Текст книги "Никто, кроме тебя"

Автор книги: Андрей Воронин

Соавторы: Максим Гарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

Как только спадало напряжение, Комбата одолевал сон. Так случилось и на этот раз. Проснулся он в той же подсобке, на топчане. Проснулся от того, что зажглась лампочка – в белых засохших брызгах от извести, которой когда-то белили потолок. Некоторое время перед ним маячила только эта лампочка, не слишком яркая, потому что на улице еще не стемнело. Потом он перевел взгляд ниже, где обнаружилась тонкогубая улыбка Кямрана.

– Отдохнул?

– Долго я спал?

– Полтора час.

Изъясняясь на русском, некоторые азербайджанцы произносили “ч” с призвуком “ц”. Вот и сейчас у Кямрана получилось “цас”. Рублев подумал о том, что акцент делает человека иногда глупее, чем он есть на самом деле.

– Полтора? Дали бы уже отоспаться. Кому это я срочно понадобился?

– Сам знаешь, – еще шире улыбнулся Кямран.

Рублев не стал говорить о том, что ему после сегодняшних заслуг могли бы предоставить помещение получше. Он давно уже понял: люди, облаченные хотя бы минимальной властью, ничего не делают случайно. Похоже, Шаин-мюэллим не слишком доволен, что приезжий оказался свидетелем его трусости, состояния, близкого к панике. Хочет сразу вернуть на место, чтобы слишком не возносился.

"Мюэллим” сидел на том самом угловом диване, где они впервые беседовали один на один. Он размеренно перебирал свои янтарные четки с черной кисточкой, выпуская из сухих пальцев отполированные твердые виноградины – одну за другой. Его лицо было исполнено достоинства и сознания собственной власти. С трудом верилось, что человек этот недавно прятался за спину Комбата и умолял не складывать оружие.

– Поздравляю.

Он протянул руку, как мог бы протянуть ее хан или бек своему караульному.

Комбат пожал эту руку, не ощутив ответного пожатия. Опустился в кресло, хотя должен был, наверное, дождаться приглашения. Комбат решил, что “мюэллим” прощупывает, как он поведет себя теперь.

– Видишь, я никогда не ошибаюсь в людях. И в тебе не ошибся. – С такими данными, как у тебя… – в раздумье произнес Шаин. – Странные вы люди – русские. Столько раз сталкивался и понять не могу: вы настолько не умеете извлекать выгоду из своих преимуществ.

Комбат пожал плечами, как бы говоря: вам виднее, я ничего тут не могу поделать. Сколько ни сверлил его взглядом собеседник, он не мог найти ни следа пренебрежения храбреца к трусу. А ведь русский не мог так скоро все забыть. Значит, он понимает, что каждому свое в этой жизни.

– Эту змею, конечно, полагалось бы раздавить раз и навсегда. Подстроить мне такое! Ублюдок. Ничего, ничего…

Но Рублев тоже мог бы упрекнуть собеседника – ведь его втянули в разборку. Милиция вряд ли закроет глаза на случившееся и будет искать виновных. Шаин-мюэллим тоже отложил в сторону свои претензии – ведь русский не послушал его в самый ответственный момент. Рисковал погибнуть сам и оставить уважаемого человека в безвыходном, отчаянном положении. Извинения этому были – ведь формальной договоренности между ними не состоялось, он не взял Бориса на работу. Самое время устранить недочет.

– Как бы ты посмотрел на должность в моей фирме?

– Я уже сказал: телохранителем не пойду ни за какие пироги. Тем более после сегодняшнего.

– Не зову я тебя в телохранители. Не так уж много я мотаюсь туда-сюда, чтобы обеспечить человеку фронт работы. Предлагаю другой вариант: разовые поручения, сдельная оплата.

– Смотря какие поручения. Трупы мне не хочется оставлять после себя. В конце концов я попаду в полную зависимость. Станете потом чуть что не так – угрожать, что сдадите.

– Зачем так плохо думать? Я себе не враг – ты ведь потом против меня же дашь показания!

– Здесь не Россия, здесь мне на следствии бесполезно бочку на кого-то катить. Свои со своими всегда сговорятся, а я получу сполна.

– Угрозы вообще не мой стиль. Тем более с теми, кто заслужил мое уважение. В твоем распоряжении двухместный номер – теперь я вижу, что ты его заслуживаешь. Бесплатная еда из ресторана – в неограниченном количестве, девочки – сколько душе угодно.

Кисточка на его четках едва заметно покачивалась вправо-влево, янтарные виноградины соскальзывали по нити одна за другой, каждая следующая отчетливо щелкала о предыдущую.

* * *

Ворона удивился, когда снова увидел приезжего.

– Ты меня случайно застал. Сейчас здесь будет другой парень торговать. Ну что, надумал кассеты брать на просмотр? Последний раз предлагаю.

– Разговор есть конкретный.

– Давай! Только недолго.

На самом деле время Ворону не поджимало. Просто он решил, что недавний знакомец еще раз все обдумал и явился просить о компенсации за свое ночное невмешательство.

– Связался я с одними людьми. Стечение обстоятельств. Они сейчас ищут, кто забрал у американца пятьдесят штук.

– Откуда ты знаешь, что пятьдесят? – побледнел Ворона.

– Дело серьезное. Деньги, как я понял между строк, предназначались на взятку большому чиновнику в нефтяном министерстве. Прикинь, как менты сейчас землю роют. А еще те, кто сидит на гостинице.

– Шаин?

– Знаешь его?

– Лично не знаком, – губы у Вороны дрожали, и отвечал он машинально, думая совсем о другом. – Знаю, что он и его люди присматривают там за порядком, купоны стригут. Большую часть отдают дальше.

– Вот те, кто дальше сидит, они, наверное, и пообещали Шаину, что у него будут неприятности. Все верно: кража случилась на подведомственной ему территории.

– Не дурак я, можешь не объяснять, – Ворона стрельнул глазами вбок, прикидывая маршрут бегства.

– Беги, я тебя не держу. Просто хотел предупредить.

– Давно на него работаешь?

– Не очень.

– Так ты можешь сейчас в люди выбиться, если ухватишь меня за шкирку.

– Хочешь совет? Верни эти бабки. Лучше по мелочам тырить – для здоровья полезнее.

– Это ты по собственному опыту знаешь?

– Со стороны виднее.

– Значит принести тебе денежки в кулечке, а ты тогда меня не заложишь?

– Что я про тебя знаю, чтобы заложить?

– Достаточно. Выше головы.

– Не буду я в это дело влезать, им другие занимаются. Подкинь как-нибудь деньги на место – и умой руки.

– Ну нет, я лучше обе себе дам оттяпать.

– Уверен?

– Не найдут они меня. Если ты, конечно, будешь молчать.

Тут лицо Вороны снова выразило сомнение. Вдруг история придумана, чтобы напугать его и заставить своими руками поделиться с человеком, который “слишком много знает”?

– Во всяком случае, не светись нигде, не швыряйся бабками. И не меняй их. Не исключено, что номера будут отслеживать.

– Одну сотку уже поменял, – с досадой вспомнил Ворона. – В обычном обменнике, в тот же день. Тогда информация еще не успела, наверное, пройти.

– И не хвались никому. А то парень ты молодой, захочешь щегольнуть перед девочкой.

– Молодой, но не идиот. За теперешнюю молодежь не беспокойся, ваше поколение ей в подметки не годится.

– Если пропадать надумаешь, лучше с концами. За пятьдесят штук вполне можно в России обосноваться.

– Сколько я тебе должен за ценные советы?

– Ну извини, что утомил.

– Если человек прожил при коммунистах лет двадцать или четвертак, его уже не переделаешь. Или поучает, или жалуется на несправедливое устройство жизни.

– Я бы мог тебе много чего сказать по этому поводу, но с чужих слов ты не хрена не поймешь. Ладно: поступай, как знаешь.

Глава 3

Бурмистров ощущал неприятную пустоту, когда сильно уставал. Закон сохранения энергии действует всегда и везде. Даже если расходовать ее целенаправленно, все равно резервуары иссякают, их нужно восполнять.

Что ему могло помочь – молитва на арабском, или семидесятиградусный тутовый самогон? Его бы зауважали за первое, ему бы простили второе. В силу заклинаний – православных, мусульманских или шаманских – он не верил. Слабого молитва не сделает сильным, он как был так и останется половой тряпкой. Сильному она тем более без надобности. Выпивка, наркотики – к этому он бы не притронулся даже под угрозой расстрела. Калечить здоровье, туманить мозги? Он не из тех, кто хочет на время отключиться от реальности, он из тех, кто жаждет побольше успеть.

При первых признаках усталости Бурмистров откладывал в сторону работу, брал с полки две толстые папки с фотографиями. Такие снимки ему регулярно забрасывали для полноты коллекции.

Чеченцы снимали убитых и раненых российских солдат. Иногда для пропаганды своих “достижений”, иногда для собственного удовольствия. Архивов они не создавали, две недели спустя после засады или внезапного нападения на блок-пост фотографии уже никого не интересовали, требовались новые, свежие. Возможно, единственный такого рода архив хранился у Бурмистрова.

Просматривая его, Ибрагим заряжался энергией. Еще истекающие кровью и те, которые успели закоченеть. Офицеры и рядовые, летчики и пехота, омоновцы и десантники. Некоторые еще сжимали оружие, другие валялись, раскинув в стороны руки и ноги.

Все без исключения фотографии были цветными и снимались они не “мыльницами”, а хорошими аппаратами на очень качественную пленку. Вот солдат, которому пуля пробила шею. У него еще черная дырища в левой глазнице, но этот выстрел сделан был уже после смерти – ствол, похоже приставили вплотную к глазному яблоку. Вот другой – здесь осколочное ранение в живот.

Бурмистрову плевать было на чужое мнение, но иногда он все-таки задавался вопросом, что чеченцы думают о его коллекции. Считают его маньяком, у которого нет сил самому убивать и он наслаждается плодами чужой работы?

Нет, его ощущение при просмотре не было ни холодным удовольствием ни экстазом. Он словно напоминал себе, ради чего находится здесь, с этими людьми.

Все началось, наверное, в армии. В старших классах Бурмистров увлекался рисованием – переснимал фантастические картины с цветных глянцевых альбомов. Мифические драконы, крылатые женщины и еще другие женщины – в блестящей униформе, оставляющей открытыми ноги. Эти, вооруженные обычными и лазерными бластерами, попирали землю далеких планет. Их волосы – платиновые или черные, как вороново крыло, развевались, змеились длинными прядями, иногда покрывали голову как шапочка, как шлем, отсвечивая в красноватых лучах незнакомого солнца.

Получалось хорошо, два или три раза ему даже заплатили какие-то деньги, правда чисто символические. Он рассчитывал, что в армии будет художником или фотографом, не будет топать в общем строю. Уже рисовал себе тесное помещение с красками и кистями. Придется писать лозунги или рисовать на стене казармы фигуру “защитника отечества”. Но главное – не вариться в общем котле, иметь свое, пусть крошечное отгороженное пространство, где можно выкроить время для себя, для души.

Эти мечты разрушились в первые же дни. Художники в части не требовались, наглядной агитации здесь хватало с избытком. Пришлось, содрогаясь от брезгливости, чистить сортиры, жрать гороховую кашу из сальных мисок, день за днем заниматься тупой строевой подготовкой. И это было не самое худшее. Главным злом оказались “деды” – здоровенные, наглые. Для острастки отметелили одного из “салаг”, призванного вместе с Игорем, – несколько дней парень не мог разогнуться как следует.

Не все “старики” развлекались таким образом. Большей частью они не придирались к “молодым” по пустякам. Чтобы только в казарме было чисто, сапоги надраены и сделана вся остальная положенная работа.

Один даже объяснил Игорю вполне дружески:

– Терпи, сопляк. Дослужишься и сам будешь марку держать.

Бурмистров выполнял все требуемое. Внимания он к себе большого не привлекал, его даже не били, только замахнулись лениво раз-другой. Но спазм страха и брезгливости застыл в душе навсегда. “Дедов” он ненавидел всеми фибрами души. Каждый раз засыпая, он представлял себе самые страшные мучения, которым подвергается одно за другим. Выкалывает глаза, отрезает уши, забивает палкой до смерти. Мучения чередовались с унижениями. Он заставлял их жрать собственное дерьмо, по очереди пихать друг другу в задницу палку от швабры.

"Деды” демобилизовались, им на смену пришло новое поколение. Наступил его черед. На второй или третий день он подошел к кучке молодых с намерением выбрать того, кто бы почистил ему сапоги. При первых же словах его подняли на смех и недвусмысленно послали подальше.

Скрипнув зубами, Игорь отправился восвояси. Он мог поставить в известность ребят своего призыва, и молодые были бы наказаны. Но признаться в собственном бессилии не захотел. Сделал вид, что ничего не произошло и больше к новичкам не обращался.

Случившееся уязвило его гораздо сильнее, чем все тяготы предыдущего года. Тогда он, по крайней мере, мог утешаться, что не один пребывает в униженности и покорности – это участь и других, таких же как он. Теперь оправдания уже не было. Он возненавидел молодняк, возненавидел ребят своего призыва, которые быстро освоились в новом привилегированном статусе. Дослуживал, считал дни до дембеля. И переключился на совсем другие мысли. Как будет трахать сутки напролет Лену из соседнего двора, трахать в постели, на кухне, в ванной, в кромешной темноте и при дневном свете. До тех пор, пока не истощит запасы всех жидкостей в своем организме, пока не сотрет себе “конец”.

В одну из последних своих увольнительных он нашел себе крашеную девчонку с темными волосами, притащился куда-то на квартиру, оклеенную убогими обоями, во многих местах отставшими от стен. Переспали там на скрипучем диване.

Все было так и не так по сравнению с предыдущими, доармейскими случаями. Игорь стал другим и на другое теперь обращал внимание. Он больше не терял голову, его “Я” больше не сосредоточивалось на поверхности кожи. Оно раздваивалось и одна половина хладнокровно наблюдала за партнершей. Хотелось, чтобы она стонала, кричала, закатывала глаза, сотрясалась в конвульсиях. Но ничего подобного не происходило – ее скошенный взгляд путешествовал по обоям, потом перемещался на лицо Бурмистрова и следовал дальше, как будто мужское лицо было просто разновидностью узора на тех же обоях или, в лучшем случае, вырезанной из журнала картинкой.

В часть Игорь вернулся злой, неудовлетворенный и только на следующий день успокоил себя, что имел дело с затасканной блядью, от которой бессмысленно требовать нормальной реакции.

Теперь ожидание дембеля стало ожиданием Ленкиного учащенного дыхания, приоткрытого рта, испарины на лбу. Шепота, переходящего в стоны, стонов переходящих в вопли, потом в визг, уже совершенно скотский.

На деле все оказалось совсем не так. Его возвращению обрадовались, закатили праздник на Ленкиной квартире. Потом он, пьяный, остался ночевать. Кончил в течение минуты и заснул. То же самое повторилось утром.

Подруга не выглядела разочарованной – он был разочарован гораздо сильнее. Оправдывал себя количеством выпитого и съеденного. Повторные попытки оказались удачнее, но Бурмистров совсем не этого хотел. Нет, Лена не вела себя равнодушно, она не скупилась на поцелуи и ласки. Но конвульсий, знакомых по видеокассетам, не наблюдалось. А ему теперь как воздух нужен был именно такой результат.

Мрачный и издерганный, он приставал с расспросами к подруге – что она чувствовала раньше, до армии и что потом? Лена не могла ответить ничего вразумительного. Каких только поз она послушно не принимала по его указаниям. Взбунтовалась только тогда, когда он вздумал усилить эффект, выкручивая ей руку за спину. Ссоры пошли одна за другой, и все закончилось разрывом.

Сразу после армии Бурмистров не поступил в институт, но теперь взялся за подготовку с тем остервенением, с той яростной энергией, которой ему не хватало в других обстоятельствах.

Он три года проучился в престижном московском вузе на системного программиста. Потом решил, что пора зарабатывать деньги, он может двигаться дальше самостоятельно, успешно сочетая самообразование с работой.

После армии любые, пусть даже самые минимальные формы дисциплины, навязанной извне, стали ему ненавистны. Он сам себе будет планировать день, сам себя будет оценивать. Обойдется без диплома – он не нуждается в чьих-то свидетельствах, в ссылках на чужой авторитет.

Купил себе компьютер, стал брать заказы на создание небольших программ. Открыл в себе огромную работоспособность, обнаружил, что здесь, в этой сфере тоже можно получать острое, почти физическое наслаждение.

Его сразу отметили – повысили ставку, стали подкидывать задания посложней. Он работал не на одного, а на несколько клиентов. Для банка модернизировал систему защиты информации, для торговых фирм создавал веб-страницы с современным дизайном и рекламой товаров. Американцы, которым он послал по электронной почте образцы своих программ, заказали сложный кусок для новой компьютерной игры, рассчитанной на самые мощные процессоры и видеокарты.

Он окунулся в это многоликое море с головой, постаравшись забыть обо всем остальном…

Глава 4

Редко случалось Борису Рублеву жить в таком комфорте. Человек более искушенный в сервисе, поживший в пятизвездочных отелях на известных курортах, конечно, нашел бы в здешней гостинице кучу недостатков. Но у Комбата кондиционированный воздух, кресла с высокими спинками, вид на море из окна вызывали беспокойство. Не обманывает ли он сам себя, не выдает ли желаемое за действительное? Много ли у него шансов заполучить информацию в своей новой роли?

Вчера двое в гостиничном ресторане разговаривали по-арабски. Десяток слов он знал и на этом языке, их с трудом можно было выудить в беглой, плохо слышимой речи. Потом арабы уехали на такси. Имеют ли они отношение к чеченским делам? Несерьезно подозревать в каждом арабе пособника боевиков, но чем черт не шутит… Сегодня их уже не видно, остался только записанный номер машины.

Местных новостей Рублев не слушал и не знал, сильный ли шум произвела история на катере. В гостинице о ней уже не было разговоров, только отношение Кямрана, Ильяса и других людей “мюэллима” к нему стало гораздо более уважительным.

Теперь, похоже, самым актуальным стали пропавшие пятьдесят штук. Комбата не привлекали к этому делу – для поисков вора требовалось быть в городе своим, знать в гостинице всех и вся, ну и, конечно, свободно изъясняться по-азербайджански. Ни одному из этих минимальных критериев он не соответствовал и его придерживали для другой работы.

Рублев решил навестить в Бузовнах Гасана, объяснить, что устроился в городе.

Шаин не возражал, вручил мобильник и потребовал, чтобы по первому его требованию Комбат явился в гостиницу. Рублев решил, что в крайнем случае тормознет на трассе машину, кинет водителю деньги и прибудет. Чуть опоздает – ничего страшного. Не стоит слишком баловать “мюэллима”, пусть привыкнет, что приезжий – человек вольного нрава-Народу на пляже хватало. Кто-то, собравшись в круг, неумело перекидывался мячом, кто-то натирался средством для загара, кто-то питался помидорами и сахарными арбузами с черными косточками. Комбат забыл то время, когда можно было просто отдыхать и ничего не делать. Ему трудно было представить мысли и чувства отдыхающих.

Оказалось, Гасан в самом деле забеспокоился.

– Слава Аллаху! Если честно, я подумал, что мусора тебя загребли. Ты ведь не предупредил, что пропадать будешь на несколько дней.

– Сам не ожидал. Короче, устроился я в городе.

Хозяин заведения собрался организовать пирушку с кебабом, не удавшуюся в прошлый раз. Но Комбат снова его разочаровал, согласился только выпить чаю.

На столе появились грушеобразные стаканчики-“армуди” с колотым сахаром в сахарнице. Комбату случалось пить водку из таких, но с крепким чаем они смотрелись великолепно – красновато-медные, курящиеся.

– Я б не удивился, если б узнал, что у вас за таким чаем тосты произносят.

– После тоста надо выпить до дна, – резонно заметил Гасан. – А тут даже большой глоток обжигать будет, в трубочку язык свернется.

От посетителей он слышал о происшествии на катере и теперь пересказывал Комбату про убитых шальными пулями пассажиров и десятки машин скорой помощи. Потом вспомнил, что недавно встретил на пляже ту самую девушку, Аллу, чьи глаза, менявшие оттенок, понравились ему когда-то в аэропорту.

– Хотел пригласить, угостить. Вижу, она с башневыми мужиками. Думаю – зачем беспокоить, напоминать про знакомство? Вдруг ей неприятно сделаю?

– Ты ж говорил, она с концами улетела? – живо откликнулся Комбат.

– Она так говорила, и я поверил.

* * *

Вот тебе и проблема. “Мюэллим” обещал помощь в розысках “сестры”. Вдруг отправит в ближайшие дни посланца, а девчонка сидит по старому адресу. Ответит, что первый раз слышит о каком-то двоюродном брате. И соседи, наверное, в курсе, что родственник оказался липовым. Надо срочно заглянуть туда, выяснить, как вести себя в гостинице.

Черный город – район, частично застроенный “хрущобами”, частично старыми домишками и получивший свое наименование еще до революции из-за близости нефтехранилищ и нефтеперегонных заводов. Колодцеобразный двор напротив почты. Уже в третий раз он здесь появляется и во второй по своей воле. Белье, как и раньше, сушится на веревках, натянутых между противоположными стенами. Не видно только кошки возле мусорного ящика – наверное, отобрала уже все пригодное в пищу.

Лестница, дверь, кнопка звонка. Открыла девушка ничем особо не примечательная. Может быть, здесь, при дефиците блондинок, она пользуется большим успехом. Но в любом российском городе такие пачками ходят по улицам.

– Алла?

– Предположим. А-а, я, кажется, догадываюсь, кто вы. Нет, на самом деле это для меня тайна, покрытая мраком. Я просто вижу, что явился родственник.

– Угадали. Вы одна? Можно войти?

– Вопрос, конечно, интересный. Если я не одна, тогда вы не станете переступать порог. Что прикажете думать?

– Если уж решили говорить громко, говорите как-нибудь по-родственному.

– С какой стати? – Космачева понизила голос, хотя и не понимала ничего. – Есть у меня двоюродный братик, но ему пятнадцать лет. А таким вот большим меня жизнь не осчастливила. Вы, я смотрю, в самом деле из России. Только я здесь ни при чем.

Напутанной Космачева не выглядела, но и внутрь гостя не пускала.

– Давайте, может, на улицу выйдем? – предложил Рублев.

Алле не было нужды переодеваться – она стояла перед ним в туфельках на каблуках, в обтягивающей белой юбке чуть повыше колен и такого же цвета легком пиджаке. Блузку украшала тонкая золотая цепочка – длинная, она образовывала три кольца вокруг шеи и поблескивала на груди витками.

– Я в любом случае собиралась выходить, – Космачева подхватила сумочку. – Вы застали меня по чистой случайности, я здесь бываю очень редко.

На улице она предупредила:

– Нам нежелательно долго прогуливаться вдвоем. Мужчины здесь ревнивые, а языки длинные. В пять минут уложимся?

– Не уверен… Короче, так: я, само собой не брат и не сват. Случайно узнал, что одна молодая девушка уехала с концами в Турцию и возвращаться не намерена. И решил, что никому не причиню вреда, если выдам себя за родню.

– Чего ради?

– Отговорка на всякий пожарный. Кто-нибудь да прицепится с вопросами: зачем туда не ходишь, а сюда ходишь – что терял?

– Якобы вы сестру искать приехали?

– Точно.

– Хорошенькое оправдание. Еще в историю меня втянете.

– Я ж говорю, не думал, что вы вернетесь. В любом случае извините. Соседям уже выражали свое недоумение?

– Да нет, не особенно. В этой жизни я уже ничему не удивляюсь. Может и взаправдашний родственник отыскаться – случались и почище сюрпризы.

– Значит мне не надо было отказываться от этой чести?

– Все уже, поезд ушел.

– Тогда просьба: не опровергать мою версию.

– Не слабо, – приподняла Алла тонкую бровь, выщипанную по изогнутой линии и подведенную на восточный вкус.

– Не думаю, что будут сильно беспокоить. Если спросят, скажите, что послали меня подальше, нет у вас ни времени, ни охоты возиться с такими родственниками.

– Поклеп на себя возводить?

– Иногда полезно казаться хуже, чем ты есть на самом деле.

– Сейчас за мной подъедет машина, вам лучше отойти. Ладно, считайте, что уговорили.

Рублева меньше всего должна была бы интересовать эта машина, но все-таки он оглянулся, перед тем как свернуть за угол. “ГАЗ-31” цвета “мокрый асфальт”. Человек за рулем не удержался, чтобы не дать сигнал – мелодичную трель. Комбат уже заметил за здешними водителями эту слабость – сигналить без всякой надобности. На центральных улицах беспрерывные гудки и трели напоминают птичий базар. Наверное, то же самое творится в любом восточном городе: Стамбуле, Бейруте, Багдаде.

Прожурчал мобильник. Кямран сообщил, что “мюэллим” ждет в гостинице, лучше не задерживаться. “Закрыл ли я здесь проблему?” – спросил себя Рублев. Было смутное предчувствие, что им с Аллой еще суждено встретиться.