Текст книги "Тайный сыск царя Гороха. (Пенталогия)"
Автор книги: Андрей Белянин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
– Стой! Стой, Никитушка! Забыла!
– Что?
– В зеркало волшебное посмотреть забыла, дура старая… – запричитала Яга.
– Ну… давайте вернемся по-быстрому и посмотрим, – наивно предложил я.
– Нет, поздно. Чуешь, как земля дрожит? Это Кощей Бессмертный в свой дворец возвращается.
– А где оно стоит, ваше зеркало? Давайте я один сбегаю, у меня быстрее получится…
Баба Яга остановилась, вперив в меня подозрительно-пристальный взгляд. С минуту она молчала, потом заговорила быстро и по существу:
– Побежишь вниз, от ворот налево, по широкому коридору в большой зал попадешь. Там у стены громадное зеркало стоит в три человеческих роста. Все полы в том зале шкурами звериными устланы, ежели зеркало и упадет, так не разобьется. Как к нему подойдешь, стукни по стеклу лапкой три раза… Оно тебе сей же час наше Лукошкино покажет со всеми окрестностями. А ты все смотри да примечай, может, что для дела полезное и углядишь. Не могет того быть, чтоб шамаханские отряды тайно к городу подходов не ладили…
– Все ясно. Я бегом туда и обратно. Коридор налево, зал с зеркалом, полы меховые, постучать три раза, а п-почему лапкой? – не сразу понял я, но было поздно.
Яга закончила чего-то шептать и быстро дотронулась до моего лба крючковатым пальцем. Опять та же мгновенная потеря сознания. Все дальнейшее уже знакомо… Я опять заяц! Сдвинув брови и пытаясь засучить рукава, я грозно двинулся на Ягу. Она присела и легонько потрепала меня за ухо:
– Ну что ж, давай, участковый. С человечьими ногами тебе ни в жисть не успеть, а заячьим бегом, глядишь, и обернешься. Я на выходе ждать буду. Как воротишься, прыгай сразу в ступу, по дороге все расскажешь. Удачи тебе, Никитушка… и… прости меня, старую…
Я кротко вздохнул и опрометью бросился вниз по ступенькам. Заячьи ноги несли меня с невероятной скоростью, маневренно обходя все препятствия или попросту перепрыгивая через них. Вся придорожная публика взялась вновь скалить зубы, но не все даже успевали осознать, что за серый комок пролетел мимо их ловящих рук. Не прошло и пяти минут, как я стоял перед чугунными воротами с шевелящимися шипами. На мгновенье между лианами открылась щель, и я сиганул туда, распластавшись в длинном прыжке. Приземлившись, сделал кувырок и, не оборачиваясь, бросился дальше. Ворота за стеной негодующе заскрипели, а я уже бежал по широкому коридору, заглядывая во все комнаты по левую сторону, пока не наткнулся на меховые полы. Огромный, по заячьим меркам, зал действительно был устлан мягкими звериными шкурами на локоть в высоту. Скользя и проваливаясь, я двинулся вперед. Зеркало оказалось матовым, ничего не отражающим стеклом, в литой позолоченной оправе. Пока я, путаясь в шкурах, доковылял до него, в комнате неожиданно повеяло холодом. Движимый выработанным инстинктом опасности, я лег, прижав уши и замаскировавшись среди мехов. Каким-то шестым, звериным чувством понял, что в зале кто-то есть. Осторожно скосив глаза, я ахнул… На пороге высилась стройная фигура мужчины в черном. Или, вернее, сверхтощего старика в шелковой мантии с остроконечной золотой короной на лысом черепе. Лица практически не было. Глубоко сидящие глаза полыхали красноватым огнем, щеки впали, губы были настолько тонкими, что едва прикрывали неровные зубы, нос ввалился, как у сифилитика, голая шея казалась сплошным позвоночником, а пальцы рук, сжимающих золотой посох, – просто костяшками, обтянутыми желтой кожей. Спрашивать, кто это, не было необходимости. К волшебному зеркалу величаво шествовал сам Кощей Бессмертный. Я прикрыл глаза и постарался казаться плоским.
– Зеркало мое волшебное, мудрое да всезнающее, покажи ты мне град Лукошкино, как мои дела там свершаются? – Его голос был неожиданно грозным для такого скудного телосложения.
Поверхность стекла заколебалась, пошла волнами и разводами, а потом озарилась радостной панорамой просыпающейся столицы. Я приоткрыл один глазок, подсматривая за происходящим. Итак, общее положение меня устраивало: на стенах бдили внимательные часовые, по улицам расхаживали стрелецкие дозоры, видно было, что весь город полностью готов к обороне. Кощей недовольно щелкнул пальцами, показался царский терем. Горох еще спал, но его дружина была уже на ногах, готовая ко всему. Повара раздавали миски с горячей кашей, но чувствовалось, что бородатые воины при первом же сигнале трубы прыгнут в седла и бросятся на врага. Еще один резкий щелчок пальцев, вроде как переключение каналов на телевизоре. Я увидел город с высоты птичьего полета, площадь обзора перемещалась влево за леса, пока не остановилась на южной караванной дороге. Обычно по ней шли восточные купцы, поставлявшие в Лукошкино ткани, посуду, золотые украшения, дорогих арабских лошадей… Зеркало приблизило изображаемые объекты, и вид очередного каравана пробудил во мне неожиданные подозрения. Вроде бы все как всегда, я уже насмотрелся этих смуглолицых купцов, прибывающих на центральную рыночную площадь каждые две недели. Но этих что-то отличало от обычных торговцев… Может быть, слишком большая охрана, может быть, непривычно огромные ящики, покачивающиеся на верблюжьих горбах, – в каждом легко могло поместиться человек пять. Нет, наших здоровенных стрельцов и трое бы не влезло, но низкорослые шамаханы отличались щуплым сложением, возможно в своего прародителя. Еще мое внимание привлекли кони. Как правило, в столицу пригоняли табуны чистокровок или красивых метисов с примесью благородной крови. Но уж никак не пеструю орду невысоких лохматых коняшек, более похожих на дикий табун лошадей Пржевальского. На какую ярмарку их гонят, кто их купит? Разве какой-нибудь мясоперерабатывающий завод на краковскую колбасу… Так в Лукошкине таких заводов нет, а конину на рынке не берут, говядины да баранины довольно. Кощей, глядя на караван, довольно потирал сухонькие ручки, треск костяшек отвлекал меня от экрана. Впечатление действительно было такое, словно я озорным мальчишкой «зайцем» влез в кинотеатр и смотрю фильм из-за портьеры.
– А теперь покажи мне врага докучливого, милиционера местного, участкового лукошкинского, сыскного воеводу Никиту Иванова! – потребовал Кощей Бессмертный, вновь обращаясь к зеркалу.
Я мысленно выругался, попытавшись как можно тише заползти под лисью шкуру. Меж тем зеркало, как ему и положено, отразило комнату, меховой пол, черную фигуру хозяина и все остальное.
– Это… что ж за шутки такие?
Никаких шуток. Зеркало показывало именно то, что он просил. Просто младший лейтенант милиции Ивашов Н.И., то есть я, в настоящее время играл в прятки под лисьей шкуркой.
– Ага! – дошло до сообразительного Кощея. – Так он здесь, под шкурами прячется? Да уж так небось и есть!
Злодей пробежался из угла в угол, раскидывая меха там, где, как ему казалось, мог скрываться человек. Никого не найдя, он повел тем, что оставалось от носа:
– Не чую духа человечьего!
Еще бы, такими дырками разве хоть что-нибудь почуешь?
– Звериный дух весь запах перебивает! – вновь показал свою прозорливость отпетый рецидивист. – Ну да я тебя, комара надоедливого, по-другому сыщу… А вот, звери лесные, степные, дикие, большие, малые, пушистые, восстаньте живьем в шкурах своих да бегите по домам, чтоб через минуту и духу вашего здесь не было. А уж мы кое с кем потолкуем…
Вот тут-то наш закоренелый преступник и дал промашечку! Заклинание сработало – будь здоров! Меньше чем за минуту вся комната наполнилась визжащей массой зверей – медведей, волков, лисиц, оленей, лосей, зайцев, рысей, бобров, енотов, белок… Если помните, шкуры лежали в три-четыре слоя, а что же стало, когда они вновь превратились в живых зверей! Да мы все едва вытолкнулись в дверь! Кощея смело как вафельный стаканчик, по его распростертому телу перепуганная масса животных ломанулась на свободу. Мне удалось прыгнуть на спину здоровенной медведицы и без всяких проблем выбраться к воротам. Пока все зверье с ревом, рыком и скулежом носилось по дворцу, я тем же прыжком пробрался к лестнице, а там давай Бог ноги.
Баба Яга ждала меня в ступе с помелом на изготовку. Я сиганул прямо к ней в руки.
– Успел-таки? Ох и бедовый ты мужик, сыскной воевода!
Я гордо пошевелил длинными ушами…
Назад в Лукошкино летели с шумом и песнями. Яга размахивала помелом, выдавая на весь лес такие неприличные частушки, что я наверняка краснел. В свою очередь мне пришлось с чувством исполнить: «Первым делом, первым делом самолеты! Ну, а девушки? А девушки – потом!» Получалось, что со всем делом мы управились даже раньше, чем рассчитывали. В наших руках были неопровержимые улики причастности всех троих подозреваемых к делу об украденном перстне, а значит, и к планам шамаханского вторжения в столицу. Причины для радостного настроения у нас были. Во-первых, двое из подозреваемых задержаны и находятся под стражей. Жаль, что не успели хорошенько потрясти казначея Тюрю, ну да он уже на небесах и там мы к нему не прицарапаемся. Хотя как знать… возможно, за тяжкие грехи его уже жарят черти на сковороде. Во-вторых, подземные ходы перекрыты, весь город под ружьем и попасть в него весьма проблематично. В-третьих, мы с Ягой будем в Лукошкине гораздо раньше любого каравана и быстро подготовим таможню к встрече этих подозрительных купцов. В-четвертых, бабка сказала, что понасыпала в кошачий отвар такое количество разнообразных ингредиентов… Хорошо, если причастившийся шамахан отделается простым несварением желудка. Яга вбухала в чан все запасы лягушачьей желчи, змеиного яда, крови летучих мышей, помета черного петуха, слюны двухголовых ящериц, выжимки из паучьих мозгов, тараканьи яйца… Возможно, я что-то упустил, не принимайте мои слова как готовый рецепт или руководство к действию. Она засунула в зелье все, что сумела выгрести из сусеков Кощея, и была собой очень довольна.
К Лукошкину мы прилетели уже около пяти часов вечера. Сели в лесу, спрятали ступу в кустах рябины, а к воротам отправились пешочком. Баба Яга гордо семенила рядом, повиснув на моем локте. Спешащие в город крестьяне приветствовали нас уважительными поклонами. Один мужичок даже предложил свою телегу, мы подумали и согласились. Я подсадил бабку, запрыгнул сам, а словоохотливый возница во все горло разбалтывал нам последние новости:
– Про шамаханов-то, люди бают, и не слышно близко. Зазря батюшка государь стоко народу воинского в город нагнал. Шпиены-то все переловлены, к ногтю поставлены, вроде бы и ратиться не с кем.
– А что, за последние сутки больше никого не задержали?
– Никого… тока из тюрьмы царевой бежал один, не нашли его.
– Кто ж бежал? – без особого энтузиазма поинтересовался я.
– Да дьяк какой-то.
– Дьяк?! Дьяк Филимон Груздев из думного приказа бежал?
– Во-во… он и сбег, – важно подтвердил возница. – Я ить тут на стрелецкое подворье овес лошадкам привожу. Утром был – тихо, в полдень – шум да дело, сейчас вот в третий раз еду, так небось уже нашли…
– Как же он сбежал?
– А кто ж его ведает? О том у сообщника евойного допросить нужно.
– Какого еще сообщника?
– Да того самого… Митьки с милицейского двора. Слышали, чай? Дебошир, бабник да пьяница, отродясь ничего хорошего не делал. Видать, прельстили его деньги шамаханские, вот и дал он сбежать врагу скрытному.
– Что за бред?! – переглянулись мы с Ягой.
– Да вот вам истинный крест! Я-то сам, правда, не видал, но шурин мой, Васька Храпов, слыхали, нет? Так он в стрельцах службу несет, он и рассказывал, будто перед обедом пришел к пыточной парень этот, Митька, да требовал, чтоб дьяка ему тотчас представили. Дескать, на то указ есть царский. Охрана бы и не поверила, а только у забора сам участковый стоял и ручкой помахивал… Они сдуру-то и отдали. Те двое дьяка увели… Царь в обед пожелал допрос учинить, а заключенного-то и нет! Он стрельцов в управление – Митька ни сном ни духом, божится, стервец, что знать ничего не знает! Ну, его в охапку, да к царю, а участкового энтого по сию пору ищут. Небось ужо отыщут, аспида…
– А как ты думаешь, добрый человек, кого ты на телеге везешь? – недобро сощурилась Баба Яга.
– Ясно кого… – ухмыльнулся возница. – Бабку старую, калику перехожую, да купца иноземного, толмача, как видно… Уж больно гладко по-нашему разговаривает.
– Ах ты мужик-лапотник! Деревенщина-засельщина! – в полный голос рявкнула бабка. – Да как ты только посмел в лицо «тыкать» воеводе сыскному, самому участковому, начальнику местного отделения милиции города Лукошкино, батюшке Никите свет Ивановичу?! Как ты посмел про его светлость слухи поганые непроверенные распускать?! А я вот кликну стрельцов, да на дыбу тебя, да язык твой брехливый клещами повыдерну!
Мужичок ошеломленно переводил округлевшие глаза с меня на Ягу и вновь с Яги на меня. Когда до него дошло, что все сказанное имеет под собой реальную почву воплощения, несчастный бросился с телеги наземь и, стуча лбом об обочину, испуганно завопил:
– Каюсь, каюсь, матушка! Прости меня, грешного, неразумного!… Сдуру да сгоряча слово неосторожное молвил. Смилуйся, воевода-батюшка! Не вели казнить, вели миловать! Шестеро детишек по лавкам, уж пожалей сироточек! По гроб жизни зарекусь о нашей милиции дурно говорить!
– Ох, смотри у меня… Вдругорядь не попадайся! А мы, Никитушка, пешком пойдем, уж больно меня на этой телеге растрясло. Ворота – вот они, а дале путь короткий. Ты ведь, чай, прямиком к Гороху? Разобраться бы надо…
До самого царского терема мы шли, не разговаривая друг с другом. Каждый думал о своем. Не знаю, о чем Яга, а я – о своем неугомонном напарнике, которого и на один день без присмотра оставить нельзя – обязательно куда-нибудь влипнет! На кой шиш ему понадобилось вытаскивать из тюрьмы дьяка? Ведь сказано же было – царь самолично допросит, а уж потом и мы зададим кое-какие уточняющие вопросы. Мы! Это значит, я, Баба Яга и уж в самую последнюю очередь – он. Так ведь нет – полез-таки поперед батьки в пекло. Еще же отпирается, балбес. Спутать его не могли, такую орясину ни с кем в Лукошкине не спутаешь. Ну, положим, мой образ далеко за воротами мог и померещиться, но что именно Митяй забрал с собой дьяка, в это я вполне могу поверить. Ох и получит он у меня по мозгам!
– Чего решил-то, Никитушка? Уж больно вид у тебя грозен.
– Так… Ничего особенного. Надо вытаскивать этого сыщика-любителя экстра-класса из царской тюрьмы. Они там ребята на расправу скоры, но я парня за так не брошу. Мой он, в моем отделении служит, а милиция своих не выдает!
– Оно и верно… так вот и надо… так-то оно правильней будет… – строго согласилась Яга.
Таким образом, к страже, охранявшей вход в царские покои, мы подошли с самыми мрачными рожами. Стрельцы встретили нас аналогичными выражениями лиц.
– Где царь?
– На заседании боярской думы. Погоди здесь, сыскной воевода, мы доложим.
Ждать пришлось недолго, стрелец вошел в резные высокие двери, а уже через минуту вылетел оттуда красный как рак. Поправив съехавшую на затылок шапку, он откашлялся и, склонившись ко мне, шепотом попросил:
– Ты уж, батюшка, скажи, что мы тебя, дескать, не пущали! В большом гневе государь… Наорать на меня изволил! Кричит, чтоб духу твоего здесь не было, а потом передумал и повелел сей же час твоей светлости перед его грозные очи предстать… Повинись, участковый, шея гнется, да не ломается. А повинную голову и меч не сечет…
– На месте разберемся, – буркнул я, распахивая дверь.
Яга шмыгнула следом прежде, чем стрельцы сообразили, что царь требовал одного меня.
Тронный зал был полон народа. В центре у стены на высоком резном троне восседал его величество царь Горох. Вдоль стен на покрытых коврами скамьях чинно расположились бояре. Все как на подбор суровые, степенные, с бородами до пояса (в крайнем случае – по грудь), высокие бобровые шапки под потолок, полированные посохи в руках и… неприязненные взгляды в нашу сторону. Представляю, как нелепо я выглядел среди этого векового порядка, старинного уклада, традиционного взгляда на быт, власть и государственную значимость происходящего… Форма запыленная, брюки неглаженые, фуражка набекрень, на плече болтается дурацкая сабля! В придачу небритый и невыспавшийся, глаза красней, чем у кролика…
– Пожаловал, гусь лапчатый! – с ходу заорал на меня государь, от возбуждения он аж подпрыгивал на троне. – Натворил делов, да и в кусты?! Я тебе покажу кузькину мать! Тоже мне – сыскной воевода…
Ей-богу, он так орал, что я даже слова не успевал вставить. Бояре одобрительно кивали, злорадно сдвигая в мою сторону брови. Баба Яга притаилась в уголочке и пока не вмешивалась.
– Вишь какую волю взял! Ужо я-то тебе покажу, ослушник, кто тут главный! И не смей даже рта раскрывать – не видишь, в каком я гневе?! А ведь я, когда гневаюсь, собой не владею – раз-два, и на плаху. На дыбу, на виселицу, на кол! На каторге сгною! С живого шкуру спущу и ремней из нее велю нарезать! Молчать! Не возражать! Не потерплю в своем дому такого самоуправства! А теперь – вон! Все – вон! Всех с глаз долой, живо!!!
Бояре, испуганно повскакав с мест, как куры с насеста, наперегонки бросились к дверям. Там, естественно образовалась пробка. Государь топал ногами, плевался и орал, что сию же минуту самолично всех обезглавит. Встревоженная стража древками топориков подталкивала бояр в спину, пока зал не оказался пуст. Тогда я тоже развернулся и молча пошел на выход.
– А ты-то куда? – раздался спокойный, насмешливый голос сзади.
Царь-батюшка развалился на троне, задрав ноги на подлокотник и удобно скрестив руки на животе.
– Ты не серчай на меня, Никита Иванович… Должен я был при всех на тебя накричать. Уж прости, ежели чем всерьез обидел… Жалобы на тебя опять. Видишь ли, боярина Мышкина в порубе держишь, вот прочие и взроптали. Как, мол, посмел сыскной воевода на боярина столбового голос завысить? Да ведь вся власть царева на боярах тока и держится! Такую бучу подняли, хоть святых выноси… Ну, вот и пришлось мне тебя принародно постращать. Политика – дело грязное, сам понимаешь…
– Ладно, плюнули и забыли…
Мы с царем пожали друг другу руки. Потом Горох хлопнул в ладоши, сунувшим нос слугам было приказано быстренько накрыть стол на двоих.
– На троих, – перерешил Горох, заметив схоронившуюся в уголке Бабу Ягу. – Уж пожалуй и ты за стол, бабушка. Знаю от участкового нашего, что во многих делах ты ему советчица верная. Садись с нами, ешь, пей, да, может, слово мудрое скажешь или нас, торопливых, с умом поправишь…
Все-таки он – настоящий Царь. С большой буквы! Знает, где нужен кнут, а где пряник. Яга просто растаяла от подобного обращения. Я неожиданно понял, как страшно проголодался. Горох не спешил, давая мне возможность насытиться, и сам неторопливо рассказывал обо всем сделанном для обороны города от шамаханов. Должен признать, постарались все на славу…
– Одним словом – готовые мы. Ждем… Пусть только нос к Лукошкину сунут – так встретим – по гроб жизни зарекутся на русские города пасть разевать! Пушки вычищены, ядрышки подготовлены, порох сухохонький бочонками в погребах стоит. Смола в чанах разогретая, вскипятить – дело минутное. Огонь греческий тож подготовили. Конная дружина жеребцов под седлами держит, в одеже спит, тока кликни – враз верхами явятся. Гонцам повелел заставы пограничные предупредить, ежели орду шамаханскую увидят – в бой не вязаться, в стороны отступить, к городу супостата допуская, а ух когда они под стенами-то завязнут – тут с тылу и вдарить! Разобьем мы их, Никита Иванович. Не в первый раз… разобьем.
– Не сомневаюсь, – наконец откликнулся я. – В борьбе с внешним агрессором вам и карты в руки. Давайте по моим делам разберемся. Пока мы с Бабой Ягой летали на выполнение особо опасного задания, вы тут умудрились потерять ценного свидетеля, да еще и арестовать моего полномочного заместителя!
– Парень твой в тюрьме сидит, цепями для острастки прикованный. Песни орет на весь подвал. Грозится, что, вот вернется батюшка сыскной воевода, он ужо всем задаст!
– Расскажите толком, как все произошло. Я не верю, что Митька в чем-нибудь виноват…
– А кто говорил, что виноват? – недоуменно повел плечами царь. – Дураком надо быть, чтоб поверить, будто служивый твой супротив государственной власти заговоры строил… Мозгов у него на энто дело не хватит. Не, тут без шамаханских штучек не обошлось…
– Мы задержали шестерых. Они хоть еще в тюрьме?
– Эти – да! Куды ж им деваться?! А вот дьяка упустили… Видать, знатный шамахан был в его личине, раз ему столь хитроумный побег устроили. Я думаю, Митяй твой спокойненько дома сидел, а они в это время его образом и попользовались…
– Стоп! – осенило меня. – Так что, никто не додумался проверить его алиби?
– Чего? – в один голос заинтересовались Горох с Ягой.
– Алиби! Кто-нибудь может подтвердить, что на время совершения побега мой напарник находился в отделении?
– Нет, – покачал головой государь. – Это он говорит, что в тереме сидел, хотя никто его там не видел. Но я ему верю. А вот тетка одна с базара жаловалась, будто бы он на то самое время у ней всю капусту в бочонке переворошил. Врет небось… Так что нет у него твоего алиби.
– О боже мой! Ну как же нет, когда это как раз алиби и есть! – в сердцах вскричал я. – Митька врет, он не был дома. Он опять донимал тетку Матрену, торговку кислой капустой в овощном ряду, хотя Яга ему это и запрещала, утверждая, что наш Митяй ее до глубины души разобидел борьбой за качество продуктовых изделий. Она тем самым подтверждает факт того, что он там был, обеспечивая ему таким образом неопровержимое алиби.
Бабка уяснила быстрее, царь соображал дольше. Поняв наконец, где собака зарыта, оба глянули на меня с нескрываемым восхищением.
– Ну, ты и мудр, сыскной воевода…
– А то как же… – в тон ответил я. – Нам, работникам милиции, иначе и нельзя. Чуть промашку дал – за всех всю вину свалят… Но меня волнует другое. Когда ваши стрельцы изловили Филимона Груздева, вы нам его не выдали, сказали, что будете допрашивать самолично. И что же интересного вы у него узнали?
– Да так… – замялся государь. Чувствовалось, что сыщика из него не получилось. – Он и не сказал-то ничего толком, пьян был без меры. Уж мы его и рассолом, и по щекам, и водою ледяною из ушата – все как об стену горох! Отродясь не видывал, чтоб хоть кто-нибудь так напивался. Окромя смеха гадкого, ничего из него не выжал!
– Выходит, к приходу моего напарника он протрезвел?
– Ни в одном глазу! Стража говорит, что так на плечо парню твоему и взвалили. Сам-то дьяк и на ногах не держался, и лыка не вязал.
– Дозволь и мне слово молвить, царь-батюшка, – тихонько встряла Баба Яга. – А дьяка-то проверяли на предмет личности?
– Не понял… – честно признал Горох.
– Ну, ежели то не дьяк вовсе, а шамахан под его личиной?
– Да как же мы проверим? Перстня-то хризопразового нет, а иных способов мы не ведаем.
– Ох ты ж… – всплеснула руками бабка. – Да нешто мы в докладе не сказывали? Перевоплощенного шамахана завсегда узнать можно, какую бы он личину ни нацепил. Снимаешь с него, прости меня, грешную, штаны и смотришь… Ежели позади маленький хвостик есть – значит, вот он тебе, шамахан! Ну, а ежели нет, то, извиняйте, люди добрые, ошибочка вышла.
– Только-то и делов? – обрадовался царь. – Да я сей же час прикажу стрельцам со всего Лукошкина штаны снять! Парни здоровые да хваткие, к вечеру всех шамаханов повыловим…
– Ни в коем случае, – экстренно вмешался я. – Во-первых, в городе начнется бунт. Если мужики еще такое издевательство стерпят, то как они одобрят посягательство на своих жен? Ведь шамахан запросто может принять и личину женщины. Здесь вспыхнет братоубийственная война. И во-вторых, подобные меры проверки, как правило, не дают стопроцентного результата. Ну, проверили стрельцы сто человек, а шамаханы, видя это, мгновенно приняли личины проверенных, и все пошло по второму кругу…
– Да… тут ты опять прав, – задумчиво согласились мои собеседники. Какое-то время мы помолчали.
– Что ж присоветуешь, сыскной воевода?
Я начал неторопливо излагать свой план действий:
– Продолжать все необходимые мероприятия по обороне города. Со стороны южной дороги к нам движется очень подозрительный караван. У меня есть все основания считать, что это диверсионный отряд шамаханов, замаскированных под зарубежных бизнесменов, в смысле купцов… Их необходимо встретить, разместить так, чтоб были на виду, и не спускать глаз. Отрядить группу стрельцов на поиски сбежавшего дьяка. Если это был шамахан, значит, не найдут никого. Но пока есть хоть один шанс, что дьяк был подлинный, его надо обязательно отыскать. Мы с Ягой забираем Митьку и продолжаем поиски по своим каналам. Есть пара версий, которые следует отработать… Думаю, уже завтра все будет известно до конца. Возможно, придется пойти на неординарные меры, однако убежден, что они себя оправдают.
– Добро, – кивнул царь Горох, – крутись сам как можешь, но знай: до тех пор, пока истинного злодея передо мной не поставишь, буду на тебя гнев изливать! Положено мне так, царь я… Между нами делай все как должно, но при народе мне на глаза не лезь. Время надобно… Не могу же я на такого ослушника да за один день остыть! Но ежели помощь какая нужна – только дай знать!
Мы встали, церемонно пожали руки, Яга поклонилась, и царь Горох собственной персоной распахнул нам двери пинком ноги.
– Вон с глаз моих! И чтоб даже духу вашего здесь не было… – неслось вслед, пока мы спускались вниз по лестнице.
Встречные-поперечные избегали встречаться с нами взглядом, боясь, как бы и им не досталось. Оставив Ягу во дворе, я быстренько сбегал к тюремным подвалам и растолкал задремавшего сторожа:
– Подъем, отец! Спешный приказ от царя-батюшки! А ну давай, выпускай моего сотрудника…
– Что? Где? Кого? – засуетился старый вояка. – Да ить не сплю я, не сплю! Чего ж в ухо орать?
– Дед, не тяни, время не ждет.
– Ба, да это ж ты, сыскной воевода! Помню, помню, государь наш, царь Горох, предупреждал, что ты зайдешь. А чего так долго не был, где тебя черти носили?
– Дедушка, у меня дел полно, как-нибудь потом расскажу. Мне бы…
– Молодой ты еще да горячий! Эх, не сносить тебе головы…
– При чем тут моя голова? Я хочу, чтобы мне освободили…
– Чем без дела-то бегать, лучше б парня своего забрал, – наставительно отметил сторож. – Поет-то он, стервец, хорошо… Душу трогает! А только не след в тяжелую годину по тюрьмам отсиживаться… Взял бы ты его, а?
– Хорошо, – кротко выдохнул я. – Давайте возьму…
– Ну вот и умница! А то ведь не ладно будет, своих-то в тюрьме бросать. Бегаешь, бегаешь как угорелый, вон о друге-то и забыл… Что б, ежели я тебя не остановил? Так бы и сидел он, заброшенный…
– Дед! – взорвался я. – Ты мне кончай тут пропаганду устраивать! Я пришел не за твоими нравоучениями. А ну, живо мне сюда эту орясину с выдающимися вокальными данными!
Старик сторож насупился, обиделся и, шаркая стоптанными сапогами, ушел вниз, в подвал. Спустя добрых минут десять он появился обратно, толкая перед собой связанного по рукам Митьку. Слава богу, у него хватило ума не оказывать сопротивления при аресте, и стражники тоже его не обидели. Обычно у пленников царских тюрем хорошо если костей переломанных нет, а уж синяков на физиономии – от всей стрелецкой души. Что делать, везде свои перегибы…
– Батюшка сыскной воевода… вот те крест!
– В управлении поговорим, – отрезал я, глядя на его безуспешные попытки связанными за спиной руками сотворить крестное знамение.
Митяй кивнул и пошел за мной, как послушная собачонка. На выходе я попросил стрельцов развязать парня. С узлами возиться никто, конечно, не захотел. Попросту рубанули саблей, и вся недолга… От царева терема до нашего дома шли пешком. Мы с Ягой молчали, а Митька, чувствуя недоброе, оправдывался как мог, перемежая горькую правду с несусветным враньем:
– Все как есть исполнял согласно вашим указаниям. Планшеточку на грудь повесил под рубаху и, ровно ладанку нательную, берег! Вот, извольте получить, воевода-батюшка… А за порядком в городе я следил! Как же иначе можно, иначе никак нельзя… Сил не жалел, все ноги себе истоптал, горло сорвал, народ к законопослушанию склоняючи. У нас ведь что за люди? Сами знаете… Работу разъяснительную с населением проводил, детишек в играх определял, чтоб на проезжую часть – ни-ни! Ни одного дорожно-транспортного происшествия за весь день – во как старался. Купцам помогал, где поставить, где объяснить, где товар с гарантией проверить. Воришкам мелким карманным пальцем грозил, а чтоб кулаком кого обидеть, ну в рыло или в глаз, так – ни боже мой! Вежливость проявлял и понимание. Поведение соблюдал милицейского работника достойное. Ни одной жалобы! Все как есть мною по уши довольны, а кое-кто и благодарность просил вынести… Это я не для хвастовства какого, а так, обстановку докладываю, реальную. Чтоб, значит, вы в курсе были… А, Никита Иванович?
– Ну? – буркнул я.
– Ну… что ж молчите-то? Али мне не верите? Ой, да Бога побойтесь, батюшка! Я ж за вас, живота не жалеючи, бьюсь весь день с правонарушителями, не ем, не пью, в тюрьме сижу почем зря. Стыдно не доверять собственным сотрудникам…
– Ты зачем к Матрене в капусту сызнова влез? – между делом поинтересовалась Яга.
– Началось… – философски вздохнул Митька.
Что у нас было, дальше помню весьма смутно, очень хотелось спать. А так как основные операции по обработке новых версий я наметил на вечер, то вздремнуть часок-другой было просто необходимо. Однако та толпа народа, что ожидала нас у ворот управления, напрочь перебила мне весь сон. Количество ревущих баб вдвое больше, чем в тот памятный день, когда мы впервые вызвали на допрос дьяка, боярина и казначея. Спрашивать, зачем они пришли, было бессмысленно. На Митьку смотрели как на врага народа, мне же едва не падали в ноги с мольбой о помиловании. Со всех сторон только и слышалось:
– Аспид проклятый! Пожалей сирот, воевода-батюшка! Змий трехголовый, ты пошто моего мужика в поруб упрятал? Ужо сделай божескую милость, гражданин начальник, ить прям со свадьбы жениха в кутузку упекли… Почем зря старика моего повязали, ирод! Ирод ты и есть! Не дай пропасть вдове горемычной, сыскной воевода, все глазоньки выплакала… Да не пьяный он был, не пьяный! Так, слегка принявши… Верни сына матери, господин участковый, не позволь сгинуть в тюрьме моей кровиночке! Антихрист! Как посмел отца Афиногена вместях с отъявленными уголовниками под замком держать?! Вот уж накажет тебя Господь, аки филистимлян… Навуходоносор несчастный!
Если бы не мы с Ягой, бабы растерзали бы недоумка на лоскутки. Громко пообещав сегодня же со всем разобраться и наказать виновных за перегибы, я пробился к воротам. Баба Яга увела Митяя в дом, от греха подальше. Мне же пришлось идти к порубу, овину, сараю и конюшне, так как заключенные были везде! Вели себя очень вежливо… Я открывал замки и отпирал засовы, все выходили по одному, без толчеи, недоверчиво щурясь на солнышко и заискивающе улыбаясь. Понятно, что ничего уголовно наказуемого никто из них не совершил, но, видимо, каждый чувствовал за собой какие-то мелкие грешки, а за время «заключения» раздул их до умопомрачающих размеров. За что их хватал Митька, уже не важно, главное, что все чувствовали себя в чем-то виноватыми и были готовы понести самое суровое наказание. Воспользовавшись этим, я просто выстроил всех в одну шеренгу, встал на чурбачок и с самым грозным видом рявкнул:
