Текст книги "Тайна Леонардо"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Кот и Короткий переглянулись.

– Да, – сказал Васильев, когда этот безмолвный обмен мнениями закончился, – звучит заманчиво. Но где гарантия, что ты не возьмешь на себя заодно и нас?

– Не стану скрывать, – закуривая новую сигарету, сказал ему Глеб, – я об этом думал. Но если бы я действительно собирался так поступить, к чему было затевать этот разговор? Сделал бы тупую морду, как у Бека, сходил бы со всеми на дело, а потом перещелкал бы вас, как куропаток, и привет в шляпу...

– Ну, – сказал Короткий, – и к чему тогда весь этот гнилой базар?

– К тому, что я не дурак. Мне казалось, что вы тоже кое-что соображаете, поэтому я с вами и заговорил. Без меня вам не взять золото и не избавиться от остальных, потому что я вам этого просто не позволю. А мне без вас не получить за все это ры-жье и одного процента от его настоящей цены. Что я могу? Сдать его по дешевке как лом – вот и все мои возможности. Это, конечно, тоже бабки, и немалые, но как подумаю, сколько я потеряю...

На какое-то мгновение лицо Кота словно одеревенело. В нем не дрогнул ни один мускул, но Глеб смотрел внимательно и не упустил этот момент. Последнее замечание явно задело Кота за живое.

– А с чего ты взял, что мы собираемся получить за побрякушки настоящую цену? – спросил он напряженным голосом.

– А иначе вся эта овчинка выделки не стоит, – сказал Глеб. – Слишком много риска, а ради чего? Сдать эти цацки по цене лома? Да таким составом, как у нас, проще заработать такие бабки любым другим способом. Недельки две гастролей по провинции или парочка налетов на московские обменные пункты – и сумма, о которой мы сейчас говорим, у нас в кармане...

– А? – сказал Кот, обращаясь к Короткому.

– Умный сукин сын, ничего не скажешь, – проскрипел тот. – И что же, ты думаешь, мы вот так, запросто, сдадим тебе заказчика?

– Не думаю, – сказал Глеб, – не рассчитываю и даже не надеюсь. Заказчик – это ваш козырь. А мой, – он похлопал ладонью по пистолету, – вот. Нормальное партнерство предполагает паритет. В данном случае это равное количество козырей. Ну что, я вас убедил?

– Ты нам выбора не оставил, – проворчал Кот.

– В этом и заключается сила убеждения, – утешил его Глеб. – Я понимаю, что вам пока трудно привыкнуть к новому положению вещей, но поставьте себя на мое место! Я уже понял, к чему вы клоните, так что же мне теперь – по доброй воле глотку под нож подставлять?

– Тоже верно, – вздохнул Кот. – Ну, и сколько ты хочешь?

– По десять процентов с носа, – быстро сказал Глеб. – Итого – двадцать. Каждый из вас вместо пятидесяти получит сорок, но это, согласитесь, лучше, чем пуля в лоб. Равную долю я, заметьте, не прошу. Все-таки дело организовали вы, и без вас я его никак не проверну, даже пытаться нечего.

– Значит, целых двадцать процентов ты просишь за одно свое нахальство, – уточнил Короткий.

Глеб приподнял очки и из-под них холодно посмотрел на лилипута.

– Я стараюсь быть вежливым, – напомнил он. – Хотя мог бы просто отстрелить кое-кому башку безо всяких разговоров. Потому что без кое-кого, – добавил он с нажимом, продолжая сверлить Короткого тяжелым, не сулящим ничего хорошего взглядом, – мы там, в музее, вполне можем обойтись.

Короткий увял, перед этим, правда, обменявшись с Котом быстрым взглядом, значения которого Глеб, честно говоря, не уловил.

– Ну-ну, – Кот поспешил восстановить пошатнувшийся было мир, – не надо ссориться.

– Вот и я говорю – не надо, – сказал Глеб, возвращая на место очки. – Тем более что каждый из нас получит такие бабки, с которыми можно смело уходить на покой. Отвалим в какой-нибудь Лондон и будем жить – не тужить... Англия преступников не выдает и даже налоги с помещенного в банк капитала не взимает. Там сейчас половина российской братвы тусуется, от олигархов до наемных стрелков вроде меня... А вам зато об мокруху мараться не придется. Чем плохо-то?

– Да, – задумчиво согласился Кот, – звучит заманчиво... Что ж, по рукам, что ли? Ты как, Короткий?

– Я не в восторге, – заявил лилипут, – но выбора, похоже, действительно нет. Красиво ты нас сделал, – сообщил он Глебу с кривой улыбкой. – Даже разозлиться на тебя как следует не могу, хотя, по идее, и должен бы. Всегда приятно посмотреть на хорошую работу. Ладно, черт с тобой. Считай, что ты в доле. Только у меня есть одно условие...

– Слушаю, – сказал Глеб, уже догадываясь, что именно услышит.

– Делай что хочешь, – сказал лилипут, нехорошо щуря глаза, – но Бека оставь мне, понял?

– А чего тут не понять, – сказал Слепой. – Баба с воза – кобыле легче. Сэкономлю патрон, он ведь тоже денег стоит.

Глава 8

Майор Верещагин резко сбросил газ, включил нейтральную передачу, принял к обочине и остановил машину. Покрышки были порядком облысевшие, да и колодки оставляли желать лучшего, так что тормозной путь получился длинным и сопровождался таким звуком, словно Верещагин напоследок переехал крупную собаку с очень широкой глоткой и крепкими голосовыми связками.

Выругавшись сквозь зубы, Верещагин выключил зажигание, и мотор с явным облегчением заглох, напоследок заставив дряхлую машину конвульсивно содрогнуться. Лампочки на приборной доске погасли, и сквозь шорох шин и гудение проносившихся мимо автомобилей стали слышны доносившиеся из-под капота звуки – какое-то бульканье, потрескиванье и даже что-то вроде капели – этакое размеренное "кап, кап, кап". Водитель приспустил оконное стекло (стеклоподъемник заедало, и орудовать им следовало с умом, чтобы потом не пришлось разбирать дверцу) и закурил, из-под насупленных бровей разглядывая стеклянную стену автосалона, возле которого остановился.

Автосалон был средней руки, с довольно умеренными ценами и демократичными порядками, но все-таки салон, а не рынок. Строго говоря, майору милиции Верещагину с его доходами тут нечего было делать, и, если честно, останавливать здесь свой видавший самые разные виды "москвич-2141" майор вовсе не собирался – так уж вышло.

Двигатель выключать не стоило, потому что заводиться он не любил. И вообще, машина майора Верещагина даже смолоду терпеть не могла ездить, как будто конструкторы и сборщики АЗЛК каким-то чудом ухитрились еще на конвейере вложить в нее это противоестественное для автомобиля стремление – стоять на месте и притворяться кучкой металлолома. Впрочем, это для какого-нибудь "порше" или "мерседеса" такое стремление, может, и противоестественно, а для родимого "москвича" это нормальная, здоровая основа его чугунно-жестяного мировоззрения...

Посасывая дешевую отечественную сигарету, Верещагин представил последовательность своих дальнейших действий. Движок еще не остыл, так что с пятой или шестой попытки его, возможно, удастся завести. Тронуться с места и отправиться домой, где его никто не ждет и где пахнет холостяцкой берлогой – примерно так же, как в салоне этого опостылевшего, скрипучего рыдвана.

В машине пахло застоявшимся табачным дымом, какой-то кислятиной и грязными, насквозь пропотевшими носками. Засаленная, потемневшая от въевшейся грязи обивка сидений местами протерлась до дыр; на выгоревшей пластмассе приборной панели ровным слоем лежала пыль, оставшаяся еще с прошлого лета; из-под неплотно прилегающей крышки пепельницы торчали хвостики целлофановых оберток от сигаретных пачек и горелые спички. Крышка бардачка была заклеена липкой лентой, под ногами было полно песка и желтой сухой травы – тоже прошлогодней, оставшейся здесь с последнего выезда на рыбалку. Захватанные жирными пятернями окна казались мутными, как старый плексиглас, стрелка спидометра навеки застыла на нулевой отметке – чертов драндулет года два назад взял себе странную манеру рвать стальные тросики, приводившие в действие упомянутый прибор. Верещагин трижды покупал и устанавливал новые, и его горячо любимый автомобиль каким-то таинственным, неизвестным науке способом трижды их рвал, и майор в конце концов плюнул, перестал швырять деньги на ветер и приноровился довольно точно определять скорость по тахометру.

Все это и еще многое другое, начиная с треснувшей клеммы аккумулятора и кончая проржавевшим насквозь глушителем, привычным галопом пронеслось в голове, и он подумал: "А почему бы и нет? Почему бы не бросить это корыто прямо здесь, у обочины, и не уехать отсюда на приличном автомобиле?"

"Хорошенький вопрос для майора милиции, – подумал он с кривой улыбкой. – В самом деле, это ж такой пустяк! Зашел в магазин и купил машину, как пачку сигарет... Чего проще-то?"

Он выбрался из грязного салона на серую улицу, вдоль которой пыльный холодный ветер гнал остатки зимнего мусора, в три коротких, жадных затяжки докурил сигарету и бросил окурок на асфальт. Ветер подхватил окурок и покатил куда-то в сторону Адмиралтейства, шпиль которого неясно проступал сквозь серую ненастную дымку впереди и слева. Верещагин засунул мигом озябшие ладони в карманы короткой кожаной куртки. Левая рука при этом ощутила сквозь ткань подкладки твердый угол лежавшего во внутреннем кармане прямоугольного предмета. Поглаживая его пальцами, Верещагин пару раз бесцельно пнул носком ботинка лысую покрышку переднего колеса и решительно двинулся ко входу в автосалон. Ключ он оставил в замке зажигания; честно говоря, ему очень хотелось посмотреть, кто позарится на это корыто.

На выездном пандусе автосалона стояла новенькая серебристая "Лада" двенадцатой модели, и двое молодых ребят в одинаковых ярко-красных комбинезонах снимали с ее сидений остатки полиэтиленовой упаковочной пленки. Счастливый покупатель, прилично одетый толстопузый усач с холеной мордой мелкого чиновника, стоял рядом, то и дело нетерпеливо поглядывая на часы, с таким видом, словно покупка новенькой машины для него – самое обычное дело. "Машина в упаковке, – подумал Верещагин. – Надо же, и такое на свете бывает... Хоть бы раз попробовать, каково это – водить машину, за рулем которой до тебя ни одна сволочь не сидела!"

Он снова пощупал сквозь ткань подкладки тугую пачку денег, уже понимая, что просто так отсюда не уйдет – ни за что, ни за какие коврижки! Ну и что, что неосторожно? А ездить, да не по райцентру задрипанному, а по Питеру, на этом рассыпающемся драндулете – это, по-вашему, осторожно?!

Он оглянулся. "Москвич" понуро стоял у края проезжей части, и даже сквозь грязь на корпусе были видны пятна ржавчины. Душу майора Верещагина на миг пронзило острое сожаление. С этой машиной у него было связано много воспоминаний – пожалуй, даже слишком много для одного потрепанного "москвича". В конце концов, старикашке давно пора на покой, да и вообще, что может быть глупее переживаний по поводу судьбы отслужившего свое автомобиля? Ведь это же просто средних размеров груда железа, причем самого паршивого, изъеденного коррозией, норовистого и осточертевшего хуже горькой редьки...

Майор еще раз пощупал деньги, преодолев желание вынуть их и пересчитать. Он и так знал, что в пачке пять тысяч купюрами по двадцать евро – аванс, который еще надо было отработать. Именно воспоминание о предстоящей работе придало майору Верещагину решимости. На словах работа выглядела пустяковой, но кто может знать, как все получится на самом деле? Пуля, как известно, – дура, ей не объяснишь, что у тебя были какие-то планы, перспективы какие-то, расчеты... что ты, в конце-то концов, еще аванс не успел потратить! Прилетит, влепится в лоб, и – "до свиданья, наш ласковый Миша, отправляйся в свой сказочный лес...".

В дверях его обдало теплым сухим воздухом с приятным запахом какого-то новомодного моющего средства. Верещагин уверенной походкой прошел сквозь сверкающий полированным лаком лабиринт иномарок, удостоив их лишь мимолетного взгляда, в дальний конец зала, где были выставлены отечественные автомобили. Не то чтобы майор был таким уж патриотом российского автопрома. Он понимал, конечно, что даже сильно подержанная иномарка даст новым "Жигулям" сто очков вперед, однако сумма, которой он располагал, не оставляла ему выбора. Верещагин вовсе не чувствовал себя разбогатевшим, у него просто появилось немного свободных денег, которые он решил потратить если не с толком, то хотя бы с удовольствием.

Процедура растраты не отняла много времени: майор уже давно сделал выбор, а теперь, когда у него завелись деньги, просто ткнул пальцем в то, что хотел приобрести, уплатил первый взнос и через каких-нибудь полчаса уже покуривал на пандусе, наблюдая, как рабочие, похожие в своих красных комбинезонах на парочку вареных раков, готовят к первой настоящей поездке новенький, всего месяц назад сошедший с конвейера "шевроле-Нива".

Брошенный им "москвич" все так же понуро стоял у бровки тротуара; отсюда, с верхушки наклонного пандуса, Верещагин хорошо видел, как поблескивает брелок оставшегося в замке ключа зажигания. Майор прикинул, сколько можно выручить за эту рухлядь, и решил не связываться: себе дороже. Пусть стоит, где стоит, пока его не угонят или не отволокут эвакуатором на штрафную стоянку...

Парень в комбинезоне, умело пряча зависть за дежурной вежливостью, отдал ему ключи и пожелал счастливого пути. Верещагин сел за руль. Дверца закрылась с мягким щелчком; майор полной грудью вдохнул ни с чем не сравнимый запах новенького салона и запустил двигатель. Тот завелся с пол-оборота и почти неслышно заурчал. Майор осмотрелся, осваиваясь, а потом включил первую передачу и мягко, осторожно тронул свое приобретение с места.

Он был очень доволен.

* * *

– Вера, кофе! – коротко приказал доктор Дружинин, выключил селектор и с любезной улыбкой взглянул на пациентку.

Та уже расположилась в кресле для посетителей, закинув ногу на ногу, и держала наготове длинную тонкую сигарету с золотым ободком. Ноги у нее были выше всяких похвал, по крайней мере та их часть, что оставалась на виду. Впрочем, все остальное тоже пребывало в полнейшем порядке и могло волновать воображение – чье угодно, но не доктора Дружинина, поскольку формы сидевшей перед ним дамы приобрели столь волнующие очертания во многом благодаря его профессиональному мастерству. Разумеется, она прошла через все модные системы оздоровления, начиная от аэробики и кончая йогой, однако без хирургического вмешательства тут тоже не обошлось, а Владимир Яковлевич Дружинин слишком хорошо знал, что скрывается за красивым словом "липосакция", чтобы результаты этой процедуры могли его хоть как-то возбуждать.

Кроме того, эта дама была не из тех, за кем можно ухаживать по собственному почину. Она сама выбирала себе кавалеров и, наигравшись вдоволь, бросала без всякого сожаления. Не то чтобы она ломала своим избранникам судьбы; напротив, за то, чтобы провести возле нее какое-то время, многие были готовы продать душу дьяволу.

Впрочем, в любви и покровительстве этой дамы Дружинин не нуждался. Она была просто клиентом высшей категории – одной из тех, кому не принято отказывать, даже если они просят чего-то совершенно несуразного. Если бы она пожелала стать слонихой и потребовала пришить себе вместо носа хобот, Владимир Яковлевич сделал бы это не моргнув глазом да еще и прибавил бы от себя слоновьи уши и хвост – бесплатно, из уважения к клиенту.

Продолжая улыбаться, Дружинин дал ей прикурить, опустил зажигалку в карман белого халата и только после этого сел. Стройные ноги пациентки исчезли из поля зрения, и он окинул остальное взглядом талантливого художника, любующегося собственным творением. Подчеркнутая облегающим жакетом осиная талия, совершенная грудь – как раз такая, что больше всего нравится мужчинам, гладкая белая шея, матовое, без единой морщинки лицо, разрез глаз, линия губ... Разумеется, доктор Дружинин видел признаки перенесенных пластических операций, но для человека непосвященного они были незаметны. Тем и славился Владимир Яковлевич, что из-под его скальпеля выходили красивые живые люди, а не жутковатые манекены, опасающиеся лишний раз улыбнуться, чтобы не лопнула туго, как на полковом барабане, натянутая кожа...

Впрочем, над лицом этой женщины Владимир Яковлевич работал не так уж и много. Никаких кардинальных изменений – так, несколько подтяжек, не более того. Она удивительно хорошо сохранилась для своего возраста, а золотые руки Владимира Яковлевича придали этой сохранности свежесть и блеск настоящей молодости. Нужно было знать, сколько ей лет, чтобы по достоинству оценить мастерство хирурга, совершившего настоящее чудо.

Вошла медсестра. Кроме кофе, она принесла папку с результатами обследования, положила ее перед Дружининым и вышла, бесшумно ступая по ковровому покрытию туфлями на низкой резиновой подошве. Доктор с удовольствием проводил ее взглядом. Она была по-настоящему хороша; скальпель ни разу ее не касался, поскольку Владимир Яковлевич свято исповедовал им же придуманное правило: не оперировать тех, с кем спишь, и не спать с теми, кого оперировал.

Прихлебывая густой ароматный кофе, он рассеянно перелистал содержимое папки, хотя и без того был прекрасно осведомлен о результатах анализов. Предстоящая операция уже месяц занимала все его мысли. Это было безумие, но заразительное, захватывающее целиком, без остатка, и Владимир Яковлевич, отбросив сомнения, с головой в него погрузился.

– Ну, что скажете, доктор? – спросила пациентка, затянувшись сигаретой и манерно стряхнув пепел в предложенную Дружининым пепельницу.

– Анализы прекрасные, – сообщил Владимир Яковлевич. – Мне бы такие, честное слово! У вас великолепное здоровье!

– А разве может быть иначе? – удивленно подняла тонкие брови пациентка. – При тех суммах, которые я трачу на врачей...

– Ну, согласитесь, что здоровье – это не то, что можно купить за деньги! – смеясь, воскликнул Дружинин.

– Купить нельзя, – согласилась посетительница. Голос у нее был глубокий и мелодичный, несмотря на почти тридцатилетний стаж курильщицы. – А вот сохранить – да, можно.

"С твоими деньгами да не сохранить", – подумал Владимир Яковлевич. Сидевшая перед ним женщина была вдовой. Муж оставил ей состояние, исчисляемое астрономической суммой и сравнимое с годовым бюджетом небольшой страны. Это была сумма, которую не требовалось приумножать в поте лица своего – деньги работали сами, позволяя своей владелице вести праздную, роскошную жизнь на одни лишь проценты, не касаясь основного капитала.

Помимо денег, муж оставил ей связи, которые она очень умело поддерживала; так что, хоть в любовники ей доктор Дружинин и не набивался, попасть в число ее врагов ему также не улыбалось. Ее капризы были сделаны из оружейной стали и очень щедро оплачивались. Желания ее были самые неожиданные: она могла захотеть сделать пластического хирурга Дружинина своим личным, домашним врачом, а могла, наоборот, пожелать стереть его с лица земли. И то и другое было ей по плечу, и, разговаривая с ней, Владимир Яковлевич всякий раз испытывал такое ощущение, словно находился один на один с королевской коброй.

Пациентка раздавила в пепельнице длинный окурок и принялась рыться в сумочке. Дружинин знал, что она ищет мятные пастилки для освежения дыхания. Воспользовавшись моментом, он снова пристально всмотрелся в ее лицо. Да, сходство угадывалось, особенно когда она сидела вот так, повернувшись в профиль и склонив голову. Впрочем, ТУ женщину никто из живущих ныне не видел иначе, как в профиль. Веками люди восхищались ее левым профилем; Владимиру Яковлевичу подумалось вдруг, что искусство – хитрая штука. Возможно, у ТОЙ на правой щеке или даже на лбу было безобразное родимое пятно, а то и неправильно затянувшийся шрам, но этого теперь уже никому не узнать. Ее портрет – идеал гармонии и красоты, а воскресни она ненароком и вздумай пройтись по улицам, черта с два ее хоть кто-нибудь узнает!

Несправедливо это, подумал Дружинин. У живописца в распоряжении сколько угодно времени и бездна попыток – если что-то не получилось, всегда можно начать с нуля. В результате его плоская, безответственная мазня ни к чему его не обязывает: удачная картина, быть может, сохранится в веках, славя его имя, а неудачная сгинет, никому не известная, в темном чулане или на пыльном чердаке. А хирургу на его творчество отведены считанные часы, и ошибаться он не имеет права – что написано пером, не вырубишь топором. Скальпель и игла не знают вторых попыток, а творения пластического хирурга, даже самые совершенные, живут недолго – люди, увы, смертны, да и жизнь их тоже не особенно щадит.

– Ну, что же вы замолчали, доктор? – спросила пациентка.

Она наконец отыскала свои пастилки, положила одну в рот и стала посасывать. Это, как и все остальное, выходило у нее изящно и вместе с тем как-то значительно, как будто она не пастилку сосала, чтобы перебить никотиновую вонь изо рта, а совершала прилюдно некое в высшей степени интимное таинство, колдовское и эротичное одновременно. Взгляд ее темных глаз притягивал и завораживал, и Дружинину удалось избавиться от этого наваждения только после того, как он представил ее окровавленное тело, безобразно распяленное, распластанное на операционном столе, как препарированная лягушка на предметном стекле микроскопа.

– Да я, собственно, уже все сказал, – произнес Владимир Яковлевич, деликатно пригубив кофе. – Никаких противопоказаний к операции нет. Решение за вами. Что до меня, то я, как мы и договаривались, в полном вашем распоряжении. Когда вы будете готовы лечь в клинику?

Пациентка на мгновение задумалась, как будто прокручивая в голове список неотложных дел.

– Завтра, – сказала она, сверкнув белозубой, в высшей степени обаятельной улыбкой. – Но, Владимир Яковлевич, дорогой, мне бы не хотелось на этот раз ложиться в клинику. Помните, вы приглашали меня на день рождения в свой загородный дом? Там так уютно, спокойно и нет никакой необходимости общаться с людьми не моего круга...

– Простите, – сказал Дружинин, – я вас не совсем понимаю.

– Правда? Забавно, мне казалось, что я высказалась вполне определенно.

– Простите великодушно, – еще раз извинился Дружинин, – это, наверное, я виноват. После трех операций подряд немного... э... утрачиваешь остроту восприятия.

Пациентка едва заметно улыбнулась, отдав должное находчивости, с которой Владимир Яковлевич в самый последний миг заменил вертевшееся у него на языке словечко "тупеешь" изящным оборотом. Дружинин заметил эту улыбку, правильно понял ее значение и слегка разозлился на дамочку за то, что та не посчитала нужным хотя бы из вежливости скрыть свою проницательность. Он действительно провел сегодня три Довольно сложные операции, очень устал и в самом деле слегка отупел, однако держал себя в руках и старался соблюдать приличия в присутствии этой бабищи, которая при случае сама могла выразиться похлеще портового грузчика. В конце концов, Владимир Яковлевич своими ушами слышал, как она совершенно непристойно орала на чем-то не потрафившую ей санитарку...

– Это вы должны меня простить, – снова показывая великолепные, идеально ровные и белые зубы в теплой, слегка виноватой улыбке, произнесла она. – Все время забываю, что не все вокруг такие же бездельники, как я. Напряжение, предельная сосредоточенность... Да, я понимаю. Мне следовало выразиться яснее, простите. Так вот, Владимир Яковлевич, я хотела бы, чтобы вы провели эту операцию в своем загородном доме.

– Но позвольте... – Дружинин слегка растерялся. – Это невозможно! Немыслимо! Я не провожу операции на дому, там просто нет для этого условий... Чем вас не устраивает клиника? Не хотите видеть посторонних – бога ради! У вас, как обычно, будет отдельный номер со всем, что вы только пожелаете...

"А с другой стороны, – думал он в это самое время, – это было бы неплохо. Очень неплохо! Когда создаешь шедевр, нельзя отвлекаться на пустяки. Жаль, что условий там действительно нет..."

– Вот я и желаю, – продолжая мило улыбаться, вкрадчиво сказала пациентка, – чтобы за окном моей комнаты качались ваши чудесные сосны, а не эти облезлые веники, что видны из окна здешнего отдельного бокса для вип-персон. Что значит "нет условий"?

– Это значит, – как можно любезнее пояснил Дружинин, – что их нет. Я готов пойти навстречу любым вашим пожеланиям, но элементарная порядочность не позволит мне оперировать вас кухонным ножом на обеденном столе.

– Это неправильный ответ, – возразила пациентка. Эта чертова баба действительно была несгибаема. – Послушайте мой вариант. Отсутствие условий для операции означает всего-навсего, что их никто не создал. Так создайте их, что вам стоит?

– Что стоит... – протянул Дружинин. – Стоит это прилично. Очень прилично, поверьте! У меня таких денег не то чтобы нет, но подобная трата как-то не входила в мои планы...

Пациентка опять улыбнулась. Похоже, у нее в запасе имелась масса разнообразных улыбок на все случаи жизни, и оставалось только гадать, было это качество врожденным или она подолгу тренировалась перед зеркалом. Как бы то ни было, увидев эту улыбку, доктор Дружинин понял, что ему дьявольски повезло: его, кажется, решили облагодетельствовать.

Бедным он себя не считал, но потратить сумму, о которой шла речь, действительно не мог себе позволить, тем более на прихоть. А с другой стороны, современная операционная дома, в соседней комнате, для человека его профессии – не такая уж и прихоть. Мало ли как сложится жизнь, какие возникнут обстоятельства... И потом, эта набитая деньгами курица в чем-то, несомненно, права: такие вещи, как то, что они задумали, лучше проворачивать подальше от посторонних глаз. Да, век живи – век учись...

– О какой же сумме может идти речь? – продолжая сиять понимающей, снисходительной улыбкой, спросила пациентка. – Не стесняйтесь, Владимир Яковлевич, дайте волю фантазии. Вы знаете мой принцип: если уж покупать, так самое лучшее. Скупой платит дважды – это аксиома.

– Так навскидку даже трудно сказать, – задумчиво покусывая губы, произнес Дружинин. Мысленно он потирал руки, радуясь небывалой удаче. – Но... В общем, одно я могу сказать наверняка: эта сумма многократно превышает стоимость самой операции. Я бы сказал, в десятки раз. Поэтому я не знаю, насколько это целесообразно...

Пациентка рассмеялась – звонко, молодо, будто хрустальные колокольчики зазвенели.

– О какой целесообразности вы говорите? Уж не думаете ли вы, что я намерена вручить вам вместо гонорара набор хирургических инструментов и бестеневую лампу? Помилуйте, голубчик, как вы могли так плохо обо мне подумать? Я ценю ваш талант, ваши золотые руки, мне будет только приятно сделать вам этот скромный подарок, поверьте! Иметь у себя дома под рукой все, что нужно для работы, – разве не об этом мечтает каждый по-настоящему творческий, талантливый человек?! Так работайте; ваша работа так нужна людям, и с каждым годом она становится все нужнее и нужнее! Слава богу, в нашей варварской стране наконец-то появилась мода на красоту! Так дарите ее людям и не думайте о деньгах!

"Чокнутая", – подумал Дружинин, но говорить этого вслух, естественно, не стал, поскольку такое сумасшествие было ему только на руку.

– Итак, сколько? – снова беря сухой, деловой тон, осведомилась пациентка.

Дружинин быстро прикинул в уме стоимость полного комплекта оборудования хорошей современной операционной – по максимуму, естественно, – накинул пятьдесят тысяч сверху – гулять так гулять! – и, превозмогая желание трусливо зажмуриться и отвернуться, выпалил сумму.

Пациентка даже бровью не повела.

– Прелестно, – сказала она. – А сколько времени потребуется, чтобы все подготовить?

– Неделя, – подумав, ответил Дружинин. – Меньше никак не получится, но за неделю я постараюсь управиться.

– Уж постарайтесь, прошу вас, – улыбнулась пациентка. – Мне просто не терпится поскорее... ну, вы понимаете.

– Думаю, что понимаю, – сказал Дружинин. – Так что же, рискнем?

Выдвинув ящик письменного стола, он достал оттуда фоторепродукцию "Мадонны Литта" и, уже не скрываясь, сличил портрет с внешностью пациентки. Да, сходство было налицо, и это слегка облегчало задачу.

– Рискнем! – залихватским тоном воскликнула та. – Где наша не пропадала? А репродукция у вас, кстати, плохонькая. Я вам достану получше.

– Да, – рассеянно согласился Дружинин, – репродукция так себе... Но вы не беспокойтесь, я сам найду хорошую. Я уже предпринял кое-какие шаги в этом направлении, и мне обещали помочь...