Текст книги "Тропа поперек шоссе"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Нестерпимо захотелось потереть челюсть. Я знал, что делать этого не следует, и все-таки не выдержал и потер. От первого же прикосновения боль взорвалась гранатой, осколками метнулась в темя, в затылок, шипящим паром обдала стенки черепа. Это было так знакомо!..

Глор продержал меня в своем заведении несколько месяцев. Черные плотные дни, о которых я постараюсь никогда не вспоминать. Лиса он, к счастью, выпустил раньше. Не случись этого, не произошло бы и чудесного спасения Читы. Так уж нелепо вышло, что я должен был испытывать признательность к человеку, выбившему все мои передние зубы. Освобожденный милостью Глора, Лис встретился с девушкой в худшую из ее минут, сумев вырвать Читу из рук маньяка, возглавлявшего банду отребья, подставив голову под удар и подарив тем самым возможность спастись той, которую я любил. Уже позже она вернулась обратно, как оказалось, только за тем, чтобы позволить умереть Лису у нее на руках. Случайные посторонние люди помогли ей схоронить Лиса. А дальше... Дальше потянулась тусклая неразбериха. Безответные письма, униженные запросы к власть имущим, долгие и безуспешные поиски друзей.

Чудо свершилось, когда она вышла из автобуса именно здесь. На площади ее сразу углядел Барсучок и, заикающийся, взволнованный, немедленно привел в нашу хижину. Первый день праздника, фейерверк среди затянувшейся мглы! Как не хватало нам сейчас Лиса!..

Вспомнив о нем, Чита заплакала. Я сделал то, что и должен был сделать: нагнувшись к ней, приобнял за хрупкие плечики. Ничем другим утешить ее я не мог, и, да простит мне Лис, я чувствовал себя счастливым. Это действительно казалось чудом, что мы встретились, что, спеша нагнать разъехавшихся друзей, яростно протискиваясь в переполненные автобусы, я вдруг сообразил, что, оставаясь на одном месте, получаю больше шансов кого-либо встретить. С трудом я сумел подавить в себе инстинкт бегства. Временно я сошел с дистанции и решил выждать. Первый, кого я встретил в тот же день, был Чак, один из приятелей Лиса. Потом появился Барсучок – все такой же длинный, по-прежнему печальный. И наконец – Чита, о чем я не смел и мечтать.

Склонившись над ней, не обращая внимания на боль покрытых коростой губ, я гладил ее щеки дыханием, и нежные незабытые пальцы снова нащупывали на моем виске жилку, вслушиваясь в мое пульсирующее волнение.

* * *

– Теперь мы никогда не расстанемся, правда?

– О чем речь, принцесса! Конечно!..

Я дерзко пристукнул по подлокотникам кресла. Я верил в то, что говорил и готов был поставить после своего утверждения с десяток восклицательных знаков. Настроение было подходящим. Только что мы вволю нахрустелись сухарей и напились морковного чая. И то и другое раздобыл где-то хозяйственный Чак. Коренастый, с вечно красным лицом, не дурак подраться, он неожиданно проявил талант домохозяина. Ей богу, он понимал что такое уют! Жуткая, кишащая тараканами берлога, в которой мы поселились, преображалась на глазах. Отнекиваясь от нашей неумелой помощи, Чак в одиночку убрал грязь, заново побелил стены и потолок, забив всюду массу гвоздей, на которые мы развешивали теперь все, что нам вздумается. Кроме того он вставил недостающие стекла и рассовал по углам банки с бутылями, в которых лысыми пучками топорщились тополиные ветви. Чак заверил нас, что через неделю дом расцветет и заблагоухает.

– А разве мы не поедем дальше? – наивно спросил Барсучок. В комнате воцарилась недобрая тишина. Я посмотрел на Читу и увидел в ее глазах тот же вопрос. Я и сам ощутил растерянность. Похоже, Чак забыл... Ну конечно же он запамятовал!..

Я обернулся. Чак быстро шагал к выходу. Хлопнула дверь, и Барсучок вымученно уставился в собственную ладонь. Он словно надеялся рассмотреть на ней неожиданное решение проблемы. Но сие под силу только опытному хироманту. Несмотря на то, что Чак ушел, вопрос продолжал плавать в воздухе неким кабалистическим знаком, и, наблюдая этот пугающий призрак, мы впервые, наверное, спросили себя, а надо ли нам в действительности уезжать?.. Это выглядело чудовищным, почти святотатством, но именно над этим мы сейчас ломали головы.

Жизнь вне Пути... Как могла она сложиться для нас? Какой гранью обернуться? Ведь до сих пор мы существовали ТОЛЬКО в движении и никак иначе. Жили стремлением добраться до горизонта. Об этом говорилось везде и всюду. К этому мы привыкли. И вот неожиданный барьер, баррикада, перед которой мы застыли в смущении.

Весь день после этого разговора мы ходили, как в воду опушенные. Только к вечеру зловещий "кабалистический" знак растаял. Барсучок принялся колдовать над сервировкой нехитрого ужина. Чак суетился на кухне, вполголоса ругая никак не закипающий чай. Все находились при деле, и, перетащив в ванную комнату кресло, я уселся, заботливо примостив ноющий подбородок на подушечке. В ванне, в шаге от меня, плескалась Чита.

– Какая огромная ванна! Я даже могу выпрямить ноги!.. Что ты смеешься? Горячая вода – это чудо!

– Увы, не помню, – пробормотал я.

– Бедный, несчастный... Ты обязательно должен принять ванну. Сразу после меня.

– После тебя? Но ведь это снова накачивать воду, нагревать ее, сколько труда!

– Ты видишь иной выход?

– Представь себе, вижу. Мы могли бы эту водичку поработать на нас дважды. Ванна, как ты, верно заметила, достаточно просторная...

В дверь постучали, показалась голова Чака.

– Вода еще не остыла?

– Все прелестно, Чак! Я тебя люблю! – прямо из ванны Чита помахала ему рукой.

– Если что, всегда могу подбросить дровишек.

– Спасибо не надо, – я решительно притворил дверь. Искристо улыбаясь, Чита одарила меня одним из наиболее теплых своих взглядов.

– Не трогай моего Чака! Он ужасно милый!

– А я?

– Ты? – она состроила гримаску, изображая задумчивость. – Ты у меня бедненький! Потому что весь в шрамах и шамкаешь, как штарушка. Лис тоже... -Она смолкла на полуслове и угрюмо начала гонять волны по воде. Еще пару дней назад мы твердо условились не касаться этой темы.

Я кашлянул в кулак и попробовал улыбнуться.

– Между прочим, не ты один в шрамах и царапинах! – она ожила и, дурашливо вывернув локоть, продемонстрировала бледную полоску. – И еще есть, на ноге...

– Мозоль? – осведомился я.

– Сам ты мозоль! Шрам! Самый настоящий. Это я на стекло наступила. Давным-давно. Знаешь, как болело!..

Бултыхаясь в ванне, она еще раз любовно пересчитала все свои синяки и царапины. С гордостью объявила:

– Целых четыре штуки, дружок!

– Что ты говоришь! Должно быть это опасно. И потом, может быть, ты обсчиталась? – намекнув таким образом на свои глубокие познания в области подсчета царапин, я со скрипом пододвинул себя вместе с креслом к ванне. Безусловно, я рисковал. Мокрые, в мыльной пене руки тут же обвили мою шею.

–Эй, Русалка! Ты меня утопишь! – соблюдая видимость приличий, я попытался вырваться.

– Но мы же утонем вместе!..

###Глава 13

Чак влетел в самую неподходящую минуту, когда мы чинно сидели за столом, под бульканье старого самовара наполняя столовую аппетитным хрустом сухарей.

– Автобус!.. Вот-вот подъедет к площади!

Барсучок как раз рассказывал чрезвычайно запутанную историю про свои скитания по автостанциям. Отчего-то грустное у него выходило смешным, и, поперхнувшись смехом, мы уставились на Чака.

АВТОБУС!.. Это означало только одно: нам необходимо было мчаться на площадь. Покинув стол, нашу уютную столовую. Бежать со всех ног.

Рефлексы оказались сильнее нас. Наверное, уже через каких-нибудь десять минут мы были на месте. Известие друга в буквальном смысле сгребло нас за шиворот, безжалостно вышвырнув в бурлящее море тел. Никто уже не думал о чае с сухарями. Продираясь сквозь визг и давку, мы разгорающимися глазами взирали на людское светопреставление. Площадь была вымощена людскими головами. Тысячи и тысячи орущих существ давили друг дружку, клокотали водоворотом вокруг невзрачного автофургона. Это походило на какое-то массовое безумие. Ради двух-трех десятков мест эти толпы готовы были вцепиться друг другу в глотки, пустить в ход ножи и палки. С самого начала было ясно, что повезет лишь горстке счастливцев – из тех, что находились поближе. Тем не менее, рвались к машине тысячи.

Привстав на цыпочки, я разглядел, как плечистые контролеры вышвыривают из автофургона сопротивляющихся беспропускников. Заслон из глянцево-черных автомобилей кое-как сдерживал натиск страждущих. Опустившись на пятки, я прищемил чьи-то ноги и тут же получил тычок в спину. Вынырнув сбоку, Чак резким взмахом заставил кого-то позади крякнуть. Не оборачиваясь, я лягнул крякнувшего и, потянув Читу за руку, рванулся к автофургону.

Вероятно, контролеры уже уводили свои машины, потому что перетаптывающаяся армада людей ожила. Нас подхватило и понесло. Гигантский пресс начинал работать, втискивая человеческие тела в крохотный объем единственного автобуса. Это продолжалось недолго. Уже через минуту разочарованный стон прокатился над площадью, движение остановилось. Какое-то время толпа еще стыла на месте, не веря в случившееся, прислушиваясь к уплывающему тарахтению фургона. Потом люди стали потихоньку расходиться.

..Возвращались мы измученные и опустошенные. Нас ждал незаслуженно брошенный стол, сухари и чай, но мы не радовались. Даже Чак и тот свирепо пинал ногами встречный мусор. Барсучок шел сгорбленный, напоминая со спины дряхлого больного старика...

Очнуться нас заставила Чита. Рванув меня за рукав, она вскрикнула и шарахнулась в сторону. Резко обернувшись, я увидел перед собой бледный неприятный овал и скверную улыбку. То ли зубы у человека были слишком велики, чтобы поместиться во рту, то ли сам рот не закрывался, но лошадиный оскал не сходил с его лица. Прыщавый, худосочный, незнакомец даже на расстоянии внушал отвращение. Продолжая скалиться, он как-то боком шагнул к Чите, медленно протянул руку. В этот самый миг я его и ударил. Столкновение черепа с кулаком получилось довольно жестким. Должно быть, я вложил в удар страх за Читу, свою собственную злобу, которую в избытке успел почерпнуть там, на площади. Отлетев к забору, человек хряснулся о доски, беззвучно осел.

– Не бойся, он больше не сунется, – я покосился на свои разбитые костяшки. – Откуда взялся этот страхилат?

Чита молчала. Взглянув на нее, я перепугался не на шутку. Глаза у нее казались пустыми, зрачки превратились в булавочные точечки.

– Чита! – я схватил ее за плечи. – Он что, успел тронуть тебя?

– Это их человек, – едва слышно шепнула девушка. – Они убили Лиса, понимаешь?

Позади шумно задышал Чак. Сжав сухонькие кулачки, Барсучок тоже шагнул к лежащему. Если бы тот шевельнулся, они без сомнения разорвали бы его в клочья, но человек остался недвижим.

– Ладно, чего уж теперь, – пробормотал я.

Чита слепо двинулась вперед, я бросился за ней.

– Забудь о них! Они ничего нам не сделают...

Чита ничего не ответила.

Лошадиный оскал остался позади. Мы возвращались домой, сопровождаемые тенью убитого Лиса. И отчего-то впервые мне подумалось, что, возможно, весь наш Путь с его пропусками, автобусами и контролерами, в сущности, ни что иное, как жестокая бессмыслица.

###Глава 14

Стараниями Чака дом наш превратился в уютное гнездышко. Паутина и грязь окончательно покинули его, тополиные ветки выпустили первые клейкие листочки. Мы могли бы жить и радоваться. Могли бы, если б не одно обстоятельство. В городе поселился Манта. Увы, это случилось, и страхи за Читу, за наше эфемерное будущее отравили все наше существование...

Они действительно обосновались в городке. Всей бандой. Наверное, их вышвырнули из проходящего автобуса – возможно, даже из того самого, на который нам не удалось прорваться. Они жили здесь считанные дни, но слухи вовсю уже змеились по кварталам, пугающими трещинами разбегались по лику города. Все чаще мы начинали слышать о кражах и ночных грабежах. Манта стал знаменит. Отчего-то власти его не трогали, проявляя поразительное благодушие. Приближалось время наплыва гигантских щук и грипунов, но люди словно забыли о них. Манта сумел заслонить даже этих прожорливых хищников.

Чита ходила по дому сама не своя, Чак с Барсучком поскучнели. То, что все мы пытались забыть, привидением поселилось в доме. Убийцы Лиса жили в городе, и роковую эту близость мы теперь ощущали постоянно. Да и во всем городе что-то коренным образом переменилось. То есть особой сердечностью в этих местах не пахло и раньше, но сейчас городок серьезно заболел. Каменный исполин подхватил вирус, перед которым с пассивной поспешностью поднял свои огромные руки. Страх в отношениях людей впитал в себя солидную порцию калорий. Раньше обычного вечер разгонял прохожих по домам. На улицах люди старались держаться кучками, часто озираясь, не вынимая рук из карманов. Одной из любимых тем стали разговоры о собаках-телохранителях, о законах, разрешающих холодное и огнестрельное оружие, о замках, бронированном жалюзи и решетках. Проходя по площади, спиной и затылком я чувствовал отныне настороженные ощупывающие взгляды. Хмурая подозрительность стыла в глазах людей. Если человек шел один, он обязательно спешил. Напряженные нервы, опережая сознание, подсказывали недоброе.

Поддавшись общему настроению, Чак выстрогал себе тяжелую дубинку. Барсучок часами торчал возле окон, исполняя роль наблюдателя. Раз или два нам довелось наблюдать, как с неба пикировали зеленоватые чешуйчатые громадины, хватая зазевавшихся горожан. Это было ужасно, но еще ужасней нам представлялось заметить перед домом людей из банды. Страх сумел заразить и нас. Мы не пытались объяснять его. Он вторгся непрошенным гостем, развязно и надолго устроившись под нашей крышей.

Я очень много размышлял в эти дни, еще больше нервничал. Мне было над чем призадуматься. Как ни крути, парни из банды убили Лиса, одного из моих лучших друзей. Теперь я отчаянно боялся за Читу. Почему-то я не сомневался, что долго это не продлится. Тот, кто движется краем пропасти, обязан знать, что рано или поздно сорвется и упадет. Выход напрашивался сам собой. Мы должны были покинуть этот город, постараться забыть о бандитах навсегда. Как хотите, но мужественной войне со смертельными исходами я предпочитал бегство. И потому, приведя себя в порядок, побрившись и причесавшись, я отправился к "черным".

* * *

Хозяин города сидел в подобающем его сану золоченом троне, закинув ноги на круглый яшмовый столик, прихлебывая из фарфоровой расписной кружечки. Вдоль стены, украшенной серебристой чешуей гигантских мэроу, птичьим рядком устроились постнолицые советники. Пожалуй, в зале было чересчур много яркого, сверкающего и безмерно дорогого, чтобы запомнить хоть что-то в отдельности. Это был настоящий храм, хранилище шедевров, умело превращенное в повседневное жилище государственной элиты.

Переступив порог главного зала, я неловко шагнул на пушистый ковер и, стараясь казаться уверенным, произнес заранее приготовленные фразы, в которых сообщалось, кто я и откуда.

– Значит, от Глора? – черный властелин недоверчиво шевельнул бровью. -Ты в самом деле знаешь его?

– Он мой крестник, – я сухо сглотнул. Голос мой звучал подозрительно звонко. Казалось, он вот-вот сломается. Я вдруг перепугался, что ничего из всего этого не выйдет. Я был ничтожеством, жалкой тенью, на которую черные брезговали даже ступить. Они уважали только силу. Оттого и поддерживали культ морских хищников. Грипун или мэроу заслуживали, по их мнению, значительно большего, нежели простой смертный. Чтобы подстрелить одну-единственную барракуду, им приходилось брать с собой около взвода автоматчиков. Для того, чтобы уничтожить меня, им достаточно было шевельнуть пальцем. Мне следовало вести себя с должным почтением, и потому я предусмотрительно смотрел в пол, на ковер, на лаковые туфли советников, лишь бы не встречаться с чужими взглядами. Я слишком хорошо помнил, что глаза мои всегда подводили хозяина. Что бы я не предпринимал, как бы не напрягался, окружающие всегда видели мои истинные чувства. Недаром Глор выделил меня среди прочих, голодом, кулаками и пытками мечтая поселить робость в моих глазах. Это оказалось выше его сил, потому что это было выше и моих сил. О, если б я только мог этим чего-то добиться, я плясал бы и дурачился, пел скабрезные частушки и паясничал, только бы при этом никто не заглядывал мне в душу! Я был предателем своего сердца, ибо не умел скрывать его настроение. Поэтому заранее были продуманы нынешняя моя поза, все мое сегодняшнее поведение. Я стоял перед вождем "черных", чуть понурясь, что могло в равной степени означать и застенчивость и боязливое почтение. Пальцы мои теребили подол пиджака, плечи были опущены.

– Он в самом деле называл себя так. Еще совсем недавно, – я на миг поднял голову.

Только сейчас до этого падишаха дошло, что я имею в виду под словом "крестник".

– Вот как! – реденькие его брови смешливо скакнули вверх. – Стало быть, ты с ним хорошо знаком?

– В достаточной степени. Во всяком случае Глор затратил на меня массу сил. Увы, я оказался недостаточно прилежным учеником, – я виновато улыбнулся, демонстрируя черные провалы вместо зубов.

Осмыслив сказанное, человек, от которого зависела наша судьба, резко откинулся в золоченом кресле и расхохотался женским, совершенно не идущим ему смехом.

– Ах, каналья! Ну, уморил!.. Вот, значит, какой ты крестничек! А я-то сперва подумал!.. Мда... Так ты что же, жаловаться пришел или чего просить?

– Просить. – Твердо сказал я и зачем-то добавил: – Ваше сиятельство.

И советники, и хозяин роскошного кабинета снова покатились со смеху.

– И ты считаешь... Нет, ты в самом деле считаешь, что имеешь какие-то особые права? Господи!.. Да ты знаешь, сколько у Глора было подобных воспитанников?

– Я был любимым, – произнес я все с той же твердостью. – Он навещал меня трижды в день, но так ничего и не добился.

Полукороль и полубог всплеснул руками, призывая в свидетели находящихся в зале.

– Ну не наглец ли! Поглядите на него! Да как же ты, бродяжка, осмелился явиться сюда? А что если я снова отправлю тебя к Глору? К крестничку твоему любимому?

Я терпеливо пережидал, пока стихнет очередной взрыв веселья. Что-то подсказывало мне, что я выбрал верный тон. Только так я мог чего-то добиться.

Хохот наконец поутих. С угрожающей готовностью ко мне шагнул огромного роста охранник. Хозяин зала сделал небрежный жест, и исполин остановился. Замер изваянием, застыл замороженной букашкой.

– Кажется, начинаю понимать, чем ты приглянулся Глору. Твердый орешек, а орешки – они... Мда... Так чего же ты хочешь, красавчик?

– Может, стоить поднять архивы, – робко подал голос один из советников. – На предмет выяснения личности. Если он и впрямь сидел у Глора, в картотеках обязательно найдутся соответствующие отметки...

Властелин отмахнулся от говорящего, как от докучливой мухи.

– Обойдемся без канцелярщины! Даже если он все выдумал, думаю, его стоит послушать. Не каждый день к нам заявляются такие фрукты... Так чего ты хочешь, храбрец?

Сердце мое предательски дрогнуло, и я всерьез испугался, что оно не позволит мне доиграть этот спектакль до конца. До крови прикусив губу, я постарался собрать расплясавшиеся нервы в кулак. Прежде чем заговорить, хрипло откашлялся:

– Четыре пропуска. Временных или постоянных – неважно.

– Четыре? – величавое личико сморщилось. – не много ли? Один я бы тебе дал, пожалуй.

– Четыре или ни одного, – упрямо пробубнил я. – Это очень нужно, поверьте.

На минуту под торжественными сводами повисло тяжелое молчание. Оставалось только гадать, чем оно завершится. Вариантов, к сожалению, хватало. Они могли скормить меня морским хищникам, распять на кресте или сжечь живьем. Я был в полной их власти, и, сознавая это, сбоку вновь шевельнулся охранник. Он вызывал у меня все большую тревогу. Такому схватить человека в охапку и выбросить, скажем, в окно было бы сущим пустяком.

Властелин потер бледным пальцами лоб.

– Хорошо, наглец! Выпишите на его имя четыре пропуска.

– Но, экселенс!..

– Будет так, как я сказал! Этот тип мне нравится.

Внутренне я содрогнулся. Это была настоящая победа! Боясь спугнуть ее, я поспешил опустить взор. Теперь мне уже страшно было обнаружить на их губах иронические улыбки. Они могли запросто разыграть меня. Чудо казалось таким хрупким и ранимым...

Но что это? Тучный советник сунул мне в руки четыре картонных квадратика, неспешной утиной походкой возвратился на свое место. Я заставил себя посмотреть на маленького бога. Он на самом деле улыбался. Но при этом отнюдь не собирался останавливать меня или науськивать своего громилу. Я был забавным эпизодом в их жизни, только и всего. На мгновение мне показалось, что от меня чего-то ждут. Так кошка, замерев над полузадушенной мышью, дает возможность отдышаться маленькому существу, но стоит жертве прийти в себя, как оживает и кошка.

– Благодарю! – я скупо кивнул. Все еще ожидая насмешливого окрика, медленно развернулся и старческим шагом направился к выходу. Никто не остановил меня. Миновав анфиладу залов и спустившись по мраморной лестнице на два этажа вниз, я очутился на улице. Парковые статуи глядели на меня пустыми глазницами, не понимая, отчего я улыбаюсь. Выйдя за ворота, я свернул в ближайший проулок и там, не выдержав, припустил во всю прыть. Только через пару кварталов я сумел наконец остановиться. Вытащив из кармана заветные пропуски, принялся внимательно их рассматривать. Слова прыгали перед глазами, расплывались, и я не сразу прочел отпечатанное. "Временный пропуск на проезд в видах транспорта... Автофургон номер такой-то, маршрут, время отправления..." Я спрятал картонные квадратики. Пять дней! Да, черт подери! Через пять дней мы уберемся из этого города. А значит, не будет больше поблизости ни Манты, ни его подручных!.. Окрыленный, я снова побежал.

Знакомый двор, ветвистые тополя... Некто невидимый подставил мне подножку. Неловко взмахнув руками, я пролетел по воздуху и ударился телом о мокрый асфальт. Влага тихонько пропитывала пиджак и ветхую рубаху. Я лежал возле нашего домика, и мерзкий холодок гулял по моей спине. Изуродованный стальной замок валялся перед самым носом. Мохнатые от разбитой щепы створки были распахнуты настежь. Кто-то успел побывать здесь до меня.

###Глава 15

Как же бывает иногда пусто... Худшая из пустынь – пустыня, поселившаяся в груди. Мозг слеп, и ты не видишь ничего вокруг, только голую почерневшую пустыню и призраки людских оболочек, которые где-то вне, в другом, отдалившемся от тебя мире. Все твое – в крохотном зазубренном осколке, слету вонзившееся в самое сокровенное, медленно остывающем и продолжающем жечь. Контузия памяти, контузия чувств...

Мерзко! Я не сумел их даже похоронить. У меня не хватило сил. Те же призраки окружили меня и, забрав из трясущихся рук лопату, исполнили МОЙ 1 0труд. Кажется, это стоило тех самых четырех пропусков. За четыре бумажных квадратика они вырыли просторную яму и, опустив тела, завалили их глиной и щебнем. Кто-то из них не поленился соорудить над холмиком табличку, надписав на ней три имени.

Несколько ночей я согревал могилу своим телом. Зарывшись лицом в грунт, шептал обращенные к ним слова. И они, конечно, слышали меня. Слышали, но не могли ответить. По разным причинам. Рот Чака был залит смолой, а перед этим его жестоко били. Барсучка же я сам вынул из петли. Медная проволока почти перерезала ему горло, тонкие пальцы были переломаны. И наконец она... Губы, что меня целовали, ресницы, приводящие в восторженный трепет, глаза... Мне было страшно даже думать о ней. Как они могли? Как?!..

Пытки, перенесенные друзьями, я перенес воочию. Жуткая их смерть легким голубым облаком вошла и в меня.

Не знаю, сколько времени я провел в подобном забытьи. Не знаю, почему наконец очнулся. Наверное, я что-то заговорил и, услышав свой севший от одиночества голос, стал медленно приходить в себя, возвращаясь и выпутываясь из обманчивых форм, из зыбкого тумана в эту искалеченную, ненужную мне реальность.

Я сидел в опустевшем доме, в опустевшей комнате. Первое, что я ощутил, были мои руки, тесно втиснутые в карманы. Пальцы крепко что-то сжимали, и неосторожным усилием я выволок их наружу. Веером вспорхнули измятые затертые записки, написанные рукой Читы. Кусочки былого счастья, на которых впервые она называла меня самыми ласковыми из всех возможных имен. Мы были юные и немые. Мы не умели любить вслух. Доверять чувства бумаге казалось борее простым, и, кружась в воздухе, наши первые неумелые признания поплыли к земле. Они планировали по диагонали вниз, на неуловимый миг замерев на месте, двигались обратно – и так снова и снова, отчего трепетное падение их напоминало полет бабочек. Одна из записок не завершила падения, кромками уцепившись за диван и стул. Я с надеждой взглянул на нее. Сейчас... Если сумею взять в руки, не позволю упасть, значит, не все еще потеряно. Что-то еще быть может заполнит мои вены, подтолкнет замороженное сердце. А если нет...

Я быстро наклонился вперед. Диван скрипнул, и освободившийся листочек вяло кувыркнулся, беззвучно приземлившись на пол. Я поднялся. Больше мне нечего было здесь делать.

Я брел по улице, не обращая внимания на окружающее. Ветер, словно озорная собачка, крутился вокруг, норовя метнуть в лицо пригоршню влажных листьев. Жирная грязь заглатывала каблуки, чавкающе и неохотно выплевывала обратно, в глаза искательно заглядывали встречные лужи. Высоко надо мной, лениво помахивая розоватыми плавниками, проплыл огромный окунь. Он был сыт и потому не заинтересовался одиноким прохожим. Но даже если бы он спустился ниже, я продолжал бы вышагивать по тротуару, не делая никаких попыток спастись. Мне было все равно. Природа, город продолжали жить, но ИХ не было. Уже не было. А значит, не было и меня. Все мои друзья очутились ТАМ 1 0– по ту сторону жизни, и мне действительно нечего было здесь делать. Путь меня больше не волновал. Отныне всеми моими дорогами распоряжалась мутная неизвестность.

Вздрогнув, я поднял голову. Толкнувшееся от высоких стен эхо гулко загуляло по зданию. Сам того не ведая, я забрел в городской музей.

Здесь было на что посмотреть и здесь нечему было порадоваться. Храм, разукрашенный виноградной лепниной и статуями богов, ошарашивал, скопищем облагороженных воспоминаний. Воспоминания были расставленны и развешены с помпезной горделивостью, с тайным вызовом настоящему. Секиры и арбалеты, кафтаны и лапти, скатерти и ковры, снова секиры, шпаги и арбалеты. Какую-нибудь рукопись великого поэта здесь с одинаковой долей почтения помещали рядом с пистолетом, из которого этот же самый поэт был застрелен. Музейный фетишизм не вызывал ни у кого иронии.

Чуть поколебавшись, я разбил стекло и выбрал себе палаш – широкий, пугающе тяжелый. Косым зрачком великана клинок матово блеснул, взглядом оценивая нового хозяина, должно быть, сравнивая с прежним. Провисев в залах не одну сотню лет, он, конечно, уже не надеялся оказаться в чьих-то руках. Разбойничий посвист, падение на чужую шею с багровым погружением в пульсирующую плоть – все это он давным-давно видел только во снах. И сквозь собственную дрожь я внезапно ощутил готовность напрягшейся стали, ее холодное ожидание и собственный пробуждающийся восторг. Спр

ятав палаш под плащ, я поспешил к выходу.

* * *

Банда занимала привокзальное двухэтажное здание. До них здесь обитало несколько десятков горожан. Теперь жили они одни. Восемь или девять особей мужского пола, горстка, умудрившаяся запугать город.

Лохматый тип в вестибюле исполнял, по всей видимости, обязанности швейцара. Скользнув по мне скучающим взором он медлительно шевельнул губами, собираясь изречь вопрос, но я его опередил.

– Где Манта? – острие клинка впилось в багровую шею.

– Эй!.. Парень! – глаза привратника растерянно заметались от клинка на меня и обратно. – Ты чего? Спятил?

– Где Манта? – повторил я, и дрогнувший палаш подтвердил мою настойчивость.

– Там же, где обычно. Второй этаж, налево...

Палаш тянул, торопил руку, не желая понимать меня, досадуя на слабость самозванного хозяина. И тут неожиданно зазвучал голос старика Василия. Черт возьми! Ведь я уже, оказывается, и забыл, когда беседовал с ним в последний раз!

– Помни, малыш, убийство себе подобных – худшее из убийств.

– Они не подобны нам, – яростно шепнул я. – Не подобны!

– Но ты уподобишься им, если сейчас поднимешь руку на этого человека...

Поднимешь руку... На человека... Это было вполне в духе старого чудака. Молчать столько времени и вдруг объявиться в самый неподходящий момент. И ради чего? Чтобы вступиться за этого никчемного человечишку! Но что он знал о нас? Мудрый и добрый житель Лагуны. О нас и о черных, поправших все и вся, о мириадах бороздящих планету автобусов, о давках с безжалостными контролерами, о застенках Глора!.. Что знают обитатели Луны о марсианах и могут ли первые давать советы вторым?

– Убив, ты переступишь роковую черту!

– Убив, я остановлюсь.

– Но ты уже вольешься в их ряды, останавливаться будет поздно. Шаг в пропасть бывает всего один, а дальше начинается падение.

Я не умел спорить с Василием. Тем более я не мог спорить в такую минуту. Мне было не до него. Вероятно, от полного словесного бессилия я вскипел.

– А Чита? Ты знаешь, где теперь она?!

Я метнул эту фразу, как тяжелое копье, и она унеслась, погрузилась в подвалы души, не породив эха. Старик Василий промолчал, не ответив. Глаза лохматого типа, следившие за шевелением моих губ, потухли. По каким-то недобрым признакам он понял, к какому решению я пришел.

Он сделал попытку ухватиться руками за отточенную сталь, но только лишился половины пальцев. Я с усилием взмахнул орудием безжалостного прошлого. Палаш радостно присвистнул, и тело бандита повалилось, опрокидывая конторку, вазочки для карандашей и горку нарезанных фруктов. Сделав свое дело, палаш снова нырнул под пиджак. Он был тепл от крови. Мне не хотелось к нему прикасаться.

Поднявшись на второй этаж, я очутился в сумрачном коридоре. Все окна здесь оказались завешенными глухими пыльными шторами. Застыв на месте, я прислушался, Где-то совсем рядом приглушенно бубнили голоса. Заметив узкую полоску света под дверью одной из комнаток, я двинулся к ней.

Крупный усатый детина сидел, полуприкрыв глаза, закинув ноги на стол. Манера, приличествующая всем тиранам. Это и был мой Манта. Он сидел и наслаждался покоем, еще не ведая, что судьба прислала к нему худшего из гонцов. Лицо его отражало безмятежность, в левой руке искрилась сигара, от которой тянулась ленивая синусоида дыма. Знакомый тип с лошадиными зубами поскрипывал в кресле-качалке, читая вслух какую-то книжонку.

– И тогда они обхватили виски руками, крепко задумавшись...