварк!..» – безостановочно стали палить «зеленые» из тяжелых толстоствольных винтовок. Убегающий снова споткнулся, но на сей раз устоять не смог, покатился по решетчатому настилу и, ухватившись в последний момент за пилон ограждения, задержался на самом краю. Один лучемет полетел вниз и секундой позже осветил помещение сиреневым заревом взрыва.

Человек с явным усилием приподнялся, встал на колени и направил бочкообразный ствол оставшегося лучемета в сторону приближающихся врагов. Его рука дрожала от напряжения – видно было, что раненый испытывает сильную боль. Не факт, что он успел бы уложить хоть одного преследователя, пока его самого не изрешетили бы тяжелые бронебойные пули, но тут, неожиданно для всех, с дальнего края настила, там, где вниз уходила почти отвесная лестница, засверкало так, будто в дикий пляс пустился рой взбесившихся светляков. Световую какофонию сопровождал оглушительный треск, свист пуль, визгливый звон «раненого» металла. Преследователей в зеленых комбинезонах, моментально потемневших от крови, отбросило назад, и заметавшийся луч второго прожектора не сразу сумел отыскать их, распластанных на решетчатом ржавом железе в неестественных позах.

Луч прожектора, тут же потеряв к ним интерес, стремительно метнулся в сторону, где только что бесновались «светляки». Сначала он выхватил из темноты голову, или то, что казалось головой, – большой металлический конус со срезанным верхом, похожий на огромное блестящее ведро со стеклянными глазницами бинокуляров. Затем луч опустился, и в его ярком свете заиграли бликами отполированные поверхности сложной конструкции высотой порядка трех метров. Бочкообразный гофрированный торс, суставчатые, «коленями» назад ноги, гибкая блестящая «змея» правой руки с зазубренными клешнями на конце, поворотная пулеметная турель вместо левой – все это походило на зловещую, гротескную модель человека, на фантастического боевого робота. Суставы ног с лязгом сложились, робот присел, а потом резко выпрямился и взлетел над железной поверхностью настила. Он сделал несколько мощных прыжков, каждый не менее трех-четырех метров, которые наполнили гулом и грохотом вибрирующего металла все пространство завода, и очутился возле поднявшегося уже на ноги человека в серебристом шлеме. Какое-то время оба смотрели друг на друга, а потом человек поднял руку с лучеметом. На спуск он нажать не успел. Серебристая «змея» робота блеснула неуловимой молнией, звучно щелкнули клешни, и о полированную грудь механического создания, в которой искаженно-уродливо отражалась жалкая человеческая фигурка, разбилась алыми брызгами мощная струя крови из обрубка плеча. Снова молния, щелчок – и под ноги человека упала его левая рука. Тогда он закричал, протяжно и жалобно, но крик прервался, стоило в третий раз щелкнуть зазубренным клешням. По железной решетке настила покатился серебристый шлем, не пожелавший расстаться с головой своего владельца.

– Фу! Мерзость какая, гадость! – отворачиваясь от висящего в центре комнаты видеопузыря, поморщилась Айна. От этого движения длинная русая челка, единственное украшение полосатой, словно черно-белый арбуз, стриженной под короткий ежик головы девушки, закрыла один глаз.

Фир заглянул в другой – блестящий, влажный, карий, ставший сейчас почти черным от кипящих внутри подруги эмоций – и спросил:

– Тебе совсем не понравилось?

– А чему здесь нравиться? – мотнув головой, отбросила челку Айна. – Если ты скажешь, что тебе это нравится, то я даже не знаю, что я здесь вообще делаю.

Сидящий в соседнем кресле худенький, как и сама девушка, парень поскреб в затылке. Его голову украшали черно-белые выстриженные «шашечки». Впрочем, украшениями ни шахматная клетка, ни черно-белые полоски отнюдь не были, являясь всего лишь отличительными признаками сценаристов и их подруг соответственно.

Фир встал и подошел к креслу Айны. Та поднялась навстречу. Сценарист осторожно притянул к себе и обнял девушку.

– Мне это тоже не нравится, – тихо, почти шепотом, сказал он. – Но ты ведь знаешь, кому это должно понравиться. Я это и имел в виду, когда спрашивал. Хотел узнать твое мнение с их точки зрения.

– Ну ты и сказанул, Чертенок! – фыркнула Айна, не делая, впрочем, попытки вырваться из объятий. – «Твое мнение с их точки зрения!» Просто лингвистический шедевр. Эх ты, а еще сценарист!

– И все-таки, – не отставал Фир. – Мне это важно. Киберы остались недовольны двумя прошлыми показами. Да и вообще… С тех пор как перестали работать порталы, их стало трудно чем-то умастить.

– Умастить!.. – снова фыркнула девушка. – Вы, сценаристы, вообще готовы их железные задницы лизать. Ну, лижите-лижите, слюнявьте сильнее – может, хоть заржавеют.

– Не заржавеют, – обиженно буркнул Фир. – Они у них не железные вовсе.

– Что, пробовал уже? – хмыкнула, чуть отстранившись, Айна.

– Да ну тебя, – засопел парень. – Сама ведь все знаешь, а так говоришь, будто я во всем виноват.

– Ты не виноват, – снова прижалась к Фиру подруга. – Просто меня так все это… бесит! Сам ведь знаешь, я тоже через это прошла, – она кивнула полосатой головой на видеопузырь. – Хорошо, что ты меня тогда приметил, замолвил за меня словечко. Спасибо тебе, милый, прости…

Айна нашла губами открытые навстречу губы парня, и влюбленные застыли в долгом поцелуе. Потом руки Фира медленно заскользили по спине девушки вниз, но едва миновали поясницу, как по ним шлепнули ладони подруги.

– Остынь, Чертенок, – вывернулась она наконец из объятий и вновь опустилась в кресло. – Тебе скоро на смену, а ты так и не узнал мое мнение. Оно ведь тебе на самом деле важно?

– Ага, – не пытаясь скрыть огорчения, выдохнул Фир и возвратился на место. – Но почему ты все время зовешь меня Чертенком? Что это вообще такое? Не нахожу ассоциаций…

– А тебе во всем нужны ассоциации? – улыбнулась девушка. – Ну как же, творческая личность! – Айна вдруг стала серьезной. – Там, откуда я пришла, «Фир» на одном из языков означало «четыре»[1]1
  Фир (vier, нем.) – четыре (Здесь и далее примеч. автора).


[Закрыть]. А еще у нас, уже на моем родном языке, была такая веселая песенка: «Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж». Что такое «чертенок», объяснять долго. Тем более, на самом деле их не существует. Зато существуешь ты. – Айна снова улыбнулась.

– Хорошо, – улыбнулся в ответ Фир. – Чертенок так Чертенок. Говори свое мнение. Только все же постарайся смотреть на все это глазами киберов.

– Ох, как мне не хочется смотреть их глазами, – вздохнула девушка. – Ну да ладно. Так вот, их глазами это, возможно, мерзостью и не покажется, ведь эти железные болваны обожают, когда много крови, да еще когда вокруг столько любимого ими металла, но…

– Но?.. – подтолкнул Фир замолчавшую подругу.

– Но все равно это примитивно и скучно. Все это уже сотни раз было. Погоня, стрельба, двое на одного, сильный на слабого… Единственное, что меня удивило, так это то, что ты ввел в сценарий кибера. Да еще какого-то… гипертрофированного. Думаешь, им такой образ понравится? И потом, ты правда надеешься, что кто-то из них согласится участвовать в съемке? Насколько я помню, сами они никогда в шоу не принимали участия.

– Не принимали, – кивнул парень. И признался: – Сейчас тоже вряд ли кто-то согласится. Да я и спрашивать о таком не буду, зачем на свою голову неприятности вызывать? Наши техники сделают дистанционно управляемую модель, только и всего.

– Думаешь, так ты на свою голову неприятностей не накличешь? Может, киберам в принципе неприятно себя видеть в таком представлении? Вдруг это как-то ущемит их достоинство? – Последнее слово Айна произнесла с откровенным презрением. – Да еще ведро это дурацкое вместо головы. И неестественный гигантизм. Надеешься им этим подольстить? Не вышло бы наоборот. А еще… – нахмурилась девушка. – Ты что, по-настоящему планируешь покалечить и убить актеров? То есть в твоем сценарии все должно кончиться именно так, как в этом компьютерном трейлере, или по принципу «как сложатся обстоятельства»?

– Разумеется, как сложатся, – обиделся Фир. – Мы запланированную смерть никогда в сценарий не ставим; во всяком случае, я – точно никогда. Понятно, что она всегда рядом с игроками и очень вероятна, но многое ведь зависит и от самих участников, недаром девиз нашего шоу – «Играй или умри».

– Скорее, «играй и умри», – скривила губы Айна. – Киберы ловят кайф, именно когда игроки гибнут. А если игрок им не понравится – иначе говоря, останется жив, – то, вероятнее всего, он так и так умрет – его мозг высосут киберы, а тело пойдет на фарш для нас.

– Во-первых, – поморщился парень, – бывает, что киберам нравятся и выжившие игроки. У таких появляется шанс сыграть еще, есть у нас такая группа постоянных артистов. Небольшая, но есть. Да и вовсе из игры некоторые выходят, тебе ли не знать. – Фир снова поднялся с кресла и принялся мерить комнату шагами. – А во-вторых, ну что ты повторяешь эти каннибальские глупости насчет фарша для нас? Пищевую биомассу киберы производят вовсе не из человеческих трупов!

– А из чего? – прищурилась девушка, провожая любимого взглядом.

– Ну, я не знаю, – перестав шагать, развел руками Фир, – из растений, животных, из синтетических материалов каких-нибудь…

– Из растений? Из животных? Ага, как же. Много ты видел на Эдиле садов-огородов или пасущихся коров-овечек? Может, ты имел счастье наблюдать охотящихся на дичь киберов? Или киберов с удочками на берегу тихой речки? На утренней зорьке… Мол, наловим-ка нашим любимым людишкам рыбки! А то помрут еще, ушицы не отведав.

– Какой еще ушицы? Что за ерунду ты несешь? – начал сердиться сценарист. – Может, я и не прав насчет животных, но синтетику еще никто не отменял. В любом случае, биомасса из человечины – это уже откровенный перебор.

– Хорошо, – кивнула Айна. – Насчет того, что киберы высасывают мозги, ты, надеюсь, спорить не станешь?

– Не стану, – понурился Фир, но тут же вскинул голову: – Только не «высасывают мозги», а преобразуют ментальную энергию людей в тот вид энергии, который необходим киберам для их мыслительной деятельности.

– Ох, как красиво! Сейчас слезу пущу от умиления! Правда, как у нас говорят, что в лоб, что по лбу, ну да ладно. Только скажи-ка мне, умник, а остаются ли эти несчастные после такой «красивой» обработки в живых?

– Нет, – вновь опустил голову парень.

– А где, в таком случае, их тела? Неужели ты думаешь, что эти ходячие железяки настолько сентиментальны, что предают их земле? А вдруг они их сами едят?

– Прошу тебя, перестань! – замотал головой Фир и вновь зашагал по комнате. – Не знаю я, что из чего делается и кто куда девается, но вот аппетит ты мне точно испортила. Хотел перед сменой позавтракать, а теперь…

– Вечно голодным все равно ходить не будешь, – сухо произнесла девушка. – Но твоей наивности я просто поражаюсь. Наверное, за нее я тебя и полюбила. И хорошо, если это и в самом деле только наивность, а не кое-что похуже. Ведь куда проще закрыть глаза и уши и кричать: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего меня не касается!» Беда в том, что это касается всех нас. А если напрямую пока не коснулось, то рано или поздно коснется все равно.

– Ладно, все, хватит! – замахал руками сценарист, подбежал к своему креслу и плюхнулся в него. – Не хватало нам еще только поссориться из-за киберов. У меня и так на душе погано. Сценарий этот… Я ведь и сам вижу, что он никуда не годится. Как бы ты ни язвила насчет лизания задниц, но если я попаду «железякам» в немилость, то и меня ждет ментальная установка. А если меня…

– То и меня заодно, – закончила мысль Фира подруга. И вздохнула: – Но сценарий и правда того, не айс… Может, еще что-нибудь придумаешь? Например, честный поединок, на равных, без оружия.

– Такое они не любят. Им драйв подавай, кровь, животные инстинкты. А самое лучшее, когда все это плюс полное неведение игроков: где они, что с ними? Но такое возможно только с «внешниками», а порталы уже год как не активизировались, и неизвестно, проснутся ли они вообще когда-нибудь. И ведь только-только на три основных прохода БиПы навешали, надеялись, чуть ли не конвейер наладится, а тут…

– Погоди, Чертенок, – перебила Айна. – БиПы?.. Что еще за БиПы?

– Так ведь ты разве… – удивился было сценарист, но, вспомнив, хлопнул себя по лбу: – Ах да, ты появилась раньше БиПов. Языку тебя под гипнозом учили?

– Ну, да, как же еще-то? – удивилась девушка.

– Я почему-то думал, что уже рассказывал тебе… В общем, БиП – это сокращенно от «биопреобразователь». Всех тонкостей я, конечно, не знаю, но если по-простому, то БиП модифицирует тела чужаков под человеческую структуру, используя в качестве «эталона» ДНК людей, хотя в общем-то «эталоном» может служить любая ДНК. Биопреобразователи возле трех главных порталов сделаны в виде арок, и «внешники», попадая на Эдилу, невольно проходят через БиП. Это задумано для того, чтобы привести чужаков к привычному виду, а заодно и подлечить, чтобы не занесли на Эдилу заразу. Процесс происходит быстро и безболезненно. При прохождении через БиП разумного существа устраняются любые дефекты его организма, а также внедряется знание эдилианского языка в качестве базового. Заодно «внешников» в БиПе усыпляют и по-тихому перемещают в театральную зону с приготовленными декорациями.

– Слава киберам! – саркастично воскликнула Айна. – Прогресс на месте не стоит.

– А что толку? – отмахнулся Фир. – Говорю же: год, если не больше, ни одного внешника не было. Но это никого не волнует, ведь шоу…

– Show must go on![2]2
  The show must go on (англ.) – Шоу должно продолжаться. Песня группы «Queen».


[Закрыть] – пропела, перебив любимого, Айна.

– Вот именно, – ничего не поняв, кивнул, тем не менее, сценарист.

Глава 2

Теонг открыл глаза и… ничего не увидел. «Ослеп!» – было первое, о чем он подумал. Да и как иначе, ведь даже если в спальню не проникает свет, то тепло, сохраненное предметами, он бы разглядел все равно. Все, что имеет температуру выше той, при которой замерзает вода, становится видимым любому зрячему тохасианину, это известно даже ребенку. Не могла же спальня за ночь застыть до отрицательных температур! Хотя… Теонг поежился. В спальне было определенно холодно. Очень холодно. Крылатые предки! Что же случилось?

Теонг приподнялся, и это простейшее действие далось ему с таким трудом, словно его голова и туловище были вытесаны из камня. «Неужели паралич стал захватывать и верхнюю часть тела?» – обдало тохасианина ужасом. Однако стоило ему подумать про свою болезнь, как он тут же вспомнил и все остальное.

Он вовсе не в спальне, он в камере! В анабиозной камере, которую построил отец, после того как коварный неизлечимый недуг вселился в единый мозг Теонга, в нижние его ответвления, и начал неуклонно двигаться кверху, сделав сначала неподвижными ноги, а затем и остановив одно из двух сердец. Возможно, раньше, в эпоху крылатых предков, во времена бесстрашных бойцов и гениальных ученых, населявших Тохас, с этим заболеванием справились бы в два счета, но сейчас… Могучие и гордые тохасиане выродились в изнеженных существ, они изменились не только физически, став хилыми и тщедушными, потеряв крылья, но и практически полностью забыли навыки и достижения своих предков, растеряли почти безграничные некогда знания. И, самое страшное, почти никому не было до этого дела. Наверное, вряд ли нашлась бы на планете даже сотня тохасиан, которая осознавала бы истинный масштаб трагедии. Одним из этих немногих был отец. Теонг с детства помнил сетования отца на то, что, построив «общество изобилия», гордые тохасиане превратились в безвольных, изнеженных и ленивых потребителей. «Вот увидишь, – говорил он сыну, – это приведет к полному краху тохасианской цивилизации!»

Однако хоть отец и ожидал самого худшего, надеялся он все-таки на хорошее. Верил все же, что тохасиане встряхнутся, расправят если уж не крылья – от тех остались лишь атавистические култышки на спине, – то хотя бы плечи, и когда-нибудь вернут себе былое величие крылатых предков. Да, конечно же он верил, иначе не стал бы затевать постройку анабиозной камеры для смертельно больного сына. Ведь именно в ней Теонг должен был дождаться того времени, когда тохасиане научатся лечить убивавшую его болезнь.

«Дождался! – вспыхнула в едином мозге новая мысль. – Но почему так темно и холодно?» Теонг судорожно поежился, поднял руки, чтобы обхватить себя за плечи, и… увидел в темноте очертания своих конечностей! Поднес одну ладонь ближе к глазам: да, вот они, шесть его пальцев. Пошевелив ими, он убедился, что это не обман зрения, а опустив взгляд, увидел и покрытые до колен балахоном ноги, правда, более тускло, нежели руки, но в них из-за паралича кровь текла медленней, потому и температура была ниже. Теперь Теонг сумел разглядеть, что и ложе капсулы все же слегка сияет теплом. Смутно «тлела» и откинутая крышка капсулы. Сперва это его несказанно обрадовало – значит, с его глазами все в порядке! Да и окаменелость мышц нашла теперь свое объяснение: просто он провел в капсуле, в полной неподвижности замороженного состояния слишком много времени. Только вот насколько много? Сколько прошло лет? Пятьдесят? Семьдесят? Сто?.. Жив ли еще отец? И вообще, кто его разбудил, если поблизости никого нет?.. Теонгу вновь сделалось страшно.

Он вспомнил, что в изголовье капсулы установлены микрофоны и динамики – как раз на тот случай, если он проснется, когда рядом никого не окажется. Это сделали на всякий случай, поскольку не могли и предположить, что подобное может случиться. Тем не менее случилось. Теонг снова лег и нащупал кнопку голосовой связи. Хотел выкрикнуть, но пересохшее, отвыкшее от работы горло выдало лишь слабый стон:

– О… е!..

Теонг откашлялся, продышался и позвал более отчетливо:

– Отец! Где ты?

Динамики молчали. В них не было слышно даже слабого шороха помех. И тепла, неизбежного при работе голосового устройства, тоже не наблюдалось. Было очевидно, что оно не работает. Тем не менее, Теонг снова позвал:

– Отец! Я проснулся… Эй! Тут есть хоть кто-нибудь?

Ответом по-прежнему была тишина. Теонг вновь приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту. Он знал, что основные системы находятся внизу, в скале, в одной из пещер, в которой и установлена камера, а потому их тепловое излучение для его глаз недоступно. Но остальные, вспомогательные приборы – они ведь тоже должны работать, а значит, излучать тепло. Однако разглядеть он так ничего и не смог.

Как же так? Ничего не работает, никого нет, как же он в таком случае вообще проснулся? Или… Несмотря на то, что температура в камере и так не превышала нулевой, Теонга обдало еще бо́льшим холодом. Неужели он умер? Неужели правы замшелые божественники и в их сказках о «посмертной жизни» есть зерно истины?.. Да нет, глупости, ничего не может быть после смерти. Уж кому об этом знать, как не ему, Теонгу; ведь это он провел несколько лет… десятилетий?.. столетий?.. вне жизни, будучи практически мертвым, но, тем не менее, ничего при этом не ощущал и не видел. А то, что он все-таки проснулся, хотя рядом никого нет и ничего не работает, наверняка имеет какие-то логические объяснения. Возможно, по каким-то причинам произошел сбой в подаче энергии, что и привело каким-то образом к его пробуждению. Теонг только подумал так и сразу все вспомнил – видимо, память «включалась» постепенно, не проснулась еще в полном объеме. А вспомнил он, что говорил ему отец о работе анабиозной камеры. Для подстраховки было сделано так, что если перестает действовать основная энергосистема, все устройства переходят на питание от гидрогенератора на подземной реке. Помимо этого, происходит постоянная подзарядка мощных аккумуляторных батарей. Если гидрогенератор также прекращает вырабатывать энергию, то потребление питания переключается на батареи, и начинается автоматический процесс вывода пациента из анабиоза. Судя по всему, именно это и произошло. Но если так… Дальше додумывать было страшно, но мысли не спрашивали у Теонга согласия и «озвучили» неутешительный вывод: сбылось прискорбное пророчество отца. Тохасианская цивилизация погибла или, при самом оптимистичном варианте, скатилась на примитивный, дикарский уровень.

В любом случае, чтобы узнать все достоверно, следовало выбираться из камеры. Теонг весьма смутно помнил расположение ведущих к выходу из скалы туннелей, но в первую очередь следовало подняться к ним, поскольку пещера с камерой располагалась ниже их, и ниже намного. По ветвистому, очень крутому естественному туннелю обез– ноженному, ослабшему Теонгу было не подняться однозначно, так что оставался всего один вариант – механический подъемник. Если его механизмы не разрушило время. Если в аккумуляторах осталось достаточно для работы его мотора энергии. Эти два «если» весили сейчас ровно столько, сколько и жизнь Теонга. Такова была сейчас и ее цена: ровно два «если». Точнее, даже одно, потому что отсутствие любого из этих условий станет одинаково губительным для него. И тохасианин отчетливо вдруг понял: ему страшно узнавать эту цену. «Да и зачем? – подумал он. – Если там, наверху, мне никто не сможет помочь, я все равно умру, и это случится совсем уже скоро. Так зачем вообще дергаться, куда-то ползти, тратить последние силы? Не проще ли дождаться смерти здесь, лежа в уютном саркофаге? А если повезет и цивилизация не погибла, то, возможно, ко мне кто-то придет и окажет помощь».

И Теонг снова лег, приготовившись к приходу смерти. Или соплеменников, во что он верил куда меньше. Тохасианин закрыл глаза и только сейчас осознал, насколько тихо в камере. Тихо настолько, что слышно было, как стучит, перекачивая кровь, его единственное дееспособное сердце. Пока дееспособное. В любое мгновение проснувшаяся вместе с телом болезнь может добраться до него, и тогда… Тогда он снова вернется в небытие, но теперь уже навсегда.

Эта мысль вновь обожгла Теонга ледяным ужасом, и он задрожал, клацая зубами. Крылатые предки, как же тут холодно! Тохасианин понял, что спокойное, как он рассчитывал, ожидание смерти все равно обернется для него пыткой. И его сердце скорее не выдержит холода, чем его остановит паралич. К тому же Теонг отчетливо вспомнил сетования отца о «безвольных, изнеженных и ленивых» представителях их погибающей цивилизации, и ему стало стыдно. Не столько перед собой, сколько перед памятью об умершем, ведь как ни пытался он отогнать от себя мысль, что отец давно умер, подспудно уже понимал, что это так.

Теонг крепко стиснул зубы, рывком поднялся, сел, обхватил руками и перекинул за край капсулы одну ногу, следом за ней вторую, а потом наклонился и вывалился из едва не ставшего ему вечным саркофагом ложа. Нечувствительные к боли ноги смягчили его падение с полутораметровой высоты, и тохасианин почти не ушибся, лишь подвернул слегка одну из култышек на спине. При падении «недокрылья» захотели, видимо, распахнуться, чтобы не дать ему упасть, но одной лишь оставшейся в генах памяти о возможности полета для этого оказалось мало, а куцые огрызки, обычно плотно прижатые к спине, вздернулись, разошлись в стороны и припечатались к каменному полу. Но Теонг не придал этой «травме» большого значения; было почти не больно, а пользы от заплечных обрубков, что здоровых, что вывихнутых, так и так ожидать не приходилось. Главное, уцелели руки – единственное «средство передвижения» наполовину парализованного тохасианина. И он пополз – туда, где по его памяти находились двери подъемника.

Однако руки, хоть и не пострадали при падении, после длительного бездействия слушались очень плохо. Да и сил в немощном теле почти не осталось. Поэтому поначалу Теонг лишь безуспешно скреб выпущенными когтями по каменному полу. Но когда едва не сломал один из них, убрал когти в подушечки пальцев и попробовал ползти на локтях. Таким способом ему удалось ненамного сдвинуться, правда, сразу же треснула и расползлась ткань балахона, служившего Теонгу одеждой. Это удивило его – насколько он помнил, ткань была достаточно прочной. Но тут же пришло и понимание: ткань обветшала за то время, что он пролежал в анабиозе. А это значило, что и впрямь прошли отнюдь не годы, и даже не пара-тройка десятилетий, а лет сто, как минимум, если не больше. Еще одним подтверждением стала попавшая в нос пыль – при падении и в попытках ползти Теонг потревожил вековые наслоения, и теперь она летала в воздухе, касаясь кожи тохасианина, словно холодные, хоть и нетающие снежинки. Теонг, не удержавшись, чихнул, кое-как обмотал остатки расползающейся ткани вокруг бедер, скорее машинально, чем по необходимости – кто его мог тут увидеть? – и пополз дальше. До дверей подъемника было всего-то шагов пять-шесть, но они показались изможденному, больному тохасианину настолько долгими и трудными, словно он целый день брел пешком по ухабам и буеракам. Плюсом было лишь то, что он при этом согрелся. Зато нестерпимо захотелось пить, так сильно, что Теонг отчетливо понял: если подъемник не работает, то на одного потенциального убийцу у него стало больше. Болезнь и холод, а теперь добавилась жажда. И что из них убьет его быстрее, можно было только гадать. Хорошо, пока не хотелось есть – возможно, окончательно еще «не проснулся» желудок. Впрочем, голод в отличие от жажды и холода можно терпеть куда дольше.

Кнопку возле двери подъемника Теонг нащупал не сразу. Он хорошо помнил, что та расположена низко – отец предусмотрел вариант, что сыну придется нажимать ее самому. Но Теонг почему-то был уверен, что кнопка находится слева, и упорно обшаривал там шершавый скальный камень. Уже ни на что не рассчитывая, он все же решил поискать ее справа от двери и сразу наткнулся пальцами на заветный металлический кружок. Однако теперь он долго собирался с духом, прежде чем решился нажать эту кнопку, ведь от того, сработает механизм или нет, зависело не что-нибудь, а его жизнь.

После того как Теонг все-таки надавил на кружок, раздался сильный скрежет, который прозвучал для тохасианина прекраснейшей, жизнеутверждающей музыкой. Он попытался нащупать дверь, но рука провалилась в пустоту. Теонг поначалу испугался, однако быстро сообразил, что так и должно быть, ведь это значило, что двери открылись. Из последних сил он заполз в клеть подъемника и снова услышал скрежет – это сомкнулись створки двери. От трения движущиеся части подъемного механизма нагрелись, и Теонг наконец кое-что различил в кромешной тьме. А когда поднял голову кверху, увидел далеко в вышине и смутное синеватое свечение.

Теперь следовало вспомнить, как заставить клеть подъемника двигаться. Память подсказывала Теонгу, что нужно найти некий рычаг переключателя, и поскольку теперь он хоть что-то мог видеть, то нашел его быстро. А вот поднять рычаг, чтобы задать клети движение вверх, у него с первого раза не получилось – попросту не хватало сил. Ничего не вышло и со второго раза, и с третьего. Теонг полностью выбился из сил и хотел уже сдаться, как внезапный приступ ярости заставил его ударить по злосчастному рычагу кулаком. Что-то лязгнуло в глубине механизма, рычаг замер в верхнем положении, а уши тохасианина наполнило таким визгливым скрипом металла, что Теонг зажал их ладонями.

Подъем продолжался очень долго, клеть шла вверх медленно, рывками, то и дело норовя остановиться. Аккумуляторы явно отдавали последние крохи оставшейся в них энергии. Наконец клеть, дернувшись, замерла. Затихли все звуки. Однако двери остались закрытыми. Теонг знал, что они должны открыться автоматически по прибытии клети на место. Если они не открылись, значит, клеть зависла где-то посередине шахты, поскольку иссякла энергия в аккумуляторах или вышел из строя подъемный механизм. Но даже если это произошло тогда, когда клеть все же поднялась до нужного уровня, обессиленному тохасианину открыть двери самостоятельно было все равно невозможно. Так что же теперь, все-таки умирать?.. Почему-то именно сейчас делать это совсем не хотелось. До слез было жаль затраченных усилий, обидно, что решил не дожидаться смерти в ложе капсулы. И – откуда еще взялись силы? – Теонг принялся стучать в дверь.

– Эй! – закричал он. – Я здесь! Я в клети подъемника! Откройте двери! Спасите меня!

Но сколько он ни кричал, как долго ни колотил по двери, сбив костяшки пальцев до крови, никто так и не откликнулся.