Текст книги "Могила тамплиера"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Андрей Воронин
Могила тамплиера

Глава 1

Глеб принял душ и побрился, протирая запотевшее зеркало ладонью свободной руки. Он вытерся насухо большим махровым полотенцем, набросил халат и, щелкнув задвижкой, открыл дверь ванной. По ногам потянуло кондиционированным воздухом, который после горячего душа показался прямо-таки ледяным, из ванной в крошечную прихожую, клубясь и тая, повалил влажный пар. Зеркало, которое Глеб никак не мог протереть, моментально очистилось само собой; напоследок скорчив своему отражению зверскую рожу и получив в ответ точно такую же, Сиверов вышел из ванной и выключил свет.

Из гостиной доносилось невнятное бормотание телевизора.

– Душ свободен! – крикнул он в открытую дверь.

– Да, – откликнулась жена, – слышу. Подожди немного, я хочу досмотреть сюжет.

Причесываясь перед зеркалом в прихожей, Глеб едва заметно пожал плечами: стоило ехать в такую даль, чтобы убивать время перед телевизором! Что же там такого показывают, что Ирина, никогда не числившаяся в рядах заядлых телезрителей, не может оторваться от экрана? Она сказала "сюжет", следовательно, речь идет все-таки о выпуске новостей, а не о бразильском телесериале. Что ж, уже хорошо...

Рассеянно протирая полой халата мокрую расческу, Глеб вошел в гостиную и опустился на подлокотник кресла, в котором сидела Ирина. На экране появилась здоровенная, очень аккуратная прямоугольная яма с отвесными краями, вырытая в сухой, твердой, как камень, глинистой почве. На ее дне, гладком, как паркет бальной залы, копошились полуодетые загорелые люди с лопатами и просматривались четкие очертания какого-то основательно обглоданного временем фундамента.

– ...Территории Псковского кремля, – услышал Сиверов голос диктора. – Строение, идентифицированное специалистами как церковь, приблизительно датируется тринадцатым веком. Находка подтверждает выдвинутую доктором исторических наук Осмоловским теорию о том...

Жена потерлась щекой об его плечо. Глеб поцеловал ее в макушку, вдохнув запах ее волос, выслушал двусмысленный комплимент по поводу своего собственного запаха ("От тебя пахнет, как из цистерны с одеколоном", – было сказано ему), засмеялся и, легко встав с подлокотника, направился в спальню. В отличие от Ирины, он мало интересовался старинной архитектурой, а уж выдвинутая каким-то доктором Осмоловским теория и вовсе занимала его в самую последнюю очередь.

Раскладывая на кровати одежду, он слышал доносящееся из гостиной косноязычное бормотание какого-то мужчины – надо думать, того самого доктора, который нашел на территории Псковского кремля подтверждение своей теории, – что-то о подземельях, которые предстоит вскрыть и исследовать, о захоронениях, о каких-то черепках и бусах, что-то такое решительно опровергавших, а что-то, наоборот, доказывающих. Потом бодрый голос диктора с неуместно жизнерадостной интонацией заговорил о кадровых перестановках в высшем руководстве Газпрома и умолк на полуслове – Ирина выключила телевизор. Вскоре в ванной щелкнула задвижка и зашумела льющаяся из воронки душа вода. За окном сгущались южные сумерки; закат стремительно догорал.

Глеб надел брюки, натянул на загорелые плечи свежую белую рубашку, нацепил на нос темные очки и, прихватив со стола сигареты, вышел в лоджию. Его с головы до ног обдало густым, почти осязаемым теплом, как будто он переступил порог сауны. Отсюда прибрежная полоса была видна как на ладони. Справа темной массой громоздился каменный бок горы с проползающими по серпантину светлячками автомобильных фар, впереди поблескивало в лучах заката спокойное зеркало бухты, а внизу сверкал разноцветными огнями курортный городок. Песчаные пляжи уже почти опустели. Раскалившиеся за день камни и асфальт щедро отдавали тепло, вечерний воздух дрожал, заставляя приплясывать далекие огоньки, снизу доносился невнятный шум множества голосов, обрывки музыки и редкие гудки автомобилей.

Глеб с удовольствием закурил и обменялся парой ничего не значащих фраз с толстопузым гражданином, вышедшим в соседнюю лоджию с той же целью – покурить на свежем воздухе, наслаждаясь красотами курортного пейзажа. Толстопузый был одет только в шорты, на массивной золотой цепи висел безвкусный, но зато очень увесистый православный крест из того же металла. Жирные, как окорока, руки были украшены татуировками явно тюремного происхождения, и даже на толстых, как сардельки, пальцах были вытатуированы перстни – какие именно, Глеб не разглядел, да и не особенно к этому стремился, поскольку "масть" соседа интересовала его даже меньше, чем теория доктора исторических наук Осмоловского, только что получившая, если верить телевизионному диктору, столь блестящее подтверждение. Сиверов был в отпуске и принципиально не интересовался ничем, кроме сугубо курортных проблем: на какой пляж отправиться с утра, в каком ресторане поужинать и чем охладиться в дневную жару – минеральной водой, холодным пивом или вином местного производства. Он отдыхал душой и телом, с огромным удовольствием предаваясь самой сладостной и пагубной из существующих разновидностей лени – умственной.

Бычьи манеры соседа были ему неприятны, и Глеб обрадовался, когда голос Ирины позвал его из глубины номера. Она уже была готова: волосы уложены в прическу, вечерний макияж почти незаметен. Глеб отвесил длинный комплимент, который был благосклонно выслушан, сунул в карман брюк бумажник, защелкнул на левом запястье браслет часов и вместе с женой покинул номер, молча радуясь тому обстоятельству, что впереди у них еще целая неделя этой беззаботной и яркой, не отягощенной никакими проблемами и неурядицами жизни.

В лифте он из вежливости поинтересовался, что же такого сенсационного откопал доктор Осмоловский в Псковском кремле и чем его находка так заинтересовала Ирину. В ответ Сиверов услышал небольшую лекцию по зодчеству Древней Руси, а заодно узнал кое-что о методах восстановления внешнего облика построек на основе сохранившихся фрагментов. Последнее вызвало у него определенные сомнения: фундамент – он и есть фундамент, и как можно узнать, что на нем стояло, если стены не сохранились?

Жена в ответ обозвала его невеждой; он возразил, сославшись на обыкновенный здравый смысл и добавив, что подобный, с позволения сказать, научный метод очень удобен для подтверждения кое-каких сугубо кабинетных сомнительных теорий. Ирина решительно вступилась за честь и достоинство незнакомого ей доктора Осмоловского, и, проходя через вестибюль, супруги уже горячо спорили – спорили до тех пор, пока Ирина наконец не заметила, что ее драгоценный муженек попросту развлекается, валяя дурака. В связи с этим уже готовая разразиться буря свелась к одному укоризненному взгляду; Сиверова обозвали безответственным болтуном, после чего мир был восстановлен, и счастливая, беззаботная пара с головой окунулась в сгустившийся бархатистый сумрак теплой южной ночи, которая манила их блеском разноцветных огней, звуками ресторанных оркестров и доносившимися из распахнутых настежь дверей вкусными запахами.

* * *

Доктор исторических наук Юрий Владимирович Осмоловский, как обычно, проснулся на рассвете и по выработанной десятилетиями привычке, едва успев открыть глаза, решительно отбросил одеяло и сел на скрипучей кровати, спустив на прохладный дощатый пол худые жилистые ноги с выпирающими коленными чашечками. Это решительное, резкое движение, как всегда, наполнило тело бодростью и силой – уже не так, как когда-то в молодости, однако вполне достаточно для того, чтобы достойно встретить новый день.

Не колеблясь ни секунды, Юрий Владимирович встал с кровати и, прыгая на одной ноге, натянул линялые армейские брюки цвета хаки, изобилующие накладными карманами, а также заплатами, свидетельствовавшими о том, что данный предмет профессорского туалета имеет долгую и насыщенную событиями трудовую биографию. Затянув на узкой, как у юноши, талии тонкий брезентовый ремешок (помнится, во время армейской службы они называли эти брючные ремешки "тренчиками", а почему – одному богу известно), он вытащил из-под кровати растоптанные кеды и обулся. Шнурки завязывал, не присаживаясь и даже не сгибая колен: для своих пятидесяти восьми лет профессор был в превосходной физической форме. Осмоловский был жилистым и сухим, как щепка; носил мощные очки в старомодной роговой оправе. Его борода все время норовила растрепаться и торчала во все стороны, как банный веник, на потеху окружающим. Юрий Владимирович стригся наголо древней ручной машинкой, не доверяя этого ответственного дела никому, даже жене, и уже без малого два десятка лет занимался древней китайской борьбой у-шу, которая помогала ему сохранять здоровье и ясность ума.

Каждое утро, независимо от погоды и обстоятельств, профессор Осмоловский начинал с длительной пробежки и еще более продолжительной зарядки, включавшей комплекс дыхательной гимнастики и ряд сложных физических упражнений.

Скрипучий голос Юрия Владимировича и его неизменно язвительная манера общения могли обмануть разве что первокурсников, которым он читал лекции по археологии, пулеметной скороговоркой обрушивая на их забубенные головы лавину информации, не содержащейся ни в одном из существующих учебников. В течение всего учебного года он был свиреп и беспощаден; первокурсники боялись его как черт ладана, и не было года, когда они не интересовались бы у студентов старших курсов, каким образом им посчастливилось сдать зачет по археологии этому бесстрастному бородатому монстру. Старшекурсники в ответ лишь загадочно улыбались: они-то знали, что во время зачета профессор Осмоловский преображается, предъявляя по-настоящему высокие требования лишь к тем, кто, по его мнению, действительно увлечен археологией. Его боялись, уважали, а узнав поближе, начинали любить; впрочем, любовь к нему испытывали только некоторые студенты да немногочисленные друзья. Коллегам и в особенности начальству доктор Осмоловский поблажек не давал; о нем ходили легенды, и каждая из них неизменно начиналась словами: "Борода опять устроил Ледовое побоище..."

Наряду с битвами научными Юрий Владимирович Осмоловский не чурался и сражений иного рода. Был, например, широко известен случай, подтвержденный как минимум десятком свидетелей, когда профессор Осмоловский заметил в сквере возле университета студентку, прогулявшую в тот день коллоквиум. Девица, не видя его, разговаривала с каким-то молодым человеком, и беседа шла на повышенных тонах. Не обращая на это обстоятельство ни малейшего внимания, Осмоловский приблизился к ссорящейся парочке и без обиняков поинтересовался своим скрипучим, как несмазанная дверь, голосом: "Захарова, почему я не видел вас на коллоквиуме? Как вы смели прогулять?"

Опешившая от неожиданности девица не нашлась что ответить, зато ее кавалер за словом в карман не полез. "Очки надо было протереть, – заявил он, окинув щуплого Юрия Владимировича откровенно пренебрежительным взглядом. – Ты, папаша, отвали. Не видишь, люди разговаривают!"

Осмоловский, по словам свидетелей, его словно бы и не заметил. "Имейте в виду, Захарова, – сердито проскрипел он, – я вашего поведения не понимаю. Вы что, сударыня, считаете себя такой значительной величиной в современной археологии, что можете позволить себе игнорировать мои коллоквиумы?"

(У профессора Осмоловского все лица женского пола без исключения были "сударынями", а мужского – "батеньками". Рассказывали, что он называет батенькой даже своего трехлетнего внука: "Вы что же это, батенька, опять штанишки запачкали? Нехорошо. В вашем-то возрасте!..")

Собеседника несчастной Захаровой, который, согласно показаниям все тех же свидетелей, был изрядно навеселе, раздражило поведение непонятливого старикана. А больше всего, наверное, не понравилось ему мудреное слово "коллоквиум", которого он явно не понял и которое, по всей видимости, вызвало у него какие-то неприятные ассоциации. Как бы то ни было, его дальнейшее участие в культурной беседе свелось к угрожающей реплике "Ты что, козел, русского языка не понимаешь?!", после чего, собственно, культурная беседа как таковая прекратилась – молодой человек протянул длинную руку с превосходно развитыми бицепсами и трицепсами, намереваясь толкнуть профессора ладонью в грудь, а спустя всего лишь мгновение уже тяжело возился в кустах позади скамейки, возле которой все это происходило, треща ветвями, шурша листвой и изрыгая невнятную изумленную брань. На помощь ему сбежались друзья, один из которых был вооружен полупустой пивной бутылкой. Свидетели – по крайней мере, те из них, кто привык именоваться "батеньками", – кинулись выручать старика из переделки, но опоздали: старик превосходно справился сам, и, когда они добежали до места событий, уже преспокойно отчитывал бледную, потерявшую дар речи прогульщицу. "Знание – сила", – глубокомысленно изрек по этому поводу один из свидетелей, после чего все разошлись, поскольку инцидент был исчерпан.

Склонившись над стоящим в углу жестяным тазом и поплескав для бодрости в лицо водой из прибитого к стене оловянного умывальника, доктор Осмоловский наскоро вытерся полотенцем и покинул помещение, уже около месяца служившее ему спальней и рабочим кабинетом. Миновав длинный и мрачноватый, выстеленный скрипучими досками школьный коридор, он спустился с крыльца и побежал, с места взяв привычный размеренный ритм.

Солнце еще не взошло, но было уже совсем светло. Восточный край неба розовел, над рекой несмело пробовали крылья неугомонные стрижи. Примерно на полпути за Юрием Владимировичем увязалась лохматая дружелюбная дворняга – молча, без лая, с крайне деловитым видом пробежала рядом почти целый квартал, а потом отстала, так, по всей видимости, и не поняв, какой бес заставляет этого худого полуголого человека в бороде веником и с большими стеклянными глазами ни свет ни заря без всякой видимой цели бежать куда-то вдоль пыльной улицы.

Кое-какая цель у Юрия Владимировича, впрочем, имелась. Он бежал к раскопу, избрав этот маршрут как минимум по двум причинам: во-первых, там не было зевак, которые стали бы наблюдать за сложным и утомительным процессом самоистязания, который доктор Осмоловский именовал утренней зарядкой, и обмениваться по ходу дела своими некомпетентными мнениями; во-вторых, им двигала смутная, не вполне осознаваемая надежда на чудо. Ну а вдруг?.. Как говорится, чем черт ни шутит, пока бог спит! Вдруг что-то пошло не так, и то, что ему жизненно необходимо, поджидает его где-нибудь около раскопа...

Впрочем, Юрий Владимирович понимал, что тешит себя пустыми иллюзиями. Если в этом мире и случаются чудеса, то лишь такие, которым лучше бы и вовсе не случаться – ну, вот такие, например, как позавчерашний визит на раскоп этого хлыща из инспекции по охране труда. Тоже, понимаете ли, шишка... А тон!.. Можно подумать, он, Юрий Владимирович Осмоловский, рабовладелец какой-нибудь или, того хуже, безответственный мальчишка, не имеющий понятия о том, как надо обеспечивать безопасность на раскопе. Можно подумать, он только о том и мечтает, чтобы за время археологической практики покалечить и даже убить как можно большее количество студентов и наемных землекопов – "сударынь" и "батенек", так сказать...

А с другой стороны, против фактов не попрешь. Этот инспектор, каким бы тоном он ни говорил, кругом прав. Да и тон у него, если разобраться и хорошенько все припомнить, был самый обыкновенный, человеческий и даже сочувственный. Это Юрию Владимировичу позавчера от огорчения померещилось, что инспектор как-то не так с ним разговаривает. На самом-то деле если кто и позволил себе некорректный тон, так это он сам, профессор Осмоловский.

Ведь что получается? Фундамент церкви, который они откопали, действительно старый. Да, предки строили на века, так ведь века и прошли! Без малого тысяча лет пробежала, а это, государи мои, срок солидный. И то, что соваться в подземелье, не укрепив предварительно своды, нельзя ни в коем случае, ежу понятно. А доктор Осмоловский – не еж, не дикобраз какой-нибудь, и пиломатериалы для устройства крепи он заказал чуть ли не неделю назад, когда вход в подземелье еще не откопали и неясно было даже, с какой стороны его искать и есть ли оно там вообще, это подземелье. И доски заказал, и подтоварник, и не его вина, что слово "срочно" для здешних аборигенов – пустой звук. Черти полосатые! Опять придется туда, к ним, идти – просить, уговаривать, ругаться, грозить... Взятку им предложить, что ли?

Разумеется, чуда не произошло, и никакими пиломатериалами на раскопе даже и не пахло. Уговорив себя, что ничего иного он и не ждал, Юрий Владимирович приступил к зарядке. Поначалу он еще отвлекался, то и дело поглядывая в сторону прямоугольной ямы в земле, а затем незаметно для себя увлекся – китайская дыхательная гимнастика, впитавшая мудрость тысячелетий и предназначенная как раз для приведения человека в состояние гармонии с окружающим миром, как всегда, сделала свое дело. Осмоловский успокоился, действительность утратила мертвенный свинцово-серый оттенок, мысленные горизонты очистились от грозовых туч. Задержка? Ну что же, это не первая и, надо полагать, не последняя задержка, с которой ему пришлось столкнуться в своей работе. В конце концов, глупо было ожидать, что вот сейчас, в разгар лета, когда спрос на стройматериалы прямо-таки ажиотажный, все бросят свои дела, пошлют к дьяволу заказчиков и по первому слову кинутся выполнять только что поступивший заказ какого-то там заезжего археолога – валить лес, пилить доски и срочно везти все это в кремль, на раскоп. Да ничего подобного! Конечно, придется подождать – пару дней, а может быть, и целую неделю. Ничего страшного в этом нет, у Юрия Владимировича сколько угодно другой работы. Он намеревался расчистить церковный погост – посмотреть, нет ли там интересных захоронений. Вот и пожалуйста, можно приступать хоть сегодня. И не можно, а нужно... А то, что вам, батенька, неймется поскорее сунуть свой любопытный нос в церковный подвал, так это ваша личная проблема. Как старший внук, второклассник, говорит: "Хочется – перехочется"...

Старательно, в полном соответствии с методикой, вдыхая и выдыхая свежий утренний воздух, Юрий Владимирович продолжал украдкой поглядывать туда, где желтели кучи выброшенного землекопами грунта. Он уже видел, куда следует вбить колышки, которые обозначат границы будущего раскопа, и где пробить шурфы. А к тому моменту, как весь комплекс упражнений был выполнен, Осмоловский уже вновь преисполнился прямо-таки юношеского энтузиазма. Спустившись к реке и наспех окунувшись, он торопливо оделся и размеренной рысью побежал назад, в школу, где была расквартирована экспедиция, сгорая от нетерпения и даже не подозревая, какой сюрприз поджидает его из-за этой досадной задержки с пиломатериалами.

Глава 2

Корреспондент газеты «Экспресс» Алексей Дубов, писавший под псевдонимом Андрей Лесной, а среди коллег и знакомых известный как Дуб и даже Дубина, остановил отцовскую «Оку» там, где пыльная дорога, лениво петляя, начинала карабкаться вверх по все еще достаточно крутому, заросшему выгоревшей, жесткой, как проволока, травой склону крепостного вала. Вблизи приземистые стены и башни кремля, как обычно, производили чуть ли не пугающее впечатление: они были громадными, не по-сегодняшнему массивными и вовсе не такими приземистыми, какими выглядели издалека. Стоя тут, у подножия вала, можно было только пожалеть тех бедолаг, которые в незапамятные времена пытались взять эти каменные махины штурмом, не имея оружия более серьезного, чем какая-нибудь катапульта, собранная из скрепленных воловьими жилами бревен. Да, уж что-что, а строить предки умели, не то что нынешние горе-строители, которые, проектируя здание, заранее заботятся о том, чтобы его удобно было сносить...

Дубов покрутил ручку, подняв оконное стекло, по частям, словно снимая через голову тесную одежонку, выбрался из машины, запер дверцу и, как обычно, поспешно отошел в сторонку, старательно делая вид, что не имеет к этому ведру с болтами ни малейшего отношения. Он стеснялся ездить на "Оке", которая к тому же ему не принадлежала, но пока что она была единственным доступным ему средством передвижения.

Алексею Дубову было двадцать семь лет. Он имел красивые русые волосы, лицо, не обезображенное печатью избыточного интеллекта, и неплохую, несмотря на появившийся в последнее время животик, фигуру. На кожаном ремне, продетом в петли потертых синих джинсов, висели, как подсумки с патронами, чехлы с предметами, без которых Дубов не мог (или делал вид, что не может) обойтись: чехол с мобильником, чехол с цифровым диктофоном, чехол с фотоаппаратом, а также маленький кожаный чехольчик, в котором лежала зажигалка китайского производства, по виду ничем не отличавшаяся от легендарной американской "зиппо". Потрепанный, изогнутый по форме ягодицы блокнот в твердой обложке выглядывал из заднего кармана джинсов; две шариковые ручки, яркие, как елочные игрушки, высовывались из нагрудного кармана безупречно отутюженной мамиными руками светло-серой рубашки. На шее у Дубова, невзирая на жару, красовался строгий, без рисунка, галстук, на два тона светлее рубашки, а на носу сидели солнцезащитные очки в тонкой стальной оправе. Журналист, таким образом, был во всеоружии; потертые, но чистенькие джинсы намекали на демократичность (ребята, я свой в доску!), а галстук напоминал, что перед вами не праздношатающийся зевака, а представитель прессы – человек серьезный, солидный, находящийся при исполнении и без пяти минут официальное лицо. И даже обыкновенные солнцезащитные очки без диоптрий, благодаря своей форме и в особенности тонкой стальной оправе, придавали его простоватой располагающей физиономии недостающую интеллигентность.

Покосившись через плечо на машину, словно опасался, что "Ока" может, как собачонка, увязаться за ним следом и подпортить ему имидж, Алексей Дубов поправил узел галстука и двинулся вверх по дороге к распахнутым настежь воротам. Это был не первый визит журналиста к археологам. По правде сказать, он вертелся около экспедиции с самого начала раскопок, рассчитывая первым сообщить миру о какой-нибудь сенсационной находке. Поначалу грозный профессор Осмоловский, в своих старых солдатских штанах и грязной тельняшке, с повязанной несвежей тряпицей бритой головой и с бородой веником, похожий не столько на профессора, сколько на умирающего от истощения флибустьера-неудачника, гнал Дубова с раскопа чуть ли не взашей, а потом привык, притерпелся и перестал орать, поняв, по всей видимости, что отделаться от назойливого журналиста не удастся. Это он правильно понял. Если бы профессионального репортера, каковым Дубов себя полагал, можно было напугать интеллигентной профессорской бранью, журналистика как таковая давно прекратила бы свое существование.

Правда, крикливый доктор наук оказался хитрее, чем можно было предположить. Помнится, перед тем, как окончательно капитулировать и перестать воспринимать Дубова как подозрительного и нежелательного зеваку, которого надо гнать в три шеи и не подпускать к раскопу на пушечный выстрел, он сказал: "Право, батенька, не понимаю, на что вы рассчитываете. Вам же первому это надоест, потому что ничего интересного вы тут не увидите в течение, по крайней мере, двух недель. А может быть, и месяца". И это оказалась истинная правда: Дубову очень быстро наскучило изо дня в день наблюдать, как полуголые люди на солнцепеке ковыряют лопатами неподатливый, за века слежавшийся до каменной твердости грунт или, собравшись в кучу, благоговейно разглядывают какой-нибудь глиняный черепок либо обглоданную собаками кость, и очень хотелось махнуть на археологов рукой и перестать ходить на раскоп, как на работу.

Однако Алексей Дубов был не только настойчив, но и терпелив, и потому в день, когда землекопы наткнулись на остатки старого фундамента, он, как обычно, слонялся вблизи раскопа, ловко увертываясь от летевшей с лопат земли. И именно Алексей Дубов не только осветил находку археологов в местной прессе, но и заманил сюда съемочную группу Центрального телевидения. Московские телевизионщики, конечно, остались недовольны снятым сюжетом (фундамент какой-то там церкви, пусть себе даже и тринадцатого века, – это, прямо скажем, не Троя и не набитый золотом скифский курган), однако в эфир его пустили и честно выплатили Дубову причитающуюся ему сумму.

Журналист и сам был немного разочарован. Похоже было на то, что вредный старикан Осмоловский с самого начала говорил чистую правду: широкой публике будни современной археологии не очень-то интересны. Нет в них ничего, что могло бы поразить воображение пресыщенного самой разнообразной информацией обывателя. Средняя полоса России – это вам не Египет, не Мексика и даже не Греция. Здесь не найдешь ни золотого саркофага с мумией фараона, ни двадцатиметровой мраморной статуи богини Афины, ни тайника с сокровищами древних инков – словом, ничего такого, на что можно хотя бы со вкусом поглазеть. Какой-нибудь до неузнаваемости обглоданный ржавчиной меч или глиняный горшок с отбитым краем – это уже дьявольская удача для российского археолога. А обывателю на это плевать с высокого дерева – обывателю нужна сенсация, настоящая информационная бомба, способная если не пробить, то хотя бы слегка поцарапать несокрушимую броню его скуки.

Но огорчался Дубов недолго, поскольку искренне считал, что в его деле ни одна блоха не плоха. В конце концов, если подойти к этому делу с другого конца, получится, что он не столько высасывает сенсацию из пальца, сколько занимается популяризацией науки археологии среди широких масс. И ей-богу, получилось недурно. Номер "Экспресса" с его статьей расхватали, как горячие пирожки, а после показа сделанного с его подачи сюжета на Центральном телевидении место раскопок почти неделю подвергалось нашествию толп любопытствующих горожан и туристов, в том числе и иностранных.

Правда, доктор исторических наук Осмоловский, этот высохший от бескормицы флибустьер, этот желчный крикливый старикашка, был недоволен. Во-первых, статью Дубова Юрий Владимирович обозвал безграмотной и конъюнктурной, а во-вторых, его взбесил набег на раскоп бесцеремонных столичных телевизионщиков с их кабелями, софитами, камерами и прочей требухой, не говоря уж о толпах ротозеев. И уважаемый профессор, едва завидев корреспондента "Экспресса" вблизи места раскопок, швырнул в него лопатой. К счастью, лопата – это не самый удобный из метательных снарядов, так что Дубову удалось увернуться. "А как же гласность, профессор?" – кричал он, выглядывая из-за навеса, под которым девушки-практикантки сортировали найденные в земле черепки, бусины и прочую дребедень. Осмоловский нагнулся за булыжником, но его остановил аспирант Гена Быков, с которым предусмотрительный Дубов успел завязать что-то вроде полуприятельских отношений и даже пару раз выпил с ним пивка. Так вот, аспирант отобрал у распоясавшегося доктора исторических наук булыжник и как-то уговорил его не вносить имя Лехи Дубова в печальный список журналистов, погибших на боевом посту. "Да уж, венок мученика этому идиоту явно не к лицу", – отчетливо расслышал Дубов скрипучий голос светила археологической науки. "К тому же он все равно не отстанет", – резонно добавил Быков, и вопрос был решен: Дубову разрешили и впредь приходить на раскоп (ха, попробовали бы они запретить!), но настоятельно просили в дальнейшем не публиковать в печати своих доморощенных теорий и сомнительных измышлений, не проконсультировавшись предварительно со специалистом. Таким консультантом, ответственным за связи с прессой (читай – с Алексеем Дубовым), был тут же, не сходя с места, назначен Гена Быков, чему журналист был весьма рад, а сам Гена, кажется, не очень.

С тех пор профессор Дубова практически не замечал, а когда все-таки снисходил до того, чтобы обратить на него внимание, неизменно адресовался к Быкову: "Геннадий Олегович, батенька, присматривайте за своим протеже, пока он не свалился в раскоп!" Со временем эта ставшая традиционной реплика мало-помалу утратила первоначальное неприязненно-язвительное звучание и произносилась теперь скорее иронически и где-то даже юмористически, из чего следовало, что Юрий Владимирович умеет прощать людям допущенные по незнанию или из-за излишнего рвения ошибки.

Миновав прохладный и мрачноватый каменный тоннель главных ворот, Алексей Дубов вступил на территорию кремля и знакомой тропинкой двинулся к месту проведения раскопок. По мере приближения он все отчетливее слышал какой-то разноголосый гвалт, доносившийся, похоже, как раз оттуда, с раскопа. "Скандал в благородном семействе", – подумал журналист и ускорил шаг, про себя на все корки кляня шефа, который с утра отправил его брать скучное дежурное интервью у одного из заместителей мэра. Из-за этого дурацкого интервью он явился на раскопки позже обычного и, похоже, пропустил что-то интересное. Пускай это будет самый обыкновенный скандал или даже тривиальная бабья склока – неважно. Дубов хорошо помнил время, когда газета, в которой он работал, называлась "Псковский бульвар". Это потом шеф для солидности переименовал ее в "Экспресс" и даже слегка изменил ориентацию, но газета все равно до сих пор отдавала желтизной, и из всех сотрудников редакции именно Алексей Дубов был самым ярым приверженцем этого направления. А что? По-вашему, это несолидно? Ну, тогда почитайте, к примеру, ту же "Комсомольскую правду" – поглядим, много ли солидности вы найдете там...

Обогнув церковную пристройку, Дубов увидел сгрудившуюся на краю ямы толпу. Похоже, собрались все, включая девчонок-практиканток и даже наемных алкашей-землекопов. Люди вставали на цыпочки, силясь заглянуть в яму и рискуя при этом в нее свалиться. Все-таки это была не склока; похоже, имела место либо какая-то важная находка, либо несчастный случай.

Алексей начал прикидывать, как бы ему половчее протиснуться в первые ряды и узнать, что тут стряслось, и вдруг заметил Гену Быкова, который торопился к раскопу от бытовки, где хранились инструменты, имея на голой груди мощную цифровую фотокамеру в чехле с броской белой надписью "Panasonic", а в руке – флейцевую малярную кисть и кривой садовый нож. Все это мало походило на оборудование для оказания первой помощи, но Дубов решил раньше времени не расстраиваться: в конце концов, данные предметы могли случайно оказаться у Гены в руках в тот момент, когда его застигло известие о несчастном случае.

Аспирант с виду был самый настоящий богатырь – огромный, высокий, загорелый дочерна, весь в рельефных буграх могучих мускулов, с выгоревшей на солнце русой шевелюрой и рыжеватой разбойничьей бородой. Его голова точь-в-точь как у доктора Осмоловского была на пиратский манер повязана грязноватой тряпицей, оберегавшей ученые мозги Гены Быкова от солнечного удара. Журналист бросился ему наперерез.