Текст книги "Дитя Плазмы. (Сборник)"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

«Чушь!» – мысленно сформулировал я. – «Медиосон еще никому и никогда не помогал…» Скосив взгляд в сторону скорпионов, я обнаружил, что они явно заинтересовались нашей беседой. Привстав на своих многочисленных ножках, они глазели в нашу сторону и что-то явно про себя прикидывали. Я удивленно шевельнул бровью. «Нет, братцы-отравители, так мы не договаривались!..» На всякий пожарный я окинул внимательным взором диван, на котором мы сидели, и пушистый ковер на полу. Ни один из насекомых-диверсантов в поле зрения мое не угодил.

– Значит, я так понимаю: теперь у вас все в порядке?

– В полном! Играю лучше прежнего. И даже затрудняюсь предположить, что же все-таки произошло в тот раз.

– Скажите… А может, вы кому-то крепко насолили? – я с надеждой прищурился. – Ну, вы понимаете меня – какие-нибудь конкуренты, завистники? Или брат вашей невесты публично поклялся отомстить вам за поруганную честь сестры…

– Что? – от изумления он даже подпрыгнул на диване. – Брат моей невесты? О ком это вы?

– Вот и мне бы хотелось это выяснить. В конце концов вам могли чего-нибудь подсыпать в питье.

– Какое питье?

– Ну, например, виски. Двойное и с содовой. Или коктейль…

Он неожиданно хрюкнул и залился щебечущим смехом. Версия моя не прошла, это было ясно. Я глядел на него с нескрываемой досадой, и отчего-то мне казалось, что я снова слышу звучание фанфар. Скорпионы на кактусах обеспокоенно зашевелились и неуверенно двинулись к нам. Скрежет фанфар был ими воспринят, как вызов. Отсмеявшись, композитор ткнул в меня пухлым пальцем.

– А вы, я вижу, любите детективы! – он улыбался. – И не пытайтесь отпираться!

– Что ж, люблю, – честно подтвердил я.

– Правильно, – он радостно закивал. – Иначе ни за что не стали бы говорить об отравителях и конкурентах. Очнитесь, молодой человек! На дворе двадцать первый век, не за горами двадцать второй. Какие в наше время завистники?

– Но что-то ведь с вами стряслось! – упрямо пробурчал я.

Композитор озадаченно заморгал. Зажмурившись, вдруг выбросил вперед руки и с немыслимой скоростью пробежался пальцами по невидимым клавишам. Я невольно залюбовался. Это показалось мне интереснее его симфоний. Вихрь точных беззвучных ударов… Успокоенно распахнув глаза, он виновато улыбнулся.

– Извините. После того случая иной раз накатывает. Кажется, что вот-вот все повторится.

– Понимаю, – я, нахмурившись, уставился на распахнутую дверь репликационной кабины. Мысль не успевала за подсознанием, мчась по темному извилистому тоннелю интуиции. Кажется, ожил мой внутренний голос. Я не был еще уверен, – свет маячил далеко впереди. Бутылка, яйцо, горсть скорлупы…

– Скажите, вы всегда пользуетесь репликаторами?

– То есть? – он даже удивился. – А чем еще прикажете пользоваться? Сегодня у меня Знойный, завтра Свердловск, Мадрид, Вашингтон… Не по железной же дороге мне кататься!

– Но есть еще флаеры.

– Благодарю покорно! Все эти взлеты, падения, посадки, может быть, подходят более юным дарованиям, но только не мне.

– Значит и в Знойный, и в Царицын вы перемещались одним и тем же способом? – я уже поднимался.

– Разумеется!

Склонившись над толстеньким композитором, я с чувством пожал ему руку.

– Кажется, вы действительно мне помогли!

Он проводил меня до кабины непонимающим взглядом. Прежде чем шагнуть в репликатор, я сердечно улыбнулся сочинителю симфоний.

– Помните, я сказал, что ваши фанфары – это нечто неописуемое? Так вот – знайте, я сказал вам правду!

– Спасибо, – он просиял. – Удивительно, что вам с вашей профессией это настолько понравилось…

– Не думайте о нас плохо! Сыщики тоже люди, – я проследил за маневрами скорпионов. – Кстати, не задерживайтесь здесь. Похоже, эти таракашки тоже питают к вам симпатию.

Репликация!..

Слово сияло и переливалось в моем мозгу всеми цветами радуги. Вот, что заставляет яйцо выскакивать из бутылки! Содержимое пропадает, остается скорлупа, блеклая оболочка…

Одно было непонятно. Неужели шеф догадывался обо всем с самого начала? Хорош же он гусь после этого! Да и я хорош! Конкуренты, химия, отравители… Да чтоб все это было, нужно лет этак на сто, а то и поболе вернуться в прошлое. Сегодняшний криминал в дефиците, и мы ревниво рвем его на части, не взирая на то, что в основном он глуп, безобиден и скучен. Кто-то за чем-то не уследил, где-то над кем-то подшутили – и шутка оказалась неудачной… Тем не менее это являлось нашим хлебом, и чья в том вина, что из-за отсутствия серьезных дел мы порядком поглупели и обленились? Ажахян был прав на все сто, утверждая, что мы любим детективы. А что нам еще любить? Это наш главный и по сути единственный способ накопления следственно-криминальных знаний – опыт, без которого никуда. Что тут еще можно сказать? Увы, и трижды увы…

Только что я расстрелял все до последнего патрона в какой-то безобидный пень. От волнения не попал ни разу. Вот что значит – нервишки! А спустя пару минут, я уже мчался в сторону диспетчерской, находясь в полной уверенности, что наконец-то ухватился за нить, ведущую к разгадке всех восьми обезличиваний. Полчаса назад с помощью всемогущего жетона я повторно вклинился в тайну личности, разузнав все последние новости наших пациентов. Выяснилась прелюбопытнейшая картинка. Так или иначе семеро из потерпевших покинули пределы Знойного, воспользовавшись городскими репликаторами. И семеро из восьмерых пребывали в добром здравии, вернув утерянные способности. Утерянные или украденные… В Знойном оставался лишь мой знакомый художник, терпеливо выводящий на ватмане каракули и радующийся своему новому жанру, как ребенок. Скатиться из традиционалистов в аляповатый авангард – то же для кого-то счастье. Так или иначе, но изостудии он не покидал и выезжать за пределы города, похоже, не собирался.

Репликатор… Эту штуку я знал с самого детства. Знал и пользовался, совершенно не замечая ее, привыкнув, как привыкают к зубным щеткам, ложкам и вилкам. Это стало такой же повседневностью, как солнце и ветер на улице, как потолок в комнате. Да и никто уже, собственно, не задумывался, что же происходит в маленькой кабинке после нажатия набора кнопок. Чего проще – набрать кодовую комбинацию – и уже через секунду разглядывать пейзажи, которые ту же секунду назад были отдаленны от вас на тысячи и тысячи километров. Рим, Шанхай, Киев, Токио – все было рядышком, под рукой. Дети могли играть в пятнашки, запросто бегая по всему миру. Так они зачастую и делали. Но телевидением можно пользоваться и при этом ничегошеньки не знать ни о радиоволнах, ни о строчной развертке. То же наблюдалось и здесь. Бородатой идее репликатора перевалило за седьмой десяток, однако суть ее укладывалась в голове десятком довольно общих фраз. Особый эхограф прощупывал и просвечивал клиента с нескольких позиций, дробя на атомы, выдавая объемную матрицу и зашифровывая полученную информацию в довольно пространный код. По нажатию адресной клавиатуры код посылался в конечный пункт прибытия. Дематериализация и материализация. Кажется, энергии на это расходовалось смехотворно мало. Человек сам превращался в овеществленную энергию, скользя световым сгустком по стекловолокну, не испытывая при этом ни малейшего неудобства. Кроме того, благодаря репликации, человек стал наконец-то доживать до положенных ему природой лет. На определенных жизненных этапах посредством той же репликационной аппаратуры полный биокод личности высылался для перезаписи в местные архивы, где и хранился сколь угодно долго. Таким образом у нас у всех всегда оставалась про запас свеженькая копия, оставался резерв времени для предотвращения болезней и трагических случайностей. Вот, пожалуй, и все, чем мог я похвастаться на сегодняшний день. Репликационные процессы охватывали высшие разделы физики и биофизики, – я же был обычным детективом.

Устроившись в жестковатом, не располагающим к длительным беседам кресле, я улыбнулся главному диспетчеру. Впрочем, мне тут же подумалось, что одной улыбки тут явно недостаточно, и я помахал перед носом начальника дерзко сияющим жетоном.

– Расслабьтесь и не пугайтесь раньше времени. Я хочу всего-навсего поговорить. И ради бога не вздумайте рухнуть в обморок. У вас тут кругом мрамор.

– При чем тут мрамор?

– При том, что твердо, – я многозначительно подмигнул диспетчеру, и это ему явно не понравилось. Судя по всему, не понравилась ему и моя вступительная речь. Вероятно, потому, что он был главным диспетчером. Слово «главный» портит, как и слово «умный». Называть себя тем и другим попросту опасно. Уверен, что какого-нибудь неглавного здешнего труженика уже через пяток-другой минут я бы с фамильярностью похлопывал по плечу, попивая на брудершафт чай с лимоном и обходясь без отчества или словесных пристежок вроде «мистера» или «сэра». С главными же всегда сложнее. Положение усугублялось тем, что главный диспетчер фактически являлся моим ровесником. Если он и был старше меня, то месяца на полтора-два не больше. Вдобавок ко всему он даже и внешне немного походил на меня, отличаясь разве что большей серьезностью и начальственно-снисходительными манерами. Такой вальяжной неторопливости надо было специально где-то учиться. В моей же биографии подобные колледжи отсутствовали. Словом, за столом сошлись два своеобразных антипода. Как между двумя разнополярно заряженными пластинами воздух между нами потрескивал от электрической напряженности. Но внешне мы сохраняли спокойствие и даже способны были улыбаться.

– Что ж… Не буду ходить вокруг да около, тем более что насчет обморока я вас уже предупредил, – я поиграл бровями. Мне казалось, что у меня это выходит красиво и загадочно. – Так вот, у нас есть все основания предполагать серьезнейший сбой в работе репликаторов Знойного. Что вы можете сказать на это?

– Молодой человек, – сомнительную разницу в возрасте этот вальяжный тип, по всей видимости, счел вполне достаточной для подобного обращения. Мне даже не хочется изображать удивление. Очевидно вы плохо знакомы с процессами теледублирования. Ответственно заявляю, что на Земле не найдется другой такой системы, где сосредоточилось бы такое количество тестирующих программ. Создатели сознательно пошли на усложнение во имя безопасности. И конечно же, случись что, мы узнали бы об этом первые.

– Вот незадача, – пробормотал я, – а узнали вторыми. Как же быть?

– По-видимому, источники, из которых вы почерпнули свои сведения, недостоверны. Могу вам только посочувствовать.

– Спасибо, – я кивнул. – И что же, у вас ни разу еще не было прецедента?

– Почему же, дважды, – каменные черточки лица моего собеседника ничуть не смягчились. – Но это за семьдесят с лишним лет! И в том, и в другом случае система вовремя заблокировалась. Кстати сказать, оба раза происходил обрыв световых волноводов. Но ничего страшного не произошло. Информация была многократно зарезервирована, и адресат оказался чуть-чуть в ином месте и с некоторой вполне объяснимой задержкой. Только и всего. Повторяю: это сверхнадежнейшая система, и мы стараемся предусмотреть все. Не забывайте, мы имеем дело с живыми людьми.

– Вот именно! – подчеркнул я. – Не с мебелью и не тарой для перевозки овощей.

– То есть? – он нахмурился.

– То есть… Я хочу сказать, что не верю в сверхнадежнейшие системы. Таковых попросту не существует в природе.

Развязным движением я взял со стола деревянное пресс-папье, с любопытством покрутил перед глазами. Мне удивительно хотелось поставить этого типчика на место, а кроме того – штучка действительно была забавной. Дерево, раритет боевых эпох. В книгах подобными пресс-папье иные взбалмошные субъекты колотили по головам своих недругов. Я прикинул вес канцелярского старичка и в некотором недоумении возвратил владельцу. Раскатать им по столу муху было вполне возможно, но оглушить какого-нибудь злодея – навряд ли.

– Вырежьте здесь восемь меток. На память. Перочинный ножик я могу вам одолжить.

– Не понимаю вас, – он поправил на шее галстук и ладонью нервно провел по безукоризненно уложенным волосам.

– Да не волнуйтесь вы так. Было бы с чего. Вы ведь совершенно точно высказались насчет живых людей, но все же – кое-что имею вам возразить.

– Что-что вы имеете?

Игнорируя его ернические интонации, я выставил пятерню и еще три пальца.

– Пока их только восемь. Четыре плюс четыре и девять минус один. Может быть, не очень убедительно, потому как почти в миллиард раз меньше населения Земли. И все же это аргумент. И боюсь, он запросто перевесит всю вашу убежденность.

Я таки допек главного диспетчера. Мне пришлось вскочить, иначе я просто не успел бы его подхватить. Этот упрямец оказался туговат на ухо. Он не внял моему совету насчет обморока, и, особенно не церемонясь, я привалил его к спинке кресла и вылил на его прическу половину воды из графина. Оплеухи и нашатырь не понадобились. Захлопав глазами, он пошарил руками по груди и беспомощно произнес:

– Вода?..

Я хотел сказать «компот», но он бы наверняка не понял меня. Юмору я предпочел правду:

– Она самая, дружище, – я подмигнул лежащему. – Вы чуть было не утонули, но, к счастью, поблизости оказался я. А вот и медаль за спасение утопающих, – я снова показал ему жетон. Ему пришлось вспомнить все. Вид жетона порой действует отрезвляюще. Предусмотрительно я пощупал чиновничью кисть. Она была теплой, как и положено, пульс не вызывал нареканий. Сердце главного администратора не собиралось отлынивать от работы.

– Одна маленькая просьба: во время нашей работы воздержитесь от повторных обмороков. Воды в графине было ровно на один раз.

Он пообещал. А через пять минут мы уже погружались в рутину диспетчерской деятельности. Для начала мне терпеливо объяснили принцип репликации, которого я снова не понял. Затем познакомили с основными зонами Знойного, с сетью репликационных кабин и электронным управлением всем этим хозяйством. Я гуттаперчиво кивал, мотая на ус и по мере сил пытаясь просеивать информацию сквозь ветхое ситечко своего разума. Толик, так звали диспетчера, отныне не скрывал ничего. Он явно преобразился к лучшему, и даже его всклоченные, непросохшие волосы вызывали во мне самый теплый отклик. В разгар нашей лекции в кабинет сунулся было старичок с бородой и дипломатом, но Толик немедленно назвал его «молодым человеком» и вполне интеллигентно выпроводил за дверь. Стоило ему вернуться ко мне, и тон его чудесным образом изменился. Людям нельзя быть главными – вот что я уяснил в процессе этой беседы. Уже хотя бы потому, что это неестественно, а неестественно потому, что это неправда. Главных нет, так как нет неглавных. Все люди – братья. Чуть реже – сестры. И можно делить их по таланту, по уму, по энергетике, но о главенстве лучше забыть с самого начала. В качестве «брата», на мой взгляд, Толик несомненно выигрывал. Он был бледен, мягок и разговорчив. Мои вопросы заставляли его вполне по-человечески хмуриться, а шутки вызывали задорный смех. В общем на господина Павлова, здешнего уникума и акселерата, работающего непосредственно с программами декодера, мы вышли в каких-нибудь полчаса. Толик не был твердым орешком. Он тоже любил искусство и людей. Первая трещина решила все, и сейчас я лишь по крупинкам отколупывал частицы диспетчерской правды. Чтобы лучше переварить ее, пришлось включить вентилятор. Правда была сурова и абсолютно неженственна…

Еще лет десять назад наш нежно любимый Толик был школьным приятелем Павлова. Не то чтобы они дружили, но и особой неприязни друг к другу не испытывали. Уже тогда этот самый Павлов подавал надежды, поражая преподавателей удивительно емкой памятью. Как объяснил Толик, истинный программист обязан быть талантливым и памятливым. И то и другое наличествовало у Павлова в избытке. Юный же Толик, не имел ни первого, ни второго. Он располагал талантами в иной области – он был деятелен и тщеславен. Благодаря этим качествам он и сумел стать Главным в каких-нибудь три-четыре года, а, возвысившись, немедленно вспомнил о Павлове. В принципе он рассуждал верно. Смесь из памяти, таланта и тщеславия – штука гремучая. Объединившись, юные ученые не стали терять время. Не мелочась, они взялись за истинно глобальную тему – тему дешифрирования биокода. Павлов верил в свою звезду, Толик верил в Павлова. Вот почему, будучи главным диспетчером Знойного, он допустил приятеля в святая святых – в здание центрального декодера города. Они старались действовать осторожно и если бы могли предвидеть, что эксперимент приведет к подобным результатам, разумеется, прекратили бы работы незамедлительно…

– Минуточку! – я поднял руку, как ученик на уроке. – Маленький и безобидный вопрос. Вы упомянули о дешифрировании человеческого биокода, верно? Но репликационные системы действуют повсеместно уже более семидесяти лет. Я-то считал, что белых пятен здесь давно не осталось.

– Боюсь, вы не до конца себе представляете, что такое биокод, диспетчер грустно улыбнулся. Протянув руку, поиграл на пульте тонкими пальцами. По экрану настольного дисплея побежали колонки цифр и символов.

– Что это?

– То самое, что называют биокодом. Я только хотел продемонстрировать… Дело в том, что не все, чем пользуется человечество, понятно и объяснимо. Мы сеем хлеб веками, но не ведаем как он растет. Мы до сих пор ломаем головы над трением скольжения, над организационными ухищрениями пчел или муравьев. Мы вторглись в мир хромосомной наследственности, но по-прежнему уподобляемся слону, танцующему в посудной лавке. С каждым новым шагом науки мир предстает все более сложным и запутанным. Все наши победы – это только многоточия в конце предложений. И книгу жизни мы только начали перелистывать. Тем не менее это не повод для отчаяния, и незнание отнюдь не мешает нам выпекать хлеб и летать на самолетах. То же самое и с репликаторами. Мы открыли явление и заставили его служить себе, но оно так и осталось для нас загадкой. Это что-то вроде информационного тупика. Имеющейся теоретической базы пока явно недостаточно, чтобы двигаться дальше. Так как, погружаясь в глубины, мы попросту теряем из виду общую картину. Согласитесь, считать до миллиона единичками – занятие не самое разумное. Куда проще умножить тысячу на тысячу. Но, увы, тысячными порядками мы пока не располагаем, да и умножать, по правде сказать, тоже не умеем.

– По-моему, вы чересчур принизили человечество, – усомнился я. Послушать вас, – мир – заковырист и недоступен.

– Так оно и есть, – Толик погасил экран и дважды энергично дернул себя за нос. Ему, вероятно, хотелось чихнуть, но он сдерживался. Уж не простыл ли он от моей воды?

– Нам не следует обманываться насчет своих возможностей, – он печально сморгнул. – Мы расковыряли ранку на теле Вселенной и, увидев вытекающую кровь, решили, что знаем все обо всем. А это далеко не так. Мы не знаем ничего даже о простейших формах жизни. Разрежьте обыкновенную гидру на триста частей, и из каждой вырастет взрослая особь. Крохотный кусочек плоти содержит в себе полную информацию о целостной биологической структуре. Память на клеточном уровне – это нечто такое, что нам пока недоступно. И репликационное зондирование – это, грубо говоря, человеческий снимок в фас, в профиль и в глубину. От макушки и до пят. Сложнейшая информационная последовательность, которой мы пользуемся совершенно вслепую.

– Вы меня даже не огорошили, – пробормотал я, – вы меня застрелили наповал. Теперь в эти ваши кабины меня и калачом не заманишь.

– Нормальная реакция, – Толик кивнул. – Стоит показать человеку пузырьки легких, и ему сразу становится трудно дышать.

– Уже чувствую, – я сипло вздохнул. – Однако мы отвлекаемся. Вы ведь собирались рассказать об успехах вашего друга. Насколько я могу судить, кое-чего он добился. Не так ли?

Диспетчер густо покраснел.

– Вы имеете ввиду… – Он запнулся. – Видите ли, в подробности вас может посвятить только сам Павлов. Я знаю лишь то, что он пытался разбить код по качественным показателям. Уже само по себе это было бы переворотом в бионике. В подробности же он меня не посвящал. Все-таки по складу ума я больше администратор…

– И это прекрасно! – перебил я его. – Не всем же, черт побери, быть гениями!

– Да, конечно, – Толик еще более стушевался. – Вы, должно быть, уже поняли, почему мы влезли в это дело. Главная беда современных институтов заключается в том, что они не располагают таким статистическим материалом, каким располагаем мы. Центральный декодер контролирует все репликационные системы Знойного. Если расширить основную программу и позволить проводить статистический анализ самой машине, результаты рано или поздно дадут о себе знать.

– О, да! Я не сомневаюсь!

– Павлов уверял, что все совершенно безопасно. Да так оно и было до недавнего времени. За несколько лет ни одного сбоя, ни одной жалобы.

– И вы, конечно же, успокоились?

– Не забывайте, передоверяя машине основную часть анализа, мы руководствовались чисто этическими мотивами. Вы же знаете, вторгаться в тайну личности запрещено. Другое дело, если этим будет заниматься электронный мозг. Анонимность таким образом полностью обеспечена.

– Возможно, суд учтет этот нюанс.

– Суд?..

– Ну, это еще не скоро, – успокоил я Толика. – А пока займемся Павловым. Я еще не услышал от вас маленького пустяка: где мне этого гения найти? Или, может, вы его вызовете прямо сюда, в кабинет?

– Но он… Он в отпуске, – диспетчер виновато захлопал ресницами. – На Сахалине. Уже второй месяц.

– Второй месяц? – я внутренне поперхнулся. Великолепно! Замечательно! И это на десерт столь плодотворного разговора.

– Может вы что-нибудь путаете? – я сам не узнал своего голоса.

– Да нет же. Я ведь администратор и просто обязан знать о таких вещах…

Это походило на переброшенный поперек тротуара трос. Мысли разогнавшимся стадом спотыкались о преграду и валились друг на дружку, визжа, работая локтями и чертыхаясь. Если бы я грохнулся в этом кабинете, думаю, Толик с удовольствием воспользовался бы оставшейся водой из графина. Но я не грохнулся. Черт его знает почему…

Прошла ночь. Как и положено – черная, в звездную крапинку. Спал я превосходнейшим образом, только отчего-то во сне мне явился знакомый художник. Дьявольски хохоча. он взобрался на табурет и принялся разбрасывать рисунки с плоскими рожицами. Я обратил внимание на то, что одна щека у него повязана платком. Флюс, – метко определил я. И тут же поежился от страшных подозрений. В прошлую встречу этого флюса у художника не было. К чему такой маскарад?.. Художник тем временем разметал последние из своих шедевров и дирижерским взмахом сорвал повязку. Я удивленно вскрикнул. Флюс был совершенно ни при чем. У художника отсутствовало ухо!.. Господи, да не Ван Гог ли это?!.. Я по-старушечьи перекрестился. Или мой знакомый намеренно пошел на операцию, дабы приблизиться к таинствам великого покойника?

– Фигушки! – взревел живописец. – Не там ищите, милостивый государь! Не там-с!..

– Павлов? – упавшим голосом спросил я. – Это он сделал?

Вместо ответа художник прорычал что-то неразборчивое и погрозил мне пальцем.

– Скажите только, он или не он?! – заорал я.

Гордо и угрюмо живописец провалился сквозь пол, даже не сделав попытку спастись. Он ушел в землю, как уходят под воду несдавшиеся корабли. А я, опустившись на четвереньки, превратился в поисковую собачку и немедленно бросился по следу Павлова. На Сахалин. Где-то на полпути, вблизи Комсомольска-на-Амуре, я, должно быть, проснулся. Потом опять уснул и снов больше не видел. Амурские волны омыли мой бред излечивающей влагой…

Это утро я собирался дольше обычного. Черный огромный кольт под мышку, пару кинжалов за пояс и пластиковые нунчаки за спину. В коляску мотоцикла я уложил капроновый альпинистский шнур, пакет со взрывчаткой и несколько дымовых шашек. Наручники, инфракрасные очки и дубинка с шипами, как обычно, покоились в дорожном кейсе. Собственно говоря, для того-то и понадобился мне мотоцикл. В кабину репликатора все это добро могло не поместиться. С десятой или двенадцатой попытки я завел железного монстра и, обдавая улицы бензиновым перегаром, помчался к зданию, где размещался центральный декодер. А минут через двадцать я уже подкатывал к искомой цели.

Это был старый крепкий особняк, украшенный ангелочками и гипсовыми колоннами. Всего-навсего три этажа. Я с сожалением поглядел на альпинистский шнур и слез с мотоцикла. Похоже не придется пользоваться и взрывчаткой. Дверь оказалась закрытой, но замок был чистой фикцией. Просунув в щель между косяком и дверью все тот же всемогущий жетон, я надавил плечом, и металлический язычок, крякнув, вышел из гнезда. Как я и думал никакой сигнализации здесь не наблюдалось. Скучное дело!.. На кой черт, интересно, я прихватил с собой нунчаки? Или надеялся, что Павлов притаился где-нибудь здесь – с ножом в зубах и лассо наготове?.. Нет, все-таки я неисправимый романтик!

Поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, я шагнул в прохладный полумрак и включил все до единой люстры. Обожаю, когда много света. По крайней мере теперь я мог воочию убедиться, что прятаться неведомому злодею негде.

Обойдя круглый, с высоким потолком зал, я потрогал на всякий случай стены. Обычный звукоизолирующий пластик. Главный декодер города стоял в центре зала и мое воображение он отнюдь не поражал. Широкий экран монитора, подковообразная размером в два рояля стойка. Здесь, видимо, и химичил на протяжении последних лет наш непризнанный гений. Я шагнул вперед и оказался внутри этой подковы. Пестрая панель вызвала у меня некоторую неуверенность. Она была усеяна перемигивающимися индикаторами, как сливовый пирог мухами. Господи, что же я буду с ней делать!.. Но все решилось само собой. Усевшись за цветастый пульт, я с облегчением рассмотрел клавиши тройного алфавита. Это меня взбодрило. Уж с чем-чем, а с родным алфавитом я был знаком! Все-таки не латынь и не иероглифы. Машина наверняка реагировала на устную речь, но сболтнуть я мог что угодно. Мне казалось, что легче беседовать письменно.

Собравшись с духом, я включил монитор и скрюченным пальцем я отбил на экране первый вопрос:

– Как работается, дорогуша?

Она отозвалась мгновенно. Увы, старые времена, когда нестандартные вопросы загоняли электронику в тупик, бесследно миновали.

– ЧУДЕСНО, СТАРИЧОК! А ТЕБЕ?

Подумав, я рассудил, что отвечать на подобное не стоит, и снова отстучал:

– Догадываешься, кто я такой?

Машина и на этот раз не растерялась.

– ВЕРОЯТНО, ВЗЛОМЩИК.

Фыркнув, я вывел длинную фразу:

– Ошибаешься! Я тот, кто узнал о ваших проделках. А теперь вот зашел потолковать с тобой по душам, дорогуша!

Так как машина озадаченно молчала, я продолжал атаку.

– Ты ведь производила выборки из биокодов людей? Я прав?

Вокруг меня началось суетливое мерцание. Все эти бесчисленные глазки и светодиоды словно совещались между собой. Может быть, электронное чудо-юдо пыталось заблокироваться, но вряд ли такое было возможно, и через некоторое время ей все-таки пришлось ответить.

– МЫ ПРОВОДИЛИ РАБОТЫ ПО ДЕШИФРАЦИИ ОТДЕЛЬНЫХ БИОМАССИВОВ. ПУТЬ ДРОБЛЕНИЯ БИОКОДА НА СЛАГАЕМЫЕ – ОШИБОЧЕН, РАЗУМНЕЕ БРАТЬСЯ ЗА ЦЕЛЫЕ СТРУКТОРЫ, ЧТО МЫ И ПОСТАРАЛИСЬ ОСУЩЕСТВИТЬ – И НАДО ЗАМЕТИТЬ – ВЕСЬМА УСПЕШНО.

Концовка меня обескуражила.

– Что это значит – весьма успешно? – сердито спросил я.

Машина послушно высветила на экране строки.

– В РЕЗУЛЬТАТЕ СЕРИЙНОГО АНАЛИЗА БЫЛА ВЫЯВЛЕНА СТРУКТУРА, ПОДРАЗУМЕВАЮЩАЯ ТАЛАНТ ЧЕЛОВЕКА. ДЛЯ ПРАКТИЧЕСКОГО ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ГИПОТЕЗЫ ПРИШЛОСЬ ИЗЪЯТЬ ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ МАССИВЫ У НАИБОЛЕЕ ПОДХОДЯЩИХ ДОНОРОВ. РАСШИРЕНИЕ ПРОГРАММЫ ПОЗВОЛИЛО ПРОИЗВЕСТИ ВЫБОРКУ. НИ ОДИН ИЗ ПРИНЦИПИАЛЬНЫХ ЗАПРЕТОВ ПРИ ЭТОМ НЕ БЫЛ НАРУШЕН.

– Однако и апломб у вас, сударыня, – пробормотал я и отстучал:

– А почему Павлову самому нельзя было попробовать себя в качестве донора? Или сердце убрело в пятки?

– ОН И СТАЛ ПЕРВЫМ ДОНОРОМ. ПОСЛЕ ЧЕГО СРАЗУ УЕХАЛ ЗА ПРЕДЕЛЫ ЗНОЙНОГО.

Я опешил. Павлов – первый донор?.. Вот так штука! Тогда объясните мне, пожалуйста, чего ради он укатил на Сахалин? Испугался, что эксперимент выйдет из-под контроля? Едва ли… Все еще только начиналось. От теории они наконец-то перешли к практике. Кроме того в случае неудачи он мог прервать работы в любой момент. Но он стал донором и уехал… Склонившись над пультом, я бешено застучал по клавишам.

– У Павлова тоже была изъята характерная структура, верно?

– ДА.

– И он до сих пор не получил ее обратно?

– ДЛЯ ЭТОГО ЕМУ НЕОБХОДИМО ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ РЕПЛИКАЦИОННЫМИ СИСТЕМАМИ ЗНОЙНОГО. ЗОНА МОЕГО КОНТРОЛЯ НЕ ПРЕВЫШАЕТ ПРЕДЕЛОВ ОБЛАСТИ. В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ПАВЛОВ – ВНЕ МОЕЙ ДОСЯГАЕМОСТИ.

Я уже лупил по клавишам, как заправская машинистка.

– Сколько всего доноров прошло через твой эксперимент?

– ВСЕГО ДЕВЯТЬ. НО У СЕМЕРЫХ ИЗ НИХ ИНФОРМАЦИОННАЯ МАТРИЦА ПОЛНОСТЬЮ ВОССТАНОВЛЕНА. ТАКИМ ОБРАЗОМ ОНИ ПЕРЕСТАЛИ ЯВЛЯТЬСЯ ДОНОРАМИ.

Согласен!.. От волнения я успел вспотеть. Семеро остались при своем, а последние двое – это мой чокнутый художник и Павлов. Художник безвылазно сидел в своей изостудии, а Павлов, забыв обо всем на свете, включая и эксперимент, любовался, должно быть, дальневосточной флорой.

Я возбужденно потер виски. Все верно! Об эксперименте Павлов именно ЗАБЫЛ! В этом и крылась разгадка его отсутствия… Что там говорил Толик о его памяти? Дескать, уникальная и нечеловеческая?.. Вот то-то и оно! Память – тоже своеобразный талант. Это я по себе знаю. Иначе не держал бы меня шеф в своей конторе. А эта электронная махина изъяла из него память, как извлекают за хвост рыбку из банки сардин. Хлоп – и не было никогда диспетчерской службы. Хлоп – и нет дорогого друга Толика и радужных идеек насчет будущего репликаторов. Один только Сахалин…

Черт побери! Я хлопнул ладонью по колену. А ведь я раскопал это дельце! До самого дна!.. Мне захотелось представить себе, как, не выдержав, улыбнется шеф. Ей-ей, этот карлик с головой Ломоносова будет доволен… Я постарался взять себя в руки. Как говорится, не кажи «гоп», пока не перескочишь.

Стало быть, эксперимент этих вундеркиндов подразумевал следующее: что-то там они намудрили с программой, и из обычного контролирующего центра машина превратилась в мозг, пытающийся самостоятельно анализировать поступающую к нему информацию с целью выявить нечто общное в тысячах перетекающих из одного места в другое биокодов. Надо отдать должное этой электронной подкове – с задачей она почти справилась, сумев выделить массив, характеризующий наиболее яркие способности человека. Талант… С этим было, пожалуй, ясно. Девять невинных опытов, в результате которых машина подтвердила все, что ее интересовало. А подтвердив основные выводы, она умело восстановила код потерпевших, нимало не заботясь о последствиях первого изъятия. Впрочем, заботиться должны были те, кто, вторгшись в ее программу, ликвидировали страхующие блокировки. Ей-ей, все кончилось не так уж плохо. Во всяком случае могло быть и хуже. А так, как говорится, все живы и здоровы. Напустив на себя сердитый вид, я отстучал: