Текст книги "За безупречную службу!"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Звонил, как и ожидал подполковник, майор Малахов по прозвищу Маланья.

– Мутный какой-то москвич, – сообщил он. – Говорит, акционер «Точмаша», приехал не по делу, а в гости к Горчакову – ну, типа, приятельские отношения и все такое… А глазами так и зыркает, так и зыркает! Я его к вам направил, Анатоль Палыч…

– За каким х… Зачем? – с огромным неудовольствием, которое и не думал скрывать, спросил Сарайкин.

– Так настаивал ведь! – проникновенным тоном пустился в объяснения Маланья. – Я ему говорю: нельзя, начальник занят, – а он…

– Ясно, – перебил его подполковник. – А он тебя раком поставил, сделал ручкой и ушел. Да, майор, это тебе не заезжим бомжам позапрошлогодние мокрухи шить, тут, кроме луженой глотки, еще и голова нужна. А у тебя, как я погляжу, вместо нее жопа!

И с лязгом швырнул трубку на рычаги. Он не боялся перегнуть палку и в одночасье лишиться ближайшего соратника и помощника: Маланья, как дворовый пес, служил тем вернее, чем чаще и крепче его лупили палкой по хребту.

Он еще успел подумать, что в последнее время в гости к Горчакову что-то зачастили мутные гости из столицы, но прокрутить эту мысль до конца не успел, потому что в дверь постучали – отчетливо, уверенно, но вместе с тем сдержанно и аккуратно. Сарайкин сел ровнее, подождал, а потом, спохватившись – не все же получали воспитание в одном хлеву с Маланьей! – крикнул:

– Входите!

Московский гость – а это, несомненно, был он, поскольку этой гладко выбритой рожи подполковник Сарайкин до сего момента в городе не видел ни разу, – оказался сравнительно молодым, на вид никак не старше сорока, без малого двухметрового роста гражданином – аккуратно подстриженным, подтянутым и с откровенно военной, строевой выправкой. Сложен он был пропорционально, так, что рост скрадывал внушительную ширину плеч и свободный разворот грудной клетки. В этой фигуре не было ни малейшего намека на громоздкость, присущую мясистым торсам завсегдатаев тренажерных залов; таких фигур, более или менее изуродованных временем, жратвой и алкоголем, не прилагая никаких специальных усилий, можно вдоволь насмотреться на центральных улицах и площадях любого российского города в день ВДВ. Стоявший на пороге кабинета гражданин явно знал меру и в еде, и в питии, и в каждом его движении до сих пор сквозила ленивая грация крупного хищника.

«Акционер», – не без иронии подумал подполковник Сарайкин. Возможно, этот тамбовский облом действительно владел энным количеством акций «Точмаша», но жил он явно не на дивиденды – чтобы это понять, не нужно было запрашивать в банке его кредитную историю и посылать людей на раскопки подробностей его трудовой биографии. Они с командиром рейдеров были одного поля ягоды; члены разных, почти наверняка враждующих стай, это были звери одной и той же породы.

Подполковник Сарайкин относился к тому же семейству, но был намного мельче и конкурировать с этими ребятами мог примерно так же, как кошка с тигром или степной шакал – с матерым волком. Самокритика к числу его достоинств не относилась, и такие нелицеприятные сравнения в голову ему, естественно, не приходили, но разницу между собой и стоящим на пороге кабинета «акционером» он почувствовал и оценил мгновенно – так же, как это произошло при первой встрече с командиром рейдеров. «Понаехали, – с нарастающим раздражением подумал он, делая вид, что внимательно изучает содержимое лежащей на столе открытой папки. – Думаете, провинциальный мент вам позволит из себя веревки вить? Думаете, вы тут ноги об меня вытирать будете? Да хрен вы угадали!»

Сообразив, что его нарочитая занятость в глазах столичной птахи должна выглядеть достаточно комично, Анатолий Павлович оторвал взгляд от папки (не содержавшей ничего, кроме старательно упорядоченного, систематизированного и подготовленного к употреблению компромата на Зуду, каковой компромат подполковник давно выучил наизусть) и поверх нее посмотрел на посетителя, собираясь предложить тому сесть. Оказалось, однако, что посетитель не стал дожидаться приглашения: он уже сидел, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу. Как он очутился на этом месте и в этой позе, оставалось только гадать. Глядя в папку, Сарайкин все время краем глаза за ним наблюдал, и, однако, москвич возник на стуле совершенно неожиданно: вот он стоял у двери с вежливой полуулыбкой на физиономии, а вот – сидит в двух шагах от подполковника, как будто его принесли сюда и поставили вместе со стулом три года назад, когда мебель меняли. Только улыбка, где была, там и осталась – ишь, скалится, фокусник…

В самом деле, проделано все было с ловкостью, достойной матерого циркового иллюзиониста с мировым именем, и Сарайкин снова напомнил себе, что с этим типом надо держать ухо востро: судя по всему, трюк с исчезновением в одном месте и внезапным появлением в другом не был гвоздем его репертуара.

– Чем могу быть полезен? Господин… э-э-э…

– Ольшанский, – с готовностью подсказал москвич. Сарайкин никогда не разбирался в тряпках, одеваясь по принципу «главное, чтобы костюмчик сидел», но сейчас готов был спорить на свое годовое жалованье, что пиджачная пара, в которой щеголяет столичный гастролер, стоит, как небольшой домик в Мокшанске. – Олег Николаевич. Вы, наверное, захотите взглянуть на мои документы…

– Нет, благодарю вас, – выдавив вежливую улыбку, остановил его порыв подполковник. – Полагаю, их у вас уже проверили, и не раз.

– О, да! – сверкнул ровными крепкими зубами неизвестно чем обрадованный москвич. – С паспортным режимом у вас в городе так строго, как будто вокруг кишмя кишат шахиды…

– Ну, шахиды не шахиды, а городок у нас непростой… Да кому я объясняю! Вы ведь, насколько мне известно, имеете некоторое отношение к «Точмашу», верно?

– Самое косвенное, – с любезной улыбкой не то подтвердил, не то возразил Ольшанский. – Акционер, и не более того. Знаю, что объект режимный, знаю, что выпускает какие-то там электронные приборы, а что за приборы, зачем – понятия не имею. Да и к чему мне вдаваться в тонкости производственного процесса, в котором я ни бельмеса не смыслю? Я не техник, я – простой акционер, и интересуют меня исключительно дивиденды.

– А Горчаков? – с фальшивой заинтересованностью спросил Сарайкин. – Вы ведь к нему приехали, верно?

– А откуда вы… Ах, ну да! Ребята из ППС доложили, правда? У вас, как я погляжу, служба поставлена очень отчетливо, не то, что в Москве. Ну, оно и понятно: город небольшой, и контролировать его, как ни верти, легче, чем этот столичный муравейник… Да, Горчаков! Действительно, я приехал к нему в гости. Познакомились пару лет назад в Москве, в головном офисе, на собрании акционеров и как-то, знаете, сошлись. Когда бывает в наших краях, он у меня останавливается. И все зовет: приезжай да приезжай! Природа, мол, рыбалка, грибы-ягоды, воздух опять же… Воздух у вас, кстати, исключительный, тут он не соврал. Ну, вот я, в общем, и приехал. Приезжаю, а дома никого, и телефон молчит, как рыба об лед. Спасибо, ребята ваши подсказали, что на заводе ЧП…

– А на завод-то вам зачем? – перебил его Сарайкин.

Москвич с вежливым недоумением приподнял левую бровь.

– Простите?

– Я спрашиваю, зачем вам на завод?

– Гм… Я как-то даже… – Ольшанский растерянно развел руками. – Я как-то не предполагал, что это допрос…

– Это вы меня простите, – прижал ладони к сердцу Сарайкин. – Условный рефлекс старого сыщика. А с другой стороны, вы должны меня понять: объект, действительно, режимный, в производственном процессе вы, по вашему же признанию, ничего не смыслите… Отсюда и вопрос: что вы там потеряли?

– Да как же! – с облегчением воскликнул обрадованный достигнутым взаимопониманием москвич. – Во-первых, Горчаков. А во-вторых, это ведь и мой завод тоже – не целиком, но в части, размеры которой легко установить путем простейших арифметических подсчетов. Иначе говоря, это моя собственность, и я имею законное право интересоваться ее судьбой. Тем более что ваши подчиненные упомянули о каком-то ЧП, а гостиничная обслуга шушукается о рейдерском захвате…

– Минуточку, – остановил его Сарайкин. – Давайте-ка разбираться по порядку. Во-первых, разговоры о рейдерском захвате – это просто сплетня. Сами понимаете, провинция: один ляпнул, не подумавши, другой повторил, и уже через час все свято уверены, что черное – это белое. И, что характерно, никого не переубедишь. Ну и что, что я своими глазами вижу черное, Петровна-то сказывала – белое!.. А на заводе действительно произошло ЧП – какое именно, мне не докладывали, потому что объект, повторюсь еще раз, закрытый, режимный, и то, что там происходит, лежит далеко за пределами моей компетенции. А что до вашего права интересоваться и так далее… Да, вы имеете такое право. И, если вам не лень, можете попытаться его осуществить. Но на территорию вас просто-напросто не пустят, а станете упорствовать – наживете неприятности. Территория охраняется представителями заказчика. Это они себя так называют. Но выглядят они, на мой неискушенный взгляд, как самый настоящий спецназ. Охота вам с ними связываться? Право… Есть право на отдых, есть право на труд… Но это ведь не означает, согласитесь, что человек должен или вкалывать круглые сутки, или всю жизнь валяться на диване с газетой! Все хорошо в меру, по возможности. Если у вас дом горит, вы же не станете лежать на боку, ссылаясь на свои конституционные права, верно? Так и тут: права правами, а обстоятельства обстоятельствами. Потерпите немного, дайте специалистам разобраться, и вам все расскажут – то есть, как я понимаю, все, что сочтут нужным рассказать, но этот вопрос не ко мне…

– Пропал отпуск, – огорченно сообщил Ольшанский. – За свой счет взял, еле выпросил. А теперь что – в гостинице сидеть?

– Зачем же в гостинице? – равнодушно посочувствовал Сарайкин и очень красноречиво взялся за папку с явным намерением опять углубиться в чтение.

Москвич немного подождал продолжения, а затем, поняв, по всей видимости, что его не будет – начальник полиции не туроператор, чтоб развлекать приезжих, – вздохнул и сделал движение, как будто собирался встать. Сарайкин с готовностью опустил папку и с любезным выражением лица: всего хорошего, обращайтесь, если что, – устремил на него взгляд.

– Есть еще один вопрос, – отчего-то передумав уходить, сказал москвич. – Причем на этот раз, как я понимаю, как раз по вашей части. Или исчезновение целой семьи – причем, заметьте, не последней в городе! – это тоже не к вам?

– Какое исчезновение? – устало спросил подполковник. – Какой семьи?

– Горчаковых, – сказал Ольшанский. – Ладно, предположим, Михаил на заводе и так занят, что отключил телефон. А где его жена и дочь – тоже на заводе?

– Да где угодно! – Сарайкин энергично пожал плечами, заставив погоны встопорщиться, как надкрылья готовящегося к взлету жука. – У родственников гостят или на курорт укатили…

– Это я уже слышал от вашего сотрудника, – отмахнулся Ольшанский. Он больше не улыбался, и вид у него теперь был, как у человека, готовящегося закатить скандал. – В наше время находиться в отъезде и быть вне зоны доступа сети мобильной связи – далеко не одно и то же.

– Это у вас в Москве не одно и то же, – возразил Сарайкин. – А вы сядьте за руль да проедьте километров десять по проселку – туда, в сторону монастыря и дальше. Попробуйте, попробуйте! Потом позвоните мне, и обсудим этот вопрос еще раз – если, конечно, сумеете дозвониться, в чем я, лично, очень сомневаюсь.

– Странно, – сказал настырный москвич. – Какие родственники, какие проселки? Перед выездом я звонил Михаилу, и он ясно сказал: приезжай, мы все тебя с нетерпением ждем. Мы. Все. Понимаете? Ну и куда они все подевались?

– Человек предполагает, а бог располагает, – терпеливо напомнил подполковник. – Вдруг им, к примеру, подвернулась горящая путевка на двоих? Собрали вещички и махнули на юга. А Горчакова срочно вызвали на завод, вот и плакал ваш отпуск на природе…

– На всех курортах связь работает превосходно, – в свою очередь, напомнил Ольшанский. – Есть такая вещь, называется роуминг…

– И еще одна, которая называется экономия, – не видя иного выхода, поддержал бредовый спор Сарайкин.

– Но это ведь не грузчик с овощебазы, а директор предприятия! – возмутился москвич.

– Мокшанского филиала НПО «Точмаш», – уточнил Анатолий Павлович. – А не Газпрома или Норникеля. Здесь вам, знаете ли, не Москва, народ живет скромно и, если есть возможность, копейки лишней не потратит…

– Оно и заметно. Особенно по вашим часам, – с непринужденным видом нанес удар, об истинной силе которого вряд ли догадывался, языкатый и приметливый столичный гость.

У Анатолия Павловича немедленно возникло острое желание вынуть из ящика стола пистолет и закончить разговор, просверлив во лбу этого умника дополнительную дырку, чтоб проветрил свои шибко хитрые мозги. И еще ему подумалось, уже который раз за эти невообразимо длинные сутки, что выставлять напоказ похищенный у покойного генерала ФСБ именной швейцарский хронометр, мягко говоря, неразумно.

– Это просто подарок, – сказал он.

– Вот я и говорю, – многозначительно поддакнул Ольшанский. – Кто бы мне такие подарил! Это ведь не подделка, верно?

– Подарок от областного руководства, – с важным видом уточнил Сарайкин, чувствуя себя так, словно пытался вывести из смертельного бокового заноса норовящую слететь со скользкой зимней дороги машину. Времени на раздумья не осталось – надо было выруливать, и он мимоходом мысленно проклял себя за беспечность, с которой не потрудился заранее придумать легенду о происхождении этих часов. – За безупречную службу.

На мгновение он похолодел: надо же было такое сморозить! «За безупречную службу», – именно эти слова были выгравированы на прилегающей к запястью круглой стальной крышке механизма. А впрочем, откуда этому заезжему фраеру знать, кто, кому, по какому случаю и с какой гравировкой вручил этот будильник!

– Щедрое у вас руководство, – нанес еще один, уже явно преднамеренный, удар по болевой точке господин Ольшанский. – За безупречную службу, говорите? Что ж, начальству, как всегда, виднее. Раз вы так безупречно служите, мне остается только во всем положиться на вас.

– Вот это правильно, – одобрил мудрое решение посетителя Сарайкин. – Мы, как говорится, всегда на страже. Так что ничего с вашими Горчаковыми не случится. Ну, а если что… Я-то так не думаю, но если вдруг… Тогда можете не сомневаться: виновные понесут наказание. По всей строгости закона.

– Отрадно слышать. – Москвич, наконец, встал, и его дорогущий костюм без одергиваний, сам собой, в мгновение ока идеально лег по фигуре. – Может быть, я могу оказать какое-то содействие – ну, хотя бы финансовое?

– Это преждевременно. – Искушение, как обычно, было велико, но на этот раз Сарайкин преодолел его без малейшего труда: опасения, которые вызывал у него этот человек, были сильнее любого искуса. – В данный момент факт совершения преступления не установлен. Полагаю, он и не будет установлен, потому что никакого преступления не было. Иначе Горчаков давно уже бил бы во все колокола, это ведь, как-никак, его семья. А раз так, за что вы собираетесь… эээ… чему вы собираетесь содействовать?

– Ну и порядочки у вас в провинции, – с оттенком завистливого восхищения произнес Ольшанский. – Да любой начальник райотдела в Москве на вашем месте с меня бы уже семь шкур содрал! Ей-богу, мне тут нравится! Насовсем, что ли, остаться?

«Да не дай бог!» – подумал подполковник. Вслух он этого, разумеется, не сказал: это прозвучало бы невежливо и внесло бы диссонансную ноту в почти дружескую сцену прощания. Кроме того, судя по поведению и манерам, господин Ольшанский был весьма близок к тому, чтобы и впрямь остаться в Мокшанске навсегда – правда, не в том качестве и не на тех условиях, которые подразумевал.

Отвесив непринужденный поклон, москвич освободил кабинет от своего присутствия, которое под конец разговора сделалось уже не просто нежелательным, а почти невыносимым. Руки на прощание он Анатолию Павловичу не подал, что подполковника ничуточки не огорчило: он не придавал этому ритуалу особенного значения, но и ручкаться с кем попало не привык – много чести!

Подождав немного, он выглянул в окно и увидел, как со стоянки перед управлением выезжает новенький черный «ягуар» – игрушка, по сравнению с которой его внедорожник, тоже новенький и того же цвета, выглядел как-то бледновато.

Проводив это практически невиданное в здешних краях британское диво многообещающим взглядом из-за занавески, Анатолий Павлович снял трубку внутреннего телефона и позвонил Маланье.

– Вот что, Семен Михайлович, – сказал он, задумчиво покусывая губы. – Разыщи-ка ты, браток, Шуню. Пусть соберет своих и будет наготове, чтоб по первому звонку… ну, ты понял.

Маланья, как всегда, понял все с полуслова – за то его и ценили, за то и держали на должности, которой он, откровенно говоря, не соответствовал. Убедившись, что понят правильно, и дело, что называется, на мази, подполковник Сарайкин развернулся вместе с креслом, подмигнул портрету президента, а потом закурил и стал, пуская дым в потолок, не без удовольствия представлять, каково придется волку, сдуру в одиночку напавшему на стаю шакалов. Накурившись всласть и придя к выводу, что волку не поздоровится, он взял лежащий на краю стола мобильный телефон и позвонил командиру рейдеров: инициатива инициативой, необходимость необходимостью, а брать на себя ответственность за такое решение Анатолий Павлович не хотел.

Глава 8

В просторном кабинете, до недавних пор служившем рабочим местом директору мокшанского филиала «Точмаша» Горчакову, на скорую руку навели порядок. Правда, голые кирпичные стены и обнажившийся после того, как с него ободрали гипсокартон, алюминиевый каркас интерьера не украшали, но Виктор Волчанин был неприхотлив и привык вести дела в куда худших условиях – по пояс в грязи, при нулевой температуре и под ураганным огнем, например.

Накануне вечером, разговаривая по телефону с Москвой, он пообещал, что найдет папку, даже если ему придется разобрать завод по кирпичику. В данный момент это обещание выполнялось почти буквально: из коридора доносились тяжелые удары кувалды, треск дерева, глухой шум осыпающейся пластами штукатурки и лязг лома, со всего маху вонзающегося в зазоры кирпичной кладки. Со стороны лабораторного корпуса пулеметной дробью откликался отбойный молоток; работа кипела, и то, что это мартышкин труд, было ясно даже ежу.

– Странно, – посасывая сигарету, сказал Виктор Викторович сидящему на стуле для посетителей, уныло ссутулившемуся Горчакову. – Странно и глупо… Слышите эти звуки? Конечно, слышите. И, несмотря на серьезность положения, в котором оказались, наверняка злорадствуете: не умеешь работать головой – работай руками, и так далее. Целиком разделяю ваше мнение. Потому и говорю: все это донельзя глупо и странно. Я не привык действовать по принципу: «Нечего тут думать, трясти надо!» Но, как видите, приходится именно трясти. И чем дольше я трясу, тем сильнее мне кажется, что трясу я не то дерево. Вас надо трясти, уважаемый Михаил Васильевич, вас, а не эти несчастные стены!

– Да я же… – Горчаков медленно, с трудом выпрямился на стуле и истово сгреб в горсть несвежую рубашку на груди. – Я… Христом-богом!..

– И двенадцатью апостолами, – иронически подсказал Волчанин. – Смотрите-ка, что вспомнил! Не понимаю вас, Михаил Васильевич. Ну, что вы так упрямитесь, ради чего рискуете? Героический пример Мамалыгина покоя не дает? Забудьте о нем, он был просто неумен. Бывают такие люди – что с ними ни делай, как ни учи, они все равно до самой смерти с пеной у рта повторяют чушь, которой им забил голову замполит в сержантской школе. Продажа стратегических оборонных секретов, измена родине… Ну, чепуха ведь! Родине ваш «Борисфен» все равно не нужен – протухнет, пропадет бездарно, ни за грош, как пропало уже очень и очень многое. А корейцы или иранцы – не знаю, кто именно, да и плевать мне на это с высокой колокольни, – все равно, с «Борисфеном» или без, построят свои ракеты и будут стращать ими соседей. Понимаете? Ключевое словосочетание тут – «все равно»: все равно пропадет, все равно войдут в список ядерных держав… Все равно. Я все равно, с вашей помощью или без нее, найду папку. Только, если искать придется самостоятельно, без вас, вашу судьбу завидной не назовешь.

Горчаков с видом оскорбленной невинности и возмущения тупостью собеседника пожал плечами.

– Да черт вас подери! – высоким голосом находящегося на грани истерики интеллигента воскликнул он. – Сколько раз вам повторять: я не знаю! НЕ ЗНАЮ!!! Неужели вы всерьез думаете, что какая-то вшивая папка с какой-то идиотской морально устаревшей документацией мне дороже жены и дочери?!

– Это мы как раз сейчас и проверим, – глядя не на него, а на дверь, пообещал Волчанин. – Очень кстати! Проходите, ребята, вы знаете, что нужно делать.

В дверях послышалась возня, и рослый боец в маске силой, крепко держа за плечо, втащил в кабинет дочь Горчакова, Марину.

– Пусти, сволочь! – выкрикнула та и свободной рукой отвесила конвоиру пощечину.

Реакция последовала незамедлительно: послышался трескучий звук полновесной оплеухи, и сбитая с ног девушка, болезненно охнув, отлетела на середину кабинета, упав почти под ноги отцу. Горчаков вскочил с явным намерением броситься ей на помощь, но конвоир небрежно, будто муху отгонял, махнул длинной, как мачта, ручищей, и Михаил Васильевич упал обратно на стул с такой силой, что вместе с ним опрокинулся на пол. Боец шагнул вперед, наступил на его запястье толстой рубчатой подошвой высокого, со шнуровкой до середины голени, ботинка и крепко надавил. Горчаков застонал, корчась на полу, как раздавленный червяк.

В кабинет, стуча каблуками, вошли еще двое в масках. Один, рывком подняв с пола, усадил Марину на свободный стул у стены и приковал наручниками к металлическому каркасу, а другой поставил в метре от нее обычный автомобильный аккумулятор. Откуда-то появились смотанные провода, красный и черный, с алюминиевыми зажимами на концах, из-за характерной формы в народе именуемыми «крокодилами». Присоединив провода к клеммам аккумулятора, боец на мгновение свел зажимы вместе. Послышался треск, сверкнула голубоватая искра, и в воздухе отчетливо запахло озоном.

– Есть контакт, товарищ полковник! – без необходимости доложил боец.

– Сначала ему, – сказал Волчанин, рассеянно вытряхивая из пачки сигарету. – Пусть попробует, чтобы был в курсе.

Вынув зажигалку, он сосредоточился на процессе раскуривания сигареты. В кабинете послышалась возня, опять раздался характерный короткий треск, Горчаков вскрикнул и активнее заскреб пятками по полу.

– Папа! – истерично взвизгнула Марина.

– Ну-ну, – пуская в потолок дымные кольца, благодушно произнес Волчанин, – не надо этой мелодрамы: папа, шляпа… Всего-то двенадцать вольт – напряжение заведомо не смертельное. Как вам, Михаил Васильевич? Бодрит, не правда ли? А по идее, должно еще и неплохо прочищать мозги. Чувствуете просветление? Нет? Тогда мы продолжим, но уже не с вами, а с вашей дочкой. Что скажете?

– Вы чудовище, – перестав корчиться, хрипло сообщил Горчаков.

– Ни в коей мере, – любезно возразил Волчанин. – Просто до этой минуты вы находились в плену иллюзий. Теперь иллюзии развеялись, жизнь оказалась далека от вычитанного из глупых книжек идеала, вот вы и недовольны. Я вам удивляюсь, честное слово! За кого вы меня принимаете – за благородного разбойника, за одного из героев Вальтера Скотта или Шиллера? Очнитесь! На дворе двадцать первый век, и я – просто солдат. Солдат, обученный любыми средствами выполнять поставленную командованием боевую задачу. Любыми, понимаете? Я пробовал обойтись малой кровью, а вы на этом основании ошибочно решили, что меня можно водить за нос. «Я не знаю, я не видел, рад бы помочь, да нечем…» Это неправильные ответы, а за ошибки надо платить, господин Горчаков. И заметьте, цену я с вас пока беру божескую. Могли ведь привести не одну, а сразу обеих, и начать не с аккумулятора, а с чего-нибудь более зрелищного, эффектного… Вы что, действительно хотите все это увидеть? Хотите услышать, как ваши жена и дочь проклинают вас перед смертью?

– Нет, – сказал Горчаков, и в его хриплом голосе явственно прозвучал ужас. – Нет, не хочу.

– Тем не менее, небольшую демонстрацию вы все-таки заслужили, – заявил рейдер и кивнул своим бойцам.

В кабинете опять началась сопровождаемая криками, стонами и трескучими звуками щедро раздаваемых оплеух возня. Не будучи садистом, Виктор Викторович, когда мог, старался избегать подобных зрелищ, и потому, развернув вертящееся директорское кресло на девяносто градусов, стал, покуривая, смотреть в окно.

Допрос остается допросом, кто бы его ни проводил. Если допрашиваемый не трус и не рохля, и если он не видит в чистосердечном признании никакой личной выгоды, его волю приходится ломать любыми доступными средствами, а это, как правило, достаточно грязная работенка. Раздробить человеку пальцы, наступив кованым сапогом, или искалечить жизнь, веером развернув перед ним пикантные фотографии – разница невелика. Но богу богово, а кесарю кесарево; пикантные фотосессии с участием высококвалифицированных профессионалок на твердом окладе – это для дипломатов и крупных государственных чиновников. А для такой мелкой сошки, как Горчаков, годятся средства попроще – автомобильный аккумулятор, резиновая дубинка, плоскогубцы, разорванный на жене лифчик, страшный, сочащийся сукровицей черно-багровый синяк на покрытой нежным детским пушком щеке единственной, горячо любимой дочери… Отвратительно, спора нет, и бесчеловечно, но допрос – это допрос. Кто, в конце-то концов, заставляет этого толстяка запираться?

– Шеф… Товарищ полковник!

В отставку он ушел уже пять лет назад, но подчиненные, особенно в присутствии посторонних, когда нельзя было обратиться по имени-отчеству, по-прежнему называли его полковником или, на худой конец, шефом. Повернув голову, Волчанин увидел склонившуюся над своим плечом фигуру в трикотажной маске. Глаза, что поблескивали в прорезях маски, принадлежали его заместителю Макухину по кличке «Метадон». В руке Метадон держал мобильный телефон со светящимся дисплеем.

– Сарайкин, – одними губами ответил он на вопросительный взгляд Волчанина.

– Сарайкин-Мусорайкин, – так же тихо, чтобы не услышали заложники, пробормотал Виктор Викторович, принимая у него телефон. – Потише там, мне надо поговорить! – прикрикнул он на тех, кто прокручивал для Горчакова короткий демонстрационный ролик на тему «Что будет, если кое-кто не перестанет умничать». В кабинете наступила относительная тишина, нарушаемая тяжелым дыханием, чьими-то всхлипами – не факт, что женскими, – и тихой мышиной возней, сопровождающей попытки пленников устроиться поудобнее. – Слушаю, – бросил он в трубку и, отвернувшись от окна, окинул взглядом кабинет.

Трубка забубнила. Слушая то, что говорил ему Сарайкин, Волчанин задумчиво осмотрел с головы до ног Горчакова, который выглядел, как изловленный ценой больших усилий и сильно помятый при задержании беглец из отделения для буйно помешанных, а затем, найдя это зрелище вполне удовлетворительным, перевел взгляд на Марину. Девушка, взятая из дома в наброшенном поверх шелковой комбинации коротеньком халате, после непродолжительной обработки являла собой воплощенную мечту насильника-садиста. Ее так называемый туалет пребывал в полном беспорядке, почти не оставляя места для фантазии, волосы рассыпались, частично скрыв лицо, из рассеченной губы на подбородок тонкой струйкой стекала кровь. Это зрелище наверняка очень сильно давило Горчакову на психику, но он пока что держался – настолько, насколько это вообще возможно для шпака. Бойцы смотрели на полуобнаженную двадцатилетнюю деваху индифферентно, как на неодушевленный предмет, который им велели охранять. Приказа применить сексуальное насилие они не имели, а проявлять в этом плане инициативу не собирались – знали, что себе дороже обойдется. Откровенно говоря, Виктор Викторович очень не хотел отдавать такой приказ, но при этом точно знал, что, если придется, отдаст его без малейшего колебания. Хотя, может быть, лучше начать с мамаши? Ей-то, как ни крути, не привыкать… Зато девчонка – это верняк. Жаль, конечно, но начать придется именно с нее. Черта с два Горчаков это выдержит, особенно если супруга тоже будет находиться рядом, наблюдать за происходящим и соответствующим образом это дело комментировать…

Вникнув, чего хочет Сарайкин, он посмотрел в окно. Из окна директорского кабинета, расположенного на третьем этаже административного корпуса, как на ладони, была видна проходная. Снаружи у ворот только что остановился невиданный в здешних краях зверь – черный «ягуар» в возрасте никак не старше двух, от силы трех лет, с московскими номерными знаками.

– Вообразите себе, уже здесь, – сказал Волчанин в трубку. – Вот именно. Наблюдаю прямо в эту минуту. Да нет, что вы, кто же его сюда пустит!.. В окно наблюдаю, ага… Вот что, коллега, я вам, пожалуй, перезвоню. Посмотрю, что он станет делать, подумаю, как быть, и перезвоню. Договорились? Тогда отбой.

Из «ягуара» вышел рослый, коротко подстриженный гражданин с гвардейской выправкой, одетый, как сбежавший из витрины дорого бутика на Рублевке манекен. Дорогой костюм сидел на нем, как влитой; двигался незнакомец вполне непринужденно, но почему-то чувствовалось, что в армейском камуфляже и бронежилете он смотрелся бы куда органичнее. На какое-то мгновение Волчанин даже засомневался, не один ли это из его оставшихся в Москве подчиненных, и встревожился: что там еще стряслось? – но, приглядевшись, убедился, что видит этого человека впервые.

Чтобы не будоражить общественное мнение, охрана старалась поменьше отсвечивать на виду, и площадка за воротами, если смотреть с улицы, выглядела пустой. Незнакомец пару раз крикнул, беззвучно разевая рот, постучал по железным прутьям решетки кулаком, а затем, убедившись в тщетности этих попыток, вернулся к машине. Виктор Викторович почти поверил, что он сейчас сядет за руль и уедет, откуда приехал, но незнакомец вместо этого открыл багажник и, вынув оттуда крестообразный баллонный ключ, снова подошел к воротам. Волчанин понял, что он задумал, за секунду до того, как ключ забарабанил по прутьям, издавая гулкие, похожие на тревожный набат, металлические звуки, слышные даже сквозь тройной оконный стеклопакет.

– На первый раз хватит, – сказал Волчанин, повернувшись спиной к окну. – Учтите, Горчаков, шутить с вами и взывать к вашему благоразумию я больше не намерен. Даю вам время до завтрашнего утра. Как хотите, но к шести ноль-ноль папка с документацией по проекту «Борисфен» должна быть у меня. Если этого не случится, пеняйте на себя. Хочу сразу предупредить: если после того, что вам предстоит, вы и ваши близкие останетесь в живых, вам, Михаил Васильевич, до конца дней своих придется метаться между женой и дочерью, поочередно вынимая их из петли и выслушивая при этом самые нелицеприятные высказывания в свой адрес. Подумайте хорошенько, стоит ли этого стопка пожелтевших бумажек… Уведите!