355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Воронин » Группа крови » Текст книги (страница 7)
Группа крови
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 19:42

Текст книги "Группа крови"


Автор книги: Андрей Воронин


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Он помедлил всего мгновение, прежде чем поднять воротник и втянуть голову в плечи. В течение этого ничтожного отрезка времени сидевшие в «мазде» обладатели одинаковых фуражек имели отличную возможность разглядеть его лицо и сопоставить его с полученным от своего бригадира описанием.

Бросив через плечо косой осторожный взгляд, Абзац увидел, как обе передние дверцы «мазды» разом распахнулись, словно та была диковинным тропическим жуком, который, готовясь взлететь, распахнул отливающие металлическим блеском надкрылья. Чернофуражечники абсолютно одинаковым движением полезли из машины наружу.

Переходя улицу, Абзац позволил себе на мгновение забыть о своих проблемах, целиком отдавшись блаженному чувству возвращения домой. Он не покидал Москву, все время вращаясь по замкнутому кругу с очень небольшим радиусом, в центре которого находился этот знакомый до трещинки в штукатурке двенадцатиэтажный дом, но ощущение было такое, словно он совершил морской круиз вокруг света верхом на бочке из-под соленых огурцов и вот, наконец, добрался до финиша.

Правда, акулы, которым он оказался не по зубам в открытом океане, последовали за ним на сушу.

Собрав всю свою волю в кулак, он временно отбросил все лишнее и как ни в чем не бывало свернул во двор. Оглянуться он не решился, но и без того не сомневался, что оба чернофуражечника следуют за ним, как привязанные.

После обеда небо заволокло тяжелыми тучами, и в конце концов, как и следовало ожидать, начался ледяной моросящий дождь. Он шел уже больше часа, и Абзац надеялся, что по случаю плохой погоды перед подъездом никого не будет. Он ошибся: хотя аншлага на вкопанной в землю перед подъездом скамейке и не наблюдалось, но одна из вечно околачивавшихся здесь старух оказалась на боевом посту. Накрывшись огромным мужским зонтом, старая перечница сидела под дождем, нюхала кислород и заодно бдительно наблюдала за окрестностями, посверкивая из-под зонта любопытными черными глазенками за толстыми линзами очков. Глядя на нее, Абзац попытался избавиться от навязчивой идеи, что старухи заключили между собой некий таинственный пакт, по которому хотя бы одна из них была обязана дежурить на скамейке в любую погоду, чтобы не дать пересохнуть вечно живому роднику сплетен и пересудов.

Да, подумал он, направляясь к подъезду. Как бы то ни было, а сегодня дежурство выдалось удачным.

Подумать только, какую новость эта старуха сможет выдать своим подружкам! Ради такого удовольствия не грех и померзнуть часок-другой…

Проходя мимо старухи, он вежливо поздоровался.

Черный зонт вздрогнул и слегка отклонился назад.

Из-под мокрой ткани на Абзаца взглянули округлившиеся от безмерного удивления глаза.

– 3-здравствуйте, – ответила на его приветствие старуха.

Уже войдя в лифт, Абзац подумал, что даже не разглядел ее лица – только мокрый черный зонт, очки и выпученные глаза, которые с трудом помещались за толстыми стеклами.

В лифте он первым делом вынул из-под куртки револьвер, проверил барабан, взвел курок и лишь после этого нажал кнопку восьмого этажа. Лифт у него в подъезде был просто шикарный – большой, с зеркалом во всю стену и с очень мягким ходом.

Не удержавшись, Абзац посмотрел на свое отражение. Он увидел высокого мужчину в потрепанной одежде, давно нуждавшегося в услугах хорошего парикмахера, а главное – в отдыхе. Взгляд у мужчины был мрачный и затравленный, в глазницах залегли темные тени, подбородок заострился, а на скулах ходуном ходили желваки, которые, казалось, готовы были вот-вот прорвать кожу. Абзац отвернулся, не в силах отделаться от ощущения, что зеркало брезгливо морщится. Этот кусок покрытого амальгамой стекла слишком хорошо помнил прежнего Шкаброва – преуспевающего, одетого с иголочки и чрезвычайно довольного жизнью господина без определенных занятий.

Добравшись до восьмого этажа, лифт со сдержанным лязгом распахнул свои отделанные пластиком «под дерево» двери, но Абзац остался на месте.

Спустя несколько секунд створки дверей снова сомкнулись, и в их глухом стуке Абзацу почудилось неодобрение.

Он ждал еще секунд десять. Потом на крыше лифта ожил электромотор, и кабина плавно пошла вниз.

Абзац шумно вдохнул и выдохнул пахнущий резиной и пластиком воздух и поднял револьвер с глушителем на уровень пояса. Когда кабина остановилась, он вдруг испугался: а вдруг старуха со скамейки решила вернуться домой и поделиться новостью с подружками по телефону? А вдруг это совершенно посторонний человек, не имеющий никакого отношения к Сереге Барабану? Пожилой, со слабым сердцем… Увидев то, что поджидает его в кабине лифта, он может откинуть копыта безо всякой стрельбы, просто с перепугу.

Створки дверей неторопливо разъехались, как театральный занавес. На площадке первого этажа стояли двое молодых людей в одинаковых пальто и фуражках, как у приказчиков. На гладко выбритых, крепких, как антоновские яблоки, физиономиях без труда читалось одинаковое нетерпение, и руки у обоих были абсолютно одинаково заложены за отвороты пальто – туда, где висели в наплечных кобурах заряженные пистолеты.

Мигом собравшись, Абзац поднял револьвер повыше и спустил курок. Револьвер выстрелил со звуком, похожим на плевок, и один из молодых людей – на сей раз это оказался брюнет – обзавелся третьим глазом, расположенным точно между теми двумя, которые у него уже были до встречи с Абзацем. Он радостно схватился свободной рукой за свое приобретение и упал навзничь, крепко треснувшись затылком о кафельный пол.

– Смотри сюда, – ласково сказал Абзац остолбеневшему блондину, направляя ствол револьвера ему в физиономию. – Сейчас отсюда вылетит птичка.

Блондин подвигал разом онемевшими губами, разминая их до рабочего состояния, вынул правую руку из-за лацкана пальто, а левую из кармана и медленно поднял их на уровень плеч.

– Погоди, братан, – слегка дрожащим голосом проговорил он. – Не надо так резко. Блин, ты же Витька наглухо замочил! Ты что, брателло? Мы же свои, разберемся без гнилого базара…

– Вот именно, – сказал Абзац. – Давай, бери своего Витька за нижние конечности и затаскивай сюда. Покатаемся. И не дури. Ты ведь знаешь, кто я такой, правда?

Блондин торопливо кивнул, наклонился, ухватил своего приятеля за обутые в сверкающие кожаные ботинки ноги и волоком, как мешок, втащил в лифт.

Створки двери начали закрываться, норовя защемить покойнику голову. Застонав от натуги, блондин рывком втащил труп в кабину, как будто легкий удар сомкнувшимися створками мог иметь для Витька хоть какое-то значение. Абзац заметил, что затылок Витька оставляет на кафеле широкую красную полосу, и поморщился: в смысле соблюдения чистоты и конфиденциальности тридцать восьмой калибр мало отличался от сорок пятого. Впрочем, идя на это дело, он совершенно сознательно взял с собой «смит-и-вессон»: сегодня ему требовалась не столько убойная сила, которой, кстати, в этом никелированном страшилище было хоть отбавляй, сколько угрожающий внешний вид.

Растянувшийся во весь рост Витек никак не желал помещаться в лифте, и блондин кое-как пристроил его, прислонив его задранные кверху ноги к зеркальной стене. Теперь Витек напоминал пешего туриста, который прилег отдохнуть, задрав натруженные ноги, чтобы от них отлила кровь.

Вспомнив про кровь, Абзац посмотрел вниз и заметил, что несчастный блондин все время передвигает ноги, стараясь держаться подальше от расползающейся кровавой лужи. Шкабров нажал кнопку двенадцатого этажа, вытянул вперед руку с револьвером и упер срез глушителя на сантиметр ниже козырька черной фуражки. Блондин закатил глаза.

– Слушай меня внимательно, – заговорил Абзац, сопровождая каждое слово легким тычком упиравшегося в лоб бандита револьверного дула. – Передай Барабану, что я больше не хочу крови. Мне жаль, что так вышло с его братом, но я не мог позволить себя убить. И сейчас не могу, пусть он привыкнет к этой мысли. А если не сможет… Ну что же, тогда с ним будет, как с Витьком. Напомни ему, что это моя специальность – делать живых людей мертвыми. Даю ему ровно сутки на то, чтобы убраться с моей дороги.

Время, – он посмотрел на часы, – пошло. Теперь так. Сколько народу у меня в квартире?

– Пя.., пятеро, – ответил блондин.

– Оружие?

– Автоматы, обрез… Не надо, братан. Плевать они хотели на заложника. Им Барабан велел без твоей головы не возвращаться.

– Это ты, что ли, заложник? – Абзац неприятно рассмеялся. – Ну и дурак же ты, братец. Из тебя заложник, как из дерьма пуля. Ты – звуковое письмо, понял? Твое дело – добраться до адресата и слово в слово передать ему то, что я сказал. И учти, что стереть тебя легче, чем запись на магнитофонной пленке.

Шлеп – и нету. Повернись-ка спиной.

Блондин вздохнул и послушно повернулся, заранее втянув голову в плечи в предчувствии неизбежного. Тщательно прицелившись, Абзац ударил его по затылку рукояткой револьвера. Блондин обмяк и по"? валился на труп своего приятеля.

– Надеюсь, что память я тебе не отшиб, – сказал ему Абзац.

Лифт достиг двенадцатого этажа и остановился.

Абзац сразу же нажал кнопку восьмого и, по-прежнему держа наготове револьвер, принялся шарить по карманам свободной рукой.

Граната – на сей раз самая настоящая, а не муляж, – лежала в правом кармане куртки. Изогнувшись винтом, Шкабров вытащил ее оттуда левой рукой и осторожно разогнул усики чеки. К кольцу заранее был привязан тонкий и прочный шелковый шнур – собираясь к родным пенатам, Абзац тщательно продумал все свои действия. Неучтенным оставался только один фактор: на лестничной площадке могли оказаться посторонние, но это была переменная, которая очень трудно поддавалась планированию.

Когда лифт остановился, Абзац вышел на площадку. Здесь было пусто, чисто и стоял знакомый запах. Чем именно пахло, сказать было трудно, но этот неистребимый запах нравился Абзацу – он был частью того, что он привык называть своим домом, и не имел ничего общего с кошачьей вонью, которой насквозь пропитался подъезд старого дома на Остоженке, где он жил в данный момент.

Приматывая гранату клейкой лентой к ручке собственной двери, Абзац не удержался от вздоха: все-таки это было его жилище, и превращать его в груду развалин было чертовски обидно.

Он не собирался с боем врываться в квартиру и выбивать оттуда засевших внутри пехотинцев Барабана. Теперь в этом не было ни малейшего смысла: вряд ли после того, как в квартире в течение нескольких дней стояли на постое эти отморозки, там осталось хоть что-нибудь, из-за чего стоило бы рисковать жизнью. Просто для того, чтобы заставить Барабана отказаться от его вендетты, необходима была недвусмысленная демонстрация силы – достаточно мощной и опасной, чтобы Барабан всерьез задумался о целесообразности продолжения военных действий.

"Наверное, проще было бы просто застрелить Барабана из засады, – рассуждал Абзац, привязывая конец шелкового шнура к ручке соседней двери. – Проще ли? Вряд ли Барабан настолько глуп, чтобы, сидя на месте, дожидаться смерти. И потом, Абзац сильно подозревал, что майор Чиж неспроста сообщил ему о кровожадных намерениях Сереги Барабана. Возможно, после смерти Хромого майор начал понемногу входить во вкус. Что может быть лучше, чем профессионал высокого класса, совершенно бесплатно решающий проблемы, которые постоянно возникают у правоохранительных органов? Имея под рукой такого специалиста, как Абзац, можно плюнуть на сбор улик и доказательств, на трусливых свидетелей, продажных судей и даже на сам уголовный кодекс и хотя бы на время уподобиться Господу Богу – карающему и беспощадному, от которого нет спасенья грешникам.

Абзац покрепче затянул узел, удовлетворенно кивнул, позвонил в свою дверь и сломя голову бросился бежать вниз по лестнице. Он добежал до площадки между седьмым и шестым этажами, когда наверху щелкнул отпираемый замок, стукнула открывшаяся дверь и недовольный мужской голос проворчал: «Какого хрена?» Тогда Шкабров начал считать секунды. На счете «два» он достиг площадки шестого этажа, поскользнулся на гладком кафеле, едва не подвернув ногу, устоял, выпрямился, завершил крутой поворот, ухватившись для этого за перила, и тут на восьмом этаже раскатисто громыхнуло. Пол под ногами дрогнул, как будто где-то поблизости начиналось землетрясение. Уши заложило, так что шорох осыпающихся осколков и кусков штукатурки, звон разбитого стекла и чьи-то пронзительные вопли доносились до Абзаца как сквозь вату.

Задыхаясь и тряся головой, он достиг первого этажа раньше, чем начали распахиваться двери квартир. Здесь он притормозил и вместо того, чтобы бомбой вылететь на улицу, нырнул в открытую дверь подвала. На середине неосвещенной лестницы он все-таки оступился, упал и, обдирая бока и локти, скатился по чертовски твердым ступенькам на сырой бетонный пол, напоследок треснувшись обо что-то лбом так, что из глаз посыпались искры.

"Болван, – мысленно отругал он себя, торопливо собирая в кучу собственные конечности. – Не мог купить квартиру на первом этаже. Ну, хотя бы на втором, на третьем даже… Это же надо было додуматься – восьмой! Улепетывая сверху вниз с такой высоты, немудрено сломать шею, а то и вовсе расшибиться.

Поднявшись на ноги, Абзац нашарил на неровной штукатурке круглую блямбу выключателя, щелкнул клавишей и, прихрамывая, бросился вперед по тускло освещенному лабиринту коридоров и дощатых клетушек, в которых добропорядочные граждане хранили запасы на зиму, велосипеды, лыжи и прочий хлам. Он знал, куда держит путь. Его целью было забитое куском фанеры узкое окошко, выходившее в неглубокую выемку, расположенную под одной из лоджий в торце здания.

Он все-таки заблудился в этом темном лабиринте, свернув не туда на одной из бесчисленных развилок, и проплутал минуты две, прежде чем достиг цели.

Ухватившись за отставший край, нещадно обдирая пальцы, он изо всех сил рванул на себя занозистый, с неровными краями фанерный лист, и тот отскочил с душераздирающим треском. Абзац зажмурился от хлынувшего в оконный проем дневного света, поморгал глазами и решительно полез наружу.

Он как раз стоял на четвереньках под лоджией, тряся головой и морщась от царившей здесь аммиачной вони, когда мимо него во двор, визжа покрышками на слишком крутом вираже и завывая сиренами, свернула кавалькада из четырех милицейских автомобилей. Пропустив эту конницу, Абзац выбрался из-под лоджии, отряхнул сначала ладони, потом колени, потом снова ладони, засунул руки в карманы куртки и без лишней спешки, но быстро двинулся прочь, стараясь не слишком заметно хромать при ходьбе.

Глава 5
«Будет людям счастье…»

– Я думаю, господа, что наш уважаемый Михаил Ульянович заслужил, наконец, выходной, – привалившись спиной к бетонной стене и скрестив на выпирающем животе поросшие редким рыжеватым волосом короткопалые руки, сказал Мышляев. – Должен вам заметить, джентль.., э-э-э.., господа, что господин Шубин на сегодняшний день единственный из нас, чья работа не вызывает никаких нареканий.

Похожий на покалеченную ворону, Гаркун часто-часто закивал лохматой головой, соглашаясь со словами «господина генерального директора», а «интеллигент» Заболотный слегка скривился. В приватных беседах с Гаркуном этот очкарик неоднократно утверждал, что небывалые технические способности Кузнеца являются просто сложной разновидностью инстинктивной деятельности и что Кузнец в качестве носителя интеллекта не многим отличается от муравья или, скажем, паука-водолаза. Гаркун, в свою очередь, считал Заболотного жадным дураком и снобом, единственным ценным качеством которого было неплохое знание прикладной химии. Мышляев был выше подобных мелочей, поскольку у него, единственного из всей компании, имелся такой вселяющий безграничную уверенность предмет, как громоздкий черный пистолет системы Стечкина, из которого при умелом обращении можно было уложить наповал бешеного африканского слона. Именно поэтому личные качества сотрудников «совместного предприятия» волновали его лишь постольку, поскольку влияли на сроки и качество выполнения работы.

– Выходной? – Кузнец растерянно оглядел присутствующих, словно Мышляев шутки ради заговорил с ним на древнегреческом. – Какой выходной?

Не надо мне никакого выходного, у меня работы невпроворот…

Мышляев подавил вздох. С Кузнецом становилось все труднее работать. В последнее время он выглядел подавленным и подолгу торчал наверху, с отсутствующим видом разглядывая всякие свои вертолеты, глиссеры, тракторы, ветряки и прочий недоделанный хлам. Он начал скучать и нервничать, и было совершенно непонятно, что с этим делать.

– Ну, может быть, «выходной» – это немного громко сказано, – дал задний ход Мышляев. – Вы совершенно правы, Михаил Ульянович, отдыхать нам всем действительно рановато. Но на данный момент вы сделали все, что от вас зависело, а у меня для вас есть небольшое поручение в городе. Собственно, поручение это не мое, а скорее ваше… Вы как-то просили привезти вам кое-какие детали. Я вынужден извиниться: раздобыть все, в чем вы испытываете нужду, мне оказалось не под силу. Честно говоря, я совсем растерялся. Эти торговцы подержанным хламом все время норовят подсунуть мне черт знает что и при этом заломить тройную цену. По-моему, будет гораздо лучше, если вы сами съездите в Москву и купите все необходимое. Вот, возьмите на расходы.

Он протянул Кузнецу стодолларовую купюру.

– Ну, это другое дело, – сдался Кузнец, принимая деньги. – А то придумали какой-то выходной…

Да, на толкучке соображать надо, что к чему. Хорошо, прямо завтра и смотаюсь.

– Сегодня, – твердо перебил его Мышляев. – Зачем откладывать дело в долгий ящик? Сейчас еще не поздно. К двенадцати будете на месте, а к вечеру вернетесь. Завтра, возможно, вы мне понадобитесь.

А за мастерскими в ваше отсутствие мы сами присмотрим, если вас это волнует.

– А, – сказал Кузнец, – вот так, да? Ну, что же. Говорят, нет времени лучше настоящего. Почему бы и не съездить? Так я пойду?

– Конечно, конечно, – сказал Мышляев. – Счастливого пути. И будьте осторожны, на дорогах скользко.

– Наконец-то, – сказал Гаркун, когда Кузнец вышел. – Слушай, у нас с ним наверняка будут проблемы. Ну сегодня ты придумал эту поездку на толкучку… А дальше что?

– Будет день – будет и пища, – отмахнулся Мышляев. – Давайте решать вопросы по мере их возникновения.

– Опасная политика, – заметил неугомонный Гаркун.

– На сегодняшний день она единственная из возможных, – отрезал Мышляев. – Хватит болтать.

У тебя готово? Давай, хвастайся.

Гаркун встал, кряхтя и демонстративно морщась, и прошаркал в свою каморку. Было слышно, как он копается там, недовольно бормоча и поминутно что-то роняя. Потом что-то рухнуло с грохотом, похожим на шум горного обвала. Гаркун зашипел, выматерился и отчетливо произнес: «Долбаный бардак!»

Наверху с ревом завелся форсированный и переоборудованный Кузнецом движок его древнего командирского «УАЗа». Потом взвизгнули покрышки, шум быстро удалился и вскоре окончательно затих: Кузнец без лишних проволочек отправился в Москву.

Гаркун, наконец, вернулся, держа в руке несколько стодолларовых купюр.

– Ага, – сказал Мышляев. – Ну-ка, ну-ка…

Он взял одну купюру, повертел ее перед глазами, придирчиво осматривая со всех сторон, удовлетворенно хмыкнул, покивал головой, положил купюру на край стола и полез в портфель. Гаркун горделиво усмехнулся, а Заболотный уселся с видом именинника, и не простого, а императорских кровей.

Мышляев вынул из портфеля сильную лупу с подсветкой и одну из тех портативных машинок, с помощью которых в обменных пунктах проверяют подлинность купюр.

– Это еще зачем? – забеспокоился Гаркун. – Не доверяешь, отец?

Заболотный продолжал улыбаться с видом курочки Рябы, которая только что снесла золотое яичко.

– Доверяй, но проверяй, – ответил Гаркуну Мышляев. – Что ты, ей-богу, как маленький? «Не доверяешь…» При чем тут доверие? Просто за проволоку меня как-то не тянет. Если вы в чем-то напортачили, то штрафом нам не отделаться.

– Да, – согласился Гаркун. – Если заметут, то, как в песне поется: «Будет людям счастье, счастье на века…» В смысле, пожизненно.

Он встал, подошел к стоявшему в углу ржавому холодильнику «Снайге», пнул ногой в ортопедическом ботинке вечно заедающую дверцу, открыл ее и принялся шарить внутри. Через минуту он вернулся к столу, по-детски зажимая в руке кусок полукопченой колбасы сантиметров этак на двадцать – двадцать пять. Он плюхнулся на свое место, вцепился в колбасу мелкими серыми зубами и принялся неаккуратно жевать, чавкая и шумно дыша через нос.

Заболотный скривился и отвел от него взгляд. Мышляев не обратил на приятеля внимания, целиком уйдя в изучение купюры. Через некоторое время он вынул из портмоне настоящую стодолларовую бумажку, положил ее рядом с фальшивкой и принялся скрупулезно сравнивать обе купюры, поочередно разглядывая их через лупу. Не переставая жевать и сопеть, Гаркун ухмыльнулся: он был уверен в себе на все сто процентов.

– Давай-давай, – чавкая, обронил он, – нюхай.

Высказывай свои претензии, если сумеешь их сформулировать.

– Ну что тебе сказать, – проговорил Мышляев, откладывая лупу. – При детальном обследовании твою работу, конечно, расщелкают, но для этого понадобится специализированное оборудование и хорошо обученный персонал.

– При детальном! – презрительно фыркнул Гаркун, поперхнувшись колбасой. – Скажи еще, при микроскопическом. Кто станет этим заниматься в обменнике?

– А я не намерен обирать обменники, – заявил Мышляев. – Надо работать, Гена. Для начала сойдет и это, но только для начала. С деньгами, которые только наполовину деньги, слишком много беготни.

Мне нужен верняк, ясно?

– Верняк нужен всем, – авторитетно заявил Гаркун, – а имеют его единицы. Не дребезжи, отец, все будет путем.

– М-да? – рассеянно проронил Мышляев, заталкивая фальшивую купюру в банковскую машинку. Потом он заметил, что провод машинки не подключен к сети, и хлопнул себя по лбу. – Мосье Заболотный, если вас не затруднит, вставьте, пожалуйста, вот эту вилку во-о-он в ту розетку!

Заболотный перестал улыбаться и с видом крайнего одолжения воткнул вилку в электрическую розетку у себя за спиной. Мышляев ткнул пальцем в кнопку, и на панели машинки немедленно вспыхнул красный огонек.

– Эт-то что такое? – грозно спросил Мышляев.

– Это тюрьма, отец, – любезно пояснил Гаркун. – Это счастье на века. Века нам не протянуть, но пожизненная баланда нам, можно сказать, гарантирована. Это в том случае, если кто-то из нас сунется с такой вот денежкой в обменный пункт.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Заболотный. Он был красен, уши его неприлично пламенели, как у старшеклассника, которого застукали за мастурбацией в школьном туалете, и жестокий Гаркун не удержался от злорадной улыбки. – Наверное, машинка неисправна, – промямлил химик.

– Да?

В вопросе Мышляева сквозила холодная ирония.

Он вынул из машинки фальшивую купюру, небрежно отшвырнул ее в сторону и заложил в приемную щель настоящую банкноту. На сей раз загоревшийся на корпусе машинки огонек был зеленым.

– Вуаля, – сказал Мышляев. – Или вы хотите убедить меня, что аппарат все-таки неисправен, и ваша купюра даже более настоящая, чем та, которую я сегодня утром получил в банке?

– Банк в наше время тоже не гарантия, – попытался сгладить неловкость Гаркун.

Мышляев даже не повернул головы на его голос.

Он продолжал сверлить Заболотного холодным неприязненным взглядом, и наблюдавший за этой сценой со стороны Гаркун впервые понял, что его старинный приятель Паша Мышляев может при желании быть страшным – очень страшным, если уж говорить начистоту.

– Ну, так как же, Заболотный? – металлическим голосом спросил Мышляев. – Как я должен это понимать? Вы что, хотите упрятать нас всех за проволоку? Воля ваша, но учтите, что вам – лично вам! – до суда не дожить. Удавлю вот этими руками. Лично.

Для убедительности он показал Заболотному свои руки – мощные, поросшие редким рыжеватым волосом. В бункере повисла тягостная пауза, которую нарушил Гаркун. Он схватил себя обеими руками за горло, страшно выкатил глаза и захрипел, как удавленник. Недоеденный кусок колбасы свешивался из его рта, как язык повешенного.

– Да пошел ты на хер! – проревел окончательно вышедший из себя Мышляев. – Клоун хренов!

Весельчак из кунсткамеры! А ты подумал, что было бы, если бы я не догадался машинку из города прихватить?

– Подумал, – процедил Гаркун, откладывая в сторону колбасу. Слово «кунсткамера» полоснуло его, как опасная бритва, прямо по глазам, и теперь он почти ничего не видел перед собой, кроме каких-то сияющих фосфорическим светом неопределенных пятен. Голос его сделался скрипучим от ярости. – Я подумал, что неплохо бы тебе заткнуться и перестать корчить из себя босса. Кузнец-то уехал. Остались только свои, так что ты зря стараешься. Не стоит так пыжиться, отец.

– Ты меня еще поучи, – остывая, проворчал Мышляев. – Учить все горазды, а как дойдет до дела – глядишь, а огонек-то красный! Полгода уже ковыряетесь, а толку до сих пор никакого. Полгода козе под хвост!

– Тут я с тобой согласен, – сказал Гаркун. Перед глазами у него мало-помалу прояснилось, и он осторожно перевел дух. «Нельзя нервничать, – подумал он. – Сердце мое ни к черту. Раз уж уродился таким хилым да немощным, надо беречь себя и брать не глоткой, а умом или, в крайнем случае, хитростью. Но „кунсткамеру“ я тебе припомню. Я ее тебе в горло вобью до самых кишок вместе с зубами и с языком твоим поганым…» – Времени жалко, и работы, и денег потраченных… Черт, я ведь этих бумажек тысяч на сорок нашлепал. Козел ты, отец, – обратился он к Заболотному. – Вот что прикажешь теперь с этой макулатурой делать?

– Сколько, сколько ты нашлепал? – не поверил своим ушам Мышляев. – Сорок тысяч? Ты что, совсем обалдел?

– Угу, – сказал Гаркун, снова хватая со стола колбасу. – Вот именно, обалдел. От радости. Этот верблюд, – он ткнул обгрызенной колбасой в сторону Заболотного, – сказал мне, что бумага и краски в полном ажуре. А я, дурак, поверил. Слушай, давай мы его утопим в нужнике и скажем, что так и было!

Или замуруем в стене. У Кузнеца еще есть мешков пять цемента. Песок и вода не проблема, лопату найдем… А?

Мышляев протяжно вздохнул. Заболотный разлепил запекшиеся губы и слегка дрожащим от унижения и сдерживаемой злости голосом произнес:

– Надеюсь, это шутка?

Мышляев открыл рот, чтобы ответить, но Гаркун остановил его нетерпеливым движением руки и так резко повернулся к Заболотному, что тот от неожиданности отпрянул и прижался лопатками к холодной стене.

– Шутка?! – свистящим яростным шепотом переспросил Гаркун. – Ты взрослый человек, кандидат технических наук, и ты до сих пор не понял, что в таких делах, как наше, шуток просто не бывает? Не смеши меня! Эта шутка могла обойтись каждому из нас лет в двадцать строгого режима. Мне столько не протянуть, поэтому шутить я с тобой не собираюсь.

Ни с тобой, ни с кем бы то ни было, понял?

Он откинулся назад и разом отхватил от зажатого в руке огрызка колбасы здоровенный кусок.

– Ну, что ты пялишься на меня, как вяленый лещ на кружку с пивом? – невнятно спросил он, соря вылетающими из набитого рта крошками. – Скажи что-нибудь. Изреки, так сказать, с высот своей ученой степени.

Заболотный нервным движением сорвал с переносицы очки, протер их грязноватым носовым платком и снова водрузил на место, как бы совершая некий ритуал, призванный немного отсрочить неизбежное.

– Господа, – начал он.

– Да какие, на хрен, мы тебе господа! – перебил его Гаркун. – Надо же, обгадился по самые уши, а марку все равно держит: «господа»… По-человечески, что ли, разговаривать не можешь, профессор?

– Заткнись, Гена, – приказал Мышляев. – Хватит уже.

– Хватит так хватит, – согласился Гаркун и запихал в рот остаток колбасы вместе с веревочным хвостиком.

– Господа, – упрямо повторил Заболотный. – Видимо, я должен принести вам свои извинения, хотя это происшествие для меня еще более неожиданно, чем для вас. Вероятно, я что-то проглядел, анализируя состав бумаги. А может быть, дело в красителях, не знаю. Но должен вам заметить, что для такой работы полгода – не такой уж большой срок. Не каждое государство способно за полгода наладить выпуск собственных денег, да еще с такой высокой степенью защиты. Разумеется, я найду и исправлю ошибку, но мне хотелось бы, чтобы впредь я был огражден от подобного хамского обращения.

Гаркун перестал жевать, смачно выплюнул веревочный хвостик и протяжно рыгнул.

– Во сказанул, – хмыкнул он, ковыряя в зубах согнутым мизинцем. – Хотя в чем-то ты прав. Просто не стоило бахвалиться: дескать, мои материалы от настоящих родная мама не отличит. Вот мы и растерялись от неожиданности.

– Да, – поддержал его Мышляев. – Мы понимаем, что имеем дело с довольно сложным процессом, и именно поэтому обратились к вам. Но поймите и вы: отступать некуда. И если вы думаете, что можете просто хлопнуть дверью и уйти, то я должен вас огорчить: у нас здесь не научно-исследовательский институт и даже не секретная лаборатория Министерства обороны. У нас здесь, как бы это выразиться…

– Пещера Али-Бабы, – подсказал Гаркун. – Отсюда либо выходят богатыми, либо не выходят вообще.

Он оскалил мелкие испорченные зубы и зарычал по-собачьи, иллюстрируя свои слова.

– Кстати, отец, – забыв о Заболотном, обратился он к Мышляеву, – так что нам все-таки делать с этими бумажками?

– Да как что, – устало откликнулся Мышляев. – В печку их, и весь разговор.

– М-да, – причмокнул губами Гаркун. – Жалко, черт… Может, на базарчик? Или к уличным менялам, а?

– Уймись, идиот, – оборвал его Мышляев. – Мы только начали разворачиваться, а ты хочешь сразу все похоронить? Не жадничай, Гена. Подожди немного, и станешь миллионером.

– Хорошо тебе говорить, – сгребая в кучу разбросанные по столу фальшивые деньги, вздохнул Гаркун. – А мне, бывает, с похмелюги пива купить не на что. Ладно, в печку так в печку.

– Секундочку, – вмешался слегка пришедший в себя Заболотный. – Зачем же в печку? Пустим их в переработку, как обычную макулатуру. Только сначала я хотел бы их исследовать, чтобы найти, в чем ошибка.

– Вскрывать их будешь, что ли? – с ухмылкой поинтересовался Гаркун. – Бедный дядя Бен! – с нежностью обратился он к изображенному на купюре Бенджамину Франклину. – Сейчас этот противный фальшивомонетчик с ученой степенью возьмет острый ножик и начнет тебя потрошить… На, изверг!

Он подвинул к Заболотному стопку мятых бумажек с портретом президента и принялся хлопать себя по карманам в поисках сигарет.

– Пойдем-ка, – сказал ему Мышляев, – прогуляемся. Заодно и покурим.

Взгляд, которым он сопроводил свои слова, был твердым и многозначительным. Гаркун молча встал и первым захромал к трапу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю