Текст книги "Дитя Плазмы"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Ему снова снился дом. Он был в этом уверен. Иначе бы не возникло это теплое, полное сентиментальной неги чувство. Почему человек редко помнит сны? Наверное, чтобы жить…

Стоило Гулю оторвать голову от скатанного в валик полушубка, как дымчатой змейкой сновидения скользнули в глубину сознания и найдя там тайную прореху, вспыхнули серебристыми извивами и исчезли. Осталась лишь слепая неосознанная радость, остался энергетический заряд, придающий тонус телу и душе.

Весь этот день Гуль был сильным. О чем-то небрежно заговаривал за обедом с Пилбергом, великодушно прощал Фергюсону все его колкости и даже в конце застолья решился немного поболтать с Милитой, хотя черные блестящие глаза смотрели, не моргая, со значением, – а сколько помнил себя Гуль, именно таких глаз он и боялся. В горле пересыхало после каждого слова, неловкие руки норовили сшибить со стола посуду, и все же он находил в себе силы вовремя кивать, произносить более или менее длинные фразы, сопровождая их улыбками и неуклюжими жестами.

Рядом с беседующими сидела подружка Трапа, Барбара. Она тоже о чем-то без конца тараторила, но Гуль никак не мог понять, о чем же она все-таки рассказывала. Всякий раз, когда ему приходилось бросать в ее сторону вежливые взгляды, что-то немедленно происходило со зрением. Впору опять было заподозрить местные оптические фокусы. Он видел вместо девушки белесое размазанное пятно с ехидными лепестками губ и зелеными светлячками глаз. Капризным ребенком взор тянулся к Милите, и тотчас видимое приобретало ясные очертания – ясные настолько, что у него перехватывало дыхание. К счастью, их вовремя разлучили. Иначе неизвестно, чем бы это все завершилось. Пилберг объявил очередную Охоту, и поселенцы с энтузиазмом включились сначала в ее обсуждение, а затем и подготовку.

В сущности вся подготовка заключалась только в тщательном осмотре оружия. Забирали практически весь боезапас колонии. Женщин оставляли в лагере с тремя винтовками. Долгих сборов здесь не знали. Все происходило стремительно, и вконец одурманенный Гуль пришел в себя только тогда, когда под предводительством Пилберга отряд из девятерых мужчин оставил территорию поселка, вторгшись в край гор и туманных сюрпризов.

* * *

Шли быстро, стараясь не шуметь, вытянувшись в неровную цепочку. Монти держал слово. Он обещал вывести людей точно на группировку Чена, и по мере продвижения охотники все больше убеждались в том, что местность он знает превосходно. Они почти не петляли.

Справа и слева тянулся все тот же однообразный ландшафт, и все же было ясно, что забрались они достаточно высоко. Постепенно отходя от внутреннего размягченного состояния, Гуль чаще начинал оглядываться. Они ни разу еще не спускались. Весь путь оказался сплошным подъемом. С запозданием он осознал причину возникшего беспокойства.

Сверхгравитация!..

Вот оно что! Профессор говорил как-то о физических размерах каракатицы – километра два в диаметре и пять-шесть в длину. Это совсем немного. Даже по земным меркам. Значит, подобно мухам, они двигались уже по вертикали!..

Гуль подумал о каменном далеком небе. Еще немного и, может быть, фрагментом этого самого неба станет их маленький шанхайчик. Он поневоле задрал голову. Кто там из них глядит сейчас вверх? Барбара или Катарина? А может, пышнотелая ленивая Жанна, одновременно питающая симпатии и к Ригги, и к маленькому Ферги? Интересно, что нашла она в последнем? Или в язвительности тоже кроется своя красота? Если привлекательна грубая и мохнатая сила, то почему бы не стать привлекательным ехидству?…

Гуль намеренно обошел имя Милиты стороной. Все, что было связано с девушкой, он оконтурил незримой чертой, превратив в подобие заповедника… Сзади его нагнал капитан.

– Ну и как? Что ты обо всем этом думаешь? – поинтересовался он.

Гуль искоса взглянул на него.

– Ты о чем?

– Разумеется, об Охоте, – Володя сосредоточенно смотрел под ноги. – Не нравится мне все это. Нас тут, может быть, всего тридцать или сорок человек, а мы выслеживаем друг друга, точно дикие звери.

– А мы и есть дикие звери. Читай Чарльза Дарвина.

– Ты говоришь и за себя?

– При чем тут я? Охота – не моя затея. Пилберг предложил, все поддержали.

– И ты считаешь это нормальным?

– Надо же им чем-то заниматься.

– Значит, всему виной – скука? – капитан нахмурился. – Хотя я понимаю… Профессор о том же говорил. Мы ведь всего-навсего частица человечества – и частица, наверное, не самая лучшая. Не ученые и не художники.

– Вот именно – не ученые и не художники. Поэтому чего ты хочешь?

– Да так… Тошно просто. Получается, что все наше мировоззрение строится на войне.

Гулю стало отчего-то жаль капитана. Ему казалось, он читает мысли приятеля. Все-таки кое в чем они были удивительно похожи. Как и Гуль, Володя оставался честен перед самим собой, яростно противясь обстоятельствам, не принимая того, что не хотелось принимать. И тем не менее оба вынуждены были отступать. Правда, пути отступлений они выбрали разные. Володя соглашался остаться и потому переиначивал себя, с терпением изучая мир, к которому следовало так или иначе привыкнуть. За старое он цеплялся скорее по инерции, шаг за шагом отдаляясь от Гуля. Ступив на канат, он словно собирался с духом, готовясь окончательно выпустить из рук последнюю опору. Гуль же выбрал для себя бегство. Он отвергал этот мир, как голодающий отвергает пищу, зная, что она не пойдет ему впрок. И если капитан ломал голову, пытаясь распознать подоплеку того или иного явления, Гуль загружал себя совершенно иными задачами. Перебирая в уме увиденное и услышанное, он словно пересыпал из горсти в горсть серые невзрачные зернышки фактов, силясь угадать среди них тот единственный, что подсказал бы дорогу домой, на волю. Ему тоже не нравилось затеваемое мероприятие, но он и не вызывался волонтером. Собственно говоря, он и сам не знал, зачем поплелся вместе со всеми. Сработала очевидно идиотская тяга к кучности. Так сказать, принцип несвободы от общества.

За эту самую несвободу Гуль и обругал себя. Мысленно. Искоса поглядел на капитана и качнул головой. Вероятно, Володя выдумывал сейчас некую оправдывающую философию – для себя и для здешнего мира. И в конце концов наверняка выдумает. Кто ищет, тот найдет. Но спросите-ка проще: кому это надо, когда ты в строю?… Тебе? Или шеренгам шагающих?… Да никому это не надо! Просто кучей сподручнее бить, а в одиночку труднее защищаться. Вот и вся философия. Стадо всегда сильнее одиночки и всегда бессовестней. Потому что совесть общества – миф. Совесть у каждого своя, а общество живет кодексом. И это в лучшем случае!..

– Ты замечал, какая здесь тишина? – Капитан издал нервный смешок. – Молиться хочется, а не стрелять.

Гуль передернул плечом. Как бы то ни было, но выбрались они сюда именно пострелять, и он впервые с пугливым интересом прищурился на свой автомат.

Если в первом отделении на стене висит ружье, значит дело пахнет керосином. Что-нибудь да жахнет, кто-нибудь да рухнет, цепляясь пальцами за скатерть, за стены и за мебель. А насчет тишины капитан прав. Тишина, что называется, настоящая, без примесей и добавок. Этакая гигантская сурдокамера. Ни ветра, ни дождей, ни птиц. Последние, впрочем, тоже могли здесь рано или поздно объявиться. И почему нет? Чем, скажите, пернатые лучше людей?… Только вот будут ли они тут петь? Или потеряют голос, как люди теряют нюх?

Споткнувшись, Гуль чуть было не растянулся, но Володя вовремя поддержал его. С тех пор, как они попали сюда, Гуль не раз задавался вопросом, что же такое стряслось с их обонянием. Оно не ухудшилось и не обострилось, оно попросту пропало. Дыша через нос, они абсолютно ничего не чувствовали. Воздух, если это был воздух, стал стерилен и безвкусен. А было бы интересно принюхаться к здешней атмосфере. Чем могла пахнуть эта живая, сама собой передвигающаяся сурдокамера? Расплавленным золотом? Ртутью?… А может, это и хорошо, что они ничего не ощущают? Не всякие миазмы приятны…

Впереди произошла какая-то заминка. По колонне – от головы к хвосту полетел тревожный шепоток. Что-то он, по всей видимости, означал. Что-то очень важное, потому что люди вдруг побежали. Рядом с капитаном возник Пол Монти – как всегда легкий и быстрый, сияющий белозубой улыбкой.

– Вперед, парни! Через двести шагов котловина. Там они, субчики, и сидят! Смотрите на других и вовремя жмите курки.

И снова заработал принцип стадного послушания. Ни Гуль, ни Володя и не пытались возражать. Разворачиваясь в неровную цепь, отряд стремительно скатывался к указанной цели. Пупурчатый рельеф временами дробил их, разводя в стороны и снова смыкал в единую группу. Капитан куда-то пропал. Теперь рядом с Гулем бежали Фергюсон и Сван. Виляя между валунов, перепрыгивая через встречные трещины, они добрались наконец до края котловины.

Земля обрывалась гладко и круто. О том, чтобы по-человечески спуститься в этом месте, нечего было и думать. Гуль прикинул на глаз и ахнул: – высота шестиэтажного дома, не меньше. Только не вверх, а вниз. Впрочем, времени на раздумия не оставалось. Вернее, им его не дали. Хлопнул заполошный выстрел, и далеко внизу забегали, засуетились фигурки людей. Наступающих колонистов заметили.

Вскинув к плечу автоматическую винтовку, Сван дал несколько прицельных очередей и, плюхнувшись спиной на кромку обрыва, лихо соскользнул вниз. За ним последовал Фергюсон. Кругом вовсю уже громыхала стрельба, и только Гуль все еще оставался выключенным из общих событий. Пересилив себя, он с опаской перевалился через край и с отчаянием обреченного толкнулся руками.

А далее Гуль с удивлением убедился, что скольжение получалось совершенно безопасным. Задохнувшись от скорости, он вспомнил на миг детство и ледяные зимние горки. Все повторялось… Через пару секунд он стоял уже внизу, с сомнением взирая на головокружительный склон, с которого он только что скатился. Притопнув и убедившись, что все цело, с автоматом наперевес, Гуль бросился за убежавшими далеко вперед.

Минуя высокую, смахивающую чем-то на бочку скалу, на мгновение задержался. Здесь лежало чье-то тело. Даже не разглядывая, тут же вспомнил. Землистое лицо, шепелявая речь – Чен! Это был несомненно он!.. Гуль поспешил дальше.

Еще одно тело. На этот раз Трап. Чужой Трап… В спешке Гуль не заметил промелькнувшего нюанса, не заметил, с какой легкостью, почти не задумываясь, записал лежащего в «чужие». Вероятно, было все-таки некое скрытое отличие тех от этих и этих от тех. И мозг интуитивно вычленил главное, поторопившись классифицировать и тем самым успокоить: чужой.

Навстречу выскочил из-за камней улыбающийся Пол.

– Все! Четверых положили, остальные ушли. Тут у них под боком тоже оказалась парочка проходов. Но это чепуха! Главное, Чена зацепили, а он у них – первая голова. Вроде нашего профа,

– Монти кивнул в сторону неподвижного тела. – Вспоминаешь? Это ведь он меня тогда…

Ведомый Сваном, из-за скал показался хромающий Ригги.

– Только вот его в ногу шкрябнуло, – жизнерадостно сообщил Пол. – И Хадсону по каске ковырнуло. Зато сколько у них тут добра всякого в пещерах! Бочки с мазутом, ящики с консервами… Жрать это, понятно, уже нельзя, но ведь интересно! Палатку, кстати, нашли меховую! Уж не с вашего ли северного полигона?

– Как там Володя? – Гуля совершенно не интересовали трофеи.

– В порядке твой капитан! Тоже одного положил.

– Одного?

– А сколько ты хотел?

Обойдя сияющего лейтенанта, Гуль миновал черные провалы пещер и свернул за поворот. Котловина здесь резко сужалась, образуя подобие фьорда, и света здесь было значительно меньше.

Володя стоял на каменных ступенях и, опустив голову, рассматривал скрючившегося на земле человека. Гуль медленно приблизился. Глядя на убитого, не сразу признал Свана. Чужого Свана. На груди двойника расплывалось багровое пятно. Пуля угодила в жизненный центр – прямо в сердце.

Ноги у Гуля подломились, и чтобы не упасть, он поспешил сделать шаг. Ни к селу, ни к городу пробормотал:

– Видишь, ты оказался прав. У них такая же кровь, как у нас.

– Да, такая же, – эхом отозвался капитан.

– Ничего, он оживет, – Гулю мучительно захотелось присесть, и он опустился на ближайший валун. – Как все получилось?

– Просто… Очень просто. Он выскочил и поднял пистолет. Я тоже поднял пистолет, но выстрелил чуть раньше. Он упал.

– Ты не виноват, – пробормотал Гуль. – Ты защищался.

– Разумеется, – Володя поднял на него глаза. – Послушай, Гуль, а что ты будешь делать, если увидишь однажды среди них самого себя?

– Как это себя? – Гуль растерялся.

– Ты считаешь это невозможным?

– Нет, но…

– Словом, ты об этом не думал.

– Нет, – признался Гуль.

– Жаль. А я вот думал. Даже, когда сюда шел и с тобой беседовал… – Капитан отошел в сторону и тоже присел. – Только слабая у меня голова для подобных дум. Убить, Гуль, значит, задуматься над жизнью. Не умеющие думать не убивают – вот в чем трагедия.

– Но ты же никого не убил!

– Я задумался, и этого вполне достаточно. А оживет он или нет, это не столь важно. Я выстрелил, он упал. В мыслях своих я убил.

– Что за вздор!..

– Нет, не вздор. Может, я излагаю скверно, но… Понимаешь, Гуль, я вдруг понял, что покажись из этой пещеры не Сван, а мой или твой двойник, я снова бы выстрелил. Испугался бы, но выстрелил.

– Правильно, потому что мы оба знаем, что они двойники.

– И что с того? Разве от этого легче? – в глазах у Володи мелькнуло злое отчаяние. – Разве они – не такие же, как мы с тобой?

– Но два «я» – разве это возможно?

– Откуда я знаю? Наверное, возможно… – капитан покосился на убитого. – Ты только представь себе: еще один Гуль! Он – это ты и наоборот. До молекулы, до атома. И бог с ней с внешностью, я не о ней. – Володя вздохнул. – Неужели ты не понимаешь? Это же чудо!.. Еще один Гуль. Это даже ближе, чем брат. Потому что это полностью ТЫ!

Гуль поежился. Дымчатая кутерьма окутала их. Горы пропали, словно кто-то раскинул над головами шатер. Крохотная площадка – все, что осталось на их долю. За пределами этой площадки воздух становился плотным и непроницаемым. Гуль, пугаясь, расслышал удары собственного сердца. Пульс замедлялся, а вместе с ним, казалось, останавливалось и время. Тяжелым задыхающимся поездом оно стремительно сбрасывало скорость, разгадав на входном светофоре комбинацию огней, лишающую его права на ухарство в этом изолированном от мира пространстве. Подобные фокусы давно уже не забавляли Гуля. Привстав, он ощутил, что ноги его дрожат, и снова присел. Володя же погружался в себя и не замечал ничего вокруг.

– Ты знаешь, я мог бы пожалуй дружить с самим собой, – признался он. – И, пожалуй, был бы счастлив такой дружбой.

Пальцами помассировав шею, Гуль хрипло спросил:

– А может, тебе было бы скучно? С самим собой? Как ни крути, ничего нового: одни и те же мысли, одно и то же настроение.

– Да нет же! – с жаром воскликнул Володя. – Я задавал себе этот вопрос. Нет, Гуль! Мы ведь никогда себя толком не знали. А в каждом из нас – бездна, бесконечность, на познание которой может уйти вся жизнь. А это не может быть скучным. Все, что напридумывало человечество, так или иначе крутится вокруг людей. Философия, искусство, политика… Нам и космос, вероятно, нужен только для того, чтобы взглянуть оттуда на самих себя. В сущности ничто другое нас никогда не интересовало. Тысячелетия мы раскручивали один и тот же волчок, а он то и дело заваливался. Это не от простого, Гуль. Это не может быть от простого. Все наши нескладности как раз оттого, что слишком уж много в нас всего понапичкано, и, возможно, двойники – тот самый шанс, что позволит кому-то излечиться при жизни. Понимаешь?… Я чувствую здесь УМ, Гуль, чужой и невероятно мощный, бросающий нам даже не соломинку, а целый канат. Надо только увидеть его и воспользоваться им.

– Почему же мы не видим?

– Да потому что стреляем в самих себя! – прошептал капитан. – И мы с тобой ТОЖЕ могли выстрелить!

– Но ведь не выстрелили?

– По случайности!.. Там, – капитан указал в сторону пещер, – лежит еще один наш добрый знакомый: Ригги. И догадываешься, кто его? Он же сам. Сам себе в ногу и сам себе в висок. Теперь ты понимаешь, о чем я?… Мы не только не принимаем двойников, мы испытываем к ним особую ненависть, мы их боимся, как свидетелей того неведомого, что у каждого из нас на душе. И потому убиваем с особым азартам, как убивали бы смертельнейших из врагов.

– Они не умрут, – упрямо пробубнил Гуль. – Ты же знаешь, здесь не умирают.

Капитан устало посмотрел на него. Взгляд его отражал старческую усталость.

– Умирают, Гуль. Еще как умирают… И ты, и я – все мы так или иначе обратимся здесь в каинов.

– Только не надо про всех! – рассердился Гуль. – Каины, авели, всеобщее братство… Знакомо до зубной боли! В конце концов я никого не убивал и убивать не собираюсь. Прибереги красноречие для тех, кто заслуживает этого. Например, для Пилберга. Он такому собеседнику только обрадуется. А я, если ты припомнишь, конечно, предлагал кое-что другое.

– Уйти отсюда?

– Да уйти!

– Но куда, Гуль? – капитан произнес это таким пустым и безжизненным голосом, что вся злость Гуля моментально испарилась.

– Домой, Володя, – быстро и суетливо заговорил он, – на родину. Нам же есть куда идти… Они же не искали как следует! Им все равно! Что здесь, что там…

– Иди, Гуль. Если хочешь, ищи. Я не верю, что отсюда можно выбраться. А теперь уже и не очень понимаю, нужно ли вообще отсюда уходить.

– Но почему?! – Гуль стиснул пальцами собственное колено. Какого черта ты здесь забыл?

– Не здесь, – вяло улыбнувшись, капитан коснулся своей груди. – Вот здесь, Гуль… Что-то произошло с моими географическими понятиями. Мне уже все равно, где я буду находиться. Там или тут…

– Я тебя не понимаю.

– Я сам себя не понимаю. Но возвращаться не хочу.

Ослепнув от внезапной догадки, Гуль сипло предположил:

– Уж не собираешься ли ты отправиться к Мудрецам?… Володя! – Гуль встревоженно засуетился. – Володька, это же смешно, в конце концов! Просто чушь собачья!.. Что ты знаешь о них? Ровным счетом ничего!.. Да погоди же ты!..

Не произнося ни звука, Володя поднялся и, сделав шаг, скрылся за густой клубящийся пеленой. Гуль метнулся за ним, но ударился о твердую поверхность и упал. Стиснув рукоять автомата, свирепо ткнул кулаком в туманное пространство. Он не понимал, как мог пройти здесь капитан. В метре от его ног поднималась высокая скала. Багровый мирок снова подбросил ему один из своих фокусов. Вскипающий пузырями воздух закручивался в непродолжительные смерчи, дымчатые нити вились перед глазами. Вытянув руки, Гуль осторожно двинулся вдоль скалы. Ноги ступали в невидимое, и каждую секунду он ждал, что сорвется в притаившуюся пропасть или нечто подлое, болезненно-острое, прицелившись, ударит из тумана в лицо. Мучительное, по-черепашьи медленное движение напомнило о давнем, когда он, юный пионер, нырял в торфяную муть старого карьера. Все происходило точно также. Руки гребками проталкивали вглубь, а на ум приходили мысли о холодных течениях, о ветвистых корягах, об утопленниках. Он так и не достал дна, хотя мог это сделать. Будучи в прекрасной форме, точно зная глубину карьера, он не сумел сделать последнего и самого важного – преодолеть свой страх. И всякая новая попытка казалась ему героическим сумасшествием…

Гуль перевел дух. Искрящийся туман пропал. Не поредел и не рассеялся, а пропал. Разом. Словно некто из семейства кудесников взмахнул волшебной палочкой, давая команду занавесу на подъем. Но увы, легче не стало.

Увязая в невидимых сугробах, он брел по дну ущелья и бранил свои заплетающиеся ноги. Снег-невидимка вызывал глухое бешенство. Стены фьорда, мрачные и высокие, проплывали мимо, и Гуль представлял себя раненной беззащитной рыбой, угодившей в жутковатый аквариум. Акулы, мурены и кальмары населяли этот загадочный водоем. Отсюда надо было бежать! Бежать во что бы то ни стало.

Глава 7

Уныло прислушиваясь к лязгу металла, Гуль наблюдал за суетой колонистов. Только теперь они не были для него колонистами. Людей, рвущихся в чужие земли, издревле прозывали конквистадорами. Нынешние «конквистадоры» усиленно готовились к очередному набегу. Больше других старался Ригги. Забыв про раненную ногу, погруженный в родную стихию, он любовно пересчитывал трофеи – автоматы, пистолеты, патроны… Имущество, каким бы оно ни было, вызывало у бывшего каптенармуса благоговейный трепет, и лунообразное лицо его лучилось отцовской нежностью и заботой. Неподалеку от него, прямо на камнях устроился Сван. Принимая от приятеля «учтенное» и «оприходованное», он деловито набивал магазины патронами, передергивал затворы и сдвигал оружие в аккуратные кучки.

Говорят, паранойя – болезнь заразная. Гуль склонен был этому верить. Первый успех одурманил людей, – они не собирались останавливаться. Гуль уже не помнил, кому первому взбрела в голову идея навестить Мудрецов, но предложение горячо поддержали. Посматривая со стороны на спорящих, Гуль всерьез подозревал в авторстве Пилберга. Уж слишком умело и целенаправленно тот подогревал словесную схватку. Впрочем, никакой особенной схватки не наблюдалось. Сомневающиеся довольно быстро сменили свое мнение на прямо противоположное, и теперь люди просто-напросто подзаводили друг дружку, чтобы тем самым разжечь если не отвагу, то хотя бы обыденный петушиный кураж. И многомудрый Пилберг на этот раз не язвил и не одергивал, всячески вторя своим «петушкам», подбрасывая в топку разгорающихся страстей полешко за полешком. Чтобы заставить работать мотор ритмично, его предварительно прогревают, – этим и занимался сейчас профессор. Надо было отдать ему должное, момент он выбрал чрезвычайно удачный. Еще не остывшие, люди находились в самом боевом расположении духа, когда проигрывают в карты целые состояния, когда ухарски решаются на чудовищнейшие из авантюр. И все же некая настороженность присутствовала. Мудрецы были не чета двойникам, и, костеря будущего противника на все лады, незадачливые авантюристы, нет-нет, да и поглядывали в сторону матово поблескивающих трофеев. Горы сложенного на камнях оружия сообщали добавочную уверенность.

Горы, четвертое измерение и небесная твердь означали здесь по сути одно и то же. Край так называемых Мудрецов – людей, о которых мало что знали, но о которых любили тем не менее посудачить. Собственно говоря, людьми их называли с большой натяжкой. Более справедливо было бы именовать их колдунами.

Временами, их видели вблизи лагеря – неестественно прямых, высоких, не пытающихся пугливо озираться и сутулиться. В отличие от двойников они появлялись и исчезали подобно привидениям, вполне вписываясь в непостоянство окружающей среды. Возможно, по этой самой причине Мудрецов и боялись. Колонисты чувствовали, что лагерь не был от них изолирован! Это выявилось уже в первые две недели, и начало всему положили сны – красочные, нечеловеческие, посещавшие в любое время суток. Именно они стали первоисточником слухов и сплетен. Парадокс!.. Но в лагере, едва насчитывающем десяток поселенцев, слухи оказались явлением мощным и устойчивым. Шушукаться об увиденном начинали даже такие молчуны, как Трап и Хадсон. И главным симптомом внешнего вмешательства Пилберг назвал тематику слухов. Колонисты принимались рассуждать о вещах, совершенно им не свойственных, ранее никого не интересовавших. И это заставляло настораживаться.

Любитель гипотез, проф высказал предположение о внешней телепатоагрессии, а Фергюсон тут же подверг его критике, доказывая, что таким всесильным телепатам смешно начинать с тактики слухов. Так или иначе, но влияние чужой воли продолжало сказываться. Загадочные видения будоражили сны людей, слух ловил неизвестно к кому обращенные фразы. А вскоре всплыл и сам термин «Мудрецы». Его никто не придумывал. Как и многое другое, он был внушен все теми же посторонними силами, и Ферги исходил слюной, стараясь подобрать замену ненавистному слову. Все его попытки однако закончились неудачей. Слово, выбранное без участия людей, довольно быстро прижилось, а вместе с ним прижилось и то невольное, перемешанное со страхом и уважением чувство, испытываемое колонистами к Мудрецам. Борьба с ними тем не менее велась, хотя тот же Ферги не стеснялся называть ее войной с ветряными мельницами. Поле брани пустовало, а ратные силы простаивали в бездействии, испуганно взирая на то место, где перед ними должны были выстраиваться шеренги врагов. Мудрецам незачем было присутствовать где бы то ни было физически, они всего-навсего шептали, и шепот их слышали. Слышали все те, кому шепот этот был предназначен. И в ряде случаев это были не просто забавные галлюцинации, Мудрецы вполне недвусмысленно пытались диктовать поведение, что немедленно приводило в неистовство таких законченных индивидуалистов, как Сван, Пилберг и Фергюсон.

Вот и сейчас, слушая пересуды «конквистадоров», Гуль размышлял о своем внутреннем экране, пытаясь сообразить, что же видят другие колонисты. Были ли у них его «картинки» или каждому преподносилась свое собственное маленькое представление? И как реагировали они на видимое? Самому Гулю это зачастую нравилось. Во всяком случае переживаемое во время подобных сеансов трудно было с чем-либо сравнить.

В сущности это не являлось экраном – по крайней мере в том смысле, в каком представляют экран люди. Гуль воспринимал показываемое глубже – не слухом и не зрением, а чем-то третьим, что было мощнее мысленного воображения, что в состоянии было задействовать все органы чувств, включая обоняние и осязание.

А начинались видения вполне безобидно. Сначала размывался окружающий мир, и на фоне его мало-помалу теплыми тонами проключался «экран». Мозг переходил в какой-то раздвоенный режим, видя одновременно и первое и второе. Но это не было стереоскопией, потому, что картины не совмещались. Они и не могли совместиться, потому что давали обзор двух разнесенных во времени и в пространстве миров. И вот на этом втором проключившемся фоне возникал образ хлопающей на ветру форточки. Самой обыкновенной форточки, – может быть, кухонной, с разъезженными от частого употребления петлями. Частенько Гулю казалось, что он не только видит эту форточку, но и сам становится ею, потому что голова начинала кружиться от стремительных поворотов, а пальцы скрючивало от напряжения, ибо они превращались в петли, на которых крепилась форточка.

Иногда же это был более банальный образ – вроде того же бездонного колодца, в который он падал и падал, умудряясь не задевать стен, наблюдая мелькание влажных кирпичей и чувствуя ухающую пустоту в желудке. Раза два или три это было видение брызжущего искрами бенгальского огня. Разумеется шипящей и плюющейся свечкой был снова он. Длилось это не долее минуты, и всякий раз он заранее знал, что кончится все вулканическим потрясением, что подобно бикфордову шнуру видения прогорят, доставив язычок пламени к сокрытым в глубине сознания зарядам, и снова придется корчиться от перегрузок, напрягаться от собственного неслышимого крика. Зато потом наступало расслабленное блаженство, покой, в котором наплывали образы привычные и родные – чаще всего позаимствованные из далекого прошлого. Сморщенный, уставший мозг расправлялся невесомым полотном, быть может, превращаясь в медузу, скользящую в прозрачных водах, или в шелковый купол парящего парашюта. Начинался полет, и муки, предшествующие невесомости, забывались…

Тем временем «конквистадоры» возбужденно заспорили.

– Чтоб я лопнул, если это не карта! – Пол Монти вытянул вперед шею, отчего стал похож на задиристого гусака. – Откуда она у вас, проф? Неужто сами рисовали?

Пилберг в самом деле разложил на коленях листок с топографическими почеркушками и теперь бережно разглаживал его ладонями.

– Джентльмены! – не без шутливого пафоса провозгласил он.

– Прошу вашего внимания!

– Перед вами карта острова сокровищ! – ернически подхватил Фергюсон, но никто не откликнулся на его шутку.

– Это действительно карта, – Пилберг окинул всех построжавшим взором. – Мои утренние прогулки не прошли даром. Перед вами результат этих прогулок – приближенное описание района, в коем обитают господа Мудрецы.

– Ловко! Вот вы, значит, куда бегали!.

– Туда, Пол, туда… А теперь смотрите и запоминайте, – Пилберг ткнул пухлым пальцем в карту, нашел на ней какую-то точку. – Вот этот каньон и есть наша нынешняя цель. Глубина его – метров шестьдесят, диаметр – около семисот метров. На дне его они, голубчики, и обосновались. Здесь и здесь горные цепи. Довольно высокие, но с этим мы справимся. А через этот хребет и вовсе не надо будет перелезать, потому что чуть ниже проход. Надежный и проверенный. Словом, к каньону подобраться будет несложно, а вот дальше… Дальше ухо надо будет держать востро. Потому как выходим на дистанцию прямой видимости. И укрыться будет негде…

– По-моему, я знаю эти места, – задумчиво произнес Пол. – Бывал там разок. Правда, рельеф несколько отличался от вашего, но с этими горами вечно что-нибудь происходит… И поселение какое-то видел, но ни одной души поблизости не заметил. Послушайте, Проф, а вы сами-то их видели?

– Видел, – тихо и твердо сказал Пилберг. – Потому что хотел увидеть.

– Но зачем?

Гуль обернулся. Вопрос задал Володя. Как и все, он сидел на камнях, пристроив оружие между колен. Внешне капитан казался спокойным, но блеск разгоревшихся глаз выдавал внутреннее волнение. Гуль догадывался о смысле этого волнения. Догадывался, но не понимал…

– Ясно зачем! – Пол удивился. – Чтобы навестить. Или ты против того, чтобы пощипать Мудрецов?

– Мне они не сделали ничего дурного.

– Не сделали до сих пор, значит, сделают позже.

– Не обращай на него внимания, Пол. Мальчик попросту умничает, – брови Пилберга сошлись на переносице. Тратить время на напрасные споры он не желал.

– Продолжайте, проф. Мы вас внимательно слушаем. – Сван неприязненно покосился на капитана. Заодно метнул предупреждающий взор и в сторону Гуля. Оба русские ему не нравились. Неприязни своей он и не пытался скрывать. Верный цербер при обожаемом хозяине…

– Итак, добраться туда – мы доберемся, но главное – в каком темпе завязать бой. На этот раз все будет куда жестче. На раненых и прочие мелочи внимания не обращать! Оружия у нас вдоволь, поэтому патронов жалеть тоже не будем. Все надо проделать максимально быстро, только тогда и появится какой-то шанс на успех. Из этого первого сражения мы должны извлечь максимум опыта… – Пилберг сделал внушительную паузу, чтобы сказанное дошло до сознания людей. – Разделимся так: Хадсон со Сваном составят первую группу и, заняв вот эту вершину, станут ждать, когда мы подберемся к каменным строениям…